Текст книги "Аджимушкай. Непобежденный гарнизон. Пьеса в 6 актах"

Сцена 7

Каменоломни. Ягунов и Парахин заходят в штаб, снимают противогазы, складывают на стол, тяжело дышат.

Ягунов. Это кошмарный сон какой-то, что-то нереальное…

Парахин. Прорвемся!

Ягунов. (бледный) Похоже, мы совершили ошибку… Вернее я совершил. Грош цена мне как командиру, если я допустил такое!

Парахин. Грош цена будет всем нам, если мы прекратим борьбу! И в чем Вы видите свою ошибку?

Ягунов. Все было перед глазами, можно было догадаться и принять меры. Разведка докладывала, о взрывах и замуровывании входов. Мы не учли это, не уделили должного внимания. Не разгадали замысел врага! И это обернулось трагедией!

Парахин. Наших просчетов здесь нет. Никто не мог предполагать, что фашисты решаться на такое. Применение газов запрещено Женевскими конвенциями. Это просто не вписывается в практику нынешней войны. К тому же в 41-м году они пробовали пускать газ в каменоломни, против партизан, но совершенно безрезультатно. Он весь развеялся сквозняками. Поэтому то, что случилось сегодня, не мог предугадать никто!

Ягунов. Хороший командир должен просчитывать все варианты, даже самые невозможные и абсурдные. Я должен был это пресечь… Я проиграл!

Парахин. Вы и так сделали невозможное! Сплотили людей в буре настоящего хаоса отступления, организовали надежную оборону, в заведомо обреченной ситуации! Ваш авторитет и воля сделали невероятное!

Ягунов. Невозможное наступило сейчас! Нам теперь нечего противопоставить, нечем противостоять врагу! Противогазов по сути нет. На весь гарнизон жалкие десятки может быть наберутся. Мы стали не просто уязвимы, мы как подопытные зверьки в лаборатории, теперь с нами можно делать все что угодно!

Это не бой, это заклание… Еще одна-две атаки и штольни опустеют!

Это Конец… Верушкин оказался прав, ненадолго нас хватило…

Парахин. Я Вас не узнаю, Павел Максимович! Где тот Ягунов, мужественный и непреклонный образ которого витает во всех войсках нашего фронта, живой легендой? Которому солдаты верят, как родному отцу? И готовы умереть в атаках с его именем на устах? «Кто прошел школу Ягунова, тот просто так жизнь не отдаст!» – это поговорку знают все, одно только на плакатах не пишут! Образ, который стал символом победы?

Ягунов. Ты решил мне оды спеть, перед нашей общей смертью? Не понимаю, что Ты хочешь сказать, Иван Павлович!

Парахин. Я хочу сказать, что немцы только этого и ждут… Когда мы растеряемся, испугаемся, сделаем непоправимую глупость!

Когда мы запутавшиеся, сломленные опустим руки и подставим себя под смертельный удар. Они просто обходят нас с другой стороны, это своего рода маневр, они проскальзывают как коварные змеи в сознание! Немцы хорошие психологи, любят яркие театральные эффекты, с помпой, с пафосом, только нельзя на это покупаться. Нужно придти в себя, и продолжать сражаться!

Ягунов. Как теперь мы останемся здесь?

Парахин. На прорыв мы уже ходили, послушали «благоразумных товарищей», только зря народ в степи положили, и немало… Наше место здесь и только здесь! Бурмин тысячу раз прав – подземная крепость, которая перемалывает как мельница, силы врага!

Ягунов. Сегодня только по грубым подсчетам, погибло свыше тысячи человек! Просто… от одного дуновения смертельного ветра! Даже не от пули и не от взрывов! Это повторится и завтра, и послезавтра, пока последний боец не задохнется в углу дальних штолен! Чем мы может ответить?

Парахин. Безнадежных ситуаций нет. На краю любой пропасти всегда есть выход. Есть он и у нас.

Ягунов. И что же это?

Парахин. Газоубежища! Сделаем газоубежища и спасем гарнизон… И все продолжится! И кстати, Верушкин нам в этом поможет. Он химик – он знает как быть в этом случае, из чего строить и как противостоять этому газу…

Ягунов. (задумывается, к нему словно постепенно возвращается свет и прежняя непоколебимая уверенность) Газоубежища… А ведь это выход… У нас и так здесь все как один подземный бункер! И если в нужном месте перегородить стенками… Черт бы Тебя побрал, комиссар!

