Текст книги "Академик Ландау. Как мы жили. Воспоминания"

Глава 17

– Коруша, я не изменил свои взгляды, но ведь я не видел тебя целый год. И сейчас каждый день без тебя – это потерянный день! А оправдание браку – мы были любовниками пять лет – солидный срок. А я влюбляюсь в тебя все больше и больше. Скорей устраивай свои дела и приезжай ко мне в Москву, уже как жена!

Но здесь он тщательно разработал свою самую «блестящую» (так он говорил) теоретическую работу и назвал ее «Как правильно жить, или Брачный пакт о ненападении». Этот «пакт» предоставлял полную свободу, как он понимал ее, для себя и меня. Я не могла сказать «нет». Его нервы, его сон, его здоровье надо было беречь! Тогда я не принимала этот «пакт» всерьез и была согласна на все. Я уже не могла ему бросить: «У тебя слишком удачно сложилась жизнь». Его здоровье было подорвано, его надо было беречь.

Но иногда закрадывалось сомнение, я боялась, что тот самый зверский, злостный человеческий предрассудок – ревность – сидит во мне! А вдруг в самом деле на моих глазах он будет волочиться за бабами? Даже когда он в письмах воспитывал меня, я неделями не снимала трубки с телефона, когда звучал междугородний длинный звонок. Я не отвечала на письма, а потом начинала врать о своих болезнях.

Кроме того, была еще одна неприятность: тот самый Женька, к которому, кроме презрения, нельзя питать иных чувств, женился и нахально поселился у Дау в Москве, в его пятикомнатной квартире. Вместе с женой и домработницей. Правда, Дау что-то говорил, когда я была у него.

Но он был такой хрупкий, ему противоречить было невозможно. И, по-моему, говорилось о временном проживании. Но на меня все обрушилось сразу, и моя мечта – быть женой Дау – казалась, неосуществимой. Тогда, в первый год нашей встречи, было пролито столько слез. Я так его умоляла, рыдала и говорила: «Дау, так нельзя, так стыдно, нам надо пожениться». Как я плакала! Мое лицо распухало от слез. Я говорила ему: «Я подурнела от слез, ты можешь разлюбить!» Но он находил и в этом прелесть: «Что ты, Корочка, ты очень красиво плачешь, беззвучно, только обильно льются слезы, а глаза из серых становятся бирюзовыми», – говорил он зачарованно. А сейчас к женитьбе появился брачный пакт о ненападении! Готовить меня к этому пакту он начал еще в 1937 году, когда переехал из Харькова в Москву.

Ну, ладно, был бы пакт, но как переварить такой довесок к женитьбе, как Женька с его женой и домработницей? И я откладывала свой приезд по разным, несуществующим причинам. А когда врешь, всегда запутаешься. Соврала и забыла что! А потом по этому поводу соврала другое. В конце концов я запуталась. Неожиданно Дау нагрянул в Харьков сам все выяснить. По каким-то причинам в Харьков он прибыл поздно и остановился в лифшицком особняке на Сумской. А ночью зазвонил входной звонок в моей квартире. Я испугалась, вскочила. Часы показывали два ночи.

– Кто здесь?

– Я, Корочка, открой.

Открываю: в сумерках ночи стоит Дау в трусах, туфли на босой ноге, скомканные брюки – в руках.

–Даунька, что случилось? За тобой гнались?

– Кажется, нет.

– Что же случилось?

– Какое счастье, что ты так близко живешь от Женькиной квартиры.

– Расскажи, как ты появился в Харькове?

– Я решил остановиться у Женьки. Его мама приготовила мне комнату. Ночью я вскочил, включил свет – о ужас! – вся простыня усеяна огромными длинными клопами. Их было несметное множество. Я так испугался, схватил брюки и бегом к тебе.

– Почему ты мне не позвонил?

