Текст книги "Господин мертвец. Том 1"

Глава 5

Разумеется, «атаку мертвецов» не стоит воспринимать буквально, в данном случае это исключительно идеократический парафраз, который я ввел в свою теорию, чтобы продемонстрировать, что конструкт, именуемый нами ноосферой, по своей сути зиждется на своеобразном анти-конатусе, т. е. неумолимой склонности всякой вещи к информационному саморазрушению. Настоящие мертвецы, насколько мне известно, не берут оружия в руки.

Михаил Фромановский, «Критика чистой бессмысленности»

Бежать было трудно – тяжелые сапоги вязли в грязи, поверхность которой была прихвачена легким ночным холодом. На каждом шагу Дирк проваливался по щиколотку. Это было похоже на бег по болоту. По болоту, у края которого тебя ждут пулеметы. Дирку очень хотелось верить в то, что французы не заметили начала штурма. Туман был не очень густой, в его клочьях серые доспехи «висельников» терялись через пятьдесят метров, но это не могло продолжаться вечно.

«Наверняка с туманом помог Хаас, – подумал Дирк. – Хорошо бы проклятый магильер смог удержать его хотя бы минут десять».

Управление погодой всегда находилось в компетенции люфтмейстеров. Им по силам было сотворить хоть проливной ливень, хоть грохочущую грозу среди ясного дня. Но подобные задачи всегда выполнялись группой магильеров. Один человек, сколь ни был он одарен магильерским талантом, быстро выдохнется. Хааса тоже не хватит надолго.

Иметь поддержку магильерского отряда – мечта любой штурмовой группы. Это схоже с покровительством самих богов. Отделение люфтмейстеров может превратить оборону в настоящий ад – еще до того, как в траншеи посыплются закованные в сталь бойцы.

Люфтмейстеры поднимают ледяной ветер, который ревет в переходах и лазах, терзая живую теплую плоть, заставляя замерзать орудийную смазку и воду в пулеметных кожухах. Они пускают на позиции пылевую бурю, в которой свистят мелкие камни, поражающие цель лучше шрапнели. Эти камни вышибают глаза, разбивают в хрустальную пыль линзы перископов, прошивают навылет каски наблюдателей и легкие полевые укрепления. Наступать под прикрытием люфтмейстеров – сущее удовольствие. Но сегодня у них был один Хаас. И Дирк надеялся, что тот свалится без сил только после того, как «висельники» выберутся на финишную прямую.

Дирк нагнал свой взвод и убедился в том, что «листья» двигаются с полным соблюдением построения. Впереди маячили выпуклые черные спины штальзаргов Кейзерлинга, похожие на панцири толстых майских жуков. Они перли по мокрой земле, огромные, разбрасывающие вокруг себя землю, как тяжелые сложные машины или танки. Несмотря на их огромную массу, двигались они весьма проворно. Медленнее, чем обычный «висельник», но все же достаточно быстро, чтобы пересечь поле за двенадцать минут, как прикидывал Тоттлебен.

Что он там говорил?.. Сто шестьдесят пуль в минуту на каждого? Дирк почувствовал, что улыбается под стальным шлемом-черепом. Улыбка была бессмысленная, ничем не вызванная, но приятная. Он чувствовал себя частью силы, которая вот-вот обрушится на ничего не подозревающего врага и раздробит его оборону и боевые порядки, как хрупкую кость. Не ради мейстера, не ради почета или славы. Ради Госпожи-Смерти. Он отправит французов в ад – туда, куда они сами хотели его швырнуть. Он, вернувшийся из смерти Дирк Корф, живой мертвец!

– Ефрейтор Мерц, подтянуть отделение! – крикнул он на ходу. – Не отставать!

Ребята Мерца бежали в третьей шеренге, после штальзаргов и пулеметчиков Клейна. Их строй потерял монолитность, кто-то выбился вперед, кто-то отстал. Плохо. Раньше Мерц им такого не позволял.

