Текст книги "Великая война Сталина. Триумф Верховного Главнокомандующего"

В своих «сочинениях» маршал постарался отмежеваться от этой лично им подготовленной директивы, утверждая, что якобы получил ее, лишь прибыв в штаб Юго-Западного фронта. Жуков, как он делал это всегда в щепетильных случаях, беззастенчиво лгал.

Эта операция, от отцовства которой Жуков нахально отказывался, являлась не просто детищем начальника Генштаба. Она была его идеей фикс. Еще в конце 1940 года по указанию командующего округом Жукова начальник штаба КОВО подготовил план военных действий на случай войны. В соответствии с ним ближайшей стратегической задачей Юго-Западного фронта во взаимодействии с 4-й армией Западного фронта был «разгром» вооруженных сил Германии на ее территории в районах Люблин, Тимашев, Кельце, Радом и Жешув, Ясло, Краков.

Запомним это магически манящее Жукова название Люблин. К нему, как в Рим, вели все дороги жуковской стратегии. Операция предусматривала три этапа. Первым шла «оборона на укрепленном рубеже по линии госграницы»; вторым – «наступление с утра 30-го дня мобилизации».

Третьим – был триумф! Разгром «главных сил противника восточнее р. Висла» и «преследование главных сил противника в направлении района Катовице – Краков».

Став начальником Генштаба, генерал армии развил эту победоносную идею. Нельзя не напомнить, что еще в середине мая в соображениях по плану стратегического развертывания Жуков предложил нанести упреждающий удар по германским войскам, находящимся в стадии развертывания.

Этот удар предусматривал задачей Западного фронта: силами 45 дивизий и 21 полка авиации «ударом левого крыла фронта в общем направлении на Варшаву и Седлец – Радом разбить Варшавскую группировку и овладеть Варшавой…».

При этом основная мощь Юго-Западного фронта в составе 122 дивизий и 91 полка авиации имела ближайшими задачами:

«а) концентрическим ударом армий правого крыла фронта окружить и уничтожить основную группировку противника восточнее р. Вислы в районе Люблин;

б) одновременно ударом с фронта Сенява—Перемышль—Лютовиска разбить силы противника на Краковском и Сандомирско-Келецком направлении и овладеть районом Краков—Катовице—Кельце…»

Повторим и то, что именно с целью проведения такой крупномасштабной операции постановлением Политбюро от 21 июня начальнику Генштаба поручалось общее руководство Юго-Западным и Южным фронтами, с выездом на место. И вот теперь, в первый день войны, в кабинете Сталина высшее военное командование утвердило директиву № 3, дававшую санкции на проведение операции, которая должна была украсить Жукова лаврами победителя.

Однако если Жукова можно образно назвать «отцом» идеи проведения с началом войны «операций вторжения», то их «дедушкой» являлся не кто иной, как расстрелянный четыре года назад Тухачевский. Именно «маршал-подпоручик» был действительным автором такой стратегии, а Жуков лишь заимствовал этот сценарий у своего предшественника.

Излагая в лубянских подвалах свою концепцию «плана поражения», позволявшего подставить Красную Армию под разгром противника, Тухачевский писал в показаниях 1937 года: «развертывание на наших западных границах большого числа механизированных, кавалерийских и стрелковых соединений в штатах, близких к штатам военного времени, а также размещение в БВО и УВО крупных авиационных сил. Эти мероприятия позволили нам… поставить вопрос о том, чтобы сразу после объявления войны вторгнуться в Западную Белоруссию и на Украину…».

Трудно с уверенностью сказать, какие действительные цели преследовал расстрелянный маршал, когда опровергал мнение своего подельника. Он писал в показаниях: «Уборевич указывает на то, что вредительством являются (уже сами) операции вторжения, если они имеют разрыв во времени с окончанием сосредоточения главных сил. Это неправильное, ошибочное заключение.

Операции вторжения именно потому и предпринимаются, что запаздывает стратегическое сосредоточение и его надо обеспечить заблаговременным вторжением.

