Текст книги "Жанна д'Арк. Загадки Орлеанской Девы"

Глава 8
Последняя битва Жанны

Ошибка англичан

Англичане задались целью непременно уничтожить Жанну Дарк, притом самым мучительным способом. Не только опорочить ее дело, но и произвести акт устрашения ее казнью. Как мы знаем, Англию это привело к поражению в войне. Чудовищная жестокость англичан вызвала у французов отвращение и ожесточение, а вовсе не покорность. Попытка использовать приговор Обвинительного трибунала для компрометации Карла VII была обречена на провал: король Франции был надежно прикрыт решением суда в Пуатье.

Трудно понять, почему англичане не учитывали это обстоятельство. Они словно не заметили, что провалился план Ланнуа. Не сделали для себя выводов из поражения под Компьенем. Осенью 1430 года англичане были совсем не в таком положении, чтобы претендовать на французскую корону. Им бы взять пример с герцога Бургундского и вступить на путь мирных переговоров. В конце концов, до этого англичане неоднократно подписывали с французами мирные договоры, после чего набирались сил и возобновляли боевые действия.

Для получения выгодных условий мира с Францией живая Жанна была бы англичанам очень полезна. Конечно, ее невозможно было использовать, чтобы выторговать у Карла VII уступки, однако демонстративное милосердие к девушке и жест доброй воли – освобождение ее под честное слово – значительно смягчили бы неприязнь к англичанам со стороны рядовых французов.

Мне могут возразить, что Жанна не согласилась бы на этот вариант, и напомнить сцену с участием Уорвика, Стаффорда и Жана Люксембургского. Но тогда предложение носило откровенно издевательский характер, поступило во время жестокой пытки клеткой и исходило отнюдь не от англичан. Если бы то же предложение выдвинул Уорвик, да при этом Жанна не была заточена в клетке, а находилась хотя бы в тех условиях, в которые ее поместили позже, очень вероятно, что и ее ответ был бы иным. Судя по тому, что в мае 1431 года Жанна приняла куда более тяжкое отречение, упомянутый вариант освобождения под честное слово принять ей было бы намного легче. Ведь ее миссия завершилась еще летом 1429 года, и с тех пор она неоднократно просила короля об отставке.

Освобождение Жанны имело смысл для англичан даже без мира с Карлом VII. Оно выставило бы англичан в самом выгодном свете: как же, милосердие к побежденному противнику! Англия не воюет с девушками! На этом фоне поведение Карла VII и арманьяков выглядело бы куда менее респектабельно. Очень вероятно, что это дало бы Англии тот самый моральный реванш за коронацию Карла, которого она добивалась, и повысило бы ее шансы на победу. Помимо морального фактора, Англии не пришлось бы в течение полугода держать тысячи солдат на охране пленницы.

Разумеется, нет уверенности, что, пощадив Жанну, Англия победила бы в войне. Зато мы точно знаем, что расправа с этой пленницей привела Англию к поражению. Сделав жестокое уничтожение Жанны Дарк основой английской политики во Франции на полгода, Бедфорд поступил как неопытный шахматист, которому дальновидный противник пожертвовал королеву, разыгрывая матовую комбинацию. Сковав тысячи своих солдат на несколько месяцев охраной пленницы, Бедфорд фактически обрек себя на поражение, по военной значимости не меньшее, чем Пате. Сдерживая натиск своих убийц, Орлеанская дева одержала великую победу. Однако на этот раз она была одна против всей мощи оккупантов и не имела шансов пережить свой триумф.

Неужели англичане не сознавали, какое моральное преимущество и выигрыш в подвижности сил им даст публичный акт милосердия по отношению к Жанне? Получается – нет. Впрочем, зашоренность английского руководства проявилась не только в отношении Жанны. Ставка на военную силу тоже была ошибкой.

Не менее страшным, чем поражение в Столетней войне, стало другое следствие казни Жанны: дальнейшее ожесточение английских военных, отождествление жестокости и бесчеловечности с доблестью. Этот фактор со всей силой проявился во время войны Роз.