Сколько они уже пробежали? Двести метров? Пятьсот? Дирк не имел об этом представления. Они бежали почти вслепую, хотя туман, окружавший их, и делался прозрачнее с каждым шагом. Грязно-молочная белизна уступала место серой взвеси, парящей в воздухе. Еще через несколько сотен метров туман окончательно рассеется. И удивленные сонные французы увидят перед собой боевые порядки «Веселых Висельников».

Несмотря на то что ноги вязли в земле, бежать стало легче. Ему не требовалось насыщать тело воздухом, и легкие пребывали в полном покое. Одышка, давний враг штурмовых групп, не преследовала его. Самый сложный этап любого штурма – подобраться к неприятелю. Этот бросок должен быть стремительным, быстрым, неудержимым, как удар морской волны об мол. Малейшая задержка чревата срывом штурма и гибелью всей группы. Стоит только остановиться, залечь под пулеметным шквалом, сметающим все живое, как штурм закончен. Проснувшаяся артиллерия уничтожит любые проявления жизни на нейтральной полосе, а те, кто выживет в воронках, уже не будут представлять собой боеспособного отряда. Поэтому – никаких остановок. Только вперед. Бежать изо всех сил, не рассуждая, не думая, забыв про инстинкт самосохранения.

Больше всего мешали воронки. Они появлялись под ногами из ниоткуда, как сокрытые в тумане жадно распахнутые рты. Дирк перепрыгивал их, с трудом сохраняя равновесие и не теряя темпа. Коварная штука эти воронки, коварнее некоторых мин. Стоит споткнуться, рухнуть вниз, и все. Перелом – неприятная штука для живого человека, но для мертвеца это билет на заслуженный отдых. Пусть нет боли, сломанная кость не даст нормально передвигаться, обездвижит и превратит в удобную мишень. Безногий мертвец – бесполезная в своем роде вещь.

Дирк нашел Карла-Йохана, того выделяло обозначение на наплечнике, в котором под кленовым листом вместо цифры была горизонтальная линия, отличительный знак заместителя командира взвода. Сейчас все они были одним монолитным стальным кулаком, у них не было лиц, и отличать бойцов друг от друга можно было только по обозначениям.

– Контакт с Крейцером есть? – спросил ефрейтора Дирк.

– Так точно. Они немного отстали, но не сильно. Метров пятьдесят.

– Толстые увальни… Мы так примем на себя весь огонь.

– Связаться с ним?

– Нет. Без толку. Продолжаем движение в этом же темпе. Пусть нагоняет. У него в запасе несколько минут.

– Туман рассеивается.

– Вижу.

Туман действительно отступал, и стремительнее, чем хотелось бы Дирку. Но он был уверен, что Хаас сделал все, что от него зависит. Сейчас тощий магильер наверняка валяется в полуобморочном состоянии в теплом чреве танка. В ближайшие сутки у роты вряд ли будет связь. Но она им и не нужна. На поле боя вызов люфтмейстера может стоить жизни. Слова тоттмейстера Бергера найдут их, где бы они ни находились. Точно подтверждая это, в его голове раздался тихий голос мейстера:

«Внимание, унтер-офицер Корф. Судя по всему, вы подходите к границе видимости. Будьте готовы».

«Понял, мейстер. Идем хорошо, отстающих нет. Крейцер вровень?»

Открывать рот не было нужды. Заготовленные слова ложились в мысли, которые были видны тоттмейстеру не хуже, чем линии на карте.

«Уже да. Он ликвидировал разрыв. Идете наравне».

«Хорошо».

«Артиллерия накроет французские позиции, как только проснется хоть один пулемет. Но особенно на нее не уповайте».

«Скажите Вайсу, чтоб добавил пару мин лично от меня».

Дирк ощутил легкую щекотку, бегущую вниз по позвоночнику, в груди родилось терпкое ощущение. Это означало, что тоттмейстер улыбнулся на своем конце невидимого провода.

«Я передам, – пообещал он. – Вперед. Железо и тлен, унтер».

– Железо и тлен! – выкрикнул Дирк вслух. – Отделения, набрать интервал! Выходим из тумана с минуты на минуту!