…Само собой понятно, что армии вторжения, выполняя свои операции, неизбежно понесут потери. Конница будет быстро таять… Гужевые парки, обозы и пр. будут нести еще большие потери, чем конница. Механизированные соединения будут напряженно расходовать свои моторесурсы».

Но, изложив пространно свои «про и контра», уже почти в конце показаний Тухачевский делал вывод: «Операции вторжения должны остаться в силе».

Таким образом, уже во второй половине первого дня войны в войска ушел приказ, обязывающий командующих фронтами приступить к операции, базирующейся на плане Жукова – Тухачевского. На «плане поражения».

Впрочем, Тухачевский тоже не являлся автором концепции вторжения. Он украл эту идею. Так, в частности, мысль о дислоцировании сил авиации в 150-километровой полосе вблизи границы являлась составной частью «доктрины воздушной войны итальянского дивизионного генерала Джулио Дуэ».

Можно ли упрекнуть Сталина, что он пошел на поводу у своих генералов? Да, он участвовал в обсуждении предвоенных планов, но прерогатива разработки стратегии принадлежала профессионалам. Поэтому поставим вопрос иначе: мог ли Сталин не доверять военным специалистам?

Но дело даже не в этом. Он знал, что Красная Армия имеет достаточно танков, самолетов, артиллерии и сил для того, чтобы осуществить план Генштаба. Решение о его воплощении в жизнь было принято еще вчера. Почти за девять часов до нападения Германии.

Теперь, с началом боевых действий, для координации этого наступления в штабы фронтов и направлялись представители Верховного командования. Маршал Шапошников и генерал Кулик отправлялись на Западный фронт. Жукову надлежало немедленно вылететь в Киев и оттуда вместе с Хрущевым выехать в штаб Юго-Западного фронта в Тернополь.

Но вернемся в кабинет Сталина. К 15.20 на совещание был приглашен нарком ВМФ Кузнецов, а через пять минут кабинет покинул Вышинский. В 15.30 к Сталину вошел начальник Главного артиллерийского управления Кулик. Получив оперативные распоряжения, Кузнецов вышел из кабинета через двадцать пять минут, в 15.45. В 16.00 совещание закончилось. У Сталина задержался только Молотов. В 16.25 вернулся нарком внутренних дел Берия, а в 16.45 кабинет Вождя покинули все.

Феликс Чуев пишет: «Знаменитый полярный летчик Герой Советского Союза М.В. Водопьянов поведал мне, что 22 июня 1941 года, узнав о начале войны, он прилетел на гидросамолете с Севера в Москву, приводнился в Химках и сразу же поехал в Кремль. Его принял Сталин. Водопьянов предложил осуществить налет наших бомбардировщиков на фашистскую Германию.

– Как вы себе это представляете? – спросил Сталин и подошел к карте.

Водопьянов провел линию от Москвы до Берлина.

– А не лучше ли отсюда? – сказал Сталин и показал на остров в Балтийском море».

Бомбовые удары по Берлину и промышленным центрам Германии советская авиация нанесла с островов Сааремаа (Эзель) и Хирума (Даго). Это было в первые дни войны, и немцы решили, что их бомбили англичане.

Первый день войны в кремлевских кабинетах волнения не вызвал. «В течение 22 июня, – пишет управляющий делами СНК Чадаев, – после визита к Вознесенскому я побывал также с документами у других заместителей Председателя Совнаркома. Нетрудно было убедиться, что почти все они еще не испытывали тогда больших тревог и волнений. Помню, например, когда поздно ночью закончилось заседание у Сталина, я шел позади К.Е. Ворошилова и Г.М. Маленкова. Те громко разговаривали между собой, считая развернувшиеся боевые действия кратковременной авантюрой немцев, которая продлится несколько дней и закончится полным провалом агрессора. Примерно такого же мнения придерживался тогда и Молотов».

