Текст книги "Леонардо. Жизнь и удивительные приключения великого флорентинца. Книга 1"

Их чёрные и белые капли, похожие на сверкающий чёрный и белый жемчуг, капали из разных уголков пасти похожего на рогатую птицу чудовища, в керамическую чашу с водой, подвешенной под его пастью. Словно видя их сквозь повязку, Туцци остановилась перед чашей и приказала Пьеро и Катарине подойти к ней. Влюблённые подчинились.

– Что вы видите в воде чаши? – каким-то не своим, глухим тоном спросила она.

Пьеро и Катарина вгляделись в воду и ахнули: белые капли воска, капая в чашу друг на дружку, создали на поверхности воды образ причудливой красивой птицы, которая плавала на её поверхности, словно летала; а тяжёлая чёрная смола дёгтя, капля за каплей, сбившись на дне чаши в уродливый сгусток, создала под водой образ отвратительной чёрной козы.

– Похоже, что это какая-то птица и зверь… – неуверенно сказал Пьеро.

– Да, зверь, похожий на уродливую козу, – добавила Катарина.

– Так и есть! – разочарованно и безысходно выдохнула тётушка Туцци и сняла с глаз повязку. – Я вас не вижу, дорогие мои!.. Белого дрозда и чёрную козу вижу, а вас нет… Ваши символы другие: у Катарины – ласточка, а у вас, Пьеро, – старый добрый клён…

– Почему клён? – удивился Пьеро, полагая, что его символом непременно должен быть какой-нибудь приличный зверь.

– Потому что вы мужественны, решительны, но не уверены в себе – именно эти качества символизирует клён и именно по этой причине, а вместе с вами и Катарина, зажмурились, потому что среди всех символов, находящихся в этой комнате, ваших нет… Правда, это не означает, что и я именно по этой причине не увидела вас в своём видении, – оговорилась Туцци. – Ума не приложу, что могут означать белый дрозд и чёрная коза… Прямо впервые со мной такое приключилось!

– Так белых дроздов не бывает, – возразил Пьеро.

– Э-э, милый мой мальчик, – с весёлой ноткой в голосе вздохнула Туцци. – На белой горе Монте-Альбано и такое явление – не редкость!.. Однако, что ж это такое?! – взяв из чаши фигурки из воска и дёгтя, вновь она погрузилась в раздумье.

С улицы раздался глухой стук в ворота. Туцци встрепенулась, положила фигурки на поднос с фруктами и, бормоча под нос ругательства по поводу, кого ещё принесло в такой поздний час, устало поплелась на двор. Проводив её взглядом, Пьеро и Катарина сами принялись изучать фигурки белой птицы и чёрной козы. В голову им лезли разные мысли, но больше всего их удивляло, как могло так случиться, чтобы воск и дёготь без вмешательства человека сами создали такие причудливые формы птицы и животного. Однако поделиться между собой этими мыслями они не успели: со двора в гостиную влетела запыхавшаяся тётушка Туцци; вид её был ужасен.

– Что случилось, тётушка?! – мгновенно потеряв от испуга голос, едва слышно спросила Катарина.

– Воины Священного воинства опять ворота мне чуть не сломали – подавляя в себе дрожь, вызванную страхом, скороговоркой пробормотала она. – Ходят изверги ночью по окрестностям с факелами и пугают спящих поселян!.. Чтоб им…

– Зачем?! – удивился Пьеро.

– Убийц ищут!

– Кого?

Тётушка обессиленной шаркающей походкой подошла к столику, налила себе в кубок вина и, выпив, выдохнула:

– В селе Анкиано викария Буффалло убили!.. Аккаттабригу, о котором вы говорили, уже арестовали, а его сподручников ещё не нашли… Священное воинство вас ищет, милые мои!

У Пьеро и Катарины всё похолодело внутри. В сущности, они и фермеры Джорджо Миаланни и Каприо Дитеста последними видели викария, увозившего пьяного Аккаттабригу и его четверых собутыльников, поэтому неудивительно, что Священная Канцелярия направила своих вездесущих воинов на поиски свидетелей происшедшего.

– А о фермерах Миаланни и Дитеста они ничего не говорили? – поинтересовался Пьеро.

– Они уже арестованы!

