Текст книги "Чернильная смерть"

Громкие слова, тихие слова

Когда ты уходишь, пространство за тобой

смыкается, как вода.

Не оборачивайся: вокруг себя ты один.

Пространство – это всего лишь время,

которое показывается нам по-другому.

Не в нашей власти покинуть места,

которые мы. любим.

Иван Лалич. Места, которые мы любим

– Мо, прошу тебя! Спроси его!

Мегги сперва подумала, что голос матери слышится ей во сне, в одном из страшных снов, которые присылало ей порой прошлое. В этих звуках было такое отчаяние. Но голос не смолк, когда она открыла глаза. Выглянув из палатки, Мегги увидела, что мать с отцом стоят под деревом в двух шагах от нее – две тени, еле различимые в ночной темноте. Мо прислонялся к огромному дубу, какие росли только в Чернильном мире, а Реза цеплялась за его локоть, словно боясь, что он уйдет и не станет ее слушать.

– Мы ведь всегда так делали! Когда книга нам надоедала, мы просто закрывали ее и ставили на полку! Мо, ты что, забыл, сколько на свете книг? Давай поищем другую, которая нам понравится, но слова пусть остаются словами, а не превращают нас в плоть от своей плоти!

Мегги посмотрела на разбойников, лежавших под деревьями всего в нескольких метрах от них. Многие спали под открытым небом, хотя ночи были уже холодные. Но, похоже, отчаянный голос ее матери пока никого не разбудил.

– Помнится, когда-то я хотел закрыть эту книгу и поставить на полку. – Слова Мо звучали холоднее ночного воздуха, пробиравшегося в палатку к Мегги сквозь приподнятую ткань. – Но вы с Мегги и слушать не хотели.

– Но я же не знала, во что эта история тебя превратит! – Слышно было, что Реза с трудом удерживает слезы.

«Усни, – сказала себе Мегги, – оставь их наедине, не твое это дело». И все же продолжала прислушиваться, дрожа от ночной прохлады.

– О чем ты? Во что она меня превратила?

Мо говорил тихо, уважая ночной покой, но Реза, похоже, забыла, где находится.

– Во что она тебя превратила? – Ее голос постепенно переходил в крик. – Ты носишь меч у пояса! Ты почти не спишь, по ночам ты уезжаешь. Ты думаешь, я не отличаю крик настоящего перепела от ваших позывных? Я знаю, сколько раз Баптиста или Силач приходили за тобой, еще когда мы жили на хуторе… А хуже всего то, что я знаю, с какой радостью ты идешь с ними. Ты полюбил опасность! Ты поехал в Омбру, хотя Принц предупреждал тебя, что этого делать нельзя. Тебя там чуть не схватили, а теперь ты притворяешься, что это была лишь игра!

– А что же это было? – Мо по-прежнему говорил так тихо, что Мегги с трудом разбирала слова. – Ты разве забыла, из чего состоит этот мир?

– Мне все равно, из чего он состоит! Ты можешь здесь погибнуть, Мо. Ты это знаешь не хуже меня. Или ты забыл Белых Женщин? Нет, ты во сне иногда говоришь с ними. Порой мне кажется, что ты тоскуешь по ним…

Мо промолчал, но Мегги знала, что Реза права. Мо лишь однажды говорил с дочерью о Белых Женщинах. «Они сотканы из чистого томления, Мегги, – сказал он. – Они до краев наполняют им твое сердце, пока у тебя не останется лишь одно желание – идти за ними, куда бы они тебя ни повели».

– Мо, умоляю тебя! – Голос Резы дрожал. – Попроси Фенолио вернуть нас обратно! Для тебя он за это возьмется. Это его долг перед тобой!

Один из разбойников закашлялся во сне, другой подвинулся ближе к костру – и Мо поднес палец к губам. А когда он заговорил снова, похоже было, что он уговаривает ребенка. Даже с Мегги он давно уже так не говорил.

– Фенолио больше не пишет, Реза. Я не уверен, что он все еще на это способен.