В 9 часов вечера 22 июня по лондонскому радио выступил Уинстон Черчилль. В своей пространной речи он говорил: «Сегодня, в 4 часа утра, Гитлер вторгся в Россию. При этом обычные для него формы коварства были соблюдены со всей скрупулезной точностью. Между обеими странами был торжественно подписан остававшийся в силе договор о ненападении…

Внезапно, без объявления войны, даже без предъявления ультиматума, на русские города посыпались германские бомбы… Таким образом, было повторено, в еще гораздо большем масштабе, такое же преступление против всякой формы подписанного договора и международных норм взаимодоверия, свидетелями которых мы были в Норвегии, Голландии и Бельгии…

Гитлер – это исчадье зла, ненасытное в своей жажде крови и разбоя… Опасность для России является опасностью для нас и опасностью для Соединенных Штатов, точно так же как дело каждого русского, борющегося за свою землю и дом, является делом свободных людей и свободных народов во всех уголках земного шара. Удвоим же наши усилия и, пока жизнь и силы нас не покинули, ударим по врагу объединенной мощью».

То есть о внезапности начала войны сказал не Сталин и не люди из его окружения. Первым об этом заявил сам Уинстон Черчилль. Это он расценил как вероломство Гитлера.

Второй военный день Сталина начался в три часа ночи. 23 июня на ночное совещание, в 3.20, первым тоже пришел Молотов, через пять минут в кабинет вошли маршал Ворошилов и нарком внутренних дел Берия, а в 3.30 появились нарком обороны Тимошенко и исполняющий обязанности начальника Генштаба Ватутин. Тимошенко доложил о направлениях продвижения германских войск и о том, что ведется перегруппировка сил, чтобы сдержать противника.

В 3.45 явился для доклада нарком Военно-морского флота Кузнецов. Еще вчера Сталин отдал указания об эвакуации населения и предприятий на восток. «Ничего не должно достаться врагу», – сказал он. С докладом о работе железных дорог нарком путей сообщения Каганович был приглашен на 4.30, а через пять минут прибыл начальник Главного управления военно-воздушных сил С. Жигарев.

В эту ночь была создана Ставка Главного командования Вооруженных Сил Союза ССР. В нее вошли И.В. Сталин, В.М. Молотов, К.Е. Ворошилов, С.М. Буденный, Г.К. Жуков, Н.Г. Кузнецов. Председателем Ставки был назначен нарком Тимошенко.

При Ставке был образован институт постоянных советников, в составе: Кулик, Шапошников, Мерецков, Жигарев, Ватутин, Воронов, Микоян, Каганович, Берия, Вознесенский, Маленков, Жданов, Мехлис. Совещание продлилось до 6.10, и последними, в 6.25, от Сталина ушли Ворошилов, Берия и Молотов.

Германское нападение не застало войска Красной Армии врасплох. Так, еще днем 21 июня, в 14 часов 30 минут, помощник командующего Северо-Западным фонтом по ПВО полковник Карелин подписал приказ о введении светомаскировки в местах расположения 8-й, 11-й и 27-й армий.

Еще раньше, 13 июня 1941 года, в приграничных военных округах произошло разделение руководящих структур. В этот же день нарком обороны Тимошенко отдал приказ вывести фронтовые управления на полевые командные пункты. Именно с этого дня в Белоруссии был образован Западный фронт во главе с генералом армии Д.Г. Павловым. Его боевой командный пункт был размещен в районе станции Обуз-Лесьна. Такие же приказы получили и другие командующие.

28-я танковая дивизия полковника И.Д. Черняховского входила в состав 12-го механизированного корпуса ПрибОВО. Его командование получило директиву о приведении частей в боевую готовность 16 июня. Выступив в 23 часа 18 июня с зимних квартир в Риге и совершив за два дня марш в 400 километров, к утру 20-го 28-я дивизия сосредоточилась севернее литовского города Шяуляй. В 130 километрах от границы с восточной Пруссией. Одна из многих, она должна была участвовать в «операции вторжения».

