Текст книги "Чернильная смерть"

Орфей подошел к окну.

– Если ты еще раз пропадешь так надолго, – бросил он Фариду через плечо, – я велю Оссу избить тебя, как собаку.

Дуботряс улыбнулся, а Фарид про себя обозвал обоих нехорошими словами. Орфей все так же стоял у окна и глядел в черное ночное небо.

– Подумать только! – сказал он наконец. – Этот старый дурак Фенолио не потрудился даже дать имена звездам этого мира. Неудивительно, что мне постоянно не хватает слов. Например, как называется здесь луна? Уж этим-то его склеротические мозги должны были озаботиться? Так нет же, он называет ее просто «луна», как будто это та самая луна, которую видишь по ночам из окна в другом мире.

– Может быть, это и правда та самая. В моей истории луна точно была та же.

– Ерунда, не могла она быть та же! – Орфей снова повернулся к окну, словно желая объяснить этому миру, какой халтурщик его создатель. – «Фенолио, – спрашиваю я его, – Смерть в твоем мире мужчина или женщина? Или это просто дверь, через которую попадаешь в совсем другую повесть, которую ты, к сожалению, не удосужился написать?»

Халцедон весь превратился в слух, внимая самовлюбленным тирадам Орфея, словно неслыханным откровениям.

– «Понятия не имею», – отвечает он мне. Понятия он не имеет! А кто должен иметь понятие, если не он? В книге-то у него ничего об этом не написано!

В книге. Халцедон, вскарабкавшийся на подоконник поближе к Орфею, благоговейно взглянул на письменный стол, где рядом с чистым листом бумаги лежал последний экземпляр «Чернильного сердца». Фарид не знал, понимает ли стеклянный человечек, что из этой книги возник весь его мир, включая его самого. Обычно книга лежала на столе раскрытой, потому что Орфей, когда писал, постоянно листал ее в поисках нужных слов. Он ни разу не использовал ни единого слова, которое не встречалось бы в «Чернильном сердце», потому что был твердо убежден, что пробудиться к жизни в этом мире могут только слова Фенолио. Любые другие останутся чернильными штрихами на бумаге.

– «Фенолио, – спрашиваю я его, – а Белые Женщины – они только прислужницы? – Халцедон впивал каждое слово, слетавшее с пухлых губ. – Умершие остаются у них или они их отводят куда-то еще?» А этот старый дурак мне отвечает: «Не знаю, наверное, отводят… Я однажды рассказал детям Минервы про дворец из костей, чтобы они не так убивались из-за Небесного Плясуна, но это я так просто сочинил»… Так просто сочинил! Ха!

– Старый дурак, – откликнулся Халцедон, словно эхо. Но голосок у него был такой тоненький, что это прозвучало не слишком эффектно.

Орфей отвернулся от окна и пошел обратно к письменному столу.

– Ты хоть не забыл, пока шлялся, передать Мортимеру, что я хочу с ним поговорить? Или ему некогда – все в героя играет?

– Он утверждает, что ему нечего сказать. Говорит, он знает о Белых Женщинах ровно столько же, сколько остальные.

– Замечательно! – Орфей схватил перо, которое с таким трудом очинил для него Сланец, и разломал на мелкие кусочки. – Ты хоть догадался спросить, являются ли они ему иногда?

– Конечно! – Голосок у Сланца был такой же хрупкий, как он сам. – Белые Женщины никогда не оставляют в покое тех, к кому однажды притронулись. Так кикиморы говорят.

– Да знаю я это! – раздраженно отмахнулся Орфей. – Я попытался спросить одну кикимору про эти россказни, но мерзкая тварь отказалась со мной разговаривать. Она вытаращилась на меня своими крысиными глазками и посоветовала не есть так много жирного и поменьше пить!