– Тогда попроси Орфея! Ты же слышал, что рассказывал Фарид! Он создает разноцветных фей, единорогов…

– И что из этого? Орфей способен добавлять к истории Фенолио мелкие детали. Но, чтобы вернуть нас к Элинор, ему понадобятся собственные идеи. Сомневаюсь, что это ему по плечу. Но предположим даже, что он на это способен. Судя по рассказам Фарида, у Орфея одно стремление – стать самым богатым человеком в Омбре. У тебя что, есть деньги, чтобы оплатить его услуги?

Теперь молчала Реза – так долго, словно она опять немая, как в ту пору, когда ее голос остался в другом мире.

Молчание нарушил Мо.

– Реза! – сказал он. – Если мы сейчас вернемся, я буду в доме Элинор и день и ночь думать только об одном: что будет здесь дальше. И ни одна книга на свете не сможет рассказать мне об этом!

– Ты не просто хочешь знать, что будет дальше, – Реза, оказывается, тоже могла говорить холодно, – ты хочешь влиять на ход событий. Участвовать в игре. Но кто тебе сказал, что ты сумеешь выбраться из этой истории, если погрузишься в нее еще глубже?

– Еще глубже? Куда уж глубже, Реза! Здесь я глядел в глаза смерти – и обрел новую жизнь!

– Если ты не хочешь сделать этого ради меня, – Мегги чувствовала, как трудно даются ее матери эти слова, – подумай о Мегги и о нашем новом ребенке. Я хочу, чтобы у него был отец! Чтобы отец был жив, когда ребенок родится, и чтобы это был тот самый человек, который вырастил его сестру!

Ответ снова заставил себя ждать. Прокричал сыч. Вороны Гекко сонно закаркали с дерева. Мир Фенолио казался сейчас таким мирным. И Мо погладил кору огромного дуба нежно, как корешок книги.

– А ты уверена, что Мегги не захочет остаться? Она уже почти взрослая. И она влюблена. Ты думаешь, она захочет уйти, если Фарид останется? А он останется, можешь не сомневаться.

Влюблена. Кровь бросилась Мегги в лицо. Ей было неприятно слышать из уст Мо то, чего она сама никогда не называла словами. Влюблена – это звучало как диагноз, как название неизлечимой болезни. Да так оно порой и ощущалось. Да, Фарид останется здесь. Она и сама не раз говорила себе, когда на нее накатывало желание вернуться: Фарид останется здесь, даже если Сажерук не вернется из царства мертвых. Он так и будет его искать и тосковать по нему, гораздо сильнее, чем по тебе, Мегги. Но как она будет жить, зная, что никогда больше его не увидит? Ее сердце останется здесь, и дальше она будет перебиваться с дырой в груди? Она всю жизнь проживет одна – как Элинор – и о любви будет только читать в книжках?

– Это пройдет! – донесся до нее голос Резы. – Она влюбится в кого-нибудь другого.

Что она такое говорит? «Моя мать меня совсем не знает! – подумала Мегги. Она никогда меня не понимала. Да и откуда ей? Ее же не было все время…»

– А второй наш ребенок? – продолжала Реза. – Ты что, хочешь, чтобы он родился в этом мире?

Мо посмотрел вокруг, и Мегги вновь почувствовала то, что давно уже поняла: ее отец успел полюбить этот мир так же горячо, как прежде любили его Мегги с Резой. Может быть, даже сильнее.

– А почему бы и нет? – отозвался он. – А ты хочешь, чтобы он родился в мире, где все, по чему тоскует его сердце, можно найти только в книгах?

Голос Резы снова задрожал, на этот раз от гнева:

– Как ты можешь такое говорить? Все, что ты видишь здесь, родилось в нашем мире! Откуда еще мог Фенолио это взять?

– Почем я знаю? Неужели ты все еще веришь, что существует один настоящий мир, а остальные – лишь его бледные отпечатки?

Где-то во тьме завыл волк, ему ответили два других. Из-за деревьев вышел часовой и подбросил хвороста в догорающий костер. Его прозвище было Бродяга. Никто из разбойников не называл себя именем, данным ему при рождении. Бродяга с любопытством взглянул на Мо и Резу и снова скрылся за деревьями.

– Я не хочу возвращаться, Реза. Пока, по крайней мере! – Он говорил решительно и в то же время вкрадчиво, словно еще надеялся убедить жену, что они находятся там, где нужно. – До рождения ребенка еще много месяцев, и, может быть, к тому моменту все мы уже снова будем у Элинор. Но сейчас мое место здесь.