Подготовка к суду

3 января 1431 года король Генрих VI особой грамотой передал своему советнику Пьеру Кошону, епископу Бове, право распоряжаться Девой Жанной с целью суда над ней. Интересно, что Жанна не была названа в этом документе ни еретичкой, ни колдуньей. Вообще не было указано, кто и по поводу чего собирается судить ее – словно речь шла о частном имущественном иске подданного Генриха VI Пьера Кошона к подданной Карла VII Жанне Дарк.

Может быть, английское руководство хотело придать видимость объективности своей позиции? Это маловероятно, так как до и после этого англичане открыто заявляли, каковы их намерения в отношении Жанны. Возможно, осторожный тон указанного документа означал, что не все в английских верхах считали необходимой расправу с девушкой. Однако никакого отражения в материалах трибунала умеренная позиция не нашла.

С английской стороны процесс курировали только те, кто открыто требовал для Жанны казни на костре.

Документ содержит ключевое противоречие: Жанну выдавали Кошону как советнику короля Англии, а не как председателю церковного суда. То есть трибунал заранее был объявлен подвластным светским властям Англии, а не церкви. Судьи могли отправить Жанну на костер, но не имели возможности отпустить ее на свободу без согласия светских властей. А светские власти – английские – преследовали прямо противоположные цели.

Одним из результатов этого стало то, что Жанну по-прежнему содержали в Буврёе. Если в начале ее заточения это свидетельствовало о неверии высших английских чинов в ее колдовство, то после 3 января 1431 года – о фиктивности Обвинительного трибунала.

Формальная передача Жанны в распоряжение трибунала несколько смягчила условия ее содержания. В конце февраля, когда начались слушания, обвиняемую из клетки перевели в комнату, где ее стерегли пятеро солдат. Однако и теперь Жанна была постоянно закована в кандалы. Ночью ее приковывали к кровати (первоначально это был деревянный топчан, а позже – железная кровать), днем опоясывали длинной цепью, которую держали солдаты. Жанна неоднократно жаловалась судьям, что стражники пытались ее изнасиловать.

Обязательной стадией подготовки к процессу было предварительное расследование. Для его проведения в Домреми выехал Жерар Пти, судебный пристав из Андело – селения, расположенного невдалеке. Он не смог собрать никакого компромата на Жанну: вся деревня высказалась о ней самым благоприятным образом. Разве что можно было использовать детские игры Жанны, как всех детей Домреми, под «деревом фей» – впоследствии и это лыко пошло в строку. Господин Пти сказал, что хотел бы такую репутацию для своей сестры.

Итак, предварительное расследование ничего не дало. Никаких свидетелей привлечь судьи не смогли: не только во Франции, но и в Англии не нашлось никого, кто бы согласился свидетельствовать против беззащитной девушки. Могущественные враги Жанны ушли в сторону от позорного судилища, предоставив исполнение грязной работы служителям церкви.

Теоретически – отсутствие обвинительных выводов предварительного расследования было основанием для прекращения процесса еще до его формального начала, а значит, и для признания невиновности подследственной. Разумеется, в данном случае такого быть не могло. Кошон нашел выход из положения: для предварительного расследования были использованы заседания трибунала. А чтобы знать, о чем вести речь на этих заседаниях, к Жанне подослали одного из судей, руанского священника Николя Луазелера. Это был доверенный человек Кошона. Под видом исповеди, которую он принял у Жанны, Луазелер собрал материал, ставший впоследствии основой для первых допросов. Разумеется, это было грубейшим нарушением тайны исповеди, но что значило одно лишнее нарушение в бесконечной цепи таковых?

Возможно, Кошон и Уорвик не вполне доверяли Луазелеру, так как они подслушивали его разговоры с Жанной.

Помимо сбора компромата, Луазелер также давал Жанне советы – главным образом, советовал ей не доверять судьям. В сущности, ни вреда, ни пользы от этого совета не было, так как Жанна и без того не доверяла большинству судей, хотя и избегала прямых конфликтов с ними. Однако Луазелеру она доверилась, и это способствовало ее последующему осуждению и гибели на костре.

Квазиисторики заявляют, что Жанну якобы не пытали. Но, во-первых, как мы уже отметили, это неправда: ее пытали – содержанием в клетке. А во-вторых, каков был смысл в допросах с пристрастием, пока судьи не знали, в чем обвинить девушку? Каких признаний от нее требовать? Позже, когда материал для обвинений появился, возникли другие причины, по которым судьям пришлось воздержаться от пытки. Однако недостатка в желании пытать Жанну у них не было.