– Как?.. И они то-оже?.. – протянул Пьеро, вспомнив четверых доганьеров, в потёмках пробежавших мимо него и Катарины и не заметивших их, когда они целовались на склоне горы. – Сподручные Аккаттабриги в убийстве викария Буффалло, конечно же, его собутыльники-доганьеры, побоявшиеся снятия с флорентийской таможенной пограничной службы за неподобающее поведение в таверне «Боттильерия»… Они побоялись, что по словам очевидца викария… Бедный Буффалло! – сердечно вздохнул Пьеро. – Священная Канцелярия направит соответствующую буллу их командованию, и они будут сняты со службы… Убив викария, они бежали, оставив Аккаттабригу на месте преступления, как очевидца, чтобы всю вину за убийство священника свалить на нас и на фермеров Миаланни и Дитеста!.. Уверен, что, как только нас арестуют, доганьеры тотчас объявятся в Священной Канцелярии и будут свидетельствовать за Аккаттабригу против нас и фермеров… Тётушка, что вы ответили Священному воинству?

– Разумеется, что… Вас нет и быть у меня не может!.. Они не осмелились войти и проверить, так ли это лишь потому, что в округе меня считают ведьмой и что мой дом полон соблазнов!

– Странно, что вы всё ещё не на костре, – невольно вырвалось у Пьеро.

Спохватившись, он смутился, но Туцци нисколько не обиделась.

– Я до сих пор не на костре, Пьеро, только потому, что я больший верующий, чем все святые изверги Ордена Иезуитов, – усмехнулась она. – И все они это хорошо знают!.. Я и мой муж всю жизнь изучали неведомые законы природы, которые существуют и необъяснимы… Кто их сделал: Бог или дьявол?! – всё зависит от вымысла человека. Известные сегодня науке законы природы называют божественными, а тайные – дьявольскими! Но ведь и ныне известные научные законы когда-то были тайными и назывались не иначе, как законами Велиара. Так, может, я творю свои чудеса теми необъяснимыми законами природы, которые когда-нибудь будут объяснены людьми и перейдут из разряда дьявольских в божественные? Ведь мир учёных мужей множится, несмотря на свирепость Инквизиции, и постоянно пополняется рождением новых гениев.

– Может быть, – согласился Пьеро; оглянувшись на притихшую от чрезвычайного известия Катарину, он улыбнулся. – Не переживай, любимая, всё уладится! Я сейчас отправлюсь в Священную Канцелярию, чтобы не ждать, когда они разыщут нас, ибо для нас это будет хуже, и сам обо всём им расскажу…

– Не пущу! – яростно воскликнув, оборвала его тётушка Туцци.

У Пьеро от неожиданности слова застряли в горле, и он замер, вопросительно уставившись на неё.

– Ишь, чего выдумал?! – словно его мать, по-житейски продолжила она. – На улице ночь, а он пойдёт… Куда ты пойдёшь?!.. Ты не успеешь за ворота выйти, как Священное воинство разорвёт тебя в клочья и разбираться не станет, куда ты идёшь и зачем… Берлингоццо!.. Сладкая моя, уговори его остаться… – ласково обратилась она к Катарине.

Но Катарине не пришлось уговаривать Пьеро. Только глянув на неё, он тут же сдался.

– И вправду, чего это я на ночь, глядя, пойду?! – скривив в недоумении губы, пробормотал он. – Дождусь утра, а там видно будет…

Обрадовавшись, что он остаётся, Катарина повисла у него на шее.

Тётушка Туцци постелила им в одной комнате, отбросив все формальности о благочестии. Разомлевшие от вина, Пьеро и Катарина были ей благодарны. Оставшись наедине, они самозабвенно отдались друг другу…

Г Л А В А 3.

Ночь, проведённая вместе, сделала Пьеро и Катарину не просто близкими, они по-настоящему почувствовали, что стали частью друг друга, поэтому, когда наступило утро, их естественным решением было ни на минуту не расставаться.

С первыми ударами колокола церкви Санта-Кроче, чей звон из отцовского поместья Пьеро, Винчи, разносился на много миль вокруг горы Монте-Альбано, они поднялись с постели и стали одеваться. За всю ночь они так и не сомкнули глаз, но это не отразилось на их состоянии, чувствовали они себя превосходно. Приведя себя в порядок и умывшись, Пьеро и Катарина спустились в гостиную, где тётушка Туцци уже всё приготовила к завтраку; маленький Галеотто, как всегда, ей помогал. Увидев влюблённых, он, подобно королевскому пажу, грациозно поклонился и, сделав величественный жест рукой, пригласил их к столу.

– Синьор и синьорина, для ваших светлостей уже всё готово к утреннему десерту! – обратился он к ним, как к аристократам.