Секретное решение Политбюро от 21 июня о развертывании пяти фронтов было лишь последним аккордом, завершающим подготовку к проведению с началом войны первой крупномасштабной операции Красной Армии. И все-таки война началась не так, как предусматривалось на картах Генерального штаба.

Но посмотрим на карту. На ней вдоль границы, от берегов Балтийского до Черного моря, справа налево последовательно расположились армии: 8, 11, 3, 10, 13, 4, 5, 20, 6, 26, 21, 12, 18, 9-я. По схеме превентивного удара, разработанного Генеральным штабом 15 мая, операции вторжения должны были начать армии с 13-й по 21-ю.

По немецкому плану «Барбаросса» главные удары по советской территории наносили группы армий «Север», «Центр» «Юг». Германская группа «Центр» должна была наступать на участке Западного фронта, нацелившись на Минск и Смоленск, с последующим переносом удара на Москву. Ею командовал участник польской и французской кампаний генерал-фельдмаршал Федор фон Бок. Командующим двумя немецкими танковыми группами, второй и третьей, Гитлер назначил генерал-полковника Хайнца Гудериана.

В составе Западного фронта командующего Павлова, противостоящего германской группе войск, насчитывалось 44 дивизии. В их числе было 24 стрелковых, 12 танковых, 6 механизированных, 2 кавалерийские и 8 авиадивизий.

На приграничных рубежах войскам германской группы противостояли 3-я, 10-я, 13-я и 4-я армии Западного фронта. Только в составе 4-й армии генерал-майора А. Коробкова было восемь дивизий: четыре стрелковые (6, 42, 49 и 75-я); две танковые – 22-я и 30-я; 205-я моторизованная и 10-я авиационная; гаубичный артиллерийский полк РГК и бригадный район ПВО с 85-мм зенитными пушками, которые пробивали броню любого немецкого танка.

Она располагалась на Брестском участке, и оперативное построение войск армии составляло два эшелона. В первом находились танковая и четыре стрелковые дивизии, во втором – танковая и моторизованная дивизии. Полоса прикрытия государственной границы не превышала 150 километров, причем 60 из них были непригодны для боевых действий, поэтому фактически оборону следовало держать на отрезке в 40 километров.

Но особым тактическим преимуществом Брестского укрепленного района являлось то, что в его составе была мощная крепость. В Бресте находились два корпусных артиллерийских полка: 447-й – в Северном военном городке и в пяти километрах южнее города – 455-й. В их составах было 18 тяжелых батарей. В Бресте размещалось управление 62-го укрепленного района, в составе которого было пять артиллерийско-пулеметных батальонов по 1500 человек в каждом.

Размещавшаяся в Брестской крепости 6-я стрелковая дивизия имела сверх положенной нормы 34 вагона боеприпасов. Здесь располагались штабы 6-й и 42-й стрелковых дивизий, каждая из которых имела по пять полков: три стрелковых, два артиллерийских (пушечный и гаубичный) и четыре отдельных батальона (разведывательный, саперный автотранспортный, медико-санитарный). Кроме того, в Брестской крепости находился пограничный отряд НКВД, равный по численности стрелковому полку.

Однако, несмотря на такое скопление войск, Брест был занят частями 45-й и 37-й пехотных дивизий 12-го немецкого армейского корпуса. Две пехотные дивизии немцев с двумя артиллерийскими полками рассеяли танковую дивизию, две стрелковые дивизии и пять артиллерийских полков 4-й армии генерал-майора Коробкова.

Уже в 11.55 22 июня штаб 4-й армии направил в штаб Западного фронта и Генеральный штаб «Боевое донесение № 05». И хотя в нем докладывалось: «6-я сд вынуждена была к 7.00 22 июня 1941 года отдать с боями Брест», – это не соответствовало действительности. На самом деле Брест был оставлен частями Коробкова практически без боя.