Говоря о Луазелере, трудно не обратить внимание, что Голоса не предупредили Жанну об этом провокаторе. Чего стоили их мудрые советы и поучения, если они, Голоса, не указали девушке на самую непосредственную опасность? Если Голоса направлялись Богом, получается, что они действовали заодно с Кошоном и Луазелером. Другое дело, если Голоса были материализовавшимся плодом фантазии Жанны. В этом случае, разумеется, было трудно требовать от них много. Напротив, провокация Луазелера успешно вписывалась в общую схему жертвоприношения Жанны. Что касается Голосов-Наставников, столь любимых батардистами, то в тесных камерах Буврёя, на глазах у многочисленных стражников, под бдительным оком Уорвика и Кошона, для них просто не оставалось места.

Могут спросить: если Жанна выдумала Голоса, почему она не созналась в этом на суде, тем самым избавляясь от подозрения в сношениях с нечистой силой? Встречный вопрос: а кто бы в это поверил после фантастических событий под Орлеаном и на Луаре? Такое заявление Жанны наверняка было бы истолковано как ее нежелание рассказать правду о Голосах и стало бы поводом для обвинения. Пройдя путь подвига и спасения Франции с помощью выдуманных ею Голосов, Жанна не имела теперь возможности повернуть назад.

А судьи кто?

Судить Жанну должны были свыше 100 человек – богословы, философы, монахи и асессоры. Однако судьями в собственном смысле слова – теми, кто в действительности принимал важные решения, – были только двое: бовеский епископ Кошон и инквизитор, доминиканец Жан Леметр.

Пьер Кошон, сын виноградаря из Шампани (родной провинции Жанны), выбрал ту единственную карьеру, которая в то время позволяла человеку из низов выбраться в верхи: служитель церкви. Получив в Парижском университете образование юриста и богослова, он стал доктором теологии. Без колебаний примкнул сперва к бургундцам, а позже к англичанам. Добился покровительства самого папы римского Мартина V, который назначил его своим референдарием и хранителем привилегий Парижского университета. В 1420 году был утвержден епископом Бове. Церковные обязанности не мешали Кошону заниматься политикой. Он сыграл значительную роль в заключении договора в Труа. Бедфорд ввел его в свой Королевский совет по делам Франции и положил ему годовое жалование в тысячу ливров.

В расправе над Жанной принято винить Кошона, и это, в общем, справедливо. Однако роль Леметра была не меньшей. Если бы он от имени инквизиции отказался подписать приговор Жанне, процесс развалился бы. Без Кошона трибунал мог состояться, без Леметра – ни в коем случае. Если Кошон мог рассматриваться в значительной мере как политик, то Леметр был полностью лицом церковным. Поэтому, когда католики говорят, что в расправе над Жанной был повинен английский приспешник Кошон, не мешает напомнить им про Леметра.

Среди прочих следует выделить теруанского епископа Людовика Люксембургского – брата графа Жана Люксембургского. По мнению Райцеса, он был координатором трибунала и направлял его, оставаясь сам в тени. Таким образом, Кошон фактически просто исполнял обязанности палача, делал грязную работу, а идейными вдохновителями процесса с церковной стороны были другие.

Каждому члену трибунала выплачивалось регулярное жалование. Кошон получил за ведение суда над Жанной в общей сложности 750 ливров. Щедро оплачивались услуги Леметра, а также прокурора, следователя, секретарей и судебного исполнителя. Заседатели-асессоры получали разовое вознаграждение за присутствие на каждом заседании – 1 ливр. Обычно на заседаниях трибунала присутствовало от 30 до 60 асессоров, а такие заседания проводились систематически. Членам делегации Парижского университета, прибывшей в Руан для участия в суде, выплачивались также дорожные, квартирные и суточные. Так, 4 марта 1431 года они получили 120 ливров, 9 апреля – столько же, 21 апреля – еще 100 ливров и т. д.

Заметим, что не все судьи были слепо преданы англичанам. Руанский клирик Николя де Гупвиль, магистр искусств и бакалавр богословия, в частном разговоре высказал сомнение в компетенции суда: трибунал состоял только из политических противников подсудимой, а духовенство Пуатье и архиепископ Реймсский – церковный патрон епископа Бове – уже допрашивали прежде Жанну и не нашли в ее поступках и речах ничего предосудительного. За эти речи Гупвиль был арестован и брошен в тюрьму, откуда его с трудом вызволил влиятельный друг.