Он поцеловал Резу в лоб и пошел к часовым на другой конец лагеря. А Реза опустилась на траву и закрыла лицо руками. Мегги хотела подойти к ней, утешить, но что она могла ей сказать? «Я останусь с Фаридом, Реза! Я не хочу влюбляться в другого!» Нет, эти слова ее вряд ли утешат. И Мо тоже не возвращался.

Предложение Свистуна

Наступает момент, когда персонаж делает или говорит что-то, о чем ты и не думал.

В этот момент он оживает. Предоставь ему дальше действовать самостоятельно.

Грэм Грин. Совет писателям

Ну наконец-то. Едут. От городских ворот грянули фанфары – бездарный, напыщенный вой. Фенолио их звук казался похожим на того человека, о чьем прибытии они возвещали. Зяблик – народ всегда найдет подходящее прозвище. «Я бы и сам ничего удачнее не подобрал, – думал Фенолио. – Правда, я не выдумывал этого хилого выскочку!» Даже Змееглав не приказывал трубить в фанфары по случаю каждого своего приезда, а его чахлый шурин не мог объехать вокруг замка, не устроив тарарам на обратном пути.

Фенолио притянул поближе Иво и Деспину. Деспина не возражала, зато ее брат вырвался и ловко, как белочка, взобрался на выступ стены, чтобы оттуда глядеть на дорогу, по которой должен был скоро проехать Зяблик со своей свитой – сворой, как говорили в народе. Интересно, Зяблику уже сообщили, что все женщины Омбры ждут его перед воротами замка? Наверняка.

Зачем Свистун заносит наших детей в списки? Женщины хотели задать ему этот вопрос. Они уже выкрикнули его в лицо страже, но солдаты лишь молча направили на них копья. Однако матери не разошлись.

Была пятница, день охоты, и они уже много часов дожидались возвращения наместника, который с первого дня своего правления усердно опустошал Непроходимую Чащу. Десятки окровавленных куропаток, кабанов, оленей, зайцев повезут его егеря по голодной Омбре, мимо женщин, не знавших, из чего приготовить детям обед на завтра. Из-за этого Фенолио по пятницам обычно вообще не выходил из дому, но сегодня его повлекло сюда любопытство. Утомительное свойство…

– Фенолио, – сказала ему Минерва, – присмотри, пожалуйста, за Деспиной и Иво. Мне нужно в замок. Мы все туда идем. Мы хотим добиться от них ответа: зачем Свистун переписывает наших детей.

«Вы знаете зачем», – вертелось у Фенолио на языке. Но он промолчал, видя отчаяние на лице Минервы. Пусть надеется пока, что ее детей не заберут в серебряные рудники. Отнять у нее надежду успеют Зяблик и Свистун, не твое это дело, Фенолио.

Ах, как ему все это надоело! Вчера он снова попытался работать, после того как пришел в бешенство от надменной улыбки, с которой Свистун въехал в Омбру. Он взял в пальцы очиненное перо – стеклянный человечек по-прежнему требовательно раскладывал их на его письменном столе, – сел перед чистым листом бумаги и через час бесплодных усилий обругал Розенкварца за то, что по купленной им бумаге видно, что она сделана из старых штанов.

Ах, Фенолио, какие еще глупые отговорки ты придумаешь для своей старческой немоты, для иссякшей фантазии?

Да что уж тут скрывать! Ему хотелось остаться повелителем этой истории, как ни яростно он отрекался от нее после гибели Козимо. Все чаще он брался за перо и чернила, пытаясь вернуть прежнее волшебство. Обычно он выбирал для этого момент, когда стеклянный человечек похрапывал в своем гнездышке, – слишком уж больно было демонстрировать свое бессилие перед Розенкварцем. Когда бедняжка Минерва ставила перед своими детьми суп, похожий на помои, когда чудовищные разноцветные феи громко балаболили в своих гнездах, не давая уснуть, или когда одно из его созданий – как вчера Свистун – напоминало ему о тех временах, когда он, опьяненный своим искусством, сплетал из слов ткань этого мира, Фенолио садился работать.

Но лист оставался пустым, словно все слова перебежали к Орфею, который умел брать их на язык и облизывать. Так горько Фенолио не было еще никогда.