– Корочка, я только слышу голос телефонистки: номер не отвечает. Почему у тебя появилось столько причин откладывать свой приезд в Москву? Ты уже не хочешь выходить за меня замуж?

– Очень хочу, но без Женьки.

– Корочка, без твоего согласия я не решился бы его пустить. Ты разве забыла? В один из твоих приездов я получил твое согласие, и, как мне показалось, ты этому не придала никакого значения.

– Я не могла себе представить, что это навечно, да еще с женой и домработницей.

– Я совсем не узнаю свою Корушу. Была такая преданная, добрая, а сейчас изводишь меня. У меня совсем мало осталось жизненных сил, сжалься, брось бузить. Я не могу сейчас выгнать Женьку, я не могу менять свое слово! Кстати, они заняли низ, а мы с тобой будем жить наверху. Верх и низ, сама хорошо знаешь, изолированы!

Квартиры в так называемом «капичнике» (так Дау называл Институт физпроблем), здание института и личный особняк Капицы были точной копией института Резерфорда в Кембридже. Петр Леонидович Капица приехал работать в Россию и, по его желанию, институт был построен именно так. Все зарубежные физики ахнули, когда Резерфорд свое блестящее по тем временам уникальное оборудование продал Советскому Союзу. Резерфорд отвечал так: «Петр Капица должен продолжать научные изыскания, начатые у меня, ему это оборудование необходимо, он работает на науку».

Квартиры для сотрудников были отделаны на английский манер. Вход в каждую квартиру отдельный со двора, внизу очень большая гостиная и столовая, из передней полувинтовая лестница наверх – там три спальни.

Внезапный приезд Дау в Харьков – и все мои сомнения исчезли. Теперь он настаивал: «Корочка, мы должны быть каждый день вместе, я не могу жить больше без тебя! А насчет Женьки договоримся так: если тебе не понравится, что они у нас живут, тогда у меня будет причина их выселить. Это будешь решать ты, но уже после приезда в Москву. А пока они мне очень полезны, они меня кормят. Когда я углубляюсь в науку, я забываю все: я теряю время, забываю поесть, а сейчас это мне противопоказано, ведь я только по-настоящему начинаю выздоравливать. У меня к тебе очень большая просьба, очень серьезная просьба, очень жизненно важная просьба. Даже, вернее, это не просьба, а условие: это будет фундаментом нашего брака – личная человеческая свобода! Несмотря на проверенную и безграничную влюбленность в тебя, даже твоим рабом я никогда не смогу быть! Никогда, Корочка! Запомни: никогда ни в чем мою личную свободу стеснять нельзя! Я врать не умею, не хочу, не люблю, чего не могу сказать о тебе! Пока все мои разговоры о любовницах носят, к сожалению, только теоретический характер. Ты на моем пути встретилась такая, ну просто женское совершенство! В литературе о тебе сказано так: бог сотворил и форму уничтожил. Запомни одно: ревность в нашем браке исключается, любовницы у меня обязательно будут! Хочу жить ярко, красиво, интересно, вспомни «Песню о Соколе» Горького – ужом я жить не смогу. Смотри, на мою свободу покушаться нельзя! В детстве меня угнетал и подавлял отец какими-то уродливыми взглядами на жизнь, я был близок к самоубийству. На ногах устоял только потому, что сам понял, как правильно жить. И запомни: ревность это позорный предрассудок. По своей природе человек свободен!»

Не сознавая, я пошла на преступление. Я дала ему слово и клятвенно заверила своей любовью – ревновать не буду, не посмею, живи свободно, красиво, интересно! Так, как жил ты на своей далекой звездной планете. Ты слишком чист и необычен для нас, землян! И сверкающие глаза твои так красивы, необычны, они излучают сияние, так, наверное, сверкают самые драгоценные черные бриллианты, и сам ты какой-то хрупкий, как редчайшая драгоценность!