Впоследствии, на Оправдательном процессе, многие судьи – к примеру, секретарь трибунала Гильом Маншон, инквизитор Изамбар де Ла Пьер и др. – уверяли, что были полностью на стороне Жанны и всячески старались помочь ей. Это нашло отражение в таких исторически корректных произведениях, как роман Марка Твена и фильм Виктора Флеминга. Послушать Маншона, де Ла Пьера и прочих, так Кошон и два-три его сообщника действовали среди сборища недругов, которые там и сям ставили им палки в колеса. Это не имело ничего общего с действительностью. Перечисленные «защитники» просто играли с пленницей в «хороших судей», при этом роль «плохого судьи», разумеется, предоставлялась Кошону. Судя по всему, сам Кошон знал об этих играх и не имел ничего против них – ведь они способствовали осуждению Жанны.

Инквизитору Изамбару де Ла Пьеру часто ставят в заслугу, что во время казни Жанны он принес из ближайшей церкви распятие и держал его перед гибнущей девушкой. О, добрая душа! Отправил на костер ни в чем не повинную девушку – зато принес ей крестик!

Все судьи знали о многочисленных нарушениях прав Жанны. Допустим, никто не требовал от них самопожертвования, они могли помалкивать об этом при Кошоне, но ничто не мешало им связаться со своими друзьями за пределами оккупированной территории и попросить их привлечь внимание церковной общественности к руанским событиям. Особенно это касается И. де Ла Пьера, который вполне мог апеллировать к инквизиторам в Испании, Италии и других странах. «Лучший друг» Жанны, секретарь Маншон, искажал ее ответы и другие материалы процесса, полностью следуя пожеланиям Кошона. Все судьи подписали смертный приговор Жанне.

Процедурные нарушения

Процедура инквизиционного суда допускала самый жестокий произвол в отношении обвиняемых. Теоретически это обосновывалось тем, что спасти вечную душу подсудимого много важнее, чем сберечь его бренное тело, а потому лучше осудить невиновного, чем выпустить из своих когтей преступника против веры. Действовала презумпция виновности: если подсудимый не мог доказать свою невиновность, этого было достаточно для обвинительного приговора. Судьи были также и обвинителями. Пытки и жестокие испытания – например, огнем и утоплением – считались в порядке вещей. Доказательствами вины считались как признания под пытками, так и стойкость по отношению к последним. Более того, доказательством вины подсудимого могла считаться даже родинка в определенном месте тела, не говоря уже о соседском доносе.

Казалось бы, более чем достаточный простор для произвола. Однако организаторы трибунала умудрились нарушить скудные права Жанны даже в рамках этой дикой процедуры. Первым нарушением стало содержание девушки в Буврёе, вторым – уничтожение материалов предварительного расследования. Среди прочих нарушений – непредоставление Жанне защитника. Точнее, ей предложили выбрать защитника из участвовавших в процессе обвинителей. Впоследствии добавилось еще одно нарушение, которое окончательно перечеркнуло правомочность процесса (даже по меркам церкви): отказ в требовании Жанны передать ее дело на рассмотрение папы и Базельского собора.

Трудно понять, зачем судьи пошли на все перечисленные нарушения, ведь они делали неправомочным будущий приговор. Ограничивая Жанну во всем, судьи оказывали своим английским работодателям медвежью услугу. Однако не менее удивительно, что большинство этих нарушений сошло им с рук. Да, обвинительный приговор был позже аннулирован, но процесс в целом признан соответствующим букве католического закона. Никто из этих судей (по сути – преступников) не был наказан.

Начало процесса

Процесс начался 21 февраля 1431 года в 8 часов утра. Мы, читатель, не будем останавливаться подробно на допросах. Во-первых, это блестяще сделал Райцес (да и тексты протоколов нетрудно найти в Интернете), а во вторых, задача этой книги – в другом.

Просто проанализируем ход допросов.