Я всегда считал, что с Тобой мне несказанно повезло!

Парахин. (улыбаясь) Ну что, сражаемся дальше?

Ягунов. (с вспыхнувшим огнем в глазах) Еще как сражаемся, Иван Павлович! Надо срочно послать за Верушкиным.

Парахин. Я уже отправил Ефремова. А вот и они, как раз вовремя!

Входят Ефремов и Верушкин.

Верушкин. Вызывали?

Ягунов. Да, Федор Алексеевич, нужен Ваш совет как специалиста.

Верушкин. Я слушаю.

Ягунов. Возможно ли возведение газоубежищ в самые кратчайшие сроки, исходя из специфики наших каменоломен?

Верушкин. Газоубежища? Я так и думал! Конечно можно. Придется повозиться правда, импровизировать, материалов нужных нет. Но, я думаю, соорудим чего-нибудь! Газ не пройдет!

Задействуем отсеки в дальних тупиковых штольнях. Для стенок непроницаемых материалов нет, поэтому будем делать из бутовой кладки, а щели прокладывать тряпками и бумагой, больше нечем, и замазывать чем придется. Вход закроем плащ-палатками, раза в два-три, будет наподобие тамбура. И на первое время все… А там поглядим! Систему вентиляции надо продумать, видимо придется пробивать сквозные дыры наружу в коридорах.

Ягунов. Отлично! Чтоб я без вас всех делал!

Парахин. Ну мы без Вас тоже бы далеко не ушли. Лежали бы сейчас забытые на дне пролива!

Ягунов. Прямо уж! Не сгущайте краски! Федор Алексеевич, организацию убежищ возьмите на себя. Под Ваш личный контроль! Надо успеть к утру. Чтобы первые газоубежища были готовы!

Верушкин. (удивленно) К утру?

Ягунов. Да, к утру, не позже… Чтобы встретить врага во всеоружии, и избежать жертв.

Парахин. Берите все, что нужно, все возможные ресурсы, людей сколько необходимо, что понадобится – говорите, предоставим!

Верушкин. Хорошо.

Ягунов. Оставшихся гражданских необходимо выпустить из каменоломен. Это приказ! Мы не можем рисковать жизнями мирных граждан в таких условиях, перед такими варварскими методами ведения войны.

Парахин. Сделаем, проведем организованный выход, под прикрытием наших бойцов.

Ягунов. Чем еще мы можем защититься от газа?

Верушкин. Марля, ткань мокрая, самодельные маски, но это почти каждый солдат знает. Посты естественно расставить, предупреждающие о начале газовой атаки.

До газоубежищ нужно протянуть телефонный кабель на уровне опущенной руки, для ориентации, чтобы в случае чего, растерявшийся человек в полной темноте, всегда мог найти дорогу.

Ягунов. Сколько у нас противогазов?

Верушкин. Мало. Очень мало. Хватило бы для караулов. Их повыкидывали еще при наступлении за ненадобностью! А подсумки забивали патронами и гранатами. Кто ж мог предполагать, что будут химические атаки?

Посмотрим на складах, может чего и найдем. Видимо придется тоже у немцев в бою брать! Сейчас это будет трофей №1!

Парахин. Война непредсказуема, какой стороной только не обернется! Кто мог знать, что противогазы станут нужны в боевых условиях?

Ягунов. Вы можете сказать, что это за газ?

Верушкин. Вот так сходу, определить трудно… Но, по многим химическим признакам и характеру воздействия, похож на фосген с какой-то примесью. У меня складывается мнение, что это не «чистый» боевой газ, а результат какого-то эксперимента, что-то новое!

Парахин. Это они на нас решили опробовать, вот сволочи!

Ягунов. Ничего! Теперь мы вооружены против этого зла. И они неминуемо поплатятся за это! Наш ответ будем очень суровым и грозным!

Верушкин. То, что случилось сегодня, это выходит за все рамки человеческого… Просто дикое кровавое древнее языческое жертвоприношение… Еще называют себя культурной нацией и избранной расой! Это же неслыханное варварство тут же мирное население, женщины, старики, дети… Это даже не звериная жестокость, а какая-то извращенная патология, помутнение разума… Это нельзя оставлять безнаказанным!

Парахин. Обустроимся с газоубежищами, организуем им незабываемую ночь!

