Текст книги "Утерянное Евангелие. Книга 3"

Сокровище князей

Глава 7
Во имя камня, во имя Руси…

Ростовский князь Борис Владимирович принимал ванну в горячем источнике, пробивавшемся сквозь толщу гравия, гальки и песка на живописном берегу реки Альты. К природной купели подошла длинноволосая блондинка Лыбедь в серо-голубой тунике до пят. Она стянула ее с плеч, и льняная ткань соскользнула по ее телу к нежным босым стопам.

Борис любовался небольшими округлыми грудями юницы с маленькими башенками сосков, напряженными от прохладного сентябрьского воздуха. Девушка посмотрела на князя немного вызывающим взглядом и ступила в горячую воду, погрузившись по колено. Еще шаг, и вода поднялась ей по пояс. Блондинка упала в объятия двадцатишестилетнего мужчины.

Князь был женат на представительнице рода Гыокунгов, правивших бургундами, но жену свою – Гудрун – недолюбливал за то, что та редко мылась. А Лыбедь, чистоплотная и веселая наложница, была ему столь мила, что он даже взял ее с собой из Киева в поход на печенегов. Люди изменяют, просто чувствуя безудержное желание, но, оправдываясь, говорят партнеру, что тот невнимателен или не удовлетворяет их влечений.

Борис опрокинул блондинку на край купели и целовал девичьи груди, иногда отрываясь, чтобы поцеловать милую в губы, и опять возвращался к ее бесконечно обожаемым соскам. Лыбедь откинула голову, изнемогая от нежной ласки и бездонного счастья. Когда наслаждение стало совсем нестерпимым, она запустила пальцы в медовые кудри Бориса, подняла его лицо и поцеловала сначала в лоб, потом в нос и, наконец, в губы.

– «И если правая твоя рука соблазняет тебя, отсеки ее и брось от себя», – лукаво процитировала она Нагорную проповедь прямо в рот Борису, когда почувствовала его пальцы у себя между ног.

– Я спрашивал у Иисуса, он сказал, что не говорил такого, – так же в рот прошептал ей любовник и процитировал в ответ по-гречески: – «Эти добрые люди ничему не учились и все перепутали, что я говорил».

Греческий – его родный язык, ведь мать Бориса была византийской цесарицей. Но Лыбедь, будучи полянкой, не понимала греческого, однако ей и не требовалось понимать слова, она просто обожала голос своего возлюбленного князя. Юница тихонько застонала, когда он вошел в нее.

На пике восторженного блаженства любовники, отдаваясь друг другу целиком, не заметили, как высоко над горячей купелью на горном склоне появился лучник. И это был не Амур.

…Из груди женщины вырвался стон упоения. Ее мужчина! Она чувствовала его каждой толикой своего тела – его могучий торс, его прерывистое дыхание. Его вскрик, как клич страсти, пришедший из глубины веков, когда пращуры, может быть, в таком же диком крике извещали мир о зарождении будущей жизни… Этот возглас, как вестник апогея наслаждения, как… Вдруг Борис обмяк. Нет. Это был не крик страсти.

Лыбедь открыла глаза и увидела стрелу, торчащую из поясницы князя. С высокого склона к ним спускался крепкий, как бог войны, лучник в кожаных доспехах. Его лысая голова блестела на солнце, а бесстрастное лицо будто хотело сказать, что для убийцы не существует ни любви, ни жалости.

Крик ужаса женщины разнесся над рекой Альтой и улетел далеко-далеко. Может быть, за пороги, а может быть, рассеялся в этих облаках…

Тяжелораненый Борис соскользнул со своей любовницы и ушел под воду с головой. Однако женщина все же успела подхватить его и, сцепив зубы от нечеловеческого напряжения и вытянув тяжелое тело князя из воды, положила его левым боком на край купели. Пока Лыбедь барахталась в побагровевшей от крови воде, лучник спустился к самой купели. Женщина почувствовала себя невозможно беззащитной – голая, в яме с горячей водой… Она рефлекторно попятилась к кучке одежды, лежавшей на расстоянии вытянутой руки.

Князь в полубессознательном состоянии попытался перевернуться на спину и… стрела, торчащая чуть выше поясницы справа и каким-то чудом не задевшая жизненно важные органы, обломилась. Мужчина издал протяжный стон и лишился чувств.

Огромный, как гора, незнакомец схватил безвольно повисшую голову Бориса, вынул из ножен свой большой нож и поднес к горлу умирающего.

Пялясь на обнаженные груди киевлянки, он криво усмехнулся.