Прибывшему в ночь с 27 на 28 июня на специальном поезде на станцию Полынские хутора маршалу Ворошилову генерал Павлов так объяснял причины неудач своего фронта: «Наша плотность на границе была такова, что ее можно было проткнуть в любом месте. <…> Войска в приграничной полосе были застигнуты врасплох, и большинство дивизий получили приказ о выдвижении на границу, когда вторжение немцев уже началось…»

Павлов лгал. Оправдываясь, генерал выкручивался. Причиной успеха немцев была не «низкая плотность войск на границе», которую «можно было проткнуть в любом месте».

Бывший начальник штаба 4-й армии Л. Сандалов писал в своих воспоминаниях: «Во время артиллерийской подготовки 34-я немецкая пехотная дивизия нанесла большие потери нашей 22-й танковой дивизии, размещавшейся в Южном военном городке Бреста в 2,5—3,5 км от государственной границы. Этот городок находился на ровной местности, хорошо просматривался со стороны противника… Этому способствовало скученное расположение частей дивизии… Дивизия потеряла также большую часть танков, артиллерии и автомашин…

Неудачная дислокация 22-й танковой дивизии и неразумно запланированный выход дивизии в район Жабинки привели в первые часы войны к огромным потерям в личном составе и уничтожению большей части техники и запасов дивизии».

Однако это уже трудно укладывается в сознании. Каким военным кругозором нужно было обладать, чтобы в ожидании нападения разместить танки целой дивизии так, что их можно было расстрелять как в тире из орудий? Причем не во время боя, не в наступлении, а при артподготовке с противоположной стороны Буга!

Стремясь оправдать своего коллегу, деликатный маршал Шапошников пояснил Ворошилову: «Как показал характер действий противника утром и в течение дня 22 июня, немцы, видимо, неплохо были осведомлены о дислокации наших войск и местах важнейших объектов, о чем свидетельствуют первые удары бомбардировщиков по крупным штабам, аэродромам и расположению стрелковых дивизий и мехчастей…»

Нет, не внезапность удара стала основанием разгрома войск Павлова. Ее причиной стала преступная бестолковость действий командования 4-й армии и командования фронта. Войска поддались панике, и действиями частей никто не руководил.

Но позор первого дня войны ничему не научил командование Западного фронта. Беспорядок продолжался и на следующий день. Позже, на допросе 7 июля, Д. Павлов показал: «Во второй день авиация противника целый день проводила налеты на аэродромы, где был расположен истребительный полк 43-й авиационной дивизии, производя 12 раз бомбежку аэродрома. В силу этого аэродром Лошница был разбомблен, и материальная часть, учебная и гражданская, не могущая летать, вся выведена из строя, командование ВВС перебазировало полк на аэродром Слепянка.

Одновременно во второй день противник наносил удары по железнодорожным узлам Орша, Борисов, Бобруйск, Осиповичи и разрушил полностью артиллерийский склад в Гайновке. Авиация противника в этот день потеряла 27 самолетов».

То есть бомбардировщики противника 12 раз за день уничтожают самолеты на земле и целый истребительный полк не может помешать их налетам. Однако и это тоже лишь эмоции. Бомбовый удар немцев не принес и не мог принести разгрома армий.

Уже на суде Павлов подтвердил свои показания от 9 июля 1941 года: «В отношении авиации. Я целиком доверился на слово о рассредоточении авиации по полевым аэродромам, а на аэродромах по отдельным самолетам. Не проверил правильность доклада командующего ВВС и его заместителя Таюрского. Допустил преступную ошибку, что авиацию разместили на полевых аэродромах ближе к границе, предназначенных для занятий на случай наступления, но никак не обороны».

Конечно, потери авиации в первый день войны были значительными, но не катастрофическими. По германским данным, в первый день войны 22 июня 1941 года на земле было уничтожено только 668 советских самолетов. Даже при самых завышенных подсчетах они составили менее 4% ВВС РККА. Правда, еще 222 немцы сбили в воздушных боях. Но совершенно несомненно, что немецкие бомбардировки не могли уничтожить первым ударом танковую мощь Красной Армии.

