Текст книги "Грозненский роман"

Глава седьмая
Первые впечатления

Первые впечатления от войны оказались совершенно неожиданными – было нечего делать. Ну, совершенно. На работу ходить не надо, Славика вести в школу не надо – прямо сплошные выходные. Вокруг тоже ничего особенного не происходило: война пока была только на экране телевизора. Да и то какая-то странная.

Борис сидел у телевизора целыми днями и смотрел все, что показывали: местные программы, выпуски новостей Центрального телевидения. Когда попадалось что-нибудь особо интересное, звал Ирину. Славик прибегал сам.

В первый же вечер стало ясно, что наступление со стороны Дагестана заглохло. Борис, лежа на диване, наблюдал, как толпы людей перегородили путь войскам прямо на границе республик. В толпе были и мужчины, и женщины, и даже дети. Похоже, что армейское руководство оказалось совершенно не готово к такой ситуации. Во всяком случае, никто не стал ни давить, ни стрелять, и колонна остановилась. Мало того, каким-то образом несколько офицеров попали в плен. И теперь местное телевидение постоянно крутило кадры, где военные пили чай с аксакалами и беседовали о жизни. Аксакалы и комментаторы настойчиво уверяли, что офицеры вовсе не в плену, а просто в гостях – вот попьют чайку и поедут домой. Все остальные репортажи с этого направления были почти такими же: колонна стоит, солдаты и офицеры беседуют с местными жителями.

Вторая колонна медленно, но все же продвигалась, пока не остановилась у станицы Ассиновская. Там повторилось то же, что и в Дагестане: толпа людей, перекрытая дорога, бесконечные переговоры и взаимные угрозы.

Где и как двигалась третья колонна, телевидение не показывало.

Зато показали совершенно фантасмагорическое зрелище: переговоры во Владикавказе. Они были запланированы еще на встрече Дудаева с Грачевым. С тех пор изменилось буквально все, а переговоры, тем не менее, состоялись. Зачем? Понять это сидя в Грозном было невозможно.

Но это все было далеко, а в Грозном пока ничего не изменилось. В домах был свет, газ, работало телевидение. Вода подавалась с перебоями, отопления, ясное дело, не было. Базары пока работали. Магазины? А кому они нужны – магазины?

Туманным пасмурным днем Борис с тоской представил, как будет сейчас греть воду, а потом бриться в холодной ванной и решил отпускать бороду. Славик нашел совершенно новые батарейки. Ирина умудрилась даже что-то постирать.

Сосед справа отправил семью в село и предложил Борису отметить это дело. Водку купили на остановке у бабушки.

– Чья водка, бабуля? Не отравимся?

– Да что ты! – засуетилась старушка. – Настоящая водка, волгоградская. Сын в прошлом месяце привез. Берите, не сомневайтесь. А если что – я все время здесь сижу.

– Так война же теперь, – сказал сосед.

– А что война? На войне водка не нужна, что ли?

Судя по этикеткам и пробкам, водка, действительно, оказалась волгоградской, и Борис купил еще пару бутылок про запас.

Домой Борис вернулся чуть под хмельком, лег на диван пред телевизором и заснул. Проснулся от смутного ощущения, что забыл что-то важное. Посидел, посидел, ничего не вспомнил и пошел на кухню пить чай.

А чай уже его ждал – горячий, крепкий, с двумя ложками сахара: такой, как он любил.

– Спасибо, Ирочка! – Борис подошел к жене, обнял, сразу закружилась голова. – А откуда ты узнала, что я чаю хочу?

– Действительно! Откуда я могу это знать? – засмеялась Ирина. Повела плечами, поежилась. – Боря, не дестабилизируй меня! Смотри – вся мурашками пошла.

– Где? – заинтересованно спросил Борис. – Дай посмотреть.

Повел рукою – черный шелк заструился сквозь пальцы – прижался губами к шее.

– Боря! Ну правда…

Борис еще раз поцеловал ложбинку у ключицы, демонстративно вздохнул и сел за стол.

– Как же я обожаю твои пупырышки! Даже больше, чем чай.

– Неужели? Ты уверен? – улыбнулась Ирина. – Ну, и о чем вы там болтали целый час?

