Текст книги "Американская дуэль"

V

Через два дня Весеньев привез к Джильде своего друга Оленича.

Оленич уже успел собрать справки у русского консула о мистрис Браун, и справки эти были не особенно благоприятны. По словам консула, миссис Джильда женщина сомнительной репутации. Ее часто встречают с посторонними мужчинами. Что же касается до мужа, то это профессиональный шулер и человек вообще очень подозрительный.

Несмотря на неблагоприятные отзывы, Оленич был решительно очарован этой маленькой, бледной женщиной с большими темными глазами. Далеко не красавица, она показалась Оленичу пленительной с ее маленькой, ленивой и грациозной фигуркой. В этой женщине было что-то привлекающее, точно магнит. Она, по обыкновению, и с Оленичем говорила мало, больше слушала, подавая реплики и задавая вопросы, говорящие о тонком уме и отзывчивости, и при этом словно бы ласкала взглядом, полным чего-то манящего, загадочного и грустного. В этих глазах точно были и правда и обман…

И Оленич после визита, сам восхищенный, тем не менее пришел к заключению, что друг его делает величайшую глупость, собираясь жениться на Джильде.

«Это было бы величайшим несчастьем!» – подумал он и сам чувствовал, что что-то неотразимо тянет к этой женщине и ласковый ее взгляд чарует и волнует его.

– Ну, что, голубчик, понравилась тебе моя Джильдочка? – торжествующе и радостно спрашивал Весеньев своего друга, когда они возвращались с виллы.

– Очень!

– Еще бы, это прелестная женщина… И какие добрые глаза!

– Загадочные…

– И, не правда ли, хороша собой…

– Да… недурна! – сдержанно отвечал Оленич и почему-то покраснел.

С этого дня между друзьями как-то незаметно наступило охлаждение. Оленич точно избегал говорить с Весеньевым и резко обрывал его, когда он начинал говорить о Джильде.

VI

Адмиральский корвет «Витязь» неожиданно пришел в Сан-Франциско десятью днями раньше, чем его ожидали.

Капитан «Чайки», ездивший к адмиралу с рапортом, возвратившись, передал старшему офицеру о приказании адмирала – через три дня идти «Чайке» на Ситху.

Узнавши об этом распоряжении, Весеньев тотчас же попросил шлюпку, собираясь предупредить Джильду, чтобы она была готова ехать с ним через два дня в Нью-Йорк.

Весеньев заручился уже согласием капитана на отъезд в Россию по болезни и не сомневался, что и адмирал разрешит отъезд, но хлопот предстояло еще много. Надо было устроить денежные дела, сделать кое-какие покупки на дорогу для Джильды и для себя, и Весеньев рассчитывал, что Оленич поможет ему разделить хлопоты этих дней.

И молодой лейтенант постучался в каюту Оленича. Ответа не было. Каюта заперта. Вестовые доложили, что он еще с утра уехал на берег.

«И куда это он каждое утро ездит!» – подумал Весеньев, несколько заинтересованный этими регулярными съездами на берег по утрам своего друга.

Около полудня Весеньев подъехал к вилле.

Горничная Бетси, толстогубая негритянка с добродушными, влажными и сильно выкаченными глазами, объявила мистеру «Весени», как она называла лейтенанта, что миссис Джильды нет дома.

– Скоро будет?

– А не знаю. Она куда-то уехала с вашим другом.

– С каким другом? – изумился Весеньев.

– С мистером Олени… Он ведь каждый день по утрам у нас бывает… Сидит с миссис Джильдой. Вы вечером, а он утром! – прибавила она, добродушно улыбаясь всем своим лоснящимся черным лицом и показывая ослепительно белые зубы.

В глазах лейтенанта помутилось. Он не верил своим ушам. Ни Джильда, ни Оленич ни слова не говорили ему об этом.

«Господи! Что же это?.. И Джильда и друг лгут… Зачем?.. Зачем?..» – подумал он.

Ревнивые подозрения закрались ему в голову. Светлый летний день точно померк, и сам Весеньев стал мрачнее тучи.

«Так вот для чего Оленич съезжает на берег каждое утро!»

Злоба к Оленичу наполняла сердце Весеньева, – злоба жестокая, какая только может быть у человека, обманутого людьми, в которых он верил, и у ревнивца, терявшего любимую женщину.

– О, подлые! – простонал Весеньев.

Толстая Бетси сочувственно, и в то же время слегка насмешливо, посматривала на русского моряка.

– Куда они поехали? – спросил он.

– Кажется, в парк.