Ягунов. Отомстим за каждого задушенного газом, умершего в немыслимых мучениях! Земля будет гореть у них под ногами!

Парахин. Такие преступления не останутся без последствий! Воздадим сполна!

Ягунов. Рассчитаем и спланируем крупную операцию, чтобы отбить охоту от подобных действий…

Верушкин. Я полагаю, газ это не последний сюрприз фашистов. Надо проанализировать ситуацию, что они еще могут предпринять в подобном духе.

Ягунов. Непременно, учтем всю активность и все изменения у противника! Создадим неодолимый барьер!

Ефремов. У нас еще проблема.

Ягунов. Что еще?

Ефремов. Света больше нет!

Парахин. То есть как? Он же погас на определенных участках после обрыва проводов от взрывов! Что до сих пор не восстановили?

Ефремов. Причина не в этом. Его больше нет и не будет…

Ягунов. Почему?

Ефремов. Два трактора, которые вырабатывали электричество, попали под обстрел. И теперь глубоко под завалами.

Ягунов. Этого еще не хватало!

Парахин. Сразу оба? Как так? Они на приличном расстоянии друг от друга были. Очень странно…

Ефремов. Такое ощущение, что били целенаправленно.

Вообщем, вкупе с газами, обстановка сильно усугубляется, и буквально омрачается потерей освещения… Люди в смятении!

Парахин. С людьми побеседуем… Все будет в порядке!

Ефремов. Теперь мы все в полной, абсолютной Тьме… А она здесь просто как топь, утягивает с головой! Фонари есть пока, но тоже ненадолго!

Ягунов. Предложения есть?

Верушкин. Прикинем, чем располагаем, решим и это, Павел Максимович! Сейчас, главное, с газовыми атаками надо разобраться!

Ягунов. Вы правы, Федор Алексеевич, решим самое насущное, времени у нас в обрез, поэтому товарищи, все за работу!

Сцена 8

Каменоломни. Колонна мирных жителей под прикрытием красноармейцев, покидает каменоломни. У скалы, провожая взглядом, людей, стоит Бурмин, с трофейным автоматом наперевес.

От колонны отделяется молодая черноволосая девушка лет 20. Останавливается рядом с подполковником и замирает.

Бурмин. А Ты чего?

Девушка. Я не пойду.

Бурмин. Не дури. Выходи. Здесь не место таким юным и хрупким. Взрывают каждый день, газами травят. Продуктов нет, воды тоже… Холод, спим на камнях. Неизвестно, что с нами будет.

Девушка. А под фашистом, что лучше?

Бурмин. Там тоже не сахар, но, по крайней мере, живая останешься.

Девушка. Да я лучше умру здесь, а к этим извергам не пойду.

Бурмин. Похвально, но глупо. Ты не военная, к тебе отнесутся со снисхождением. Иди, у тебя вся жизнь впереди.

Девушка. Моя жизнь – это моя жизнь! И не Вам приказывать, куда мне идти!

Я не ваш солдат.

Бурмин. (улыбаясь) Ух ты! С гонором!

Девушка. (краснея) Уж какая есть… Извините, товарищ командир!

Бурмин. Послушай меня, выходи пока не поздно. Потом обратной дороги не будет.

Девушка. Не нужна мне эта дорога. Я здесь останусь.

Бурмин. Да пойми ты, здесь воевать надо. Ты стрелять то хоть умеешь?

Девушка. Научусь, если надо будет.

Я могу в госпитале помогать, или на кухне, или по хозяйственной части. Я работница керченского торга. Опыт есть. Тут работы, кроме военной, навалом. Где скажете, там и буду.

Бурмин. И откуда ты взялась? Все люди как люди, идут назад домой, а ты что?

Девушка. Не хочу я дома отсиживаться. Война идет. Чем могу, хочу помочь!

Бурмин. Ладно, оставайся. Но будешь рядом, под моим присмотром. Подумаем, куда тебя определить. Где лучше себя проявишь. И смотри осторожней, по штольням зря не ходить, только в сопровождении солдат.

Все иди в расположение гарнизона, чтобы сейчас вопросов лишних не было.

Девушка. Спасибо, товарищ командир!

Бурмин. Подполковник Бурмин Григорий Михайлович.

Девушка. Так точно, поняла!

Бурмин. Молодец! Погоди-ка, Володю Желтовского, интенданта знаешь?

Девушка. Да кто ж его, весельчака не знает? Где в «Скале» смеются, значит Желтовский мимо прошел.