А много лет спустя друг Дау, поэт Николай Асеев, когда наш сын из детства вступал в юность, написал о Дауньке стихи. Они мне очень дороги тем, что Николай Асеев не знал и не мог знать, что еще до заключения нашего брака с Дау я самостоятельно решила, что Дау – человек не нашей планеты.

 
Вы как будто с иной планеты
Прилетевший крылатый дух:
Все приметы и все предметы
Осветились лучом вокруг.
Вы же сами того сиянья
Луч, подобный вселенской стреле,
Сотни лет пролетев расстоянье,
Опустились опять на Земле.
 

Глава 18

В Москву я совсем переехала только в 1940 году. В Москве за Старой Калужской заставой нашла я счастье и большую любовь. Даунька, нежно воркуя, вызывал во мне нежность и снисходительность, которую может вызвать только любимый ребенок. Его горячий влюбленный взгляд был прикован только ко мне. Он возил меня по Москве: «Посмотри, Коруша, это здание 1-й градской больницы, здание прошлого века, умели строить. Как они чувствовали красоту. Эти величественные колоссальные каменные колонны кажутся воздушными, невесомыми. Имей в виду, это одно из красивейших зданий в Москве!»

В театре он усаживал меня на наши места, а сам исчезал, появлялся с последним звонком, восторженно счастливым шепотом сообщал: «Обежал весь театр, осмотрел всех девиц, ты самая красивая. Таких, как ты, нет».

– Даунька, ты помнишь, в Харькове обещал мне, когда я приеду совсем в Москву, мы один раз с тобой сходим в Большой театр на «Спящую красавицу».

– Помню, но я решил просить тебя поменять эту одну «спящую красавицу», тем более она совсем не красивая, на десять посещений настоящих хороших театров: МХАТ, Малый, Вахтангова. Я очень, очень люблю драматический театр. На сцене театра должно происходить реальное действие яркой жизни, осмысленной деятельности, интересной, захватывающей отдельные моменты жизни человека или даже эпохи. Но когда на сцене вокруг собственной оси долго и бессмысленно вертится балерина – очень скучно смотреть. Опера еще бессмысленней балета. Какой-нибудь баритон поет, как он нежно любит, целует и обнимает свою возлюбленную, а сам стоит как пень и ограничивается собственными трелями, а партнерша вторит ему тоже о безумной любви, ограничиваясь только завыванием. Только музыковеды находят в этом смысл. Эта профессия простительна только женщинам, а я физик, мне все это невыносимо скучно! Скука самый страшный, просто смертельный человеческий грех. Жизнь коротка, я счастлив сейчас. Ты со мной и больше не уедешь.

Концерты Утесова не пропускали. Дау очень любил Утесова: «Он очень талантлив и очень артистичен. На его концертах очень весело», – так Дау говорил об Утесове. Ну, а когда Даунька вел меня на выступления Аркадия Райкина, он был даже как-то необычайно торжественен. Он еще предвкушал, что может показать мне такой шедевр артистического искусства. Райкиным я, конечно, была покорена навек, он уже тогда достиг зенита славы. Так удивительно счастливо, удивительно беззаботно и безмятежно складывалась моя жизнь с Даунькой в Москве.

– Коруша, у меня завтра с утра ученый совет. Какие у тебя планы?

– Я поеду в ЦУМ.

– Туда я тебе не попутчик. Терпеть не могу магазинов. Как у тебя с деньгами? Возможно, тебе понадобятся деньги?

– Нет, у меня много своих.

– Я все время хотел спросить: как ты умудрялась на фабрике в месяц получать до трех тысяч рублей, гораздо больше, чем я. Все, кто работает на производстве, жалуются на низкую заработную плату.

– Это смотря как работать. Это лодыри жалуются. На фабрике я была одна с университетским образованием, я много читала лекций пищевикам по пищевой химии.