– В парк… Зачем в парк? – бессмысленно повторил он.

– В парке хорошо гулять…

– В Сакраменто еще лучше! И Блэк бывает здесь?

– Теперь реже.

– А прежде?

– Каждый день…

«А она обещала его совсем не принимать!» – мелькнуло в голове молодого человека.

– О, лживая, подлая гадина! – вырвалось из его груди. – Дайте мне конверт, Бетси.

– Пойдемте в комнаты.

Весеньев прошел в гостиную. Эта комната, в которой он был так счастлив, теперь казалась ему словно бы опозоренной… Все здесь фальшиво… везде ложь, как и в этой женщине…

Он достал визитную карточку и дрожащей рукой, не понимая, что делает, написал следующие строки:

«Вы лживое создание. Мне стыдно за вас и за себя. Возвращаю ваше слово и презираю вас!»

Вложив карточку в конверт, он отдал ее Бетси и сказал:

– Прошу вас, Бетси, отдайте эту записку в руки миссис Браун.

– Будьте покойны.

– Непременно в руки…

– Отдам в руки. А вы разве вечером не приедете?

– Нет, Бетси, не приеду. Никогда больше не приеду.

И, едва сдерживая рыдания, Весеньев выбежал из виллы.

– В парк! – крикнул он кучеру.

Он велел остановиться у входа и вошел в огромный парк с высокими пихтами и секвойями, и озирался кругом безумными взглядами.

Он обежал все главные аллеи, всматривался в гуляющих и сидящих на скамьях. Тех, кого он искал, не было.

Тогда он направился наобум в глубь парка, в густую чащу. Там было прохладно. Он шел, не зная зачем, не зная куда, подавленный горем, обезумевший от полученной обиды и любивший Джильду, казалось, еще сильнее оттого, что она его обманула.

Где-то послышался голос.

Весеньев осторожно, крадучись, как тать, пошел на голос и замер, полный злобы.

У пруда на скамейке сидели Джильда и Оленич.

Он что-то тихо говорил и целовал ее руку.

Она слушала и ласково глядела на него задумчивыми грустными глазами.

Весеньев приблизился к ним.

Джильда стала белее рубашки и испуганно остановила глаза на Весеньеве. В ее лице было что-то бесконечно страдальческое.

Оленич смущенно отодвинулся, выпустив руку Джильды.

Смертельно-бледный Весеньев, едва кивнул Джильде, подошел вплотную к Оленичу, дал ему пощечину и проговорил:

– Вы подлец, и я к вашим услугам.

С этими словами он тихо удалился, неестественно улыбаясь, точно сделал что-то значительное и нужное для своего спокойствия.

VII

Уже выхаживали на шпиле якорь, когда к «Чайке» пристала шлюпка и из нее вышел негр-посыльный.

Он спросил, где мистер Весеньев, и подал ему маленький конверт.

Весеньев, осунувшийся за эти дни, точно выдержавший какую-то болезнь, отошел к борту и прочитал следующие строки:

«Я ждала того, что случилось, но, признаться, думала, что вы спросите, так ли я виновата, прежде чем написать, что я лживое создание… Я просто несчастное, нехорошее, но не лживое создание… И, клянусь, я вас одного люблю, хоть слушала и Блэка и вашего друга… Спросите у него, он вам скажет… Простите меня и будьте счастливы… Надеюсь, вы меня довольно презираете, чтобы не просить вас забыть несчастную и легкомысленную, но непорочную Джильду».

– Будет ответ, сэр?

– Никакого.

– Так и сказать миссис Браун?

– Так и скажите.

«Какой ответ! Она опять лжет!» – подумал Весеньев. Ведь Оленич сказал ему, что она была его любовницей!

И мучительное, злое чувство обиды и ревности опять сказалось с прежней остротой.

Как он страдал, этот бедный, легкомысленный лейтенант! Эти дни он ходил словно безумный и серьезно думал о том, что жить не стоит. И когда Оленич, после нанесенного оскорбления, предложил бывшему своему другу американскую дуэль, Весеньев радостно согласился, почти уверенный, что узелок вытянет не он.

Однако узелок вытянул он. Умирать предстояло Оленичу.

Решено было, чтобы не возбудить подозрения в умышленной смерти, что вынувший роковой жребий бросится в море на другой день по выходе из Сан-Франциско. Таким образом смерть объяснится несчастною случайностью.

После объяснения, во время которого Оленич, словно бы нарочно, чтобы нанести тяжелую боль Весеньеву, сказал ему, что Джильда была его любовницей, они не говорили, конечно, ни слова и, казалось, еще более возненавидели друг друга.