Бурмин. Вот и хорошо. Пока иди к нему, в пищеблок, скажешь, я прислал. А там посмотрим. Дорогу найдешь?

Девушка. Конечно. Я еще в первые дни, почти всех ходы выучила, и где что находится.

Бурмин. Смышленная!

Девушка. А то…

Бурмин. Постой, тебя как звать-то?

Девушка. Валя.

Бурмин. Валя?

Девушка. Валя Кохан…

Бурмин. Ну беги, Валя Кохан, будем вместе фрица бить.

Девушка исчезает во тьме.

Подходит Парахин.

Парахин. Привет, Григорий Михайлович! С девушками флиртуешь?

Бурмин. Если бы… Решила остаться с гарнизоном. Славная дивчина. Чувствуется «наша»! Я думаю, в тылу пригодится.

Парахин. Что ж хорошо, гражданские нам тоже нужны, и как проводники, и для хозяйственных нужд.

Бурмин. Это да… Только им гораздо трудней будет, чем нам. Мы военные со стажем, привыкшие к разным трудностям, а им такие испытания выпадают впервые. Тем более в наших условиях. Одно утешает, что это не надолго.

Парахин. Нам до десанта продержаться. Недельку-другую, а там выйдем, закатим немцам «большую музыку», как обещал товарищ Мехлис!

Бурмин. Скорее бы на поверхность, да погнать бы этих тварей по степи, с вольным ветерком, до самого моря…

Парахин. Да… Они еще заплатят сполна за все, что здесь творилось. Никого не забудем и не простим!

Бурмин. Нам бы оружия побольше, развернулись бы так, фрицы бы вздрогнули до основания!

Парахин. В бою возьмем, все, чего не хватает.

И будем бить до прихода нашей славной Красной Армии, так, что только шерсть будет лететь с фашистского зверя!

Последние мирные жители растворяются в слепящем светлом проеме.

К офицерам подходит лейтенант Ефремов.

Ефремов. Товарищ комиссар! Гражданское население эвакуировано! Потерь нет.

Парахин. Отлично. Расставьте посты. 3-й роте отойти на исходные позиции.

К вечеру приготовьте разведгруппы.

Ефремов. Есть!

Парахин. Ну что, Григорий Михайлович, пойдем, поразмышляем, о нашем подземном будущем.

Бурмин. Пойдем, Иван Павлович. Время дорого, нужно искать новые решения в тактике. Немцу спуску давать нельзя!

Парахин. Это верно. От пограничников уже поступали интересные предложения насчет вылазок и диверсий. Надо все обсудить.

Бурмин. Да затягивать не стоит. Пусть земля горит у фрицев под ногами. Каждую ночь! За всех удушенных газами, будем на куски рвать!

Парахин. Скоро мы им дадим понять, кто здесь действительно правит бал.

Сцена 9

Май 1942 г. Каменоломни. В тесном отсеке сидит Верушкин. Рядом с ним фонарь «летучая мышь», на «столе» из ящиков разложены схемы и бумаги. Вокруг разбросана различная складская утварь, трудно различимая в темноте.

С факелом входит Белов.

Белов. Здравия желаю, Федор Алексеевич, пустите на огонек?

Верушкин. Заходи, Николай, хорошему гостю всегда рады.

Белов. (присаживаясь) Мрак какой везде… прямо Тьма Египетская! Не могу привыкнуть. Идешь, спотыкаешься. С электричеством не Бродвей конечно был, но не так как сейчас… Как слепой двигаешься! Что случилось? Куда освещение пропало?

Верушкин. Немцы трактора взорвали. Те, что электроэнергию вырабатывали. Оба под завалом. Били точно. Как будто по мишени. Пытались их откопать, безрезультатно. Такими глыбами засыпало – не подступишь…

Белов. То есть, мы теперь так и будем в потемках лазить?

Верушкин. Точно, так и будем. Жить полноценной подземной жизнью, как и хотели.

Белов. С каждым часом все интересней становится. Ну да ладно, переживем. А Вы чем заняты, Федор Алексеевич, если не секрет?

Верушкин. Не секрет. Думаю, как газоубежище усовершенствовать, да со светом чего решить.

Белов. И как, что-то получается?

Верушкин. С газоубежищами надо еще продумать систему вытяжки в проходах. Костры помогают – пробовали, газ уходит. Есть еще мысли. Проверим, сработает или нет.