Вечером второго дня войны на 18.25 Сталин снова пригласил начальника Главного управления ВВС Павла Жигарева, в 18.45 пришел Молотов, а в 18.50 – Тимошенко. Нарком обороны доложил обстановку и последнюю информацию, поступившую от командующих фронтами.

В 19.10 Сталин вызвал Меркулова; после рассмотрения информации разведки, получив новые распоряжения, нарком Государственной безопасности ушел в 19.55, но почти сразу, 20.00, в кабинет Председателя Совнаркома прибыл маршал Ворошилов. Пробыв у главы правительства два часа, нарком обороны Тимошенко покинул кабинет в 20.45. В 20.50 появился заместитель Председателя Совнаркома Вознесенский, а через пять минут – Мехлис. Начальник политуправления РККА вышел в 22.40. В 23.15 в кабинет зашел Каганович.

Исполняющий обязанности начальника Генштаба Ватутин, нарком обороны Тимошенко и нарком Военно-морского флота Кузнецов прибыли к Сталину в 23.55. Они доложили об изменениях обстановки на фронтах, и после обсуждения ситуации Председатель Совнаркома отпустил их в 0.55. Еще перед их уходом, в 0.24, к Сталину был вызван Берия. Занимавшийся вопросами железнодорожного транспорта Каганович вышел в 1.10. После полуночи, в 1.25, уже 24 июля, последними сталинский кабинет покинули Молотов, Ворошилов, Вознесенский и Берия.

Записи приема у Сталина не позволяют восстановить детально список вопросов, обсуждаемых им в эти напряженные дни, но он был широк. В последующий период расширяется круг лиц, приглашаемых к Сталину. Но ежедневно секретари фиксируют от 22 до 30 посещений. С 27 июня совещания приобретают целевой характер, направленный на рабочее решение конкретных задач, связанных с обороной страны.

Круг вопросов решаемых в сталинском кабинете, всеобъемлющ: от руководства фронтами до насущных деталей управления тылом. Так, в частности, 26 июня 1941 года Президиум ВС СССР принял указ «О режиме рабочего времени рабочих и служащих в военное время». Этот ритм рабочих совещаний будет сохраняться до конца войны.

Надежды Сталина на мощный и быстрый и сокрушительный удар по агрессору не оправдались. Действия военных разочаровывали его. Сообщения, поступающие из штабов фронтов, свидетельствовали об утере командованием управления и неспособности переломить ситуацию. Уже в результате первых дней войны армейские подразделения и тылы потеряли значительную часть вооружения, техники и боезапаса.

В районе Бреста войска Западного фронта были рассеяны. Но основные силы фронта находились не здесь. Главная часть войск Павлова была сосредоточена севернее Полесья, на Белостокском выступе. Этот выступ, глубоко врезавшийся широкой дугой в территории Пруссии и бывшей Польши, являлся прекрасным плацдармом для наступательной «операции вторжения».

На вершине этой дуги стояла сверхмощная 10-я армия генерал-майора К.Д. Голубева. В нее входили 6-й и 13-й механизированные корпуса, 6-й кавалерийский и два стрелковых корпуса. В составе армии были 66-й укрепленный район, 155-я стрелковая и 9-я смешанная авиадивизия.

9-я авиационная дивизия, которой командовал участник боев в Испании генерал-майор А.С. Черных, фактически представляла собой авиационную армию. В ее состав входило 435 только одних новейших истребителей. 41-й истребительно-авиационный полк (иап) имел 100 скоростных самолетов МиГ-3 и 19 И-15бис, 124-й иап – 78 МиГ-3 и 29 И-16, 126-й иап – 68 МиГ-3 и 23 И-16, 129-й иап – 57 МиГ-3 и 61 И-16.