– Они разговаривают с феями, – ответил Сланец. – А феи разговаривают со стеклянными человечками. Правда, не со всеми. – Тут он покосился на старшего брата. – Я слышал, что кимиморы рассказывают о Белых Женщинах еще кое-что. Будто каждый, чье сердце они однажды тронули своими холодными пальцами, может их позвать!

– Правда? – Орфей внимательно посмотрел на стеклянного человечка. – Этого я еще не слыхал.

– Да неправда это! Я пробовал их звать! – воскликнул Фарид. – Несчетное число раз!

– Мало ли, что ты пробовал! Сколько раз тебе объяснять – ты умер слишком быстро, – презрительно отрезал Орфей. – Так же быстро умер, как и воскрес. Да и вообще, ты такая ничтожная добыча, что они о тебе сразу забыли! Нет! Ты мне не подходишь. – Орфей снова отошел к окну. – Пойди завари мне чай, – приказал он оттуда, не оборачиваясь. – Мне нужно подумать.

– Какого ты хочешь чая?

Фарид посадил Сланца себе на плечо. Он, по возможности, всегда брал его с собой, чтобы защитить от старшего брата. Сланец был такой худенький, что Фарид опасался, как бы Халцедон не сломал ему что-нибудь.

Даже Розенкварц, стеклянный человечек Фенолио, был на голову выше Сланца. Порой, когда Орфей не нуждался в своих прозрачных помощниках, потому что забавлялся со служанкой или целое утро примерял у портного новые наряды, Фарид брал Сланца с собой на улицу белошвеек. Там стеклянные девушки помогали хозяйкам вдевать нитки в иголки, расправлять тесьму, прикреплять кружева на тонкий шелк. Фарид знал теперь, что стеклянные человечки способны не только истекать кровью, но и влюбляться. Сланец был по уши влюблен в девушку с желтоватыми прозрачными руками, и для него не было большей радости, чем тайком наблюдать за ней через окно мастерской.

– Какого чая? Понятия не имею! Такого, чтоб помогал от желудка, – недовольно буркнул Орфей. – У меня целый день кошки в желудке скребут. Разве можно в таком состоянии работать?

Ну конечно. Орфей всегда жаловался на спазмы в желудке или головную боль, когда писание ему не давалось.

«Пусть бы они у тебя там целую ночь скребли, – думал Фарид, закрывая за собой дверь кабинета. – Надеюсь, они не перестанут скрести до тех пор, пока ты не напишешь наконец что-нибудь для Сажерука».

Прямо в сердце

Пока что во всем, что касалось его, на веселой, радостной поверхности сверкающего росой мира не замечалось ничего, похожего и на малую частицу печали.[10]10
  Перевод С. Ильина.


[Закрыть]

Т. X. Уайт. Царица воздуха и тьмы (Король былого и грядущего. Книга 2)

Хорошо еще, что он не послал тебя за цирюльником! – Сланец изо всех сил пытался развеселить Фарида, пока они спускались по крутой лестнице в кухню.

Да уж, цирюльник у городских ворот! Дня три назад Орфей уже посылал за ним Фарида среди ночи. А тот, когда его будили по ночам, кидался поленьями или выходил к дверям с зубодерными щипцами.

– Голова болит! Живот болит! – ругался Фарид. – Обжираться меньше надо, Сырная Голова.

– Три жареных золотых пересмешника с начинкой из шоколада, каленые эльфийские орешки в меду и полпоросенка, фаршированного каштанами, – перечислил Сланец и замер, увидев у дверей кухни Пролазу. Сланец боялся зверька, сколько ни уверял его Фарид, что куницы, хоть и любят гонять стеклянных человечков, уж точно их не едят.

На кухне возилась в этот поздний час всего одна служанка. Фарид застыл в дверях, увидев, что это Брианна. Этого еще не хватало. Она отмывала горшки от ужина. Ее красивое лицо было серым от усталости. Служанки Орфея поднимались до рассвета и заканчивали работу, когда луна уже высоко стояла в небе. Орфей каждое утро обходил весь дом, проверяя, нет ли где паутины и пыли, не обнаружится ли пятнышка на одном из висевших повсюду зеркал, или потемневшей серебряной ложки и плохо отстиранной рубашки. И если что-то было не так, тут же вычитал у всех служанок несколько грошей из их скудного жалованья. А что-то не так бывало почти всегда.

