Текст книги "Утерянное Евангелие. Книга 3"

– Король Норвегии Олаф Харальдсон! – объявил дворецкий.

В княжескую палату вошел Олаф Толстый в сопровождении брата Харальда Сигурдсона. Они подошли к тронам и учтиво поклонились.

– Великий князь! – обратился к Ярославу норвежский король в изгнании.

– Великая княгиня! – обратился норвежец к своей любовнице.

Та посмотрела на него чуть искоса.

– Норвегия приветствует вас в моем лице, – продолжил Олаф. – Я почтительнейше благодарю за милостиво предоставленное мне убежище.

– Он ловкий дипломат, – нарочито громко заметил Эймунд Рингсон. – В одно мгновение он сделал свои проблемы нашими…

– И какие проблемы его волнуют? – спросил у воеводы великий князь, оторвавшись от чертежа.

– Английский король Кнуд – вот самая главная проблема! – ответил Олаф. – Он подчинил себе Данию, Англию, Норвегию и половину Швеции…

– Ты полагаешь, – прервала его Ингигерда, – что Норвегия и Русь должны вместе…

– Такой альянс кажется мне естественным, – в свою очередь не дал ей договорить Олаф.

– А-а-а-а, Норвегии выгода, а Руси все тяготы войны, – заключил Ярослав, сызнова углубившись в чертеж.

– Опасность невелика, – пояснил Олаф. – В настоящий момент между норвежскими бондами царит разногласие, не все они хотят подчиняться узурпатору. Ситуация для нас благоприятная.

– Все помыслы наши сосредоточены ныне на составлении всеобъемлющего свода законов Русской Правды, – ответил Ярослав и дал чертежу свернуться обратно в трубочку, – и на строительстве Божьего храма, величайшего из всех, которые когда-либо создавались на Руси во славу Господа нашего. Мы не можем отвлекаться на второстепенные дела.

Ярослав опять развернул чертеж храма Святой Софии.

– Пусть ими занимается наш вездесущий воевода! – заявил князь и посмотрел на Эймунда.

– Я уже говорила с великим князем… – снова вступила в разговор Ингигерда.

– …И вот тебе наше решение, – подхватил Ярослав, повернулся к жене и жестом левой руки велел ей приподняться.

– Мы не хотим официальной войны с братом Маргариты Датской, супруги Ильи, старшего сына великого князя, – заявила Ингигерда. – Но так как всем известно о наших с тобой особенных отношениях, я дам тебе свою личную дружину под командованием воеводы Эймунда Рингсона. А также, по моему личному желанию, твой сын Магнус, наследник норвежского престола, останется у нас при дворе.

Олаф Толстый учтиво поклонился. Вообще-то он рассчитывал на такую же помощь, которую когда-то оказал датский король Харальд Синезубый новгородскому князю Вальдемару, сыну Святослава. Но пара тысяч хорошо вооруженных и обученных шведов – тоже неплохо. Вот только командовать ими будет его личный неприятель Эймунд. Олаф понимал, что его подставили, но ничего поделать не мог.

– У нашей княгини инстинктивное чутье в оценке способностей мужчин, – счел нужным заметить Ярослав, иезуитски улыбаясь. – Это одна из ее особенностей.

– Меня радует, что мои слова так тебя веселят, – ответила мужу Ингигерда.

– Великий князь, – опять поклонился король Норвегии. – Вашу супругу называют красивейшей из мудрейших и мудрейшей из красивейших!

Ярослав встал и промолвил:

– Это замечание о нашей мудрости по меньшей мере дерзкое. Судить о ней, Олаф, может один Господь!

Он протянул левую руку Ингигерде:

– Идем, Ирина, – обратился великий князь к княгине по православному имени и дождался, когда ее десница ляжет на его шуйцу. – Время молиться, – негромко объявил он и направился с супругой прочь от тронов.

Норвежский король поспешил освободить им проход. Когда княжеская чета выходила из дверей, Ярослав испытующее посмотрел на Ингигерду, но та ничем не выдала своих чувств, сохраняя благочестивое выражение лица.