Порой он малодушно мечтал о том, чтобы вернуться в другой мир – в свою мирную, сытую деревню, где не было фей, где ничего, благодарение Богу, не происходило и где его внуки наверняка скучали по дедушкиным сказкам (а какие замечательные сказки он мог бы им теперь рассказать!). Но откуда взять слова, чтобы вернуться? В его пустой старческой голове таких слов не было. Попросить Орфея написать их за него? Нет, до такого он все-таки еще не докатился.

Деспина потянула его за рукав. Козимо подарил Фенолио тунику, но ее уже побила моль, и она стала ветхой, как его несчастные мозги, не желавшие соображать. Что он здесь делает, перед этим проклятым замком, от одного вида которого у него на душе становится еще мрачнее? Почему не лежит дома на своей кровати?

– Фенолио, а правда, что, когда копаешь серебро из земли, плюешь на него кровью? – Голос у Деспины был как щебет птички. – Иво говорит, что у меня самый подходящий рост для штолен, где больше всего серебра.

Вот паразит! Ну зачем он рассказывает сестренке такие вещи!

– Сколько раз я тебе говорил, чтоб ты не верила ни единому слову из того, что говорит твой братец! – Фенолио ласково завел густые черные волосы Деспины за маленькие ушки и укоризненно посмотрел на Иво. Бедные сироты.

– А что тут такого? Она меня сама спросила! – Иво был в том возрасте, когда презирают даже спасительную ложь. – Тебя они, наверное, не заберут, – сказал он, наклоняясь к сестре. – Девчонки умирают слишком быстро. Возьмут меня, Беппо, и Лино, и даже Бенгуса, хотя он хромой. Свистун увезет нас всех. А потом нас привезут обратно мертвыми, как нашего…

Деспина так торопливо зажала ему рот рукой, словно отец мог ожить, если Иво промолчит.

Фенолио хотелось схватить оболтуса и потрясти хорошенько. Но Деспина тут же расплачется. Интересно, все младшие сестрички боготворят своих братьев?

– Прекрати! Хватит пугать малышку! – прикрикнул он на Иво. – Свистун приехал, чтобы поймать Перепела. Только за этим. А еще спросить Зяблика, почему он посылает мало денег во Дворец Ночи.

– Вот как? А зачем же нас тогда переписывают? – Иво повзрослел за последние недели.

Тревога словно стерла детство с его лица. Иво в свои неполные десять лет был теперь мужчиной в семье, хотя Фенолио и пытался порой снять эту ношу с хрупких детских плеч. Мальчик работал у красильщиков: целый день помогал вытаскивать влажную ткань из вонючих чанов. Вонь тянулась за ним, когда он приходил вечером домой. Зато он зарабатывал там больше, чем Фенолио своей писаниной на рынке.

– Они уморят нас всех, – продолжал он неумолимо, не сводя глаз со стражи, державшей копья наперевес, остриями к собравшимся женщинам, – а Перепела разорвут на куски, как сделали на прошлой неделе с комедиантом, который бросал в наместника гнилыми овощами. Куски они скормили собакам.

– Иво!

Это было уж чересчур!

Фенолио попытался ухватить его за уши, но мальчишка вывернулся и отпрыгнул. А его сестренка словно обмерла и так крепко вцепилась в руку Фенолио, будто это была последняя ее опора в рассыпающемся мире.

– Они его не поймают, правда? – Деспина говорила так робко, что Фенолио пришлось нагнуться, чтобы разобрать слова. – Медведь теперь защищает не только Черного Принца, но и Перепела, да?

– Конечно! – Фенолио погладил ее по темным волосам.

С дороги, словно издеваясь над молчаливым ожиданием женщин, донесся стук копыт и веселые голоса. Солнце закатывалось за холмы, окрашивая пурпуром крыши Омбры. Благородные господа сегодня задержались на охоте, их расшитые серебром одежды были забрызганы кровью, скучающие души приятно оживлены убийством. Да, смерть может быть чудесным развлечением, если речь идет о чужой смерти.