Белов. А насчет света? Как мы будем? На костры дров надолго не хватит, итак уже пережгли почти все «дерево», какое было, да и пополнять не откуда, лесонасаждений у нас здесь нет. Автопокрышек на факела тоже мало осталось.

Верушкин. Пока горючее есть, из снарядных гильз можно светильники делать. Ну а самое ходовое, с чем мы будем жить, это вот – телефонный кабель, у связистов взял. Можно резать на маленькие лучины, можно обматываться им, и зажигая конец провода, передвигаться по штольням. Можно в стену воткнуть, между камней приспособить, как бра будет… Коптит правда сильно. Но другого пока ничего нет. Запасов его до второго пришествия хватит. Так что, можно сказать, пока живем! И что-то видим!

Белов. Чтоб мы без Вас делали! И от газов спасли, и от мрака подземного тоже!

Верушкин. Не преувеличивайте, сами бы догадались!

Белов. Это вряд ли. Когда газ прет со всех сторон в замкнутом пространстве, и бежать просто некуда, а у выходов, где воздух, пулеметы врага, мысли отключаются. Одни инстинкты остаются…

Верушкин. Я предупреждал, нельзя здесь оставаться. Немцы коварны. А сейчас – момент упущен. Что нас ждет дальше – лучше не думать.

Белов. Победа…

Верушкин. Чего?

Белов. Они уже разбились о наши камни, как темные волны морские…

Думали, что мы в ловушке, а мы сражаемся! Хотели нас жаждой уморить – мы нашли способ добычи воды. Хотели в плен принудить сдаться – мы по ночам их по сопкам как зайцев гоняем. Хотели газом задушить – мы убежища сделали, хотели замуровать заживо, лишить воздуха – не вышло, даже водой из моря хотели каменоломни затопить, бесполезно! Хотели взрывами нас похоронить – не получилось, и чтобы они не делали, ничего у них не получится! Мы побеждаем – противника, который нас неимоверно превосходит числом, вооружением и стратегическим положением!

Верушкин. А какова цена?

Белов. Мы в степи, от Акмоная до Керчи неизмеримо больше потеряли! Здесь, в отличие от плачевной ситуации на Крымском фронте, мы хорошо организованы, сконцентрированы, боеспособны. Наша подземная цитадель представляет весьма грозную силу, с четким представлением о своих задачах и возможностях.

Верушкин. Надолго ли? Вопрос в том, сколько мы протянем в этом подземелье…

Белов. Да что ж Вас, так наши катакомбы пугают? Я вот себя здесь чувствую гораздо лучше, чем в голой степи, где укрыться негде, все как на ладони.

Верушкин. Меня лично ничего не пугает. Я смерти не боюсь. Отношусь к ней спокойно. Я переживаю за личный состав, чтобы избежать бессмысленных жертв. Я вам предоставляю трезвый анализ ситуации и больше ничего.

Белов. Есть и другое видение. Более позитивное и боевое.

Верушкин. Ага! Как у товарища Мехлиса, который, не видя и не слыша ничего, никаких доводов здравого смысла, бросил три армии в мясорубку, прямо в пасть Манштейну! И мы достойно продолжаем его дело…

Белов. Лев Захарыч навел порядок на фронте, поднял его боеспособность, укомплектовал оружием, насколько было возможно. Штаб фронта перенес с Тамани в Крым, чем способствовал большей организованности, мобильности и слаженности действий. Солдаты и полевые офицеры ему верили, и в бой шли с его именем, с гордостью за этого человека!

Верушкин. Вот по его милости мы и сидим здесь под землей…

Неожиданно входит Исаков.

Исаков. Что за шум, товарищи командиры?

Белов. Да так, беседуем о делах насущных.

Исаков. У нас их хоть отбавляй! И первое дело, как мы будем галереи освещать? А то, что-то в полном мраке совсем невесело. Народ волнуется…

Белов. Низкий поклон Федору Алексеевичу, нашел решение, опять нас спас!

Исаков. И как?

Верушкин. Как всегда, все банально просто. Вот так. (показывает, зажигает кабель) Надо по ротам пройти, всем показать, материал разнести. Организовать и проконтролировать.

Исаков. Вы просто Благодетель наш, и вправду – Спаситель, просто подземный Христос, говоря языком чуждой нам религии.

Верушкин. (улыбаясь) Это политрук говорит?