– Чего тебе тут надо? – Брианна обтерла мокрые руки о передник.

– У Орфея живот болит, – пробормотал Фарид. – Завари для него чаю, пожалуйста.

Брианна сняла с верхней полки фаянсовую банку. Фарид не знал, куда глаза девать, пока она возилась с чаем. Волосы у нее были того же цвета, что у отца, но лежали роскошными волнами и блестели при свечах, как червонное золото, каким любил украшать свои тощие пальцы наместник Омбры. О прекрасной дочери Сажерука и ее разбитом сердце в Омбре складывали песни.

– Что ты на меня уставился?

Брианна вдруг шагнула к нему. Ее голос звенел такой злобой, что Фарид невольно отшатнулся.

– Я похожа на него, да?

Казалось, она шлифовала эти слова в молчании последних недель, пока они не превратились в острые лезвия, входящие прямо в сердце.

– Зато ты на него совсем не похож! Я все время твержу матери: это просто приблудный бродяга, заморочивший отцу голову, будто он его сын. И отец в конце концов поверил и решил, что должен за него умереть!

Каждое слово как лезвие. Фарид чувствовал, как они вонзаются в сердце и кромсают его на куски.

Глаза у Брианны были не отцовские. Она унаследовала их от матери и смотрела на Фарида так же враждебно, как Роксана. Ему хотелось ударить ее, заткнуть этот красивый рот. Но она была слишком похожа на Сажерука.

– Ты демон, злой дух, приносящий несчастье! – сказала она, протягивая ему кружку. – На, отнеси Орфею. И скажи ему, пусть ест поменьше, тогда и живот не будет болеть.

У Фарида дрожали руки.

– Ничего ты не знаешь! – сказал он хрипло. – Ничего! Я вовсе не хотел, чтобы он забирал меня оттуда. Быть мертвым мне нравилось гораздо больше.

Но Брианна молча глядела на него глазами своей матери. Глазами Роксаны на лице Сажерука.

Фарид медленно зашагал по лестнице с горячей кружкой. А Сланец крошечными ручонками сочувственно гладил его по голове.

Весть из Омбры

А иногда в старой книге

Подчеркнуто непонятно темное.

Ты. была здесь. Куда же ты. делась?

Райнер Мария Рильке. Импровизации зимой на Капри (III)

Мегги нравилось в лагере разбойников. Резе порой казалось, что дочь всю жизнь только и мечтала о том, чтобы жить среди обтрепанных палаток. Она смотрела, как Баптиста шьет очередную маску, училась у Силача разговаривать с жаворонками и с улыбкой принимала букеты полевых цветов от его младшего брата. Реза радовалась, что Мегги снова начала улыбаться, хотя Фарид по-прежнему был у Орфея.

Зато сама она скучала по одинокому хутору. Ей не хватало тишины, оседлости, чувства, что она наедине с Мо и Мегги после долгих недель разлуки. Недель, месяцев, лет…

Порой, когда она глядела на мужа и дочь, сидящих с разбойниками у костра, ей казалось, что она подсматривает за игрой, которой они развлекались в годы ее отсутствия: «Мо, давай поиграем в разбойников…»

Черный Принц посоветовал Мо не выходить пока из лагеря, и два дня тот следовал этому совету, но уже на третью ночь снова скрылся в лесу, в полном одиночестве, словно отправился на поиски самого себя. А на четвертую ночь опять ушел с разбойниками.

Баптиста пел Резе песни, сложенные в Омбре после того, как Мо побывал в замке. «Перепел улетел, – говорилось в них, – ускакал прочь на лучшем коне Зяблика. Десять стражников убил он на своем пути, Коптемаза запер в склепе, а у Бальбулуса украл драгоценные книги».