Женщины сгрудились в плотную кучку. Стража отогнала их от ворот, но они остались стоять у городской стены – старые и молодые, матери, дочери, бабушки. Минерва стояла в первом ряду. Она похудела за последние недели. Твоя людоедская история сжирает ее заживо, Фенолио! Зато она улыбнулась, когда услышала, что Перепел заезжал в замок посмотреть книжки и невредимо ускакал обратно.

– Он нас спасет! – прошептала она тогда, а вечером запела тихонько одну из безыскусных песен, гулявших тогда по Омбре, – о черной и белой руке Справедливости, о Перепеле и Черном Принце…

Переплетчик и метатель ножей против Свистуна и его закованной в латы армии? А почему бы и нет? Интересный сюжет, во всяком случае…

Мимо них проехали солдаты, сопровождавшие охотников, и Фенолио взял Деспину на руки. Следом шли комедианты, флейтисты, барабанщики, жонглеры, дрессировщики кобольдов и, конечно, Коптемаз, не пропускавший ни одного увеселения (хотя, по слухам, ему становилось дурно от таких зрелищ, как четвертование и выкалывание глаз). Дальше следовали пегие, как блики в Непроходимой Чаще, охотничьи собаки с псарями, следившими за тем, чтобы в день охоты свора была голодна. Наконец показалась и кавалькада охотников – впереди Зяблик, выглядевший совсем уж заморышем на рослом скакуне, курносый, большеротый, настолько же невзрачный, насколько его сестра была, говорят, хороша собой. Никто не знал, почему Змееглаву вздумалось именно его поставить господином над Омброй. Может быть, он сделал это по просьбе жены, которая наконец подарила ему сына. Но Фенолио подозревал, что Змееглав выбрал своего жалкого шурина за то, что тот никогда не сможет стать его соперником.

«До чего же он бледно выглядит», – подумал Фенолио с презрением, когда Зяблик с гордым видом прогарцевал мимо него. Видимо, в этой истории даже на главные роли нынче берут дешевых статистов.

Добыча знатных охотников была, разумеется, богатой: куропатки болтались на длинных шестах, как яблони на ветках, полдюжины ланей, придуманных Фенолио специально для этого мира, – их рыжеватая шкура до старости оставалась пятнистой, как у оленят (но эти, окровавленные, перекинутые через седло, не дожили до старости!), – зайцы, олени, кабаны…

Женщины Омбры молча смотрели на убитую дичь. Некоторые невольно проводили рукой по пустому животу или взглядывали на своих вечно голодных детей, дожидавшихся поодаль.

И тут – мимо понесли единорога!

Проклятая Сырная Голова!

В мире Фенолио единорогов не было, но Орфей сочинил одного только затем, чтобы Зяблик мог убить его на охоте. Фенолио прикрыл Деспине глаза рукой, чтобы она не видела этот снежно-белый мех, запятнанный кровью. Розенкварц рассказывал ему на прошлой неделе об этом заказе Зяблика. Орфей получил немалую сумму, и вся Омбра гадала, из каких далеких стран Четвероглазый раздобыл это сказочное существо.

Единорог! Какие чудесные истории о нем можно рассказать! Но за истории Зяблик не платит. Да Орфей и не был на это способен. «Он создал его из моих слов! – думал Фенолио. – Из моих слов! – Ярость давила ему на желудок, словно тяжелый камень. – Ах, были б у меня деньги, я бы нанял воров и выкрал у мерзавца книгу, где он черпает слова! Мою же книгу! Ну почему я не сочинил для себя несколько кладов?» Да разве он думал о таких вещах – он, гордый Фенолио, придворный поэт Козимо Прекрасного, творец когда-то чудесного мира! От жалости к себе у старика выступили слезы. Чтобы утешиться, он вообразил убитого Орфея, залитого кровью, как этот единорог…

– Зачем вы переписываете наших детей? Оставьте их в покое! – Голос Минервы вывел Фенолио из забытья.

Увидев мать, шагнувшую наперерез лошадям, Деспина так крепко сжала тонкими ручонками шею Фенолио, что ему стало трудно дышать. Минерва что, с ума сошла? Хочет, чтобы ее дети остались круглыми сиротами?

Женщина, ехавшая на коне рядом с Зябликом, указала рукой в перчатке на босоногую, бедно одетую нахалку. Охрана направила на Минерву копья.