– Ижберн мне за это хорошо заплатит…

Он опустил взгляд на шею князя, чтобы режущее движение было точным, а усилие – верным.

Милое нежное лицо молодой женщины исказилось гневной гримасой, как у горгульи. Она выхватила из-под одежды князя тапр-окс, с диким визгом подлетела к лучнику и всадила ему лезвие между глаз. Тот откинулся на спину, два раза дернулся и замер.

…Еще раз Борис пришел в себя, уже когда сидел верхом на лошади, которую вела в поводу Лыбедь, возвращаясь в лагерь его дружины.

– Лыбедь, сердце мое… – успел вымолвить князь, но тут же схватился за правый бок. Сморщившись от невыносимой боли, он опять потерял сознание, упав грудью на конскую гриву…

* * *

Черный Камень Святого Климента – это все, что досталось Борису от сокровищ его отца, киевского князя Владимира. Но этот камень – знак того, что власть над Русью передается ему, старшему наследнику трона византийских цесарей Македонской династии. Никто не мог править в Константинополе, кроме него: у цесаря Василия Болгаробойцы не было ни жены, ни детей, а у Константина VIII рождались только дочери. О том, где находится заветный камень, дающий власть, не знал никто, кроме самого Бориса. Эту святую тайну так никто бы и не узнал, если бы не обстоятельства…

Жестокая рана, полученная князем у горячей купели, продолжала кровоточить. Кованый наконечник вражеской стрелы так и остался в теле отважного воина. Его без сознания везла в лагерь дружины красавица Лыбедь. Разве могла знать она, далекая от военного дела, что их выследили? И все же в самый последний момент она увидела врагов и успела выкрикнуть: «Варанги идут! Спасайтесь!» Это были ее последние слова. Женщина успела ударить коня, на котором лежал тяжелораненый Борис. Животное взвилось и, заржав, понеслось в лагерь своих, унося на себе крепко притороченного князя. А Лыбедь… тут же была пронзена копьем врага. Так ужасно, но не бесславно закончилась жизнь юной любовницы князя.

Но даже несмотря на то что отважная Лыбедь успела предупредить об опасности, войско оказалось не готово к нападению, и после тяжелого боя с конным отрядом варангов гвардии цесаря Константина дружина ростовского князя Бориса была побеждена. Витязи, дружно прикрывавшие отход тяжелораненого князя и его младшего брата Глеба с еще несколькими дружинниками, полегли на поле брани.

Борис знал, что его рана смертельна: была огромная потеря крови и воспаление. Теперь из наследников византийского престола в живых останется только двадцатитрехлетний муромский князь Глеб. Борис вместе с Черным камнем передаст Глебу право на управление. Но что же он медлил? Об этом можно было только догадываться.

Четверо дружинников по очереди несли Бориса на носилках вдоль берега реки Альты. Отцовское войско покинуло его, кметы ушли на службу к новому киевскому князю Святополку. А Борис, хоть стараниями своей матери Анны и получил в наследство от отца киевский престол, но вернуться из похода на печенегов не успел.

На привале Глеб, оставив тяжелое оружие, пошел за валежником, чтобы развести костер.

– Бой окончен, – сказал с носилок Борис, обращаясь к своему верному телохранителю Инегелду. – Скройтесь с Глебом, цесарь будет за ним охотиться, зная, что теперь он – наследник византийского престола.

– Нет, княже, – возразил высокий и статный датчанин. – Место Глеба сейчас рядом с единоутробным братом. Доселе вашей семье сопутствовала удача и…

Инегелд не договорил – в его шею вонзилась стрела. Тот схватился за нее, громко зарычал то ли от боли, то ли от того, что не сможет до конца исполнить свой долг, и рухнул мертвым.

Над берегом появились всадники.

– Откуда они взялись? Принесла нелегкая… – с досадой пробормотал молодой князь.

– Это Ижберн! – воскликнул толстый и грузный Фарлоф. – Он нашел нас!

– Вон Глеб! Взять его! – послышалась команда одного из верховых.

Конница из шестерых дружинников Ижберна подъехала к Глебу. Всадники спешились, один из них принял лошадей, остальные окружили молодого мужчину. Тот был без оружия, так что они просто держали наготове византийские булавы и мечи-гладиусы, будто издеваясь, и не пускали их в ход. Всадник в полусферическом шлеме с защитной маской из мелкой кольчуги, который отдавал команды, подъехал к толстому дружиннику Бориса, будто собираясь поприветствовать его:

– А-а! Фарлоф, дружище! – с этими словами он взмахнул печенежской саблей и снес несчастному голову с плеч.