– И что из этого правда? – спросила Реза у Мо.

Он рассмеялся.

– Летать я, к сожалению, пока не умею, – шепнул он ей на ухо и погладил по животу, где незаметно подрастал ребенок.

А потом ушел с Черным Принцем. А она каждую ночь лежала в палатке, прислушиваясь к песням, которые распевал снаружи Баптиста и дрожала за своего мужа.

Черный Принц велел поставить для них две палатки рядом со своей. Палатки шились из старой одежды, покрашенной отваром дубовой коры в цвет древесных стволов. В одной поселилась Мегги, в другой – Перепел и его жена. Тюфяки, набитые сухим мохом, быстро отсыревали, и когда Мо уходил по ночам, Реза приходила спать к Мегги, чтобы согреться. «Суровая будет зима», – сказал Силач, когда трава утром оказалась вся покрыта инеем, так что на ней видны были следы стеклянных человечков.

В овраге, приютившем лагерь, попадались великаньи следы. Дожди превратили их в болотца, где квакали золотистые лягушки. Деревья по склонам оврага были почти такие же высокие, как в Непроходимой Чаще. Их листья покрывали холодную осеннюю землю золотом и пурпуром, а с веток, как перезрелые плоды, свисали гнезда фей. К югу на горизонте виднелась деревня. Ее стена белела среди почти уже голых деревьев, как ножка гриба, но деревня была бедная, до того бедная, что даже жадные мытари Зяблика не приходили туда за своими сборами.

В лагере было не менее полусотни мужчин. Иногда их бывало и больше. Самыми младшими были двое юношей, которых Хват спас от виселицы и которые шпионили теперь для Принца: Дориа, брат Силача, тот самый, что собирал для Мегги полевые цветы, и его друг, сирота Люк, помогавший Гекко приручать ворон. Шесть женщин стряпали для разбойников и латали им одежду, но в ночные вылазки ни одну их них не брали. Реза рисовала их всех – мужчин, женщин и юношей (Баптиста раздобыл для нее бумагу и грифель – откуда, он не сказал) – и всякий раз спрашивала себя, только ли слова Фенолио создали эти лица, или в этом мире существовала судьба, независимая от старика.

Женщины редко участвовали в мужских разговорах и посиделках у костра. Реза всякий раз чувствовала на себе неодобрительные взгляды, когда они с Мегги непринужденно усаживались рядом с Мо и Черным Принцем. Иногда она отвечала взглядом на взгляд, смотрела прямо в глаза Хвату, Гекко и всем остальным, кто терпел женщин в лагере только ради стряпни и шитья, и проклинала тошноту, мешавшую ей сопровождать Мо хотя бы тогда, когда он вместе с Принцем объезжал соседние холмы в поисках более надежного пристанища на зиму.

Пять дней и пять ночей провели они здесь, в «лагере исчезнувших великанов», как его окрестила Мегги. На шестой день к обеду Дориа и Люк вернулись из Омбры явно с плохими вестями. Дориа даже с братом не поговорил, а направился прямо к палатке Черного Принца. Вскоре Принц послал за Мо, а Баптиста созвал мужчин.

Разбойники уселись в кружок, и Дориа, выступив на середину, взглянул на старшего брата, словно ища поддержки. Но когда юноша заговорил, голос его звучал твердо и ясно. Он казался сейчас куда старше, чем был на самом деле.

– Вчера на выезде из Непроходимой Чащи объявился Свистун, – начал он. – На дороге, ведущей к Омбре с запада. Он жжет и грабит все на своем пути, объявляя, что прибыл собрать налоги, потому что Зяблик посылает во Дворец Ночи слишком мало.

– Сколько с ним латников? – В вопросе Хвата слышалась злоба.

Резе не нравился его голос. Ей все в нем не нравилось.