Борис выпил немного чаю, помолчал. Внезапная вспышка улетучилась, и настроение стремительно возвращалось к обычному в последнее время – тревожно-выжидательному.

– Да так, в общем.…Слушай, знаешь, что он рассказывал? – хлебнул еще чаю, оживился. – Выпил грамм сто пятьдесят, расчувствовался и говорит: «Пошел этим летом с детьми в Трек. Держу их за руки, а они не хотят – вырываются. А я выпустить боюсь. Представляешь – боюсь! До чего дожили: в своем городе, среди своего народа – и боюсь!» Представляешь?

– Да…Интересно, а он представляет, каково тогда нам?

– Кто его знает? Говорит, что представляет, – Борис задумался. – Ира, а может зря мы… Может, надо было на деревню соглашаться?

– Боря, ну что теперь об этом говорить. И потом – что значит соглашаться? Нам кто-нибудь предлагал?

– Нет. Но мы же и не искали почти.

– Не искали… – согласилась Ирина. – А кто бы это делал? Ты бы смог?

– Ты же знаешь, что не смог бы, – вздохнул Борис.

– Ну, вот и не надо теперь жалеть.

Борис вытащил сигарету, закурил, уставившись бессмысленным взглядом в стол. Ира вздохнула, выглянула в коридор и тоже взяла сигарету. Дым, стремительно закручиваясь в спираль, потянулся к открытой форточке.

– Это я во всем виноват, – глухо проронил Борис.

– Опять двадцать пять! В чем это – во всем? Тебя кто-нибудь упрекает?

– А и не надо – и так все ясно! Все по стране мотались, варианты искали. А я?.. Вот и сидим теперь здесь, как идиоты. Был бы на моем месте другой…

– Боря, прекрати! – твердо произнесла Ирина. – Во-первых, никто другой мне не нужен. Никто и никакой! Во-вторых, ты сам прекрасно знаешь, что в деревне мы, скорее всего, выпали бы в осадок. Не только ты – оба! И в-третьих, незачем обобщать – ты же сам так все время говоришь.

– Ты о чем? – не понял Борис.

– О том! – Ирина нервно скомкала сигарету. – О том, что каждый уезжал по-своему. И далеко не все в деревни. Забыл? И о том, как мы жили, забыл?

Ничего, конечно, Борис не забыл. Как он мог забыть, он, проводивший за эти годы десятки знакомых и друзей? Действительно, мало кто из них, уехал в деревню, почти никто. Уезжали в города, в поселки, в крайнем случае – в станицы Кубани и Ставрополья. Находили работу, покупали квартиры, покупали дома. Покупали участки и начинали строиться. Как им это удавалось, Борис не понимал. Они с Ириной пару раз приценились к квартирам в российских городах и быстро поняли, что ничего им не светит. О строительстве и вообще не могло быть речи – оба прекрасно понимали, что им не потянуть.

Как это удавалось другим?..

Конечно, надо было делать сидку на проданные квартиры. Жилье в центре города, особенно в старом фонде, стоило заметно дороже. Особенно поначалу. Как раз там и имели квартиры многие из их знакомых. Некоторые, продав такую квартиру, умудрялись даже покупать почти равноценное в совсем немаленьких городах.

А вообще, скорее всего их знакомые и друзья просто умели жить. Не то, что они. Они были слишком заняты друг другом. Слишком мало интересовало их другое.

Они вообще жили, как в анекдоте – «на одну зарплату». И самое интересное, что их это вовсе не напрягало, им хватало. Единственным дополнительным доходом были Борины рацпредложения. Карьера? Карьера тоже оказалась не нужна, и выше заместителя начальника цеха он так и не шагнул. Ира и того меньше – стала начальником отдела, только когда уже совсем некому было работать.

Впрочем, в этом не было ничего удивительного. Им и не особенно нужна была карьера – им хватало друг друга.

Связями они тоже не обросли. Нет, знакомых, конечно, было полно, друзья тоже были. Но вот «нужных людей», по принципу «ты мне – я тебе», среди них было крайне мало. Да и откуда они могли взяться при такой жизни?

Много лет назад, в жаркий солнечный день, Борис сказал: «Я хочу, чтоб для обоих – для обоих, понимаешь – на первом месте был только один человек. Любимый. И на первом, и на втором, и на третьем. Важнее всего – работы, дома, может, даже детей. Всего, понимаешь? И желательно всегда».