* * *

Спустя несколько месяцев из Норвегии прибыл Харальд Сигурдсон с дружиной Ингигерды, а также с известием, что его единоутробный брат, король Норвегии Олаф II Харальдсон, погиб в битве с язычниками при Стикластадире и его останки погребены в храме Святого Климента, основанном в Нидаросе еще Олафом I Трюггвасоном. Ты можешь быть сколь угодно хорошим или сколь угодно плохим, но жизнь приводит тебя примерно к одним и тем же итогам…

Великая княгиня заперлась у себя в покоях и не выходила несколько дней. Наконец у Ярослава лопнуло терпение, и он пришел к ней, застав супругу плачущей на кровати.

– Больше Господа Бога я люблю эту женщину! – с глубоким вздохом признался сам себе князь и принялся утешать свою жену. – Ирина, ну, перестань уже! Король Олаф Толстый креститель и просветитель норвежцев…

– Он не толстый, – всхлипнув, возразила Ингигерда.

– Не толстый, не толстый, – поспешил согласиться Ярослав. – Он святой! Поставь в его имя церковь у себя в Ладоге.

– И у нас в Новгороде, – плаксиво потребовала княгиня.

– И в Новгороде поставим, прямо у меня во дворе. Пусть все гости и послы знают, какой это был святой человек. А сына его Магнуса я усыновлю.

Но при этих словах княгиня еще пуще разрыдалась.

– Ну, что такое, что такое? – Ярослав целовал ее веки и залитые горючими слезами щеки.

– Я ношу ребенка Олафа, – прошептала ему на ухо Ингигерда.

– Моего ребенка, – мягко поправил ее великий князь. – Коли родится мальчик, я назову его Всеволод, вместе его вырастим и воспитаем. Хорошо?

Жена согласно кивнула.

– Вот и хорошо! – обрадовался ее мудрый муж, ее бесконечно милый Ярицлейв…

Когда княжичу Всеволоду исполнилось четыре года, умер король Кнуд II Могучий и норвежская знать провозгласила королем Норвегии приемного сына и воспитанника князя Ярицлейва – десятилетнего Магнуса Олафсона. Впоследствии Магнус столь справедливо управлял королевством, что его и по сей день чтят лучшим норвежским королем и называют Магнус Добрый.

Лаврентьевская летопись так характеризует Всеволода, сына Ярослава Мудрого: «Из детства был боголюбив, любил правду, наделял убогих… сам воздерживался от пьянства и от похоти, за что и любил его отец более всех своих детей». И впоследствии именно двадцатичетырехлетнему Всеволоду оставил Ярослав киевский престол и Камень Святого Климента. Великий киевский князь Всеволод [Олафсон] был одним из самых образованных людей своего времени. Его сын, Владимир Мономах, в своем «Поучении» написал, что Всеволод Ярославич, «сидя дома», владел пятью языками. Мать Всеволода Ингигерда была шведкой, и он говорил по-шведски. Его первой женой была византийская принцесса Анастасия Мономах, но греческий он знал еще с детства. Его второй женой стала Анна Половецкая, и он выучил язык половцев. А когда его сын женился на английской принцессе Гите Уэссекской, то Всеволод смог объясняться со своей снохой на английском.

Советуясь с голосом Иисуса из Камня Святого Климента, Всеволод Ярославич написал расширенную редакцию свода законов Русская Правда. Но не с этого началось его правление, а с великого раскола христианской церкви на православную и католическую.

В год начала княжения Всеволода Ярославича на киевском престоле Папа Римский Лев IX послал в Константинополь легатов для разрешения конфликта. Дело в том, что патриарх Михаил Кируларий закрыл латинские церкви в Константинополе. А его сакелларий[6]6
  Казначей.


[Закрыть] Константин выбросил из дарохранительниц Святые Дары, приготовленные по западному обычаю из пресного хлеба, и даже потоптал их ногами. Найти путь к примирению не удалось, и в константинопольском соборе Святой Софии папские легаты объявили о низложении Кирулария и его отлучении от Церкви. В ответ на это патриарх предал анафеме легатов.

Все скандинавские и западноевропейские родственники великого князя Всеволода поддержали Папу Римского. Но Всеволод Ярославич по совету голоса Иисуса из Камня Святого Климента занял сторону Константинополя. Почему? Да потому, что Иисус свободно говорил по-арамейски, бегло по-гречески и с большим трудом по-латински. И записывали за ним апостолы или по-арамейски, или по-гречески. А Библия на латыни – изначально переводная, то есть с самого начала содержит искажения идей и мыслей Великого Учителя. «Зачем смотреть на отражение луны и звезд в мутной воде, когда можно просто поднять голову и увидеть их собственными глазами?» – так сказал голос Иисуса из Камня Святого Климента. И уехали послы Папы Римского из Киева не солоно хлебавши.