В Харькове, встретясь с Дау, я слушала с открытым ртом от удивления: как я красива! Придя в шоколадный цех, я увидела: все работающие в цехе, даже молодые, женщины давно потеряли талию. По роду своей работы я должна была дегустировать массу очень вкусных вещей. Я очень испугалась за свою талию. В те годы она была 63 см, и мне пришлось ввести в свою жизнь жесткую утреннюю гимнастику с 6 до 7 часов утра. Достав старинную брошюру Мюллера «Как сохранить молодость и красоту», я усовершенствовала ее по своему усмотрению. С тех пор утренняя гимнастика навсегда вошла в мою жизнь.

А когда на фабрике я стала зарабатывать уйму денег, то, собираясь к Дау в Москву на любовные свидания, тщательно обдумывала свои туалеты. Модели я придумывала сама. В те годы быт советских граждан не засоряли ультрамодные европейские журналы мод. А наши шелковые чудесные ткани всех оттенков были в большом выборе. Особенно я любила шифоны всевозможных расцветок. Этот прозрачный шелк вмещал в себя все четыре принципа Дау, как должна одеваться женщина. В Москву я привезла богатый гардероб красивой одежды. Где бы я ни появлялась с Дау, все оборачивались, рассматривая меня, вслед неслись комплименты: какая прелесть. Пламенные глаза Дау сияли гордостью, счастьем. Он шептал мне: «А если бы они увидели тебя раздетой!»

Особенно к лицу мне были летние яркие солнечные дни. Волосы, не тронутые перекисью, золотились короной. В сквере у Большого театра девочки-дошкольницы с восторгом провожали меня глазами, с детской непосредственностью восклицая: как невеста! это фея! чур моя! принцесса из сказки! Вот эти комплименты приводили меня в восторг. Нет, я никогда не считала себя красивой. Производимое мною впечатление относила за счет своих туалетов, за счет умения одеваться. Только Даунька ставил меня в тупик, утверждая, что без одежды я гораздо красивее. Но у Дау на все были свои экзотические взгляды.

Из поездок в центр я возвращалась счастливая, всегда в приподнятом, веселом настроении. Садились обедать все внизу у Лифшицев в столовой. В одной комнате Леля и Женя сделали спальню, вторая осталась столовой. Мы с Дау там завтракали, обедали и ужинали. Леля вела все хозяйство, выясняя отношения со своей домашней работницей. Дау только оплачивал тот счет, который ему предъявлял Женька. В этот счет входило половинное содержание домашней работницы, что особенно восхищало Женьку. «Как выгодно, как экономно жить вместе! При своем переезде в Москву я даже представить себе не мог, что у нас с Лелей будет так мало уходить на жизнь».

Привычку копить деньги Евгений Михайлович унаследовал от своего отца-медика. Когда сыновья подросли, их отец сказал так: «Раз «товарищи» уничтожили у нас, врачей, частную практику, сделав в Советском Союзе медицинскую помощь бесплатной, мои сыновья станут научными работниками». С большой гордостью об этом рассказывал сам Женька, восхищаясь прозорливостью своего отца. «Действительно, папа оказался прав, ведь самая высокая заработная плата у нас, у научных работников». И, как ни странно, младший сын медика Лифшица Илья тоже вышел в физики.

– Ну, как, – говорил Дау, – Коруша, будем выселять Женьку?

– Нет, Дау, с Лелей легко ладить.

– Коруша, я очень рад. По-моему, ты даже к Женьке стала относиться лучше.

– Даунька, к его манере держаться привыкнуть трудно.

– Почему?

– Твой Женька без конца гладит то место в брюках, где застежка.

– Наверное, проверяет: застегнул ли он все пуговицы.

– Это можно делать без многочисленных свидетелей. Потом он за столом все куски перетрогает руками, прежде чем выбрать себе.

– Согласен, Женька очень плохо воспитан.