Отделения выполнили его приказ почти синхронно. Бойцы раздались в стороны, теперь между бегущими было по три-четыре места пустого пространства. Построение средней плотности, рекомендованное для штурма хорошо укрепленных долговременных сооружений. Когда предстояло атаковать пулеметы, «висельники» смыкались, образуя плотное построение вроде древней германской «свиньи» – ощетинившегося стволами и лезвиями стального клина. В этом случае первое отделение штальзаргов принимало весь огонь на себя, защищая бегущих сзади. Но если у противника есть артиллерия и полевые скорострельные пушки, это построение может стать смертельным для большей части его участников. Один тяжелый пятнадцатисантиметровый снаряд, угоди он в подобный строй, превратит его в месиво стали и мертвой плоти. Дирк не хотел предоставлять французским артиллеристам удобную мишень.

Они вынырнули из тумана внезапно. Белесый кисель, в котором они двигались, делался все светлее, истончался, мелькал просветами и наконец пропал разом, точно его сдуло. Может, у французов тоже есть люфтмейстеры на этом участке обороны? Оберст не предупреждал о них. С другой стороны, люфтмейстеры всегда есть при крупных армейских соединениях, они обеспечивают связь между штабами – ту связь, которую нельзя доверить телеграфу или телефонному проводу. Значит, кто-то из них мог удивиться необычно густому утреннему туману и дунуть на него, обнажая серое поле с частыми язвами воронок. Просто из любопытства. И очень удивиться, увидев в серых лучах рассвета бегущие разомкнутым строем фигуры.

Дирк увидел французские позиции и беззвучно выругался сквозь зубы. Из расположения полка они казались зыбкой, едва угадываемой линией на горизонте, чем-то вроде невысокой горной гряды, тянущейся на несколько километров. И только теперь «висельники» могли оценить участок штурма вблизи.

Первая траншея была видна невооруженным глазом, несмотря на то, что их разделяло приличное расстояние.

Она выглядела игрушечной, созданной из маленьких деталей детского конструктора. В некоторых местах вместо бруствера высились ровные ряды мешков, опутанных поверху колючей проволокой. Мешки высились в три или четыре ряда, образуя хорошую защиту и от осколков и от пуль, между ними должны были быть невидимые издалека бойницы. Французы, без сомнения, хорошо трудились эти два дня. Там, где не было мешков, возвышались невысокие земляные валы – укрепленные брустверы, нарушаемые лишь единообразными холмами, за которыми скрывались укрепленные точки и орудия. Дирк скрипнул зубами. Наблюдатели оберста фон Мердера, должно быть, были слепы или пьяны, если не разглядели все изменения, которые произошли здесь. Французы не теряли времени даром. Тыльную траншею бывших немецких укреплений, не предназначенную для отражения натиска, они превратили в превосходно укрепленную позицию, и размеры фортификации Дирк мог только представлять. Это был не просто окоп, набитый солдатами, это была настоящая крепость, выстроенная по всем правилам искусства, быстро и качественно.

Выглядела она не очень внушительно. Что внушительного может быть в едва видимых, а больше угадываемых линиях траншей, над которыми поднимаются заграждения из колючей проволоки? Но Дирк не один год провел на фронте и хорошо представлял себе истинные масштабы того, с чем им придется столкнуться через несколько минут.

Это и в самом деле была крепость, чей неприступный фасад смотрел на них мертвыми пока бойницами. И то, что она располагалась в земле, не имея ни одной каменной стены или рва с воротами, не делало ее менее смертоносной.

С развитием артиллерии всякая крепость, выстроенная из камня, была обречена. Тяжелые снаряды гаубиц и мортирные бомбы могли размолоть любой камень, вне зависимости от его прочности и ухищрений конструктора. Что толку от каменных стен многометровой толщины, если батарея тяжелых орудий за несколько часов превратит их в дымящиеся руины? Развитие фортификации двигалось неспешно, но верно. Сперва высокие крепостные стены сменились низкими приземистыми бастионами, флешами и равелинами. Они были менее уязвимы для артиллерийского огня и позволяли обороняющимся силам сосредоточить подходящую огневую мощь, защищенную камнем.