Так и было. Они, увлеченные друг другом, даже не заметили, как поменялся мир. Или не захотели? Два урода…

– Боря, ты помнишь, как меняли деньги? – Ирина, похоже, думала почти о том же.

Борис помнил и это. В 91-м руководство Союза решила для блага народа поменять 50-ти и 100 рублевые купюры. Для этого давалось только три дня, и менять можно было не более среднемесячного заработка. Вот тогда-то Борис и Ирина увидели интересную вещь. Народ впал в панику. У всех, практически у всех кого они знали, денег оказалось гораздо больше. У тех, кто вечно занимал у Бориса до получки. У тех, кто вечно ныл, что не на что жить. У всех. И бросились все они искать возможности обойти заботу любимого правительства, рассовывая деньги по таким идиотам, как Борис.

– Помню, – сказал Борис. – Ты имеешь в виду…

– Конечно, – перебила Ирина. – Не стоит судить по себе, Боря. И верить всему, что говорят, тоже не стоит. Это у нас было только то, что выручили за квартиру.

– Да понимаю я. Только…

– Что «только»? Что «только», Боря? Сколько холодильников вывез ваш парторг?

– Профорг, – поправил Борис и засмеялся: – Что холодильники? Это хоть понятно. Но как он умудрился насобирать 156 велосипедов? Наверное, все, что получали за несколько лет.

– Слушай, а неизвестно – смог ли он все это вывезти? Когда он уезжал? После того, как запретили вывозить «имущество республики Ичкерия»?

– После, точно после! Еще все сомневались – разрешается не больше одного холодильника или телевизора вывозить – а у него их штук по десять! Про велосипеды уж молчу… – Борис опять засмеялся. – Вывез, не сомневайся. Все вывез! Его контейнеры машина Департамента безопасности сопровождала. До самой границы.

– Ох, и накурили! – укоризненно объявил, приоткрыв дверь, Славик. – А о чем вы тут секретничаете? Мам, я кушать хочу! И так дышать нечем!

Борис, не вставая со стула, протянул руку, перекрыл газ на буржуйку. Славик удовлетворенно хмыкнул, и вновь исчез, хлопнув дверью. Ирина встала, вытащила из холодильника кастрюлю.

– Борь, – спросила, зажигая газ, – а он из Черноречья, да?

– Кто, – не понял Борис.

– Профорг.

– А!.. Да, из Черноречья, – вытащил сигарету.

– Ты бы не курил, действительно, надымили, – Ира посильнее открыла форточку. – Слушай, так ведь в Черноречье ужас, говорят, что делалось этим.…Как его?

– «Алдынский комитет», – подсказал Борис. – Да, там не то, что квартиру продать, вещи вывезти – громадная проблема была. «Алдынский комитет» объявил все своей собственностью. У нас несколько человек все бросили.

– И как же тогда твой профорг?

– Черт его знает! Не знаю, Ира. Правда, не знаю.

Ирина сняла крышку с кастрюли, и у Бориса тут же, как у собаки Павлова, потекли слюнки. Запах харчо заполнил кухню, просочился через дверь и полетел дальше, заполняя всю квартиру.

– Ой, как пахнет! – восторженно заявил Славик, принимаясь за суп – Люблю я харчо, каждый день ел бы!

– Не торопись – никто не отнимает! – раздраженно бросила Ирина. – И не хлюпай!

Славик надулся и стал есть преувеличенно медленно, не издавая ни звука. Обиделся. А зря – просто у родителей было плохое настроение.

Борис посмотрел на Славика, хотел что-то сказать, не нашелся и принялся за харчо. Суп был свеж, вкусен – ешь и радуйся. Ан нет. Каким-то образом вид харчо вызвал у Бориса странную ассоциацию – как будто он забыл что-то очень важное. Мысль крутилась и крутилась, как назойливая муха, не давая ни насладиться вкусом еды, ни сосредоточиться. Поел Славик, сказал нейтральным голосом: «Спасибо! Было очень вкусно». Возилась у раковины Ирина, собираясь мыть посуду. А Борис все пытался и пытался вспомнить.