Судя по ответам Жанны, девушка тянула время. Она, разумеется, надеялась, что спасенные ею французы придут к ней на помощь. Она не могла знать, что арманьяки пользуются ее заточением, чтобы вольготно действовать в Нормандии, прежде всего грабить, но никак не пытаются помочь своей соратнице.

В самом начале суда Жанна отказалась отвечать на все вопросы судей без исключения, объяснив, что делать это ей запретили Голоса. Со стороны девушки это был блестящий ход: не имея возможности обвинить ее конкретно, судьи были вынуждены довольствоваться скудными сведениями, которые выудил у нее Луазелер, но и это не могли делать открыто, чтобы не продемонстрировать Жанне нарушение тайны исповеди. Пытать Жанну пока не было возможности – судьи понятия не имели, каких признаний от нее добиваться. Поэтому они сперва согласились, чтобы подсудимая отвечала не на все вопросы.

Жанна осторожно этим пользовалась. Она не отказывалась давать ответы, когда они были очевидны – например, в том, что касалось ее лично. Во многих случаях ответы были уклончивы. Она часто отвечала вопросом на вопрос. К примеру, когда ее спросили, видела ли она на Голосах одежду, она спросила: «Вы полагаете, Бог не имеет возможности одеть своих святых?» Такой ответ мог означать, что Голоса были одеты, но подловить на этом Жанну невозможно. Замечу, что именно такой ответ соответствует версии о том, что Жанна выдумала Голоса.

Жанна попросила снять с нее кандалы, и ей отказали – на том основании, что она неоднократно пыталась бежать. Один случай бесспорен: попытка бегства из Больё. А еще? Разве что из Боревуара. Но получается, что судьи сами рассматривали тогдашний поступок Жанны именно как попытку бегства, а не самоубийства. Дополнительный аргумент в пользу того, что Жанна тогда использовала самодельную лестницу, а не выпрыгнула из окна, и это было известно судьям.

Некоторые историки, особенно англичане, полагают, что значительную часть времени Жанна была свободна от кандалов – в частности, во время публичных слушаний. Если бы это было правдой, то просьба Жанны как минимум вызвала бы вопрос со стороны части судей – о каких кандалах речь? Поскольку такого вопроса не последовало, можно не сомневаться, что на первое слушание Жанна была доставлена закованной в кандалы. А раз ей отказали в ее просьбе, вывод однозначен – закована она была и во время других слушаний.

Батардисты часто обращают внимание на то, что Жанна, когда ей предложили прочесть молитву «Отче наш», ушла от этого. Не отказалась, но поставила неудобное для судей условие – чтобы ей дали возможность нормально молиться и исповедоваться. По мнению батардистов, некий тайный орден запретил Жанне читать молитвы. Так ли это? Жанна знала, что судьи настроены против нее и ищут любой повод для обвинения. Догадывалась, что и требование прочесть молитву преследует ту же цель. Какова была бы реакция судей, если бы Жанна выполнила их требование? Не обвинили бы ее в искажении смысла молитвы, которая предназначена для обращения к Богу, а не для демонстрации своих познаний? Ведь и это было бы расценено как ересь.

А почему, собственно, судьи не пожелали выполнить требование Жанны? Почему молиться на суде от нее требовали, а в нормальных условиях – не позволяли?

Заметим, что этот эпизод не вошел в «Двенадцать статей» обвинения, по крайней мере, в явном виде.

Интересно, что Жанна настаивала, чтобы судьи приняли у нее исповедь. Почему она так поступила, зная, что исповедь примут ее смертельные враги? Вполне возможно, что Луазелер вызвал у нее подозрения. Если бы кто-либо из судей согласился принять ее исповедь, это значительно затруднило бы для трибунала использование сведений, полученных Луазелером.

Во время допросов Жанна сделала несколько предсказаний. По крайней мере некоторые из них исполнились – например, насчет того, что вскоре англичане потерпят новое тяжелое поражение и потеряют Францию.

При всей тривиальности подобного прогноза в тогдашней обстановке, нельзя не отметить проницательность неграмотной девушки.

Другое важное предсказание Жанны: по ее словам, Голоса обещали ей избавление из плена до 1 июня. Трудно сказать, откуда взялось это предсказание, но сбылось оно самым страшным образом: Жанну казнили 30 мая.