Если Женька находился у нас наверху и вдруг слышал, что в кухне зашумело масло на сковородке, он стремительно бросался вниз с воплем: «Леля, Леля! Я сколько раз говорил: нельзя столько масла расходовать. Вот, смотри, я половину масла сливаю со сковородочки, и вполне достаточно. Леля, ты должна следить за домработницей, чтобы она не расходовала лишние продукты». Леля кричала снизу: «Дау, бога ради, забери Женьку из кухни, он мешает готовить обед».

Иногда перед ужином Женька продолжительное время сидит у нас наверху. Спускается вниз, только когда Леля всех нас приглашает к ужину в столовую. Как правило, там уже всегда находится Рапопорт – Лелин научный руководитель: она в те годы была аспиранткой патолого-анатомической кафедры.

– Коруша, как тебе понравился Лелин шеф?

– Он никому не может понравиться. Он очень рыжий, еще и лопоухий.

– А Леле он очень нравится, ведь пока Женька находится у нас наверху, Леля внизу в это время отдается своему научному руководителю.

– Этого не может быть, он старый и очень, очень страшный. Он даже хуже Женьки!

– Коруша, у Женьки и Лели очень, очень культурный брак. Без ревности и без всяких предрассудков. Это я научил Женьку, как надо правильно жить. Он оказался способным учеником, только не по физике. Да, звезд с неба по физике Женьке не суждено доставать. Но жизнь тоже серьезная наука. Женька очень оценил мою теорию и с помощью Лели осуществил и экспериментально подтвердил мои теоретические выводы! В этой любовной троице только любовник и введен в заблуждение, а муж в большом выигрыше. Леля знакомит Женьку с усовершенствованиями, достигнутыми большим опытом ее шефа в делах любви. Все держится в большом секрете от шефа!

– И твой мерзкий Женька, вероятно, считает, что натянул нос любовнику своей жены?

– Да, в какой-то степени это так и есть. Здесь в дураках сам любовник. Когда тебя не было в Москве, после ухода Рапопорта Леля рассказывала много интересного! Все интимные подробности.

– Дау, прекрати, я не хочу этого слышать. Это не любовь, это отвратительный секс. Леля так скромна на вид, так прилично выглядит. Раньше я только слыхала, что медички бывают очень развратны. Дау, все-таки твой Женька удивительно омерзителен!

Вскоре наедине Леля меня спросила: «Кора, как вам понравился мой научный руководитель? Я Дау разрешила сказать вам про мои интимные отношения с ним. Это знает даже Женя».

– Леля, неужели он может нравиться?

– Что вы, Кора, я безумно в него влюблена. Он неотразим. Звук его голоса приводит меня в трепет. Он пользуется очень большим успехом у женщин, все студентки нашей кафедры влюблены в него.

Когда наступил очередной ужин с Рапопортом, наверное, мои взгляды, которые он ловил, были красноречивы. Сощурив свои белесые глаза, окаймленные красными ресницами, он сказал: «Вот Коре я не смог бы понравиться как мужчина». – «Да, вы не той масти». Все рассмеялись. Искренне и весело смеялся и Лелин шеф. Дау о нем говорил: он замечательный человек и очень крупный специалист в своей области. Часто, очень часто Даунька шутил: «Яков Ильич, вот когда я умру, вы по всем правилам науки вскроете меня!»

Прошли годы. Прошли десятилетия. Дау был намного моложе Рапопорта. Первая фамилия протокола вскрытия тела Ландау: Рапопорт.

После окончания университета я получила диплом химика-органика. Устраиваться на работу решила по возможности ближе к месту жительства. Когда я уже оформилась и пришла на собеседование к своему шефу, он меня спросил:

– Вы кончали Харьковский университет?

– Да.

– А почему, переехав в Москву, вы решили работать у меня?

– Я живу рядом.

– О, святая наивность!– воскликнул он.

Я не поняла, причем здесь наивность.

– Даунька, почему этот членкор так сказал?

– Неужели ты не понимаешь?

– Нет.