Дориа тоже, видимо, недолюбливал своего спасителя, это ясно выразилось в его взгляде.

– Много. Больше, чем нас. Намного больше. Точного числа я не знаю, – добавил он. – У крестьян, чьи дома они поджигали, не было времени на подсчеты.

– Ну, будь у них время, толку было бы не больше, – заметил Хват. – Крестьяне, как всем известно, считать не умеют.

Гекко рассмеялся, и к нему присоединилось еще несколько человек из тех, что всегда ходили за Хватом: Ловкач, Задира, Угольщик, Эльфогон…

Дориа закусил губу. Они с Силачом были крестьянскими детьми, и Хват об этом знал. У него самого отец был, по его рассказам, наемный солдат.

– Расскажи им, Дориа, что еще ты слышал. – Такой усталости в голосе Черного Принца Реза еще не слыхивала.

Юноша снова взглянул на брата.

– Они переписывают детей, – сказал он. – Свистун велел заносить в списки всех, кто старше шести лет и не выше пяти футов.

Ропот прошел по собранию. Реза увидела, как Мо наклоняется к Принцу и что-то говорит ему на ухо. Видно было, что они отлично понимают друг друга. И как естественно смотрится Мо среди этих оборванцев. Как будто они ему настолько же свои, как она и Мегги.

Черный Принц выпрямился во весь рост. У него теперь не было длинных кудрей, как в те дни, когда Реза впервые с ним познакомилась. На третий день после смерти Сажерука он обрил голову наголо, как было принято в этом мире в знак траура. Потому что на третий день, считалось здесь, душа умершего достигает краев, откуда нет возврата.

– Мы знали, что Свистун в один прекрасный день явится сюда, – сказал Черный Принц. – Змееглав должен был в конце концов заметить, что его шурин оставляет себе большую часть собранных налогов. Но, как вы слышали, он приехал не только за деньгами. Все мы знаем, зачем нужны дети по ту сторону Непроходимой Чащи.

– Зачем? – Звонкий голос Мегги казался детским среди грубых мужских голосов.

И не догадаешься, что этой девочке случалось двумя-тремя фразами менять судьбы Чернильного мира.

– Зачем? Видишь ли, дочь Перепела, проходы в серебряных рудниках узкие. Радуйся, что ты уже большая и там не пролезешь, – ответил ей Хват.

Рудники. Реза невольно провела рукой по животу, где подрастал будущий ребенок, и Мо обернулся к ней со своего места, словно подумал о том же.

– Ну да, в своих владениях Змееглав отправил в рудники слишком много детей, крестьяне начали сопротивляться. Свистун, говорят, только что подавил восстание. – В голосе Баптисты слышалась та же бесконечная усталость. Слишком мало их было, борцов с несправедливостью. – Дети умирают в рудниках очень быстро. Странно, что Змееглав раньше не додумался привозить детей отсюда, где не осталось отцов, а одни только беззащитные, безоружные матери.

– Значит, нужно их спрятать! – В голосе Дориа звучало бесстрашие, какое бывает лишь в пятнадцать лет. – Так, как вы урожай прятали.

Реза заметила, что Мегги украдкой улыбнулась.

– Спрятать, ага! – Хват говорил с издевкой. – Замечательное предложение! Гекко, скажи этому молокососу, сколько детей в одной только Омбре, не говоря уж о деревнях. Ты ведь знаешь, он из крестьян и считать не умеет.

Силач поднялся было, но Дориа предостерегающе посмотрел на брата, и тот снова сел на место. «Я могу поднять малыша одной рукой, – часто повторял Силач, – но он умнее меня в сто раз».

Гекко явно понятия не имел, сколько детей в Омбре, не говоря уж о том, что в счете он тоже был не силен.

– Хватает! – пробормотал он. Ворона на плече перебирала его волосы, вероятно надеясь поймать вошку. – Мухи и дети – это то, чего в Омбре по-прежнему хоть отбавляй.