Минерва, да что же это! Сердце билось у Фенолио в горле. Деспина расплакалась, но не ее всхлипывания заставили Минерву отступить назад в толпу. На стене над воротами неожиданно показался Свистун.

– Зачем мы переписываем ваших детей? – крикнул он собравшимся внизу женщинам.

Разумеется, он был великолепно одет. Зяблик казался его конюхом. Нарядный, как павлин, Свистун встал между зубцами стены в сопровождении четырех арбалетчиков. Возможно, он давно уже стоял там, наверху, выжидая, что предпримет хозяйский шурин, когда увидит собравшихся женщин. Хриплый голос Среброносого далеко разносился в мертвой тишине, внезапно повисшей над Омброй.

– Мы переписываем наше имущество! – крикнул он. – Овец, коров, кур, женщин, детей, мужчин, хотя мужчин у вас теперь немного. Поля, овины, хлевы, дома, каждое дерево в каждой роще. Змееглав хочет точно знать, чем располагает.

Его серебряный нос по-прежнему торчал, словно клюв. Ходили слухи, будто Змееглав вдобавок велел выковать своему герольду серебряное сердце, но Фенолио был убежден, что сердце у Свистуна человеческое. Самые жестокие сердца – живые, из плоти и крови, они знают по опыту, что причиняет наихудшую боль.

– Значит, это не для рудников? – Женщина, сказавшая это, не выступила вперед, как Минерва, а, наоборот, спряталась за спинами товарок.

Свистун ответил не сразу. Несколько секунд он рассматривал свои ногти. Он очень гордился своим маникюром. Ногти были ухоженные, как у женщины, – в соответствии с тем, что написал в свое время Фенолио. Ах, это все же восхитительное чувство – наблюдать, как они ведут себя точно так, как он придумал.

«Вечерами ты держишь пальцы в розовой воде, подонок! – думал Фенолио. Деспина у него на руках смотрела на Свистуна, как птичка на кота, который собирается ее съесть. – И носишь длинные ногти, как те женщины, что пируют по ночам с Зябликом».

– Для рудников? Прекрасная мысль!

Было так тихо, что Среброносому не нужно было даже повышать голос. Заходящее солнце бросало на женщин длинные черные тени. «Очень эффектно, – подумал Фенолио. – А Зяблик-то как глупо выглядит. Свистун заставляет наместника Омбры дожидаться перед воротами его же замка, словно прислугу. Какая сцена… Но придумал ее не я!»

– Я понимаю! Вы решили, что Змееглав прислал меня сюда за этим! – Свистун оперся руками о стену и посмотрел вниз, словно хищная птица, выбирающая, какая добыча вкуснее – Зяблик или женщины. – Это заблуждение! Я приехал поймать птичку, и вы все знаете, какого цвета у нее перышки. Хотя, говорят, недавно ее видели черной, как ворона. Как только мы эту птицу поймаем, я уеду от вас за Непроходимую Чащу. Так ведь, наместник?

Зяблик посмотрел снизу на возвышающегося на стене Свистуна и поправил окровавленный меч.

– Как вам будет угодно… – произнес он с натужной вежливостью и посмотрел на женщин у ворот с таким раздражением, как будто никогда ничего подобного не видывал.

– Да, мне угодно именно так… – Свистун с высоты покровительственно улыбнулся Зяблику. – Но если… – он снова перевел взгляд на собравшихся женщин и сделал паузу, казавшуюся бесконечной, – но если мы эту птичку не поймаем… – он снова выдержал паузу, такую длинную, словно хотел запомнить в лицо каждую из стоявших под стеной, – если кто-нибудь из присутствующих здесь предоставит ему убежище и кров, предупредит его о рейдах наших отрядов или станет распевать песни о том, как он водит нас за нос… – Свистун глубоко вздохнул, – что ж, тогда мне придется вместо него прихватить с собой ваших детей. Ведь не могу же я вернуться во Дворец Ночи с пустыми руками!

Ах ты проклятый среброносый ублюдок!

Ну почему ты сделал его таким умным, Фенолио? «Потому что ничего нет скучнее глупых злодеев», – ответил он сам себе и тут же устыдился этого ответа, увидев несчастные лица женщин.