– Весьма тронуты! – отвесил ему столь же грациозный поклон Пьеро; Катарина склонилась перед Галеотто в изящном реверансе.

Дородная румяная Туцци от души рассмеялась их позёрству.

– А я смотрю: вы не теряете присутствие духа! – весело сказала она, расставляя приборы на столе. – Как спалось?!

– Да как сказать, тётушка!.. – озорно улыбнулась Катарина, прильнув к груди Пьеро, при этом покраснев от смущения. – Мы совсем забыли про это…

– Ах, да! – лукаво изобразила тётушка Туцци неловкость на лице. – И чего я, действительно, лезу к вам с идиотскими вопросами… Одного взгляда на ваши счастливые лица вполне достаточно, чтобы понять, что вы всю ночь провели не в пуховой постели, а нежились в куда более пушистом райском облаке!.. Э-эх! – со сладостной грустью протянула она, и в её глазах промелькнула искорка чувственности. – И где же ты, Андреа, муж мой?! И где же моя молодость?! – и, глубоко вздохнув, она указала Пьеро и Катарине на стол: – Садитесь завтракать, мои влюблённые ангелы!

Влюблённые с удовольствием подчинились. Галеотто занял место рядом с ними. Плавными аристократическими движениями он – как его тому научила приёмная матушка – взял со стола салфетку, встряхнул её и, завернув один из уголков себе за воротничок, тем самым преподав Пьеро и Катарине урок изящной манеры, прочитал молитву и пожелал им приятного аппетита.

– Достойно подражания! – с едва сдерживаемой улыбкой согласился с ним Пьеро, глядя на то, с каким взрослым достоинством держится мальчик.

Он и Катарина тоже заложили за воротник салфетки, прочли «Отче наш» и, пожелав всем приятного аппетита, принялись за еду. Завтрак состоял из средиземноморского тунца, запечённого в сливках с овощами и специями; фруктов и гранатового сока. Тётушка Туцци тоже заняла за столом своё место напротив влюблённых, пробормотала, вместо молитвы, несколько благодарственных слов Всевышнему за кров и пищу и, ещё не начав есть, сразу обратилась к Пьеро и Катарине:

– Я тут, вроде вас, тоже за всю ночь глаз не сомкнула, правда, по другому поводу… – томно вздохнула она, глядя на них испытывающим взглядом.

– По какому, тётушка? – спросила Катарина.

– По поводу вчерашнего… Сомнительным мне кажется, чтобы Аккаттабрига мог убить викария…

– Почему? – напрягся Пьеро.

– Потому что подёнщику, которому посулили солидное вознаграждение за порчу бедной поселянки, не придёт в голову этого сделать. Он не может не знать, что его за это ждёт…

– А доганьеры?

У Туцци на губах заиграла ироничная усмешка.

– Ты ещё совсем молод, Пьеро, – стараясь, чтобы её тон не был оскорбительным, тихо вздохнула она. – Когда дело доходит до костра, то собутыльники – не важнецкие образы для преданной дружбы. Как ты сам вчера заметил, они весьма боязливы… Представь себе, что с ними будет, если кому-то из преподобных буономини* Священной Канцелярии, например, на следствии просто не понравится их внешний вид или какая-нибудь привычка, и, вопреки их ожиданию, Святые судьи обвинят их в дружбе с убийцей священника?

У Пьеро и Катарины в горле застрял кусок пищи, на мгновенье они замерли. Тётушка Туцци выдержала паузу, глядя им в глаза немигающим взглядом, лениво отпила глоток гранатового сока из серебряного кубка и, принявшись за еду, продолжила:

– Аккаттабриге заплатили за преступление… Но преступление, ни в какое сравнение не входящее с тем, за которое приговор сулит только одно: костёр!.. Неужто ты думаешь, Пьеро, что, зная это, он осмелится свидетельствовать против сына, весьма почитаемого флорентийского нотариуса, чтобы тем самым ещё больше усугубить свою вину?

– Почему?

– Потому что ему, во-первых, заплатили не за это… Во-вторых, твой отец ни за что не признает того, что он давал деньги какому-то проходимцу, чтобы тот совершил преступление; к тому же он не настолько дурак, чтобы ради того, чтобы его сын не женился на бедной девушке, собственноручно толкать его в – *Буономини – судьи.