Никто не засмеялся.

Черный Принц молчал, молчали и остальные. Если Свистун захочет забрать детей, он их заберет.

На руку Резе сел огненный эльф. Она согнала его и ощутила такую тоску по дому Элинор, словно эльф обжег ей сердце, а не кожу. Ей хотелось увидеть кухню, где непрерывно жужжал огромный холодильник, мастерскую Мо в саду, кресло в библиотеке, где так уютно было сидеть, заглядывая в чужие миры на книжных страницах, но не теряясь в них.

– Может быть, это наживка, – сказал Баптиста в наступившей тишине. – Вы знаете, Свистун любит расставлять ловушки. Он знает, что мы не сможем смотреть равнодушно, как увозят детей. Наверное, он рассчитывает наконец выманить Перепела из леса.

Реза видела, что Мегги невольно теснее прижалась к Мо. Но сам он казался совершенно спокойным, как будто Перепелом был все же кто-то другой.

– Виоланта предупредила меня, что Свистун скоро явится сюда, – сказал он. – Но о детях она не упомянула.

Голос Перепела убеждал Змееглава и завораживал фей. Но на Хвата он не действовал. Хват помнил одно: еще недавно он сам сидел там, где сидит сейчас Перепел, – рядом с Черным Принцем.

– Ты говорил с Уродиной? Ну и ну! Так вот что ты делал в замке Омбры. Перепел завел дружбу с отродьем Змея! – На грубом лице Хвата появилась брезгливая гримаса. – Конечно, она не стала рассказывать тебе о детях. Очень ей нужно! Не говоря уж о том, что она об этом, наверное, и не знает. С Уродиной в замке считаются не больше, чем с прислугой на кухне! Так оно всегда было, так оно и останется!

– Я уже говорил тебе, Хват, – Черный Принц говорил резче обычного, – что у Виоланты больше власти, чем ты думаешь. И больше преданных людей, хотя все они очень молоды. – Принц кивнул Мо. – Расскажи им о том, что было в замке. Пора им это узнать.

Реза посмотрела на Мо. Что знал Черный Принц, чего она не знала?

– Да, Перепел, расскажи-ка нам, как ты выпутался на этот раз! – Голос Хвата зазвенел такой неприкрытой враждебностью, что некоторые разбойники тревожно переглянулись. – А то это и впрямь похоже на колдовство! Сперва ты уходишь невредимым из Дворца Ночи, а теперь и из Омбры, хотя при Зяблике в замке стало не до шуток. Только не говори, что ты и этого дохляка сделал бессмертным, чтобы тебя отпустили!

Послышались смешки, но это был невеселый смех. Реза не сомневалась, что многие из собравшихся действительно считают Мо колдуном, из тех, чье имя лучше не называть вслух, потому что такие люди владеют темным искусством и могут одним взглядом навести порчу на обычного человека. А как иначе объяснить, что, появившись неизвестно откуда, он владеет мечом лучше, чем большинство из них? Да к тому же умеет читать и писать.

– Змееглав, говорят, не больно-то радуется своему бессмертию! – возразил Силач.

Дориа сел рядом с братом, не сводя мрачного взгляда с Хвата. Да, юноша явно не испытывал добрых чувств к своему спасителю. Зато его друг Люк следовал за Хватом и Гекко, как верный пес.

– И что толку? Свистун грабит и убивает по-прежнему. – Хват сплюнул. – Змееглав бессмертен. Его шурин чуть не каждый день вешает одного из наших. А Перепел отправляется в замок Омбры и возвращается целым и невредимым.