Обессиленный Борис, лежа на носилках, отвернул голову от невыносимости увиденного. Но и по другую сторону носилок напавшие на них варанги вязали верного угрина Дьердя.

Предводитель отряда снял шлем. Он брил бороду и усы по византийской моде, поэтому Глеб не сразу понял, что перед ним почти ровесник его отца, князя Владимира.

– Так это младший сын цесарицы Анны? – спросил Ижберн и приказал своим бойцам: – Дайте ему меч!

Один из варангов подал Глебу свой клинок, остальные отошли, сделав круг шире. Ижберн вытащил из ножен свое оружие, еще теплое от крови Фарлофа.

Князь пригнулся, выставил вперед цельнолитой ромейский меч и чуть потряс им, приноравливаясь к весу и к рукояти. Ижберн подошел к нему на опасное для себя расстояние, держа свой клинок отведенным в правую сторону так, что грудь шведа была открыта. Глеб нанес по ней рубящий боковой удар слева направо, но не попал, так как Ижберн быстро отпрянул. Раздался издевательский хохот его варангов. Глеб нанес еще один рубящий боковой удар справа налево. Длины меча не хватало, и Ижберн снова без труда увернулся.

Глеб атаковал его колющим ударом, но попал в пустоту и, потеряв равновесие, неуклюже пробежал несколько шагов вперед. Ижберн играл с ним, как с мальчишкой. Когда шведу надоело уворачиваться, он блокировал ход меча князя своей саблей, потом рукоятью нанес сильный тычок в лоб русу, чем поверг его наземь.

Борис смотрел на это избиение своего младшего брата и ничего не мог поделать. Ижберн вложил саблю в ножны и направился к тяжело раненному Борису. Тот принял позу зародыша, сжимая у живота камень из вулканического стекла…

В небе светило лишь две трети луны. Отряд варангов под командованием Ижберна притащил носилки с Борисом и привязанного к лошади Глеба к старому языческому капищу на высоком берегу реки Альты. Сначала на жертвенном алтаре под звериные кличи жестокосердных византийцев секирой отрубили голову угрину Дьердю, затем Ижберн подошел к носилкам с Борисом.

– Как наследник византийского престола, – первым начал тяжелораненый князь, – я имею право выбрать себе смерть.

– Я начальник гвардии цесаря – аколуф, и тоже наделен полномочиями, – возразил ему швед. – И могу это доказать Камнем Мертвых.

– На твоем месте я бы не очень надеялся на Камень, – посоветовал ему Борис. – Он делает непобедимым только человека, которому это начертано судьбой.

– Тебя-то он точно не защитит, – усмехнулся Ижберн, глядя на лежащего князя с высоты своего огромного роста. – Ты умрешь, а русы будут обвинять во всем твоего брата Святополка.

– Ты прав, прав… – согласился Борис. – Только разреши попрощаться с моим младшим братом.

Византийский полководец жестом приказал своим бойцам подвести связанного Глеба к носилкам и отошел в сторону.

– Видишь тот край утеса? – обратился Борис к брату. – Прыгни оттуда в реку.

Глеб посмотрел в темноту за костром и молча показал Борису связанные запястья.

– Возьми это, наконец-то я выковырял его из своего тела, – Борис выпростал из-под плаща окровавленный кулак с зажатым в нем листовидным наконечником стрелы. – Перережешь веревку.

Глеб взял окровавленный кусочек острого металла и тут же принялся резать свои путы, но не удержался и возразил старшему брату:

– Для этого доблесть не нужна, будь у меня мой меч, я бы убил его!

– Он убьет тебя в два счета… – с горечью ответил Борис. – Доберись до Новгорода, скажешь Ярославу о Камне Святого Климента.

– Я убью Ижберна! – горячо прошептал Глеб.

– Когда-нибудь да… – согласился Борис и бессильно откинулся на спину. – А сейчас живи! Учись быть правителем. Потом отберешь у Константина византийский трон, как учила нас мать. Он его недостоин. Но пока Константин цесарь, он может побеждать… Найди Ярослава… Встретимся на том свете.

– Эймунд и Рагнар! – донесся до них голос Ижберна. – Прикончите старшего, а младшего тащите сюда!

Аколуф повертел в руках плинфу из черного вулканического стекла, так и не поняв, зачем она сдалась императору, и бросил ее на меха рядом с остальными трофеями: оружием и доспехами убитых ростовских дружинников.

– Подожди… – шепнул Борис младшему брату. – Подожди, пока они будут смотреть на меня.

Два варанга подошли к носилкам и сказали Глебу:

– Смотри, как будет умирать твой брат, следующая очередь – твоя!