Стоп! Как же он мог забыть? Точно – это связано со сном. Со сном, в котором Борис говорил с телевизором. Вот только что? Сон ускользал, не давался в руки. Помнился только чудовищный танк и вино. Или кровь? Нет, пожалуй, все-таки вино.

– Боря, что с тобой? Что ты ковыряешься – не нравится? Или тебе много?

Много…много…мало. «А разве это мало?..» Есть!

– Нравится, конечно, нравится, – облегченно сказал Борис. – Просто немного задумался.

– О чем?

– О чем? Ира, как ты думаешь…сколько русских было убито?

Ирина уронила тарелку, та стукнулась об стол и покатилась, противно дребезжа. Борис поймал ее на самом краю.

– Что? – удивленно распахнула глаза Ира. – Кем убито, когда?

– Ира, я спрашиваю, – спокойно повторил Борис, – как ты думаешь, сколько русских было убито с тех пор, как пришел к власти Дудаев?

– Боря, с тобой все в порядке? Вроде, выпил немного…

– Ира! Все нормально – я трезв! Просто интересно твое мнение. Ты что, сказать не можешь?

Ирина внимательно посмотрела на Бориса, нервно пожала плечами.

– Не знаю! Много!

– Я же не спрашиваю, знаешь ты или нет, – терпеливо повторил Борис. Я спрашиваю – как ты думаешь.

– А я тебе и говорю, что не знаю! – немного раздраженно сказала Ирина. – Как я могу что-нибудь думать, если не знаю!

– И все-таки? Приблизительно!

– Боря, перестань! Все-таки ты бываешь удивительным занудой.

Борис замолчал, отломил крошку хлеба, стал мять. Ирина внимательно следила. Скатал из хлеба шарик, удивленно на него посмотрел, вздохнул.

– А если бы тебе сказали, что за эти годы было убито 25 тысяч русских, поверила бы?

– Не знаю!

– Двадцать пять тысяч. Это в среднем по двадцать одному человеку в день.

Ира молчала.

– Каждый день, Ира. Каждый день – двадцать один труп. Три года.

– Не может быть… – неуверенно протянула Ирина. Помолчала, что-то прикидывая, и отрубила: – Нет! Этого не может быть!

– Почему? – тут же вкрадчиво спросил Борис.

– Потому! – раздраженно бросила Ирина, глянула на Бориса и добавила: – Потому что мы бы знали.

– Ты уверена?

– Уверена! И ты тоже уверен. Тебе надо, чтобы я сказала? Пожалуйста: у нас ничего в тайне не сохранишь, все тут же становится известно. Один сказал другому, тот еще трем…

– Телефоны, – подсказал Борис.

– Телефоны, – согласилась Ирина. – Куча похорон каждый день. Нет, это невозможно! А с чего ты взял эту цифру?

Борис помялся, помялся и все-таки ответил:

– Приснилось.

– Опять! Опять телевизор? Да выкинь ты этот шарик!

– Опять. Ты только не волнуйся, – Борис взял жену за руку. – Это же просто сон.…Кстати, а как ты думаешь, что было бы, если, правда, каждый день по столько…

– Не волнуйся…Что? Да паника была бы. Побежали бы куда глаза глядят через две недели!

– Я думаю через два месяца…

– Через две недели!

Борис легонько сжал ее ладонь, провел по тонким, знакомым до мелочей пальцам. За окном быстро темнело, надо было бы включить свет. Но они сидели, держась за руки, как много лет назад, и так же смотрели друг другу в глаза. Вот только газа у обоих были грустные.

– Боря, – тихо сказала Ира, – но ведь убивали.

– Убивали, – согласился Борис. – И грабили, и насиловали. Но не столько же. Это же получается, что тут у нас не жизнь была, пусть и поганая, а бойня какая-то.

– Да… – задумчиво протянула Ирина, – а у нас Славик весь девяносто второй на теннис ходил.

– А книжный базар? – оживился Борис. – Он же вообще еще летом этого года работал. Народу, правда, маловато уже было, но ведь работал же. Книжки люди покупали!