От поражения к новым целям

Глава 10
Священник-воин

– Он пьет уже пятый день.

– С чего ты взял?

Так начался разговор Макса Радуцкого с полковником Короленко.

Генеральный продюсер телеканала был настолько встревожен, что даже не поздоровался, когда к нему в кабинет вошел бывший офицер спецслужб и старый товарищ. Разговор шел о Викторе Лаврове.

Короленко сидел в кресле напротив продюсера и между пальцев своей единственной руки гонял одноразовую зажигалку. Друзья знали, что так бывает, когда Гаврилыч волнуется. Хотя по ироничному тону полковника этого было не заметно.

– Уж поверь мне, – кивнул Радуцкий. – Я на этом собаку съел.

Короленко поднял брови и удивленно посмотрел сначала на Макса, потом на чучело собаки динго, стоящее на шкафу с незапамятных времен. Сердитый Макс подскочил, как ошпаренный, подошел к шкафу и, сняв динго, спрятал ее за дверцу, закрыв на ключ.

– Ты зря иронизируешь, полковник! Лавров на звонки не отвечает, на работу не является.

– А чего ему являться? Ты же его уволил…

– Ну, мало ли… – запнулся Радуцкий. – Тогда уволил, а теперь не уволил.

– А-а-а, понятно.

Короленко был немногословен. Он сам не мог дозвониться до Виктора с момента его приезда из Африки, хотя очень хотел встретиться.

– Я даже девочек его из Канады пока не возвращаю, – продолжал Макс. – Не хочу, чтобы они видели его таким.

– Каким? – поймал продюсера на слове полковник.

– Ну, каким?.. Не знаю… – стушевался Макс. – Ты в курсе, какие у него запасы спиртного в подвале? Можно год из дома не выходить!

– Наличие спиртного не предопределяет, что оно будет выпито все без остатка, – сухо констатировал Короленко.

– Послушай, Короленко! – впервые обратился Макс к полковнику по фамилии. – Он ведь завернется. Ты бы видел, какие материалы они с ребятами отсняли в этом проклятом Сомали! Там поседеть можно! Я бы не то что пил, меня бы кондрашка хватила. Этот эксклюзив дорогого стоит. Ночное сафари, охота львов… на человека, представляешь? Жертва снимает на камеру хищника. Убийство ритуальным камнем… Неизвестно откуда в открытом море… Бандиты… и много-много всего. А природа! Природа какая! Океан! Океанище!

Максим говорил с горящими глазами, увлеченно и взахлеб. Казалось, что он забыл, с чего начал…

– Радуцкий! – строго оборвал его полковник. – Ты секс с женой тоже эксклюзивами меряешь? Ты вообще когда-нибудь о людях думаешь? Или только о своих чертовых эксклюзивах?

Продюсер понял, что слишком увлекся, и ему стало стыдно.

– Прости, Гаврилыч… Мы здесь, на телевидении, все люди увлеченные и… немного сумасшедшие. Стив Ирвин вон погиб от увлеченности…[7]7
  Стив Ирвин – знаменитый на весь мир австралийский ученый-натуралист. Погиб от удара ската.


[Закрыть] Но у Вити такие материалы, что и Ирвин позавидует.

– Уже не позавидует, – буркнул Короленко, вставая. – Так! Я все понял. Попробую поехать к Лаврову. Поговорить. Может, выдерну из запоя.

– Попробуй…

– Подожди, – вдруг остановился полковник. – А что ты там говорил про камни?

– Да в Африке племя есть. Камни швыряют. С детства. Представляешь? Малые дети на лету сбивают одним камнем другой. И группа Лаврова все это сняла… И человека там или ранили, или убили, тоже камнем.

– Ах вот оно что… – о чем-то догадался Короленко, и лицо его просветлело. – В общем так, Макс. Я Лаврова опять заберу, на пару недель…

С этими словами он направился к выходу.