чистилищный костёр Святой Инквизиции!.. А что касается доганьеров, то об их

существовании вообще можно забыть! – насмешливо махнула Туцци рукой. – Я не знаю ни одного преданного друга или подруги, не говоря уже о выпивохах, чтобы они клялись на Библии в верной дружбе к убийце священника и защищали его перед кафедрой Священного судилища. Глубоко любящие ученики Иисуса Христа и те отреклись от него в момент жестокой опасности!.. Что уж тут говорить о каких-то собутыльниках, пусть они даже доблестные воины-доганьеры?.. Я просто уверена, что после пьянства, проспавшись, они ни за что не явятся в Священную Канцелярию, чтобы освободить из её пыточной камеры Аккаттабригу, которого, если он будет свидетельствовать против тебя, Пьеро, обвинят в двойном преступлении: убийстве и лжесвидетельстве!

– Тогда почему искали меня и Катарину?.. И почему арестованы фермеры Миаланни и Дитеста?

– Вот – неведение и тьма! – развела тётушка Туцци руками. – Я хоть и ведьма, но в первую очередь человек, которому не каждое проведение раскроет свою тайну.

Наступило короткое молчание. От вновь нахлынувших мыслей у Пьеро и Катарины закружилась голова. Вечерние события вчерашнего дня, деталь за деталью, отчётливо встали в их памяти и тягостным бременем легли на сердце.

– О чём думаете, влюблённые ангелы?! – вывела их из задумчивости тётушка.

– Задумаешься тут… – с обречённостью в голосе неохотно буркнул в ответ Пьеро.

– Не знаю даже, что и сказать, тётушка, – пожала плечами Катарина, она отодвинула блюдо с едва тронутым тунцом от себя; аппетит у неё пропал, её щёки пылали. – Может быть, меня и Пьеро разыскивают по поводу расквашенных носов доганьеров? – сделала она предположение. – Ведь они всё-таки принадлежат армии Его Величества?

– Не исключено, – согласился с ней Пьеро.

У Туцци округлились глаза.

– Моя девочка! – с материнской нежностью воскликнула она. – Они хотели поизмываться над тобой, а когда за тебя заступился благородный человек, и у них ничего из этого не вышло, то они решили поиздеваться над вами таким вот грязным образом!.. Вижу вашу искренность и правоту, ведь и фермеры Миаланни и Дитеста, как вы сказали, были на вашей стороне?

– Да!

– Ну что ж, ничего не поделаешь, – с сожалением вздохнула она. – Мы имеем дело с итальянским салатом, весьма распространённым на сегодняшний день: провинция воюет против провинции; Рим против всех, а его многострадальные итальянские граждане, притесняемые иноземными врагами: испанцами, французами и Великим Турком* – выживают, кто как может… Потеряв от страдания в душе всё святое, они бьют и убивают, обвиняют друг друга во всех тяжких грехах; при этом, отвергая от себя все обвинения и не признавая их, считают себя безгрешным и непорочными… Нанесение побоев воинам Его –* Великий Турок – Османская империя.

Королевского Величества – это, конечно, тяжкое преступление, но вы ни в чём не виноваты: вы защищались, и я, мои милые, не дам вас в обиду!

– Что вы собираетесь делать? – обескуражено уставился на неё Пьеро.

– Я собираюсь стать ещё одним вашим ангелом-хранителем, – мило улыбнулась им тётушка. – Оставайтесь у меня дома и никуда не выходите, а я отправлюсь в посёлок Анкиано и всё обо всём разузнаю… Если против вас действительно выдвинуты серьёзные обвинения, то я отправлю вас в Болонью. Неподалёку от неё в горах живёт моя сестра, Летиция Лойе, у которой вы укроетесь до лучших времём, пока здесь не улягутся пагубные для вас страсти!.. Галеотто! – позвала она.

– Да, матушка!

– Оставляю тебя за хозяина, – подмигнула Туцци маленькому мальчику, который от высказанного ему высокого доверия сразу зарделся румянцем достоинства. – Смотри, чтобы гости ни в чём не нуждались, а я вернусь и угощу тебя сладким изюмом!

– Спасибо, матушка!

Пьеро и Катарине ничего не оставалось делать, как согласиться и принять её предложение, так как она, безусловно, была права: выйдя из дома и попав в руки Священного воинства, они рисковали своей жизнью. Перспектива же вынужденного побега из родных мест хотя и не радовала их, но всё-таки нравилась им куда больше, чем камера пыток и костёр Инквизиции; тем более что

бегство от опасности обостряло чувства влюблённых, делая их в глазах друг друга более близкими и значимыми.