– Вы видите, все в ваших руках! – В его хриплом голосе сохранилось что-то от приторной сладости, полюбившейся когда-то Каприкорну. – Помогите мне поймать птичку, чьи песенки Змееглав желает послушать во Дворце Ночи, – и ваши дети останутся при вас. В противном случае, – он небрежным жестом подал знак страже, и Зяблик с застывшим от бессильной ярости лицом въехал наконец в отворившиеся перед ним ворота, – в противном случае мне, к сожалению, действительно придется вспомнить о том, что в наших серебряных рудниках постоянно нужны маленькие руки.

Женщины смотрели вверх с такими пустыми лицами, как будто отчаяние на них уже не помещалось.

– Что, так и будете здесь стоять? – крикнул Свистун, пока слуги заносили в ворота добычу Зяблика. – Пошли прочь! Не то я велю облить вас кипятком. Неплохая мысль, кстати, потому что баня ни одной из вас бы не помешала.

Женщины как завороженные отступили на несколько шагов, неотрывно глядя на крепостные зубцы, как будто там уже кипятились котлы с водой.

Такое сердцебиение Фенолио в последний раз испытал в мастерской Бальбулуса, когда солдаты уводили Мортимера. Он смотрел на лица женщин, на попрошаек, пристроившихся возле позорного столба, на перепуганных детей – и ему делалось все страшнее и страшнее. До сих пор награды, предлагавшиеся за голову Мортимера, не достигали цели – в Омбре не нашлось желающих выдать Перепела Серебряному Князю. Но что будет теперь? Какая мать не предаст Перепела ради своего ребенка?

В нищем, который ковылял мимо, расталкивая женщин, Фенолио узнал одного из шпионов Черного Принца. «Это хорошо! – подумал старик. – Значит, Мортимер скоро узнает, какую сделку предложил Свистун матерям Омбры». Но что делать дальше?

Кавалькада Зяблика еще тянулась в открытые ворота замка, а женщины тронулись в обратный путь с низко опущенными головами, словно заранее стыдясь предательства, к которому призывал их Свистун.

– Фенолио! – Одна из женщин остановилась рядом с ним.

Он не узнал ее, пока она не сдвинула на затылок повязанный по-крестьянски платок.

– Реза! Что ты тут делаешь? – Фенолио испуганно огляделся по сторонам, но, похоже, жена Мортимера пришла на этот раз без мужа.

– Я тебя повсюду ищу!

Деспина обняла Фенолио за шею и с любопытством разглядывала незнакомку.

– Она похожа на Мегги! – шепнула девочка.

– Конечно, ведь это ее мать.

Фенолио опустил Деспину на землю – к ним шла Минерва. Она двигалась медленно, словно у нее кружится голова. Иво бросился ей навстречу и обнял, желая поддержать.

– Фенолио! – Реза взяла его за локоть. – Мне нужно с тобой поговорить.

О чем? Ничего хорошего это не предвещало.

– Минерва, ты иди вперед, я догоню, – сказал он. – Вот увидишь, все будет хорошо.

Минерва посмотрела на него так, словно он был одним из ее детей, взяла дочь за руку и поспешила за шагавшим впереди сыном, спотыкаясь на каждом шагу, как будто слова Свистуна камнями лежали у нее на пути.

– Надеюсь, твой муж прячется в самой глубине чащи и думать не думает о новых глупостях вроде визита к Бальбулусу! – Фенолио повел Резу на улицу булочников.

Здесь по-прежнему пахло свежевыпеченным хлебом и пирогами – мучительный запах для большинства жителей Омбры, которые давно уже не могли позволить себе подобной роскоши.

Реза снова надвинула платок на брови и осмотрелась, словно опасаясь, что Свистун спустился с крепостной стены и идет за ними. Но, кроме тощей кошки, на улице не было ни одной живой души. Раньше по Омбре ходило много свиней, но их всех давно уже съели – причем большую часть наверху, в замке.

– Мне нужна твоя помощь! – Боже, с каким отчаянием она говорит! – Ты должен вернуть нас обратно. Это твой долг перед нами! Мо попал в эту передрягу только из-за твоих песен, и опасность растет с каждым днем! Ты слышал, что сказал Свистун.