– И кто после этого о людях не думает? – возмущенно воскликнул Максим вдогонку офицеру в отставке. Но тот уже не слышал…

* * *

Виктор уже почти неделю не выходил из дома. Он не сумел спасти моряков «Карины», не смог достичь своей цели – может быть, самой значимой в его жизни.

Фиаско, которое он потерпел, стоило всей его карьеры журналиста. Так ему казалось. Чего заслуживает человек, гоняющийся за бабочками, как справедливо сказал один из множества людей, с которыми он встречался в последний год? Простой мужик Павел из электрички открыл ему, известному журналисту, глаза. И в Сомали это подтвердилось. Мало того, что Лавров не смог помочь морякам, вдобавок он чуть не потерял свою съемочную группу – людей, которые ему безраздельно верили и были беззаветно преданы их общему делу. Стыдно перед ними, стыдно перед собой. Как теперь доверять такому человеку? Теперь он больше никуда с ними не поедет, да и сам пока не знает, что будет делать дальше. Каждое следующее появление в кадре будет для него невыносимой мукой – ему будет казаться, что зрители, увидев его в телевизоре, будут говорить словами дяди Паши из Одессы: «Визитку спрячь! Не шлюху снимаешь!»

…Вот такая маленькая слабость большого и сильного человека: Виктор Лавров не любил и не умел проигрывать. Поэтому он пил…Такого с ним раньше не случалось никогда. Он не испытывал пристрастия к алкоголю. Но сейчас это получалось само собой, и конца и края этому не было видно. Он не отвечал на телефонные звонки, не выходил в магазин и ни разу не подошел к своему «гелику», что для него было тоже выходящим из ряда вон. Время от времени он устало проваливался в пьяный беспокойный сон, ему снились какие-то морские чудовища, погони и даже женщина-викинг, почему-то пахнущая дорогими духами. Просыпался он после всего этого еще более разбитым и снова… пил. Так продолжалось бы неизвестно сколько, если бы к вечеру шестого дня в домофон Виктора не позвонили.

Стоя у калитки, Короленко придумывал шутку, чтобы поприветствовать заплутавшего у «зеленого змия» друга, однако в ответ на звонок дверь беззвучно открылась.

– Хм, – удивился полковник и, захлопнув за собой калитку, потопал по вымощенной плиткой дорожке к дому журналиста. По пути ему встретился куст шиповника, где висели крупные алые ягоды, несколько маленьких можжевеловых кустов и две голые сакуры.

«Тихо, как в колумбарии… Хандришь, Витя. Ну, ничего. Разберемся…» – подумал полковник и без стука вошел в заранее открытую дверь. В коридоре, широко расставив ноги и скрестив руки на груди, стоял Лавров. На нем была свежая накрахмаленная рубашка, вязаный джемпер и строгие прямые брюки. Короленко опешил, хоть и старался не подавать виду. «И это называется запой?» – подумал особист.

– Ну, здравствуй, племя младое, незнакомое… – начал полковник.

– …Хорошо ли ты живешь, с глаукомою? – в рифму ответил журналист.

– А мне сказали, что ты умер от водки, боец, – продолжил разговор Короленко, снимая обувь.

– Не дождетесь, – пробурчал Виктор, пододвигая другу тапочки и, пошатываясь, направился в глубь дома.

…Лавров зашел в свой домашний кабинет – просторную комнату, обустроенную так, что посетители могли оказаться в ней, не беспокоя других домочадцев: через отдельный вход в особняк. Здесь у Виктора располагалась библиотека из изданий, которые нельзя было найти в Интернете. Отдельный шкаф занимали книги современников с авторскими подписями и пожеланиями всего наилучшего «украинскому Туру Хейердалу». Была среди них и предсмертная «В погоне за Одином. По следам нашего прошлого» самого Тура Хейердала. Лавров особенно ею дорожил: собственно, именно с этого издания началась его коллекция книг с автографами. Путешествиями Хейердала Виктор увлекался с детства и лишь когда брал у норвежского археолога и путешественника интервью, узнал, что его имя произносится как «Тор», а не «Тур».

Короленко, хоть и бывал у Виктора неоднократно, в его домашний кабинет попал впервые.

Здесь можно было увидеть фотографии хозяина с «сильными мира сего». Эти снимки журналист не особо-то и жаловал, но в личном пространстве они помогали ему без лишних слов выстроить нужную коммуникацию с малознакомыми посетителями.