Варанги достали мечи-гладиусы из ножен и резкими тычками сверху вниз закололи наследника киевского княжеского престола и византийского цесарского трона. В этот момент Глеб вскочил и бросился к трофеям.

– Он убежал, – крикнул Рагнар.

Варанги обнажили мечи, пытаясь сызнова отловить Глеба, но он в этот раз был гораздо решительнее и ловчее – поднырнув под рассекающий меч Эймунда, князь головой вниз кинулся с утеса в реку.

Византийские убийцы побросали горящие головни с утеса, чтобы хоть что-то рассмотреть. Что там? Где беглец? Но их попытки были тщетны. Лишь наутро они смогли хорошо рассмотреть следы.

– Он уплыл, – доложил Рагнар своему командиру.

– Найти его! – приказал Ижберн. – У него Камень Мертвых.

– А потом?

– Убить! Пока он жив, мы не можем вернуться в Константинополь! – заявил аколуф и прошептал в сторону: – Проклятое семейство!

* * *

Из Киева Глеб забрал свою мать, княгиню Анну, ее духовника, монаха Хильдибрандра, и вдову Бориса – бургундку Гудрун. Добравшись до Смоленска и проплыв на ладье еще около трех с половиной километров вниз по течению, они причалили к левому берегу реки Смядыни при впадении ее в Днепр. Здесь и остановились в охотничьей хижине, когда пастухи доложили, что видели в окрестностях отряд вооруженных людей.

Анна велела невестке взять людей из своей охраны и добыть провианта в ближайшем селении славян, для чего молодой вдове снарядили коня.

– На самом деле беги, дочка, в Новгород, – сказал ей тихо Хильдибрандр. – Научи Ярослава говорить с камнем, и пусть напишет закон на манер вашей Бургундской правды. Без этого страна русов погибнет.

Они обнялись на прощанье. Цесарица Анна отправила с Гудрун своих последних охранников из числа греков, которые были с ней со времен взятия Корсуни ее мужем Владимиром.

Потолок в хижине был низким, внутри она вся поросла мхом. Маленькие оконца были закрыты деревянными ставнями для тепла: ночи в сентябре уже зябкие. Наследник императорского престола в простой славянской рубахе предавался тяжелым думам. На его лбу виднелась темно-фиолетовая шишка с глубокой ссадиной – след давешнего удара рукоятью сабли. Цесарица Анна пряла, чтобы как-то себя занять. Монах Хильдибрандр молился.

– Улеб Вальдемарсон! – раздался снаружи голос проводника варангов Горясера. – Улеб Вальдемарсон, выходи!

Анна и Хильдибрандр переглянулись.

– Последний раз говорю! Выходи!!!

Пятидесятилетняя цесарица встала и рукой остановила идущего на выход Глеба. В темно-фиолетовой тунике, седая, она предстала перед руководителем конного отряда варангов византийского цесаря.

– Кто ты? – спросила она у всадника с закрытым кольчугой лицом.

– Я – Ижберн из Упсалы, аколуф византийского цесаря Константина VIII.

Всадник снял шлем, чтобы цесарица узнала его. К аколуфу наклонился Рагнар:

– Не убивай ее, она же все-таки сестра цесаря.

– Я пощажу женщин и слуг, – сказал Ижберн своей старой знакомой. – Глеб здесь? Отвечай!

– …Да, – ответила Анна. – Но я тебе его не отдам.

На этих словах она развернулась и зашагала обратно в бревенчатую полуземлянку, больше похожую на дзот. Через несколько минут оттуда стали выходить и исчезать в темноте леса слуги и женщины из свиты цесарицы.

– Уходите, уходите, – поторапливала Анна, когда те с плачем обнимали ее на прощание.

– Не надо со мной прощаться, – сказал ей Хильдибрандр, когда она обняла и его. – Я остаюсь.

Она посмотрела в глаза монаха, увидев в них решимость убивать людей. Они крепко обнялись еще раз.

Когда дверь за последним мальчиком закрылась, Ижберн махнул рукой, дав знак приступать. Один из отроков шустро подбежал к хижине и забрался на соломенную крышу, пытаясь разглядеть, что происходит внутри.

Глеб поднял голову на шум сверху и обнажил длинный меч.

Отрок, лежавший плашмя на крыше, вскрикнул, съехал на пузе вниз, неловко приземлился и упал на бок, держась руками за живот. Он все же встал и подошел к командиру, кривясь от боли.

– Глеб там? – спросил Ижберн.

– Меч его точно там, – из последних сил ответил отрок и со стоном упал бездыханным к его ногам.