Но каждая новая война опрокидывала предыдущие представления о фортификации, которые считались незыблемыми десятки лет, и возвещала новые правила. К девятнадцатому году, на изломе Мировой войны, крепость не поднималась из земли более чем на метр. Все укрепленные позиции располагались не ввысь, а вниз. Позиции орудий, пулеметные гнезда, штабы, наблюдательные пункты, склады, госпитали, расположения частей – все это зарывалось в землю, стремилось спрятаться от гибельного артиллерийского огня, образуя огромные земляные лабиринты, устроенные по сложным схемам.

Такие укрепления были защищены от самого жестокого огня. На них можно было высыпать тысячи тонн снарядов, мин и бомб, заливать газом и огнем – без сколь-нибудь серьезного результата. Подземные укрытия надежно укрывали защитников и орудийные расчеты. Даже размолотая, перепаханная снарядами первая линия обороны могла неделями и месяцами не сдаваться противнику, огрызаясь пулеметным огнем и кромсая наступающие порядки пехоты.

Теперь, увидев воочию труд безвестных штейнмейстеров, Дирк понял, отчего оберст так спешил с наступлением. Потеря подобного укрепленного района была не просто очередным поражением в длинной череде неудач двести четырнадцатого полка. Это была катастрофа стратегического характера. За такие не прощают.

– Чертовы лягушатники! – Карл-Йохан тоже успел изучить панораму. И она ему не понравилась. – На наших картах не было и половины этих укреплений!

– Знаю, – отозвался Дирк. – Но мы уже не можем остановиться или повернуть. Подгоняй ребят изо всех сил! Пусть несутся как сумасшедшие. Может, у нас все-таки будет шанс проскочить.

– Второе отделение! Клейн! Живее! Юнгер, Штейн, пошевеливайтесь! Тиммерман! Мерц, твои мертвецы тащатся, как дохлые клячи! Подгони их! Кейзерлинг, выжимай на полную!

Дирк прикинул, что до передовых траншей им оставалось не менее полутора километров. «Может, они нас не видят до сих пор, – прошептал слабый голос надежды. – Пулеметы молчат. Эти несчастные лягушатники дрыхнут в своих укрытиях».

Но Дирк чувствовал, что это не так. Несмотря на то что укрепления казались такими же безжизненными, как и прежде, он каким-то истончившимся, зудящим в костях чувством ощущал движение, сокрытое за землей, камнем и колючей проволокой. Это особенное чувство смотрящего тебе в грудь ствола невозможно выразить, оно заставляет сердце трепыхаться болезненным тряпочным мешочком, а кровь делает жидкой и грязной, как весенняя слякоть. Конечно, если у тебя есть бьющееся сердце и кровь в жилах. Смерть может избавить от многих неприятных ощущений, в том числе и от страха. Но самоубийственная атака в лоб на вражеские позиции от этого делается не менее неприятной.

«Помрем здесь, в этой безумной атаке, – пронеслась еще одна мысль, жаркая и трепещущая, как хвост кометы. – Все до единого. Сейчас оживут пулеметы и…»

Он заставил себя не додумывать мысль до конца. Воображение и без того рисовало эту картину болезненными красками на грубом холсте восприятия. С каждым шагом, который приближал их к французским позициям, воздух казался более тяжелым и плотным. Они словно погружались под воду, и к многокилограммовому весу доспехов и снаряжения присоединилось давление, которое жало со всех сторон сразу, сдавливая плоть в стальном коконе.

Дирк знал, что мир вот-вот изменится. В мире внезапно станет очень много свинца и огня. И еще злого свиста пуль и звона, с которым они плющатся о кирасы. И весь этот застывший в неуверенном рассветном свечении пейзаж, кажущийся сонным и мягким, оживет колючими вспышками выстрелов и криками сотен глоток.

Почему они не стреляют? «Стреляйте! – захотелось крикнуть Дирку во весь голос. – Стреляйте, ублюдки!» Бежать вперед, глядя в лицо невидимым пулеметчикам, было невыносимо. То же самое, что смотреть на руку, занесенную для удара.