– Мне иногда кажется, что я дружу с Сенкевичем, Кусто и Конюховым в одном лице, – сказал Короленко, разглядывая фотографии.

Короленко знал, какие цели преследует. Ему нужно было разговорить Виктора, помятое лицо которого явно не располагало к беседе.

Полки и стены кабинета украшали причудливые предметы, привезенные из дальних стран.

Безделицы из сувенирных лавок Лавров не любил, а вот нож из черного обсидиана, каким индейцы майя вспарывали грудную клетку жертвы, тут нашел свой приют. Маленькая высушенная человеческая голова – прибежище папуасского духа – покоилась в темном углу на сейфе между шкафами. Виктор называл ее «бедный Йорик» и, когда разговаривал сам с собой, обращался как бы к этому жуткому артефакту.

– А это что, потомкам в назидание? – опять нарушил тишину полковник. – Не курите, дети, никогда?

Виктор услышал комментарий полковника, но опять промолчал.

Непальская карта пути следования в страну Шамбалу, выполненная на коже неизвестного животного, украшала одну из стен.

Особое место было выделено предмету в виде очень маленькой пушечки или ручной бомбарды, которую способен носить один человек. Короткий ствол «ручницы» был прикреплен к концу палки с крюком; противоположный конец палки держался под мышкой, а крюк цеплялся за какую-нибудь опору, чтобы удержать отдачу. Ручница была снабжена поясняющей табличкой «Подлинный образец оружия наших испанских предков, завоевавших Новый Свет».

Женский манекен у ротангового кресла был одет в элегантный комбинезон из кожи цефалоподов. Осьминоги, каракатицы и их родственники могут в мгновение ока изменить свой окрас, чтобы слиться с окружающей средой. Комбинезон из их кожи изменял не только цвет своей поверхности, но еще и ее текстуру и рисунок. Все это благодаря белку опсину, который содержится в любом глазу – от рачьих зенок до печального ока коровы. У цефалоподов вся кожа содержит опсин, и новошвабские ученые изобрели метод, как поддерживать его в «рабочем состоянии»…

– Ну, как ты тут, малышка? – вполголоса обратился Виктор к этому манекену. – Как поживаешь?

Комбинезон когда-то носила австралийская лыжница Лиза Шмерлайб, с «ней» Лавров тоже разговаривал, когда запирался в своей обители.

– Дожил, Лавров, с манекенами разговариваешь?

Виктор ничего не ответил и открыл бар. На полу стояла батарея пустых бутылок из-под любимого таврийского коньяка.

Внезапно взгляд полковника упал на рабочий стол. Здесь аккуратно лежали несколько потрепанных старых книг. Отдельно – обложки, отдельно – стопки листов. Целая стопка листов была зажата между двух досок струбцинами. В стороне находились уже приготовленные капталы…

– Книги переплетаю. Наконец-то добрался, – нехотя пояснил Виктор, наливая в большие пузатые коньячные бокалы душистый таврийский напиток.

Короленко был поражен. Что обычно делает мужчина в запое? Пьет, курит, спит… снова пьет, опять курит, опять спит. Виктор же переплетал старые книги. Здесь лежали обложки зачитанных до дыр «Одиссеи капитана Блада» Сабатини и «Двух капитанов» Каверина.

– Мои первые детские путешествия, – с внутренней теплотой в голосе поведал Виктор, протягивая полковнику бокал с коньяком.

– Ну как с тобой бороться, Лавров? – наигранно сдвинул брови Короленко, беря в руку бокал. – Я ведь ехал тебе мозги на место ставить. Думал, пьешь напропалую, а ты…

– …За встречу, Гаврилыч, – спокойно ответил Виктор и отпил из своего бокала.

Короленко не знал, как себя вести. Он никогда не сталкивался с таким эстетическим видом запоя. «Во всем интеллигент, – думал особист. – Тут еще неизвестно, кто кому морали читать будет…» Как в дополнение к изысканным манерам журналиста в кабинете, будто материализовавшись из воздуха, появился огромный персидский кот. Из всех обитателей дома только пушистому мурлыке разрешалось заходить в кабинет Лаврова. Хотя он, как водится, считал, что это Лавров приходит к нему в гости.