Наступила мертвая тишина. Многим из разбойников было не по себе от сделки, которую заключил Перепел со Змееглавом во Дворце Ночи, хотя потом и оказалось, что Мо перехитрил серебряного князя. И все же Змееглав стал бессмертен. Он развлекался теперь тем, что заставлял какого-нибудь пойманного Свистуном бедолагу вонзить меч ему в грудь, а потом, выдернув оружие из своей бессмертной плоти, этим же мечом наносил несчастному рану, от которой тот погибал долго и мучительно, умоляя Белых Женщин прийти поскорее. Так Змееглав показывал миру, что не боится Дочерей Смерти. Рассказывали, правда, что он все равно старается держаться от них подальше. «Смерть – служанка Змееглава», – велел он написать серебряными буквами над воротами своего замка.

– Нет, Зяблика мне не пришлось делать бессмертным, – холодно ответил Мо Хвату. – Мне помогла выбраться из замка Виоланта. А еще она просила помочь ей убить ее отца.

Реза приложила руку к животу, словно хотела защитить нерожденного ребенка от этих слов. Но занимала ее сейчас лишь одна мысль: Черному Принцу он рассказал о том, что произошло в замке, а мне нет. Она вспомнила, какой обиженный вид был у Мегги, когда Мо наконец поведал им, что он сделал с Пустой Книгой. «Ты намочил каждую десятую страницу? Не может быть! Я же все время была с тобой! Почему ты мне ничего не сказал?»

Хотя Мо многие годы скрывал от нее, куда делась ее мать, Мегги все еще была убеждена, что у отца нет от нее секретов. У Резы таких иллюзий не было никогда. И все же ей было больно, что Черному Принцу он рассказал больше, чем ей. Очень больно.

– Уродина хочет убить своего отца? – В голосе Баптисты слышалось недоверие.

– А что в этом удивительного? – Хват говорил очень громко, как бы высказывая общее мнение. – Змеиная порода. Что ты ей ответил, Перепел? Что придется подождать, пока твоя проклятая книга перестанет защищать его от смерти?

«Он ненавидит Мо», – подумала Реза. Но ответный взгляд Мо был исполнен не меньшей ненависти. Реза уже не в первый раз спрашивала себя, умел ли он и раньше так вспыхивать гневом, а ей просто не случалось с этим столкнуться, или эта новая черта появилась тогда же, когда и шрам на груди.

– Книга еще долго будет защищать отца Виоланты, – горько произнес Мо. – Змееглав нашел способ остановить гниение.

Среди разбойников снова поднялся ропот. Только Черный Принц, похоже, не удивился. Значит, Мо и об этом ему рассказывал. Принцу рассказывал, а ей – нет. «Он стал другим, – думала Реза. – Слова изменили его. Жизнь изменила его. Хотя это всего лишь игра. Если это игра…»

– Не может быть! Намоченная бумага плесневеет, а плесень убивает книги так же верно, как огонь, ты сам мне говорил!

С каким упреком Мегги произнесла это. Секреты… Ничто так не разъедает любовь.

Мо посмотрел на дочь. «То было в другом мире, Мегги», – говорил его взгляд. Но вслух он сказал другое:

– Что ж, Змееглав доказал мне, что я ошибался. Книга будет и дальше защищать его от смерти, если ее страницы останутся пустыми…

«Нет, только не это!» – подумала Реза. Она знала, что он сейчас скажет, и ей хотелось зажать уши, хотя голос Мо она любила больше всего на свете. Его лицо почти изгладилось из ее памяти за годы, проведенные в рабстве у Мортолы, но голос она не забывала никогда. Но сейчас звучал голос не ее мужа – говорил Перепел.

– Змееглав по-прежнему верит, что только я могу спасти книгу. – Мо говорил негромко, но казалось, весь Чернильный мир прислушивается к его словам. – Он даст мне ее, если я приду и пообещаю исправить ущерб. И тогда мне нужны будут только перо, чернила и несколько секунд, чтобы написать три слова. Что, если его дочь сумеет обеспечить мне эти секунды?

Картина, обрисованная его голосом, повисла в воздухе, и разбойники слушали так, словно все это уже разыгрывается у них на глазах. Но Хват разрушил чары.