Часто Жанна уходила от ответов. Иногда это оказывалось блестящей находкой. Так произошло, когда теолог Бопэр спросил ее, есть ли на ней Божья благодать. Ответить на этот вопрос «да» значило продемонстрировать гордыню, «нет» говорило бы об отказе от Бога, и в любом случае – костер без промедления. Понимая, что вопрос с подвохом, и не имея возможности отказаться отвечать на него, Жанна сказала, что не знает, но если да, то просит Бога сохранить на ней благодать, а если нет – даровать ее. Где ей было знать, что таким образом она разрешила одну из вечных проблем теологии? Однако наградой талантливой девушке стала не докторская степень богословия, а всего лишь очередная отсрочка гибели. Похожим образом Жанна ответила на другие каверзные вопросы: знает ли она через откровение свыше, что ее ждет вечное блаженство, полагает ли, что больше не может совершить смертный грех, считает ли себя достойной мученического венца, и т. д. Разумеется, для таких ответов не нужно ни образования, ни озарений свыше. Для них требовались только ясный ум, осторожность и талант.

Другой подобный пример – когда Жанну спросили, кого из пап она считает настоящим. Ее ответ был неотразим:

– А разве их два?

В отдельных случаях лицемерие судей становилось невыносимо для Жанны, тогда она давала рискованные, но восхитительные по своему благородству ответы. Так, когда ее спросили, почему ее знамя внесли в Реймсский собор во время коронации, она ответила:

– Оно выдержало страдание и тем заслужило почесть.

К сожалению, подобные великолепные ответы позволяли судьям сжимать вокруг Жанны кольцо обвинения.

Непростым, но логичным был ответ Жанны на вопрос о ее отношении к войне и миру. По ее словам, она призывала герцога Бургундского помириться с Карлом VII, но мир с англичанами видела только при условии, что они покинут Францию.

Суд многократно касался вопроса мужской одежды Жанны. Девушка объясняла, что в ней она легче защищает свое женское достоинство (как мы указывали, ее все равно пытались изнасиловать, несмотря на мужское платье; но, наверное, в нем Жанне было психологически легче). Она соглашалась переодеться в женское платье, если ее поместят в женский монастырь. На вопрос, готова ли она переодеться в женское платье, чтобы быть допущенной к мессе, она ответила утвердительно, но добавила, что, если ее затем вернут в Буврёй, ей придется переодеться.

Когда Жанну спросили, кто ей посоветовал надеть мужскую одежду, она не назвала Жана де Меца, а сослалась на Голоса и разрешение суда в Пуатье (разумеется, последнее было проигнорировано). Почему Жанна не назвала своего боевого товарища? Вероятно, не хотела подводить его. Ее бы это все равно не спасло, а его могло погубить. Вместе с тем это характеризует отношение Жанны к Голосам: она приписывала им вещи, явно не имевшие к ним отношения, если это помогало защищаться самой или защищать других. Вряд ли стала бы она вести себя так бесцеремонно со святыми, посланными Богом.

Отметим реплики Жанны, характеризующие обстановку на суде. Судьи-обвинители часто задавали вопросы одновременно. Реплика Жанны:

– Господа, прошу вас, говорите поодиночке.

Судьи многократно повторяли один и тот же вопрос. Реакция Жанны:

– Я уже отвечала на это. Спросите у секретаря.

Они игнорировали ее ответы. Она укоряла:

– Вы записываете только то, что против меня, и не пишете того, что в мою пользу.

Они искажали ее ответы. Она обращала на это внимание, но была снисходительна:

– Если вы позволите себе еще раз так ошибиться, я надеру вам уши.

Остается горько улыбнуться наивной угрозе «надрать уши», с которой измученная прикованная девочка обращалась к своим убийцам. Добавим, что допросы проводились дважды в день, несколько часов утром и вечером.

Можно спросить: зачем судьи фиксировали подобные реплики Жанны, весьма неблагоприятные для них? Вероятно, подобные замечания ничем их не стесняли. Мало ли на что пожаловалась подсудимая – можно проигнорировать. И действительно, когда материалы процесса ушли в Парижский университет, никто не обратил внимания на жалобы Жанны.

Однако главным стал тот ответ, который дала Жанна на навязчивые требования признать правомочность Руанского трибунала и отвечать на все задаваемые вопросы без исключения.