Дирк давно не испытывал страха, но что есть страх, если не ощущение опасности и мысль о скорой гибели? Будь ты хоть трижды мертвым, это не сделает тебя самоубийцей, способным принять окончание существования, не моргнув и глазом. Именно эта пытка, пытка тишиной, ожиданием, была сложнее всего. Дирк знал, что все закончится, как только раздадутся первые выстрелы. После этого не будет никакого страха. Будут только привычные рефлексы, заставляющие тело двигаться, двигаться быстро и решительно.

Метрах в двухстах левее он заметил взвод Крейцера. Фигурки его бойцов тоже казались маленькими и игрушечными, серая броня на фоне прошлогодней травы выделялась, как шкура змеи. Где-то за ним должен был бежать и взвод Ланга, но Дирк его не видел, да и не было времени смотреть по сторонам.

Пулеметы молчали, и Дирк чувствовал, как каменеют пальцы, сжимающие ружье. Эти проклятые лягушатники просто дрыхнут, подумал он, заставляя себя смотреть не на бойницы, перекрытия и мешки с песком, а себе под ноги. Все просто. Они уверены, что потрепанный полк фон Мердера сейчас скулит и зализывает раны, не помышляя о контратаке. И они знают, что сил у него нет. Эти бездельники просто дрыхнут на своих постах, вот что. Все французы ужасные лентяи, это известно. Вот и сейчас они валяются, обняв во сне свои «Шоши» и «Гочкиссы», обдавая друг друга винным перегаром. И наблюдатели уселись играть в карты на поцелуи французских красоток, им нечего пялиться в перископы на холодный и влажный рассвет. А офицеры сейчас сидят в теплых блиндажах, уютных и обшитых досками, попивая горячий ароматный кофе и заедая его этими их французскими булками, длинными, как штыки. Они и называются как-то похоже… Байонет? Багинет?..

«Нет, – возразил ему голос, холодный, как лезвие ножа. – Они не спят. Они просто хотят подпустить нас поближе, чтоб ударить пулеметами в упор».

Дирк взглянул на укрепления. Теперь они уже не казались игрушечными. Они выглядели одним большим распахнутым медвежьим капканом. Полтора километра, если не меньше. Дирку показалось, что он уже ощущает запах французов. Дым замаскированных печных труб, запах дегтя для сапог, оружейной смазки, горячей каши, пота, ржавчины, нечистот, пороха, свежих опилок и конского навоза. Запах, который безраздельно царствует над любой воинской частью, какой бы флаг ни развевался на ее флагштоке.

Но почему они не стреляют, дьявол их разрази?

– Слишком тихо! У меня такое ощущение, – прокричал ему на ухо Карл-Йохан, бегущий рядом, – что они там все… О черт!

Дирк услышал ровный стук пулемета где-то впереди и успел удивиться, как тихо и медленно тот работает. Словно кто-то обмотал жестяной бочонок из-под воды толстой мешковиной, сел на него верхом и забарабанил по поверхности пальцами. Ту-ду-ду-бу-дум. Ту-бу-ту-ту-ту. Этот звук был совсем не страшный, даже наоборот. Но Дирк увидел, как земля в трех или четырех метрах от него вздыбилась вереницей крохотных грязевых фонтанчиков.

Должно быть, это было сигналом. Потому что в следующую секунду рассветную тишину утра разорвало в мелкие лоскуты. Это было внезапно, как переход из темного подвала в ярко освещенную комнату. Переменилось не просто что-то вокруг них, переменился весь мир. В нем вдруг расцвело множество белых и оранжевых звезд, и каждую из них сопровождал тяжелый басовитый перестук.

– Началось! – успел крикнуть Дирк перед тем, как их по-настоящему накрыло.

А спустя еще секунду они очутились в эпицентре землетрясения. Земля под ними вдруг начала дрожать и выстреливать вверх пыльными хвостами клокочущих гейзеров, которых становилось все больше и больше. Она стала кипеть, как суп в горшке. Вокруг порядков «Веселых Висельников» и внутри них поднялись серые пыльные облака. Где-то рядом зазвенела сталь – пули пробарабанили по доспехам, обиженно взвизгивая рикошетами.