Из хижины вышел воин в полном облачении: в пластинчатом доспехе, в золоченом сферично-конусном шлеме с маской, закрывающей все лицо, со щитом и с длинным окровавленным мечом.

– Рагнар! Ты убил моего брата, теперь я убью тебя! – крикнул воин.

Рагнар взял византийскую булаву и вопросительно посмотрел на командира.

– Можешь принять вызов на полном основании! – разрешил ему аколуф.

Рагнар был одет по-походному, без каких-либо доспехов и даже без шлема на седеющей голове. Он посмотрел по сторонам. «Темновато», – подумал он и нанес мощнейший удар булавой. Его встретил щит. Еще удар. Опять щит. Так повторялось четыре раза, покуда Глеб не ударил Рагнара ногой в грудь. Тот свалился наземь, но заколоть его не дал Эймунд.

Он отбил кованый меч Глеба, замахнулся было еще раз своим литым мечом, но был поражен в живот резким рубящим движением слева направо. Следующим движением Глеб расколол голову поднимающемуся Рагнару.

В бой вступил Ижберн, крайне раздосадованный, что вот так, походя, были сражены сразу два его заместителя. Молниеносными и сокрушительными ударами печенежского кистеня с гирей на кожаном ремне, от которой Глеб еле успевал уворачиваться, византийский аколуф разбил в щепки деревянный щит и загнал князя обратно в хижину.

– Зажгите факелы!!! – крикнул военачальник, и этого мига Глебу хватило, чтобы скрыться за толстой дубовой дверью.

Ижберн безрезультатно бросился всем телом на запертую дверь и приказал подручному:

– Дай мне топор!

Ему принесли большую секиру на длинной рукояти, и он принялся крушить дубовые доски. В это время варанги с криками ожесточения начали поджигать факелами соломенную крышу хижины. Старая, подмокшая, поросшая мхом солома никак не разгоралась.

Вдруг ставни жилища открылись и из узких окошек, словно из бойниц, стали вылетать разящие стрелы. Это сорокалетний монах Хильдибрандр вспомнил свой юношеский навык. Факельщики, пораженные стрелами, один за другим валились с ног как подкошенные.

Дверь никак не поддавалась Ижберну, она вела в полуземлянку, и земляной ход к ней не давал хорошенько размахнуться.

– Жгите все!!! – заорал разъяренный аколуф.

Наконец соломенная крыша занялась. Изнутри ее обливала водой Анна.

– Как думаешь, – спросил Глеб у монаха, тоже взявшись за лук, – Гудрун удалось уйти?

– Продолжай сражаться, – ответил Хильдибрандр. – Если они добрались до холмов, мы победили!

С крыши начали падать большие ошметки горящей соломы. Помещение заволокло дымом. Дверь все еще выдерживала удары, но кованые петли на проржавевших гвоздях уже расшатались в своих пазах.

Анна заметила предсмертный ужас в глазах своего младшего сына.

– Не робей, сын мой, – сказала она князю. – Нет! Ты прожил короткую жизнь, сынок, но твое имя русские будут помнить всегда.

Пристально сквозь дым посмотрела она на свою последнюю надежду вернуться на императорский трон, в Константинополь. Глеб сызнова надел свой остроконечный шлем, закрывающий все лицо. Монах и цесарица пали на колени в молитве, обращенной к Богородице. Сверху на обороняющихся уже падали поперечные перекладины горящей крыши.

Дверь не выдержала и рухнула под ноги Глеба, за ней внутрь заскочил с топором их княжеский повар.

– Торчин?! – удивленно воскликнул Глеб. – Так это ты помог нас выследить?!

В этот момент горящая балка выбила из его рук меч.

– Я-а-а-а-а!!! – закричал Торчин и всадил топор в грудь своего князя.

Затем он поднял княжеский меч и снял с молодого человека шлем. Голова мертвого Глеба безвольно откинулась. В его открытых глазах так и замерло недоумение: «Торчин, ты-ы-ы?» Рухнула еще одна балка, и стена огня не позволила предателю взглянуть на цесарицу Анну и ее духовника Хильдибрандра Инкерманского.

Торчин вышел из пожарища и положил перед Ижберном меч и шлем Глеба.

– Где камень? – спросил византийский полководец.

– Там, – махнул рукой на пожарище предатель. – Придется подождать, пока догорит.

…Зарево пожара в кромешной тьме видела с холмов Гудрун. Она все оглядывалась назад, тревожа лошадь этим движением. Слезы текли по ее щекам, но княжья вдова сдерживала рыдания, стесняясь грека, ведущего ее коня под уздцы.