Общее количество дивизий в 10-й армии насчитывало: танковых – 4, моторизованных – 2, стрелковых – 6, кавалерийских – 2, авиационных – 1, укрепленный район – 1. Мощнейшими соединениями армии были стрелковые корпуса.

Так, 1-й стрелковый корпус состоял из 6 стрелковых и 6 артиллерийских полков; 5-й стрелковый корпус – 9 стрелковых и 9 артиллерийских; 6-й кавалерийский корпус имел 112 танков, пулеметы и минометы. Кавалерия использовалась не для конных атак, а служила средством мобильного передвижения. Вступая в бой, кавалеристы спешивались и использовали стрелковое оружие, пулеметы и минометы.

Однако главную ударную силу 10-й армии составлял 6-й механизированный корпус. В его составе были 1021 танк, 229 бронеавтомобилей, в том числе 127 тяжелых пушечных БА-10, 163 миномета, 76 гаубиц калибром 122—152, 24 полевых, 36 противотанковых и 36 зенитных пушек.

Еще одной особенностью 6-го мехкорпуса являлось то, что он имел 352 новейших танка: 114 КВ и 238 Т-34. Уже одно это делало его сильнее всех бронетанковых войск Германии. Но в составе 10-й армии был еще и 13-й механизированный корпус. Он имел 294 танка, 34 бронеавтомобиля, 144 орудия и 148 минометов.

Расположившись на вершине Белостокского выступа, 10-я армия имела на правом фланге 3-ю армию генерал-лейтенанта В.И. Кузнецова, а слева – 13-ю армию генерал-лейтенанта П.М. Филатова и 4-ю К.А. Коробова. По этим фланговым соединениям и пришелся удар 3-й армии Гота и 4-й армии Гудериана, которые, обойдя мощнейшую 10-ю армию, замкнули кольцо за ее спиной.

Но в районе Минска у Павлова стояла еще 22-я армия под командованием генерал-лейтенанта Ф.А. Ершакова. В ее составе было 4 стрелковые дивизии, 2 танковых дивизии, 2 механизированных дивизии. Всего на начало войны Западный фронт имел 44 дивизии. В их числе: 24 стрелковых, 12 танковых, 6 механизированных, 2 кавалерийских и 8 авиадивизий.

Конечно, нелепо объяснять неудачи первых месяцев войны «неожиданностью» нападения. Впрочем, она улетучилась уже с первыми разрывами снарядов артиллерийской подготовки немецкого наступления. Оно развивалось немцами по всем правилам военного искусства, и только наивные люди могут верить, что германские группы прорыва можно было остановить на границе.

И все-таки в неудачных действиях Красной Армии была общая закономерность, определившая дальнейшее развитие событий. Она заключалась в том, что Наркомат обороны и Генеральный штаб не поняли характера современной войны. Генералы и маршалы продолжали мыслить категориями Первой мировой; их ничему не научил опыт покорения немцами Европы. И главной ошибкой стало уже само планирование проведения, сразу с началом войны, «операций вторжения».

Этим решением Генеральный штаб подставил под удар немцев авиационные соединения. Он фактически «вывел» из войны боевую мощь танковых частей и механизированных корпусов. Но самым главным являлось то, что этим планом он дезориентировал командующих фронтами и армиями. И теперь, не имея представления об истинном положении театра боевых действий, Генеральный штаб, как слепой посохом, «тыкал» броней танковых дивизий и механизированных корпусов в пустоту. И вина за это в первую очередь лежит на Жукове.

Однако дело не только в нереальности планов, разработанных командующими округами и утвержденных Генштабом. К.К. Рокоссовский так писал в своей книге о командовании КОВО, где он служил: «Даже тогда, когда совершенно ясно были установлены направления главных ударов, наносимых германскими войсками, а также их группировка и силы, командование округа оказалось неспособным взять на себя ответственность и принять кардинальные решения для спасения положения, сохранить от полного разгрома большую часть войск, оттянув их в старый укрепленный район.