– Не останавливаться! – закричал Карл-Йохан. – Вперед! Вперед!

Подгонять «висельников» не было нужды, они двигались на предельной скорости, понимая, что только она сейчас может спасти их. Но привычный голос Карла-Йохана не был лишним в хаосе звуков, воцарившемся вокруг них и состоявшем из скрежета металла и хруста, с которым пули впивались в подмороженную землю.

«Мы как чертова стая уток, по которым палят из здоровенной уточницы[29]29
  Уточница – большое тяжелое ружье очень крупного калибра, предназначенное для ведения огня дробью по стае птиц.


[Закрыть], – подумал Дирк. – И если это продолжится еще две минуты, нам оборвут все перья».

Сколько пулеметов по ним ведут огонь? Пять? Шесть? Десять? Сейчас это невозможно было определить. Каждый металлический голос накладывался на прочие, образуя рвущую барабанные перепонки какофонию.

Настоящий концерт. И это была только прелюдия, свою партию еще не исполнила артиллерия.

Где-то рядом заскрежетала сталь, посыпались искры. Это бегущий в передней шеренге штальзарг принял в корпус короткую пулеметную очередь. Доспех не был пробит, но совокупная энергия тяжелых пуль заставила его на мгновенье приостановиться, как тяжелый грузовой автомобиль, встретивший на пути тонкое, но упругое дерево.

Французы быстро пристрелялись. Полтора километра – немалое расстояние, и редко найдется меткий стрелок, способный послать пулю из винтовки и угодить в цель на такой дистанции. Но для пулемета полтора километра – не так уж много. Особенно когда его цель – большие громоздкие фигуры, бегущие в не очень рассеянном построении. Несколько раз свинцовые плети хлестнули по сторонам от них, вздымая тонкие земляные фонтанчики и беззвучно поднимая в воздух клочья посеченной жухлой травы. Дирк понял, что это «вилка». Пулеметные расчеты французов пристреливались, чтобы обрушить на них всю тяжесть своей ненависти к бошам. К дерзким, безумным бошам, осмелившимся атаковать в лоб, так, словно на дворе четырнадцатый год, а против них – сопляки новобранцы. К уже мертвым бошам, которые быстро расплатятся за свою самонадеянность.

Сразу три или четыре пулемета обрушили на взвод «листьев» свой жалящий огонь, и Дирк подумал, что сейчас оглохнет. Визг пуль и скрежет металла слились воедино, породив леденящее душу содрогание воздуха. Что-то вроде того, что бывает, когда фреза врезается в неровность на зажатой в тисках детали и начинает верещать, исторгая запах горячей металлический стружки. Только этой деталью были сейчас они сами.

Шеренга штальзаргов качнулась, принимая на себя большую часть этого удара. Мгновенье Дирку казалось, что двое или трое не выдержат натиска и упадут. Как ни сильна была заговоренная тоттмейстером плоть, как ни крепки броневые плиты доспехов, но выдержать с такого расстояния концентрированный пулеметный огонь тяжело даже танку.

При всей своей массивности штальзарги не могли послужить непроницаемым щитом. Стальной град забарабанил по головам и плечам бегущих следом за ними, преимущественно по пулеметному отделению Клейна. Тот пока не подавал команды стрелять – с подобного расстояния, на бегу, стрельба представляла собой только бессмысленную трату патронов. А патроны им еще пригодятся – когда они окажутся в траншеях.

О да, тогда они найдут применение каждой пуле.

Следующая порция свинца хлестнула по ним с яростью шипящего в воздухе хлыста, готового вспороть, разорвать и рассечь любое препятствие на своем пути. «Веселые Висельники» рефлекторно пригнули головы, чтобы защитить лица. Их плечи и торсы укрылись искрами. В нескольких метрах от Дирка кто-то из второго отделения вдруг споткнулся на всем ходу и, вскинув руки, рухнул в землю, мгновенно провалившись в нее, как в воду. Серый доспех мелькнул перед глазами и исчез. Дирк успел только увидеть развороченную пулей глазницу шлема, ставшую круглой и удивленной.