Пройдя важно и глянув на Короленко, как на приблуду, «хозяин» подошел к Виктору и оповестил его о своем приходе низким грудным «Р-р-р-м-о…»

– А-а-а, Бэрримор! – воскликнул журналист. – Прыгай, старичок.

Кот без раскачки взмыл вверх и умостился на коленях хозяина.

– Хорош гусь, – усмехнулся Короленко, глядя на пушистого зверя.

– Ага. У нас тут с ним своеобразный мужской монастырь, – с любовью сказал Виктор, почесывая за ухом свое шерстяное сокровище.

– Кастрирован? – поинтересовался полковник.

– Да. Только, прошу заметить, не евнух! Скорее, серый кардинал этого дома. Ни одно серьезное решение не принимается без его участия.

Короленко вздохнул с облегчением. Судя по состоянию Виктора, с ним не нужно было вести разъяснительных бесед.

– Кстати, по поводу монастыря… Есть дело! – воскликнул он.

– Хочешь меня в монастырь сдать? Не получится! У меня на попов аллергия.

Как и большинство ровесников, воспитанный в духе атеизма Виктор относился к служителям церкви, мягко говоря, равнодушно. Нет, он, конечно, мог сходить в церковь на Пасху, окунуться в прорубь на Крещение, прочитать шепотом «Отче наш» или «Символ Веры», но причащаться и исповедоваться – увольте. Лавров был твердо уверен, что между человеком и Богом посредников быть не должно. Вот и сейчас он насторожился.

– Вить, это не то, что ты подумал… – начал Короленко.

– Ты говоришь, как мужик, которого жена застукала с любовницей.

– Хорошо, пусть так, – пропустил мимо ушей шутку Виктора полковник. – С этим человеком тебе просто необходимо встретиться.

– С каким человеком?

– Со священником, – терпеливо продолжил Короленко. – Тебе его нужно выслушать.

– Гаврилыч! Ты не понял, что ли? Я не собираюсь ни перед кем исповедоваться и прикладываться к перстам. Неизвестно за что он этими перстами брался!

Услышав повышенный тон хозяина, Бэрримор спрыгнул на пол и лениво пошел по своим делам.

Короленко видел, что Лавров явно раздражен. Тема служителей Бога была явно не его темой, нополковник продолжал настаивать.

– Витюша, отец Антип…

– …Оба-на! Полковник! У меня один отец – Петр Федотович Ларов. Я – Виктор Петрович, а не Виктор Петрович-Антипыч, слава богу…

– Вот видишь, – горько усмехнулся полковник. – В Бога веруешь, упоминаешь, а с его служителем встретиться не хочешь…

– Грешник грешнику будет грехи отпускать? – иронично крякнул Виктор, наливая очередную порцию коньяку себе и другу.

– Знаешь, Лавров, – вдруг задумчиво сказал Короленко. – Все мы не ангелы. Это понятно… Когда-то Федор Никифорович Плевако[8]8
  Ф. Н. Плевако – знаменитый юрист второй половины девятнадцатого века с польскими корнями.


[Закрыть] сидел с друзьями за партией в преферанс…

– Это ты к чему? – удивленно просмотрел на СБУшника Лавров.

Обычно блистать эрудицией привык он.

– Сейчас узнаешь, – улыбнулся Короленко. – Не торопи события. Так вот!.. На одной из раздач, где адвокат «поймал» прикуп, два туза на мизере, зашел у него спор с Саввой Тимофеевичем Морозовым[9]9
  С. Т. Морозов – крупный фабрикант и меценат второй половины девятнадцатого века.


[Закрыть]. Плевако утверждал, что завтра выиграет первый же свой процесс за две минуты. Компания друзей за игральным столом хохотнула, отчего Плевако завелся еще больше. «За минуту!» – объявил Федор Никифорович. «Ставлю триста целковых, что не выиграете…» – подзуживал Савва Тимофеевич. В общем, как говорят, завелись-забились.

Короленко сделал паузу и закурил, а Виктор, хмыкнув, ждал продолжения рассказа.

– …И вот настал следующий день. Все свидетели спора и Савва Морозов сидели в зале суда среди зрителей, с любопытством наблюдая за процессом. Судили священника, который запустил руку в церковную казну. Возмущению народа, присутствующего в зале, не было предела. Как он смел растратить средства прихожан на дела не Божьи?