Вспомнив книжный базар, Борис почувствовал острый приступ ностальгии. Слишком много было связано с этим – и времени, и воспоминаний. Сколько раз базар менял места: сквер Лермонтова, летний кинотеатр «Родина», лесополоса в Микрорайоне, «Машиностроитель». Борис был везде. А сколько книг было там куплено, обменяно! Теперь все книги, аккуратно упакованные в коробки, ждали своего часа у родителей. Дождутся ли?

– Покупали, – повторила Ира. – А ведь скажешь кому, так и не поверят. Книжки.… На сумасшедший дом здорово смахивает. Боря, там ведь тоже без потерь не обошлось. Абрамян, да?

– Абрамянц, – поправил Борис. – Тут хоть понятно. Кто же такие статьи терпеть будет? Еще странно, что так долго позволяли.

– Да, как-то он уж очень неосторожен был. Хоть бы под псевдонимом писал.

Борис вздохнул. Володю Абрамянца предупреждали все, предупреждал и Борис. Он вроде и соглашался, обещал подумать, но проходил месяц, и в очередной газете появлялась новая статья. Еще эмоциональнее, еще хлестче, еще злее. Летним вечером 93-го Володю расстреляли прямо в его квартире.

– Под псевдонимом? Не знаю…Витя вон вообще ничего не писал.

– Какой Витя? – не поняла Ирина.

– Витя-лилипут! Помнишь?

– А его тоже?..

– И его, и его жену.

– Господи! – ахнула Ирина. – Даже лилипута! Он-то чем помешал?

– Квартирой, – грустно усмехнулся Борис, – всего лишь квартирой. Помнишь, как бабу Пашу хоронили?

Баба Паша, папина сестра, жила в маленькой однокомнатной квартирке на Ташкале. Там и умерла осенью 92-го. На ночь в квартире с гробом остался отец. Вечером в незакрытые по обычаю двери зашли трое чеченцев. Один, не обращая никакого внимания на гроб с покойницей, схватил отца за грудки. «Что, квартиру захотел, собака? – заорал, брызгая слюной. – Она моя!» С большим трудом удалось отцу убедить незваных гостей, что квартира государственная, на нее никто не претендует, и что с ней будет дальше, его совершенно не интересует. Новый «хозяин» не верил, грозил ножом, повторял одно и то же. Наконец, до него все же дошло, что этот старик помешать захватить освободившуюся квартиру никак не может. «Ну, смотри, старик, – пообещал он напоследок, – если врешь, всех прирежем!»

– Боря, может, переменим тему? И так тошно.

– Еще у Петьки Парамонова папу убили, – взрослым голосом произнес из коридора Славик. – Помнишь, мама?

Славик прошел в кухню, включил свет, посмотрел на родителей. Подошел к маме, прижался. Ирина свободной рукой обняла сына. Все молчали. За окном чернела обычная с виду декабрьская ночь. Очередная ночь войны.

– Мама, а почему мы не уехали? – тихо спросил Славик.

– Денег не хватило, – Ирина прижалась губами к русой головке сына.

– А Баранов свою квартиру на двухкомнатную в Туле поменял, – зачем-то сообщил Борис.

– Это кто? – переспросила Ирина. – Который напротив институтской библиотеки жил? Понятное дело! Бронковичи вон тоже нормально продали, помнишь? Ну, в доме, где «Красная шапочка». Что ты хочешь – там цены другие.

– Но не все же в таких местах жили?

– Не все, сынок, не все, – обреченно сказала Ирина. – Давайте чай пить.

Борис только вздохнул: «Денег не хватило? А может хребта?..»

С чаем, однако, пришлось подождать. Славик сбегал взглянуть, что показывают по телевизору, и через секунду закричал на всю квартиру:

– Папа! Мама! Быстрее! Да быстрее же вы!

По экрану телевизора почти в полной темноте ползли странные точки. Иногда освещение улучшалось, и тогда можно было заметить холмы и какие-то строения, вроде бы даже дома. Вместо нормального звука слышалось сопение и отрывистая ругань. Удалось разобрать слово «Долинский». Поселок Долинский? Но это же почти Грозный!

– Вот он! Вот он! – раздался вдруг довольно отчетливый мужской голос. – Да вон – справа! Быстрей!

Камера подалась вправо – на дороге тускло блеснула бронетехника. В эфире переговаривались теперь двое.