Исаков. Именно. Цели религии и цели политики чем-то схожи. Методы разные. Все мы идем к Свету и счастью, только кто-то заблуждается, а кто-то видит все ясно и научно.

Белов. Религия – опиум для народа, Владимир Ильич Ленин тысячу раз прав, вещь коварная! Человек безумным становится, отрекается от семьи и от общества, от всех нормальных здоровых людей. Верит в химеры соблазнительные и фантазии больные. Чума да и только, настоящая болезнь сознания!

Сколько крови пролито во имя их «святых» и благих идеалов! А инквизиция? Людей живьем сжигали, прямо как наши «друзья» – фашисты наверху!

Что за идея бога такого милосердного, если во славу его, надо человека сначала пытать невообразимо, а потом, спалить живым как чучело из соломы! И подать это как очищение и великую награду! Это же подлинное извращение ума и всей природы! Цивилизованная Европа, ничего не скажешь! С «хорошими», прочными культурными традициями! У фашистов видимо историческое наследие в крови играет! Тоже все в черных крестах… Тоже фанатики беспощадные, во имя своих священных призрачных идей «избранничества» и «мессианства»!

Исаков. Тебе к нам надо, Николай, в комиссары, отменно мыслишь!

Белов. Нет… Мне хозяйство ближе, земля! Я люблю, когда цветет все, когда первый стебелек из почвы пробивается к солнцу! Как оживает все по весне. Это истинное чудо жизни! А не сказки библейские!

Исаков. Защитить его нужно, чудо это… от сапога железного и огня фашистского страшного!

Белов. Недолго им осталось гулять по нашей земле! Скоро перелом кардинальный в войне будет, союзники 2-й фронт откроют, и погоним мы поганого нацистского зверя до самого океана! Заодно и освободим европейские народы от гнета фашистского!

Исаков. Опять нам в истории выпадает самая трудная роль. Можно сказать жертвенная…

Белов. Насколько тяжкая, настолько и почетная. Мы в конечном итоге и возглавили борьбу с коричневой чумой! Без нас опять никуда.

Верушкин. Сила России неизмеримая, глубокая, грозная! На протяжении веков, никто с нами справится не мог. «Наука побеждать» столетиями ковалась!

Исаков. Это верно. Вот мы и со светом проблему решили! Так значит, можно отпраздновать нашу очередную победу, уже над мраком?

Верушкин. Рановато дорогие мои! Все это ненадолго!

Исаков. Не понял? Что кабеля не хватит?

Верушкин. Кабеля хватит, еще внукам нашим останется…

Белов. Тогда в чем же дело?

Верушкин. Наступают вещи пострашнее газа, и они неизбежны!

Исаков. Что может быть хуже? По-моему, самое жуткое мы уже пережили! Все налаживается, гарнизон выходит на новый уровень…

Верушкин. На новый уровень истязаний! Нас ждет… Слепота! Неужели вам не ясно? Это же очевидно как дважды два. Уже через неделю, от длительного пребывания в темноте и отсутствия естественного света, мы все начнем слепнуть! И этот процесс необратим. Это физиология. С ней не поспоришь и не повоюешь! Здесь заградительных стенок уже не поставишь. И в дальний отсек не скроешься! Здесь все происходит в тебе! Глубоко внутри. И поглощает тебя пропастью алчного мрака! И деваться просто некуда! Из себя не выпрыгнешь! Отныне наше место только здесь. И нигде больше. Жить в каменном пустом сумраке. Мы скованы неподъемными свинцовыми цепями своей собственной природы! И этот рубеж нам не перейти… Мы прокляты! Что с нами будет, кем мы станем, лучше не думать!

Про внешний мир придется забыть. Он для нас увянет, как нежный летний цветок, умрет навеки! И придется привыкать к этой липкой, вязкой, как болото, темноте! Днем сражаться мы больше не сможем! Глаза не выдержат. Только ночью, и без лишней иллюминации! Наружу вылазить при свете дня станет крайне опасно – либо полная дезориентация, либо окончательная потеря зрения. И здесь ничего нельзя сделать. Будем меняться в темную сторону живых воплощенных кошмаров.

От пленных я слышал, что немцы нас кротами зовут, весьма точное определение! Будем жить наощупь. Блуждать по темному лабиринту. И возводить свой Затерянный Мир! У нас осталась только эта одна дорога. Добро пожаловать во Тьму, друзья!