– Должно быть, бричку купил от «Ягуара», – прокомментировал Виктор, хмыкнув, но Короленко не обратил на него внимания и продолжал:

– Настал черед выступать адвокату Плевако, и его друзья посмотрели на часы. Федор Никифорович, как всегда спокойный и величественный, встал и обратился к присутствующим: «Господа. Сегодня мы судим священника. Что я хочу сказать? Он всегда нас причащал и исповедовал. Крестил нас и наших детей, венчал молодых, отпевал уходящих в Царствие Небесное, а самое главное – отпускал наши грехи перед Господом, и мы обретали душевный покой и смирение… Давайте же и мы отпустим ему хотя бы один этот грех в его жизни…»

– А дальше? – спросил Виктор, облизнувшись.

– А дальше – зрители в зале прослезились, присяжные поплыли от этих слов, а Савва Морозов проиграл Плевако 300 рублей.

– Дай сигарету, – попросил Лавров после долгой паузы, в которой полковник спецслужб в отставке внимательно следил за его реакцией.

– Хорошая история, – похвалил Виктор, выпустив плотное кольцо дыма и закашлявшись, что обычно и бывает с некурящими.

– Ты тоже поплыл? – продолжал улыбаться полковник.

В ответ Виктор только кивнул головой.

– По правде говоря, человек идет к Богу сам, но встречаются и попутные люди. Где там твой монах?..

– Свяще-е-енник, – протянул укоризненно Короленко.

– Ну, священник, – согласился Виктор. – Зачем я ему понадобился?

– Я его оставил в машине за углом.

– Так ты его с собой, что ли, приволок?!

Полковник посмотрел на Лаврова так, что тому, хоть и в подпитии, стало стыдно за свое поведение.

– Ладно, Гаврилыч, прости… прет меня…

– Тебя еще больше попрет, когда узнаешь, что от этой беседы напрямую зависит судьба ребят на «Карине».

– Что-о-о? – взволнованно протянул Виктор.

– Ничего-о-о! Есть шанс реабилитироваться, вот что! Ребят спасти!!! – не выдержал полковник.

– Так веди же его скорей сюда! Что ты сидишь! – вскричал Виктор, вскакивая и наводя порядок на столе.

– Ну, то-то… – довольно крякнул Короленко.

Глаза полковника внезапно засветились лукавинкой.

– А может, не стоит? Ты ведь под этим?..

Короленко щелкнул себе по сонной артерии, давая понять, что Лавров выпивши.

– Спокуха! – раззадорился Виктор.

Он открыл выдвижной ящик стола и предъявил Короленко свой военный билет.

– У-у-у-у, реликвия! – улыбнулся особист. – Старший сержант Лавров Виктор Петрович…

– …Ты дальше читай! Римский пункт семь – «Особые отметки».

Короленко, перелистнув несколько страниц, прочитал вслух:

– Склонен к исполнению обязанностей военной службы в состоянии алкогольного опьянения… Ну, раз так, тогда конечно! – расхохотался Гаврилыч и быстро вышел из кабинета.

* * *

Виктор с интересом наблюдал за отцом Антипом. Тощий маленький человечек с ручонками в два пальца толщиной, но какая энергетика! Судя по внешнему виду, священнику было очень много лет, но это совершенно не чувствовалось в общении с ним. Такими, наверное, были Тур Хейердал и Жак Ив Кусто. Старик с глазами мальчишки и молодой душой. При всей его кажущейся наивности в нем чувствовалась такая внутренняя сила, будто он сохранил жизненный опыт всех своих предков и собрал его воедино. «Какая мощь!» – думал Виктор. Лавров всеми клеточками своего организма ощутил, что ему очень знаком такой тип человека. «Вот только кто?.. Ну конечно! Лопен Вангчук!»

В одной из своих многочисленных поездок журналист познакомился с основателем тибетского монастыря Гнездо Белой Летающей Тигрицы. То путешествие было опасным и совершенно непредсказуемым. Поиски древнего артефакта – Изумрудной Чаши Патриарха – чуть было не лишили Лаврова жизни, а полковнику Короленко стоили руки, отчего ему пришлось уйти в отставку[10]10
  Эти события изложены в книге К. Стогния «Тибет, или Изумрудная Чаша Патриарха» (Харьков: Фолио, 2016).