– Коруша, ты должна была ему ответить: ваши работы всемирно известны, как только я появилась на свет, у меня была одна мечта – работать под вашим руководством!

– Дау, я раньше о нем ничего не слыхала.

– Это не важно, в системе Академии наук очень любят лесть.

Вместе с Женькой и Лелей мы прожили около года. Женька съездил в Харьков, привез кое-что из своей харьковской мебели. Дау ему говорил: купи здесь новую. Он отвечал: «Дау, ты в этом ничего не понимаешь. Новая мебель плохая и дорогая, а перевезти из Харькова стоит гроши. Я не люблю тратить зря деньги».

Когда харьковская мебель пришла, через некоторое время испуганный вопль Дау разбудил меня ночью. «Коруша, смотри, это та самая порода лифшицких харьковских клопов. Как они жалят! Посмотри, какие они огромные, а форма у них продолговатая. И убежать теперь от них невозможно!»

Еле дождавшись утра, Дау побежал в институт, пришли рабочие, вынесли Женьку с заклопленными харьковскими вещами. Капице было доложено о бедствии Ландау в связи с нашествием лифшицких клопов из Харькова. Капица разрешил поселить Женьку в гостевой квартире. Вот так без малейшей интриги с моей стороны Женька был выселен.

Хозяйственный отдел института быстро организовал бригаду, и Женька вместе со своим скарбом был тщательно обработан во дворе института на виду у всех, прежде чем ему разрешили поселиться в гостевой квартире. Все испугались, нельзя было заклопить институт, выстроенный на английский манер! Потом Женька прибежал к Дау, отчаянно, визгливо рыдал: «Дау, как ты мог так меня опозорить в институте». – «Женька, ты меня прости, я не думал вызывать такой шум, просто я очень боюсь клопов, их не было даже в тюрьме. Как ты и вся ваша семья их переносите? Вы что, привыкли к ним с рождения? Ты что, плачешь по своим потомственным клопам? Тебе жаль, что их уничтожили?»

В квартире я выжигала клопов газовой паяльной горелкой. Особенно их было много в лифшицкой спальне.

– Даунька, а Женька упер с окон нашей квартиры рамы металлических сеток от мух, которые нам недавно сделали.

– Не может быть.

– Да, да, правда, пойди, проверь сам.

– Да, Женька не растерялся, сетки он упер. Я пойду к нему, скажу, чтобы он их вернул.

Вернувшись от Женьки, он сказал:

– Коруша, Женька обнаглел и нахально заявил, что он наши сетки от мух не вернет, так как ему такие сетки делать никто не будет, а мне по моей просьбе могут сделать еще раз. Корочка, мне пришлось с ним согласиться.

Когда я полностью привела квартиру в порядок, Дау решил пригласить свою маму. Она очень хотела познакомиться со мной. Я уговорила Дау устроить званый большой вечер человек на двадцать, нечто вроде нашей запоздалой свадьбы. Маму Дау я заочно уважала и даже преклонялась. Она дала жизнь такому человеку!

Тщательно готовила ей комнату.

– Коруша, ты что здесь все время усиленно трешь? Ты думаешь, мама это оценит? Она к бытовым мелочам безразлична.

Я знала, мама Дау была профессор, имела печатные труды, заведовала кафедрой, читала лекции студентам. Но когда она прожила у нас неделю, я была покорена. Так вот откуда у Дау это очарование, это обаяние. Нет, это был не профессор в преклонном возрасте, это была комсомолка, комсомолка 20-х годов. Так она воспринимала жизнь, такие передовые были у нее взгляды. Так она была молода не по возрасту, а по своей сути.

Свадебный подарок она не забыла привезти. Она подарила мне старинное столовое серебро. О таких свадебных подарках я только читала в романах. Она была очень рада, что ее сын, наконец, женился.

– Дау, почему мама приехала одна? Твой папа заболел?