«Чайка» тихо выходила с сан-францисского рейда.

Весеньев жадно смотрел на город, в котором так жестоко поругана была его вера в двух любимых людей.

Наконец город скрылся, а молодой лейтенант все еще смотрел на берега, и образ маленькой бледной женщины с большими грустными глазами невольно стоял перед ним, наполняя все его мысли. И он чувствовал, что все-таки любит Джильду. И жалел и ее и себя.

Но Оленича он не прощал. При мысли о нем злоба закипала в сердце молодого человека, и он словно забывал, что бывший друг его должен завтра умереть.

Оленич не показывался из своей каюты. Он целую ночь писал кому-то письма и плакал.

VIII

Весеньев стоял вахту с четырех до восьми утра.

Мрачный ходил он по мостику и, когда солнце выплывало из-за горизонта, разогнав предрассветный полумрак и заливая светом и блеском все вокруг, он не любовался чудным зрелищем восхода. На душе у него было тоскливо и смутно.

Он посматривал на паруса, на океан, кативший свои волны, взглядывал на компас и снова ходил по мостику.

А ветер заметно крепчал и волны рокотали сердитей, сильнее раскачивая «Чайку», которая под марселями, брамселями, фоком и гротом неслась к северу, в полветра, узлов по десяти в час.

Как только что взошло солнце, Весеньев увидел поднявшегося снизу Оленича. Его красивое лицо было мертвенно-бледно, спокойно и серьезно. Только тонкие губы вздрагивали и глаза как-то странно жмурились.

При виде Оленича сердце Весеньева екнуло.

Оленич твердой походкой поднялся на мостик и подошел к Весеньеву. Весеньев смущенно опустил глаза, не смея взглянуть в лицо человека, приговоренного к смерти.

А он между тем говорил:

– Перед смертью простимся, Боря. Я очень виноват перед тобой, прости меня. Расстанемся хоть не врагами…

И он протянул Весеньеву руку. Тот пожал ее.

– Прости меня, – повторил он, – и слушай: Джильда никогда не была моей любовницей. Я гнусно наврал на нее. Она любит одного тебя…

И тотчас же у Весеньева исчезла всякая злоба на Оленича, и он взволнованно проговорил:

– Зачем ты это сделал?

– Я тоже люблю Джильду… и ревновал… понимаешь?.. Сперва я ухаживал за ней, чтоб открыть тебе глаза и остановить от женитьбы, а потом… потом… увлекся ею…

– А она?

– Она жалела меня, слушала, что я ей говорил, и скрывала наши свидания, чтобы не огорчить тебя… Она несчастная, легкомысленная, все, что хочешь, но не лживое создание… Но ты все-таки не женись на ней… Она измучит тебя… Ты всегда будешь ее подозревать… Прости же, Боря… Скажи, что ты не вспомнишь лихом своего друга…

– Володя… милый… Так зачем же?.. Забудем все и… прости меня. Дуэль недействительна…

– Нет, голубчик… Нельзя… Слово держать надо. Надо искупить позор оскорбления и подлость. Прощай!..

Они обнялись крепко, по-братски.

Слезы душили Весеньева, когда он опять сказал:

– Володя… ведь это глупо… умирать… Опомнись… Из-за чего? Я разрешаю тебя от слова…

– Но я не разрешаю… И прошу тебя не ложиться в дрейф из-за меня… Я скоро потону. Я пловец неважный… Письма отправь… Вот они…

Он отдал письма, быстро спустился с мостика, сел на подветренный борт и, нарочно перегнувшись, упал за борт.

Весеньев ахнул. В одно мгновение он снял с себя сапоги и сюртук и бросился с мостика в океан спасать своего друга.

Сигнальщик побежал за капитаном, и через несколько минут «Чайка» лежала в дрейфе, и баркас был послан искать погибающих.

Весеньев был отличный пловец и скоро настиг Оленича.

– Боря… родной… зачем?.. – воскликнул Оленич.

– Затем, чтоб ты жил, а не то вместе погибнем! – радостно говорил Весеньев, поддерживая друга. – Ложись на спину… Вот так… Смотри, и баркас идет.

Действительно, скоро подошел баркас, и оба друга были вытащены из воды.

Из Ситхи Весеньев написал Джильде письмо, моля о прощении. Ответа по указанному адресу в Гонконг не было. Тогда Оленич написал консулу, и через две недели был получен ответ, что миссис Браун убита некиим Блэком.