– Стоп, стоп, стоп! – Как ни часто упрекал он теперь сам себя, упреков из чужих уст Фенолио по-прежнему не выносил. А этот был уж совсем несправедлив. – Мортимера вписал сюда Орфей, а не я! Мне и в страшном сне не могло присниться, что тот, с кого я списал Перепела, вдруг явится сюда собственной персоной.

– Но это случилось!

По улице прошел фонарщик, зажигая фонари. На Омбру опускалась темнота, скоро в замке начнется веселье, и Коптемаз запустит в небо свой вонючий огонь.

– Если ты не хочешь сделать этого для меня, – Реза очень старалась говорить спокойно, но Фенолио видел слезы у нее на глазах, – сделай ради Мегги… и ради братика или сестренки, которая у нее скоро появится.

Еще ребенок? Фенолио невольно посмотрел на живот Резы, словно уже мог увидеть новое действующее лицо своей повести. Да, осложнениям конца не видно…

– Фенолио, прошу тебя!

Ну что он мог ей ответить? Рассказать о вечно пустом листе на письменном столе? Или, хуже того, признаться, что ему нравится, как ее муж играет написанную для него роль, сказать, что Перепел – его единственное утешение в эти мрачные времена, единственная из его находок, которая оказалась действительно удачной? Нет, лучше уж придержать язык.

– Тебя Мортимер прислал?

Она отвела глаза.

– Реза, это он хочет уйти? («Из моего мира, – добавил он про себя. – Из моего чудесного мира, где сейчас все идет кувырком, но вообще-то…»)

Да, Фенолио не мог не сознаться себе: он по-прежнему любил этот мир, несмотря на все его мрачные стороны. Или даже именно из-за них. Нет, не из-за них, конечно… Хотя…

– Он должен уйти! Как ты не понимаешь?

Уже совсем стемнело. На узких улочках было холодно и так тихо, словно вся Омбра глубоко задумалась над словами Свистуна. Реза зябко куталась в свою накидку.

– Твои слова… они меняют его на глазах!

– Ерунда! Слова не могут изменить человека! – Фенолио говорил резче, чем хотел. – Возможно, твой муж благодаря моим словам узнал о себе что-то, чего не знал раньше, но, значит, это уже было в нем, и если ему нравится то, что он узнал, – это уж не моя вина! Возвращайся к нему, расскажи, что тут говорил Свистун, передай, чтобы он в ближайшее время не вытворял больше таких шуточек, как с Бальбулусом, и перестань, Бога ради, сходить с ума! Он играет свою роль прекрасно! Он играет ее лучше, чем все выдуманные мною персонажи, за исключением разве что Черного Принца. Твой муж в этом мире – герой! Какой мужчина не мечтает об этом?

Как она на него посмотрела! «Старый болван, – говорил ее взгляд, – ты не понимаешь, о чем говоришь».

– Ты прекрасно знаешь, чем кончают герои, – сказала она, с трудом сдерживаясь. – У героев не бывает ни жен, ни детей, и долго они не живут. Поищи другого на роль героя, а моего мужа оставь в покое! Верни нас всех домой! Сегодня же, сейчас же!

Фенолио не знал, куда глаза девать. У нее такой ясный взгляд – в точности как у ее дочери. Мегги тоже иногда смотрела на него так. В окне над ними зажглась свеча. Мир Фенолио погрузился в темноту. Ночь. Занавес закрывается, продолжение завтра.

– Извини, но я ничем не могу тебе помочь. Писать я уже никогда не буду. От моих писаний одни несчастья, а этого добра здесь уже и так хватает.

Какой же он трус! Не смеет сказать правду. Почему не признаться ей, что слова покинули его, что она не к тому обратилась? Но Реза, похоже, и так это знала. На ее красивом лице отражалось множество чувств: гнев, разочарование, страх – и вызов. «Совсем как дочь, – вновь подумал Фенолио. – Такая несгибаемая, такая сильная». Да, женщины устроены по-другому. Мужчины куда быстрее ломаются. Женщин горе не ломает, оно постепенно, медленно высасывает из них силы, опустошает их – вот взглянуть хоть на Минерву.

– Ну что ж, – сказала Реза почти спокойно, хотя голос у нее дрожал, – тогда я пойду к Орфею. Он сочинил и вычитал единорога, он перенес сюда нас всех. Почему бы ему не отправить нас обратно?