– Нет, он здоров. Я просто его не приглашал. Он зануда, он разводит скуку, я его не выношу!

Когда наступил наш первый званый вечер, стол был накрыт, Дау весь светился и сиял. В порыве восторга он обратился к маме: «Мама, ну, наконец, скажи правду. Может быть, я все-таки дитя любви? Неужели ты такому скучнейшему типу, как мой отец, ни разу не изменила? Я все-таки надеюсь: ты просто не хочешь признаваться. А на самом деле я есть дитя любви».

Еще гостила у нас Любовь Вениаминовна, вдруг ночью меня как током подняло с постели. Неясная тревога. Тихонечко, приоткрыв дверь в спальню Дау, увидела – постель не смята и пуста, осмотрела всю квартиру – его нигде нет. Накинув легкий халат, понеслась в институт. Дау появляется спокойный, сияющий в дверях института, освещенный алой зарей встающего солнца.

– Ты почему не спишь? Что тебе здесь надо?

– Дау, ты вчера так и не лег спать? После ужина ты сказал: «Коруша, ложись, я на минутку зайду в библиотеку института».

– Коруша, но моя минутка несколько затянулась. Смотрю, уже светло, взошло солнце.

Его мама встретила нас на пороге.

– Что случилось, почему Кора плачет? (Видно, я ее разбудила, когда искала Дау по квартире.)

– Коруша плачет по глупости. Я с вечера засиделся в библиотеке, она перепугалась, решила, что меня украли!

После 1968 года ученики Ландау не раз писали, что Дау на семинарах, слушая их доклады, узнавал о новых работах зарубежных физиков. У Дау просто был ключ от библиотеки института. Нередко он проводил там долгие неурочные часы. Кроме того, зарубежные ученые присылали ему на домашний адрес свои новые работы еще до их публикации.

Уложив Дау спать, я спустилась в кухню. Любовь Вениаминовна не спала, мы решили выпить чаю и очень хорошо, сердечно поговорили. Не знали мы, что это наш первый и последний разговор: вскоре она умерла. Удар случился на лекции, которую она читала студентам. Так красиво ушла из жизни мать Дау.

В то утро мы проговорили несколько часов. Она меня спросила:

– Кора, скажите, вы согласились стать женой Левы – вы согласны с его взглядами на брак?

– Что вы, с этим согласиться невозможно! С этим можно только примириться. Особенно сейчас. Его здоровье подорвано. Я так счастлива, что выселился Женька с женой, они очень любили соблюдать экономию. Прошло мало времени, а Дау уже так поправился. Мне удалось ликвидировать его фурункулез. В Харькове я читала курс лекций по пищевой химии и очень слежу за его питанием. Работаю я рядом, с утра готовлю обед и в перерыв прибегаю кормить его.

– Кора, почему вы не возьмете себе домашнюю работницу?

– Я с ними не умею обращаться, а потом я сама очень люблю домашнюю работу: заботиться о Дау, ухаживать за ним – это не работа, это большое наслаждение. Я так давно мечтала стать его женой и передать свои функции постороннему человеку не могу. Дау очень нравится, как я готовлю, он тоже считает, что без посторонних жить уютнее.

– Кора, Лева со мной очень откровенен. Он в вас влюблен с 1934 года. И пока все его любовницы существуют только теоретически?

– Да, пока это так. Когда он переехал в Москву, он стал меня «воспитывать». Я сначала взбунтовалась. Потом в этот страшный год я поняла, что бывают в жизни вещи пострашнее ревности и любовниц, особенно любовниц, существующих теоретически. Он более, чем другие, восприимчив к женской красоте, и это не порок!

«Колоссальная сила – любовь любимого». Не помню, где писал об этом Бальзак, но суть в том, что сила любви прямо пропорциональна значимости личности. После смерти Дау его назвали гением. Сила его любви к женщинам была велика, а пока всех женщин олицетворяла я одна.