– Да быстрее ты! Давай!!

– Щас! Помоги!

Камера опять дернулась, поймала какое-то темное пятно, первый голос удовлетворенно сказал: «Вот он!» Несколько совершенно невнятных реплик, возглас «Есть!» Темное пятно разбухает яркой вспышкой, вправо и вверх стремительно набирая скорость улетает маленький совсем нестрашный огонек, еще один. Камера стремительно дергается вправо, не успевает – шорохи и крики перекрывает взрыв.

– Есть! – орут в эфире два голоса. – Алл-ла!

На месте колонны пылает зарево.

На следующий день информационные агенства передадут: «12 декабря российские войска у поселка Долинский были обстреляны из установки “Град”. В результате были убиты 6 и ранены 13 российских военнослужащих. Ответным огнем установка “Град” была уничтожена».

Шел второй день войны.

– Боря, ты спишь?

– Почти. А что?

– Опять будешь с телевизором болтать?

– Не знаю.… Ты против?

– Против. У меня другое предложение…

– Ира!

– Не нравится?

– Да при чем…нравится…еще как! А Славик?..

– Славик спит без задних ног. Боря, милый, мне страшно.… Обними меня!

– Ира! Ирочка…

Разговор

Никаких разговоров в эту ночь Борис не желал. Снилось сегодня что-то спокойное, приятное, родное, и сон был глубок и спокоен.

Видимо, недостаточно.

Телевизор влез в сон бесцеремонно, как хозяин.

Экран надвинулся, заполняя всю вселенную, посветлел, изображение обрело четкость, и глянули с него на Бориса единственные во всем мире сине-серые глаза. Ирина сидела на знакомой скамейке в сквере Лермонтова, скрытой с трех сторон тенистыми деревьями. Открытое легкое платье, летние босоножки, черные волосы.

Все как тогда – сто лет назад.

Поднялись густые ресницы, и Борис вздрогнул: столько тоски и боли было в любимых глазах.

– Боря, Боренька, – прошептала Ирина, – ты помнишь еще, как хорошо нам было?

«Что ты, родная, почему было? – хотел сказать Борис, но не смог: перехватило горло. – Почему «было»? И было, и есть, и будет».

Ира приложила палец к губам и одними глазами показала ему – смотри. Борис перевел взгляд: по крыше гостиницы Чайка летела бегущая строка. Что там было написано, разглядеть не удавалось: буквы сменялись слишком быстро, сливаясь в одну светящуюся полосу. Борис опять посмотрел на Иру, та прикрыла глаза, показывая – жди.

Наконец, буквы замедлили бег, и стало видно, что никакие это не буквы, а цифры.

1978…1982…1987…

Еще медленнее.

1989, 1990

И, наконец, совсем медленно выползли ярко красные:

1991, 1992, 1993, 1994…

Ира широко распахнула глаза, кивнула Борису – вот!

По только что чистому небу поползли тучи, зашумел холодный ветер. Листья на деревьях стремительно пожелтели, пожухли. Ветер подхватил их и помчал куда-то далеко, в багровую темень. Через секунду вокруг качались на ветру только голые, обломанные ветки.

«Как же она там, в одном платье?» – подумал Борис.

Ира снова показала на бегущую строку, Борис глянул и обомлел: громадные красные буквы ползли медленно, ритмично, складываясь в чеканные строки:

 
Наступает время крыс -
Берегись.
Окна, двери на засов -
Время сов.
Время подлых языков
И оскаленных клыков.
Наступает время «ОХ»
Для дурех.
Наступает время «УХ»
Для старух.
Наступает время «АЙ» -
Не залай.
Наступает время «ЭХ»
Воровских хмельных утех.
Это время не для всех,
Не для всех.
Наступает время «Ночь» -
Маски прочь.
Наступает время "Ой,
Что с тобой?"
Это время не для всех,
Жить в такое время грех.
Это время не для нас,
Дорогой.[7]7
  Стихи Татьяны Лифановой


[Закрыть]
 

Ира перевела взгляд на Бориса и медленно повторила, почти прошептала:

– Это время не для нас, дорогой.

Ветер усилился, и у Бориса чуть не остановилось сердце: в черном водопаде отчетливо сверкали серебряные пряди.