Уж если этого не сделал своевременно Генеральный штаб, то командование округа обязано было это сделать, находясь непосредственно там, где развертывались… трагические события.

Роль командования округа сводилась к тому, что оно слепо выполняло устаревшие и не соответствующие сложившейся на фронте и быстро менявшейся обстановке директивы Генерального штаба…

Оно последовательно, нервозно и безответственно, а главное, без пользы пыталось наложить на бреши от ударов главной группировки врага непрочные «пластыри», т. е. неподготовленные соединения и части. Между тем заранее знало, что этими «пластырями» остановить противника нельзя: не позволяли ни время, ни обстановка, ни собственные возможности.

Организацию подобных мероприятий можно было наладить где-то в глубине территории, собрав соответствующие для проведения этих мероприятий силы, но они вводились в действие и истреблялись по частям.

…Под удары организованно наступающих крупных сил врага подбрасывались по одной-две дивизии. К чему это приводило? Ответ может быть один – к истреблению наших сил по частям, что было на руку противнику»[47]47
  Рокоссовский К. Солдатский долг. М., 1997. С. 55—56.


[Закрыть].

Все это так. Но была и еще одна сторона медали, на которую историки обычно не обращают внимания. На большие исторические события всегда оказывают влияние крутые изменения личных судеб людей. Это только в художественной литературе и исторических мифах «народ» полон героического пафоса.

В действительности при угрозе собственной жизни «народ» нередко превращается в неуправляемую толпу, а военные – в беглецов и дезертиров. Эта метаморфоза от ультрапатриотов до трусливых беглецов естественна. Нужна воля сильных людей, чтобы подавить животный страх, скрытый в самих человеческих генах.

Так и случилось с началом войны. 25 июня 1941 года секретарь Брестского обкома партии М.Н. Тупицин докладывал Сталину и Пономаренко, что значительная часть орудий резерва Главного командования разбита при бомбежках, а все «ценные орудия остались у немцев… Руководство 4-й армии оказалось неподготовленным организовать и руководить военными действиями…

Ни одна часть и соединение не были готовы принять бой, поэтому были вынуждены или в беспорядке отступать, или погибнуть… Вследствие такого состояния с первых же дней военных действий в частях 4-й армии началась паника… командиры растерялись.

Можно наблюдать такую картину, когда тысячи командиров (начиная от майоров и полковников и кончая мл. командирами) и бойцов обращались в бегство. Опасно, что эта паника и дезертирство не прекращаются до последнего времени, а военное руководство не принимает решительных мер».

Речь идет о той же пресловутой 4-й армии, которой командовал генерал-майор Александр Коробков. Это та «солдатская правда», о которой историография долго умалчивала. О растерянности и панике военных руководителей в Пинской области в первые дни войны докладывал телеграммой от 30 июня и секретарь Луненецкого райкома партии В.И. Анисимов.

Он сообщал, что военные «в панике подорвали артсклады и нефтебазы и объявили, что подорвали их бомбами… В городе полно командиров из Бреста, Кобрина, не знающих, что им делать, беспрерывно двигающихся на машинах на восток без всякой команды, так как старшего войскового командира, который мог бы комбинировать действия войск, нет».

Пожалуй, некая трагикомичность состоит в том, что эта паника, часто превращавшаяся в бегство, немцами была воспринята как осмысленный замысел советского военного командования.

В военном дневнике Франца Гальдера на начало второго дня войны отмечено: «Утренние донесения за 23.06 и полученные в течение ночи итоговые оперативные сводки за 22.06 дают основание сделать вывод о том, что следует ожидать попытки общего отхода противника.

Командование группы «Север» считает даже, что такое решение было принято противником за четыре дня до нашего наступления.

В пользу вывода о том, что значительная часть сил противника находится гораздо глубже в тылу, чем мы считали, и теперь частично отводится еще дальше, говорят следующие факты: наши войска за первый день наступления продвинулись с боями на глубину до 20 км.