– Ты сумасшедший! Просто сумасшедший! – хрипло сказал он. – Ты, Перепел, наверное, уже и сам поверил в то, что поется о тебе в песнях, – что ты неуязвим и непобедим. Уродина тебя продаст, а ее отец живьем сдерет с тебя кожу, если ты еще раз попадешься ему в лапы. И уж это займет у него побольше, чем несколько секунд! Но мы тут все тоже заплатим головой за то, что ты так любишь изображать героя!

Реза видела, как пальцы Мо сжали рукоять меча, но Черный Принц положил ему руку на плечо.

– Он бы, наверное, согласился изображать героя реже, если бы ты и твои люди делали это почаще, Хват! – сказал он.

Хват поднялся с угрожающей медлительностью, но, прежде чем он успел сказать хоть слово, в спор встрял Силач, поспешно, как ребенок, желающий уладить ссору родителей.

– Что, если Перепел прав? Может быть, Уродина и правда хочет нам помочь! Она всегда поддерживала нас, комедиантов! Раньше она даже приходила к нам в лагерь! Она кормит бедняков и зовет Хитромысла с его снадобьями в замок, когда Зяблик велит отрубить какому-нибудь бедняге кисть или ступню!

– Надо же, какое благородство! – Гекко скорчил насмешливую гримасу, как обычно, когда Силач подавал голос; ворона у него на плече издевательски закаркала. – Много ли надо доброты, чтобы раздавать объедки с кухни и старую одежду, которую уже не хочешь носить? Разве Уродина ходит в лохмотьях, как моя мать и сестры? Нет! Наверное, у Бальбулуса закончился пергамент, вот она и хочет прикупить еще – на деньги, обещанные за голову Перепела.

И снова некоторые засмеялись. Силач неуверенно посмотрел на Черного Принца. Дориа что-то шепнул на ухо брату, сердито глядя на Гекко. «Принц, ну пожалуйста, – думала Реза, – скажи Мо, чтобы он выбросил из головы слова Виоланты. Тебя он послушается! Помоги ему забыть и про книгу, которую он переплел для Змееглава! Прошу тебя!»

Черный Принц посмотрел на нее, словно услышал ее немые мольбы. Но его темное лицо оставалось непроницаемым – таким все чаще бывало для нее и лицо Мо.

– Дориа! – сказал Принц. – Ты сумел бы пробраться мимо стражи в замок и разузнать, что говорят солдаты Виоланты? Может быть, кто-то из них слыхал, с каким поручением на самом деле едет Свистун.

Силач открыл было рот, чтобы возразить. Он любил брата и всегда старался его опекать. Но Дориа был в том возрасте, когда опека становится в тягость.

– Конечно. Нет ничего проще! – По его улыбке было видно, как рад он исполнить поручение Принца. – Некоторых из них я знаю с тех пор, как научился ходить. Большинство ведь там не старше меня.

– Отлично! – Черный Принц поднялся. Слова, которые он произнес затем, были обращены к Мо, хотя Принц не смотрел на него. – Что касается предложения Виоланты, я согласен с Гекко и Хватом. Может быть, Виоланта и питает слабость к комедиантам, и сочувствует своим подданным, но она дочь Змееглава, и мы не можем ей доверять.

Все взгляды обратились на Перепела.

Тот молчал.

Для Резы это молчание было красноречивее слов. Они с Мегги хорошо его знали. Реза увидела страх на лице дочери. Да, теперь, значит, и Мегги почувствовала, как плотно история Фенолио опутала ее отца – отца, который когда-то предостерегал ее именно от этого. Буквы затягивали его все глубже и глубже, словно чернильный водоворот, и Резу снова посетила страшная мысль, уже не раз приходившая ей за последние недели: наверное, в тот день, когда Мо лежал смертельно раненный в сожженной крепости Каприкорна, Белые Женщины действительно забрали какую-то его часть и унесли туда, куда исчез Сажерук. И эту часть она снова увидит только там – в краях, где кончаются все истории.