Одновременно с этим он ощутил резкий толчок в грудь, от которого клацнули зубы. Точно он со всего маху налетел на впереди бегущего, врезавшись в его стальную спину собственным телом. Но до того было не меньше трех метров. Дирк опустил взгляд и сквозь прорези шлема увидел неровную белесую царапину на панцире. Если бы не доспехи, эта пуля ударила бы его в грудь, расколов несколько ребер, прошила насквозь и вышвырнула пониже лопатки, превратившейся в мелкое костяное крошево, ком внутренностей.

Спустя секунду, которая потребовалась ему, чтобы понять, что это было попадание, еще две пули ударили его в правое бедро, отчего Дирка развернуло на бегу левым боком вперед. На мгновенье он замер, преодолевая чудовищное давление, пытавшееся опрокинуть его. Если бы он не смог сохранить равновесия, то упал сейчас лицом в землю – как тот «висельник», что поймал в глазницу пулю. А сейчас он не мог оставить взвод без командира. Дирк продолжил бег, стараясь держаться за прикрывающей их стеной штальзаргов. Наплечник бегущего рядом Карла-Йохана оказался исчерчен тремя или четырьмя глубокими бороздами – знак того, что и его заместитель успел поймать несколько французских пуль.

Он взглянул вперед. Между покачивающимися силуэтами штальзаргов были видны позиции, ставшие ощутимо ближе, но все же слишком далекие для того, чтобы надеяться покрыть это расстояние в пару минут. Метров восемьсот, прикинул Дирк. Сколько еще человек потеряет его взвод, прежде чем приблизится на дистанцию действительного огня?

«Мейстер! – сказал он мысленно, отправляя каждую мысль-слово в пустоту, точно паля из пистолета в ночь. – Плотный пулеметный огонь. Потерял одного. Становится все жарче. Нужна артиллерия».

И пустота отозвалась ему уставшим голосом Бергера.

«Я вижу. Продолжайте наступление, унтер».

«Если не заглушить пулеметы хотя бы на пару минут, наступать будет некому. Сейчас мы держимся, но на близкой дистанции нас превратят в решето».

Глупо было говорить тоттмейстеру то, что он и сам превосходно понимал.

«Еще минуту, унтер-офицер Корф. Нам нужна минута, чтобы вскрыть все их огневые точки. После этого мы обрушим на них весь гнев ада».

Разумеется. Старый прием. Чем садить снарядами вслепую, перепахивая землю, куда проще вычислить пулеметные гнезда, чтобы подавить их прямым накрытием. Оберст не собирался понапрасну сотрясать воздух и был в этом прав.

«Понял. Мы будем ждать».

Самым неприятным сейчас был не стук французских пуль, а собственная беспомощность. Они слепо бежали на поливающие их огнем пулеметы, и единственное, что они могли сейчас сделать, – опустить вниз головы, чтобы в лицо не ударила шальная пуля. Теперь визг и скрежет не прекращались ни на секунду. Они точно продирались сквозь бесконечные заросли колючей проволоки, чьи шипы царапали броню с отвратительным, пилящим слуховой нерв, звуком. Дирк видел пульсирующие рваные звезды вражеских пулеметов, бесконечно далеких и недосягаемых. Сейчас единственное, чего он хотел – оказаться там. Перенестись сквозь пространство, преодолев полосу кипящей от пуль сырой земли, оказаться в траншее и обрушить свой гнев на чью-то голову в выпуклой, как яйцо, каске Адриана[30]30
  Каска Адриана – стандартный французский пехотный шлем времен Первой мировой войны.


[Закрыть].

Они бежали как безумные, и стрекот пулеметов, бивший их в грудь, заставлял челюсти сжиматься намертво, как от сильнейшей боли. Упал еще один «висельник» на правом фланге. Пулеметная очередь ударила его в голову, с утробным хрустом размолов толстую сталь и кости под ней. Словно открылся серый металлический бутон, высвобождая из себя багрово-серое месиво, в котором можно было рассмотреть неровные осколки зубов.