[Закрыть]. И сегодня речь опять шла об артефакте, но уже другом…

Отсеивая основную мысль в потоке цитат из Священного Писания, Виктор проанализировал и нарисовал для себя картину, близкую к истине. Подголовный Камень Иешуа, он же Камень Святого Климента, он же Камень Свободы, он же Камень Мертвых, он же Говорящий Камень Живых, прошел путь в две тысячи лет от самого Иисуса до наших дней. Голосом величайшего из людей, Сына Божия, он спас тысячи, а может быть, и миллионы человеческих жизней, умело наставляя тех, у кого находился. Благодаря этому артефакту были приняты десятки судьбоносных решений в области религии, политики и военного дела. Конечно, человеку с атеистическим воспитанием в это трудно было поверить, но, как часто бывает, самое невероятное оказывается правдой.

– …Нет, не правда, Виктор Петрович, – спокойно возражал Антип. – Истина. Правда у каждого своя, а истина – это то, что происходило на самом деле.

Бледные от малокровия пальцы священника крепко сжимали чашку с ароматным чаем, заваренным по старинному рецепту. Следы от когда-то сведенных татуировок были похожи на химические ожоги. «Наверное, давно было дело – кислотой выжигал», – почему-то подумал Виктор.

– Это все, конечно, интересно. Мне как историку и путешественнику. Но какое отношение этот ваш Камень Климента имеет к захвату сухогруза «Карина»?

Короленко и Антип переглянулись. Полковник дал понять, что сейчас все объяснит.

– Видишь ли, Виктор Петрович, – вздохнув, сказал СБУшник. – Ты знаком с человеком по фамилии Стурен? Густав Стурен?

– Нет, – быстро ответил Виктор, но тут же задумался, как бы вызывая что-то из памяти. – Стурен… Стурен…Стурен! Точно, я сталкивался с ним года четыре назад на международном симпозиуме этнографов в Варшаве. Он предлагал мне заняться поиском какого-то артефакта… У него была навязчивая идея о затерянной рукописи апостола Павла.

– Ну вот, – облегченно засмеялся Короленко, повернувшись к Антипу: – Я же говорил, что это тот самый Лавров, что вам нужен. Так вот, Петрович, – продолжил полковник, снова обращаясь к журналисту. – Этот Стурен готов заплатить пиратам требуемую сумму в пять миллионов долларов, если мы отдадим ему этот самый артефакт – Камень Святого Климента.

– Пять миллионов долларов за какой-то кирпич? – не удержался Лавров.

Короленко оцепенел и глянул на Виктора так, будто хотел сказать: «Что ты творишь, Лавров?» Журналист понял, что сказал лишнее, но было уже поздно. Да, все-таки изрядное количество коньяка, выпитое за последнее время, давало о себе знать. Но отец Антип повел себя абсолютно непредсказуемо. Священник сделал глоток из кружки.

– Хороший у вас чай, Виктор Петрович. Лет семьдесят такого не пробовал… – Затем он посмотрел на Короленко. – Что ж, товарищ полковник, раввин Шаул, дознаватель Иерусалимского Синедриона, тоже поначалу не поверил в силу Подголовного Камня – подумал, что сходит с ума. Более того, он считал Иисуса смутьяном, сектантом и первым врагом Храма. Но затем стал апостолом Павлом… А можно еще чаю?

– С удовольствием, батюшка, – с облегчением выдохнул Виктор и, беря себя в руки и глядя на Короленко – дескать, пронесло – потянулся к чайнику.

– Не паясничай, сын мой, – в тон Виктору ответил Антип, впервые обратившись к Лаврову на «ты», отчего тот аж приостановился. – Я вот смотрю на тебя, – продолжил священник, – и все думаю: неужели блаженная Алипия в тебе ошиблась?

Это был второй «апперкот» за тридцать секунд. Матушка Алипия Голосеевская! Конечно, Виктор знал ее.

Юродивая Христа ради жила в домике в Голосеевском лесу, в местности, удаленной от городских магистралей. Фотографировать себя не разрешала. Ею были предсказаны война и авария на Чернобыльской АЭС, филаретовский раскол и времена новых чудовищных испытаний для Украины. Родилась она в Пензенской губернии, в православной мордовской семье Авдеевых. При крещении ей было дано имя святой мученицы Агафьи, икону которой она всю жизнь носила у себя на спине.