Безумная гонка наперегонки со смертью, только они бежали не от нее, а к ней. На ощетинившиеся пулеметными гнездами французские траншеи, на рваные клочья порохового дыма, болтающиеся над ними, как грязное белье на веревке. Ни один человеческий разум не вынес бы подобного безумия. Инстинкт самосохранения слишком силен. Дирк помнил тех, с кем он бежал в одной цепи тогда, когда еще не получил честь считаться членом Чумного Легиона.

Есть граница, за которой человеческий страх за свою жизнь становится не просто силен, он делается единственной силой, которая управляет телом. Его невозможно переломить, как хладнокровен бы ты ни был. Этот страх просто сминает все мысли, не оставляя для них места, и швыряет тело в землю. Закапываться голыми руками, не обращая внимания на обломанные ногти и сломанные пальцы. Под огнем не существует бесстрашия. Под огнем человек превращается в дергающуюся тряпичную куклу, лишенную мыслей или чувств. Разрывы снарядов и свист пуль гипнотизируют его до полной потери восприятия, оставляя лишь недвижимый, окоченевший от страха остов. Сама мысль о том, что надо идти вперед, туда, где визжит и грохочет смерть, делается невыносима. В таком состоянии ему можно угрожать оружием, бить, отвешивать пощечины. Но ничто не сможет его поднять на ноги и бросить в атаку, туда, где смерть равнодушно перемалывает землю и людей, обращая их в одно целое.

Мертвецы лишены подобного страха. Но сейчас, чувствуя, как с каждой секундой становится тяжелее хватка сжимающих их челюстей, Дирк ощутил слабый отголосок паники. Слишком много огня. Слишком много пулеметов. Свинцовый град хлестал им в лицо, и это было похоже на попытку встретить страшную, крушащую камень на своем пути бурю. В него попало уже не меньше десятка пуль, главным образом в правый бок и плечо. Попадания оставляли глубокие вмятины и борозды на полированной серой стали.

И еще – увеличивающееся с каждой минутой ощущение беспомощности. Проклятый Тоттлебен со своими расчетами! Он мог просто сказать, что их швырнут в самое горнило ада, где даже металл плавится, не выдерживая колоссального давления. Впрочем, для этого ему не нужен был Тоттлебен. Это было понятно задолго до штурма.

«Пушечное мясо» – знакомые слова всплыли в сознании, отстранившемся вдруг от происходящего. Забавно, что это сочетание придумали сами французы. Мясо для пушек, которое швыряют на растерзание огню и стали, как высыпают в воду прикормку для рыб. У войны бесконечный аппетит, она может сожрать столько пушечного мяса, сколько ей предложат. Большими широкими ломтями, под соусом из запекшейся крови и сырой фландрийской земли.

Посмотрим, сколько удастся ей сожрать мертвого мяса. Мертвого упрямого мяса, которое лезет вперед точно безумное, неразмышляющего, нечувствующего, бездумного, яростного, окровавленного…

Что-то с силой ударилось о его правый наплечник, и Дирк, помотав головой, заставил себя вынырнуть из звенящего водоворота собственных мыслей. Иногда на него находило что-то подобное. В гуще боя, когда вокруг все взрывается, рвется на части, кричит и стонет, защитный механизм рассудка, все еще не научившийся отключаться со смертью тела, иногда брал верх, уводя его мысль куда-то вдаль от кипящей земли и запаха сгоревшего пороха. Дирк подумал, что в него ударила очередная пуля, но это был Карл-Йохан, хлопнувший его по плечу, чтоб привлечь внимание.

– Плохо дело! – крикнул заместитель командира, немного отстав, чтоб оказаться рядом с Дирком. – У лягушатников больше пулеметов, чем медяков у уличной шлюхи!

Грохот стали почти заглушал его слова, Дирку пришлось напрячь слух, чтобы разобрать хоть что-то. Окружающий мир, в котором всего несколько минут назад занялся рассвет, стал темен, как в сумерках. На самом деле они шли в огромном облаке земляной пыли, поднятой пулями и собственными ногами.

– Мейстер обещал пушки!

– Я не слышу пушек!

– Услышите! – пообещал Дирк. – Надо тащиться вперед во весь дух! Остановимся – все. Амба! Только вперед!