– А может, за хозяев дома останемся мы, а Галеотто с почтовым дилижансом отправим во Флоренцию к моему отцу? – задумчиво обратился Пьеро к тётушке Туцци, мысленно оставляя побег как крайнюю меру.

– Ты полагаешь, что твой отец, опираясь на свои связи, восстановит истину? – поняла его Катарина.

– Да.

– Что скажешь, тётушка?

– Оставить вас дома под замком – идея неплохая! – не задумываясь, одобрила Туцци замысел Пьеро. – Замки на воротах и дверях дома – это выглядит весьма убедительно! Хозяев нет, и, значит, никакому Священному воинству здесь делать нечего… Но Галеотто мал, а Флоренция – город большой… Я ни при каких обстоятельствах не отпущу его одного в такую даль без взрослой опеки. Пусть остаётся дома, а я сама съезжу во Флоренцию к твоему отцу сире Антонио… Галеотто, ты слышал? Ты по-прежнему остаёшься за хозяина!

– Хорошо, матушка!– покладисто отозвался раскрасневшийся от гордости мальчуган.

Туцци погладила его по голове, изобразив на лице такое выражение, будто сильней и взрослей него никого в мире нет. Пьеро и Катарина, не подавая виду, про себя заулыбались. Окончив завтрак, они помогли тётушке убрать со стола и проводили её до ворот. Галеотто сопровождал их с видом пастыря, пасущего самых дорогих ему агнцев, над которыми порхали голуби Святого Духа. Получив на прощание от тётушки Туцци очередной наказ никуда не выходить, влюблённые вернулись в дом.

Чтобы как-то скоротать время до возвращения матушки, Галеотто решил показать им все комнаты, залы и мастерские этого каменного дома-исполина; а также подвалы и погреба, в которых можно спрятаться, если в дом нагрянут Святые приставы Священной Канцелярии. Помогала ему в этом Катарина, знавшая в нём все уголки и закоулки, где когда-то, будучи ещё совсем маленькой девочкой, играя с тётушкой Туцци в жмурки, сама пряталась в них.

Для Пьеро дом показался музеем: его очаровала ткацкая мастерская, в которой Туцци ткала изумительной красоты ковры; художественная мастерская, где создавались эскизы этих ковров – она была заставлена и завешена красочными полотнами с изображениями различных узоров и картин живописной местной природы в долине Ньеволе вокруг горы Монте-Альбано; гончарная мастерская, где глиняная и керамическая посуда также была расписана картинками, изображавшими быт и охоту местных жителей; кузница, в которой когда-то муж Туцци выковал железные остовы тех причудливых зверей, путеводителей человеческих душ в мире видений и сновидений. Здесь Пьеро увидел ещё оставшиеся несколько недоделанных скелетов невиданных чудищ с широко раскинутыми через всё помещение угловато ребристыми крыльями. Когда он прикоснулся к ним, они закачались, будто ожили, а их тягуче-протяжный скрип, словно взывающий к зашедшим в кузницу людям стон, призывал поскорее их закончить. Но больше всего Пьеро поразила большая, обставленная диковинными шарами из венецианского цветного стекла лаборатория, по стенам которой были развешены страшные маски самых разных богов Мира. Всюду на небольших полках, сундуках и столах валялись какие-то запылившиеся пергаменты с непонятными письменами. Стояли колбы, пробирки, масляные лампы с приспособлениями для их поддержки на весу в воздухе. А посреди комнаты на огромном столе красовался хрустальный шар со стоявшими вокруг него серебряно-позолоченными подсвечниками, на которых застыли оплывшие, как будто только что потушенные, огарки свечей. Глядя на все эти сокровища лаборатории широкими от удивления глазами, Пьеро не сдержал своего восхищения.

– Так муж госпожи Туцци, помимо всех его достоинств, занимался ещё и алхимией?! – прорезал его голос тишину спавшей долгое время лаборатории так, что стеклянные шары и колбы в ней мелодично зазвенели, а маски богов по стенам плавно качнулись и как будто ожили.

– Да, – ответила Катарина; она подошла к столу и сдунула с хрустального шара пыль, густым облаком повисшей в воздухе. – Дядя Андреа был алхимиком и не являлся исключением среди них, пытаясь из олова и ртути добыть золото и разгадать загадку философского камня. К сожалению, ни того, ни другого ему сделать не удалось. Однажды с опытами над ртутью ему внезапно сделалось плохо, и он умер прямо в этой лаборатории вот за этим столом… Тётушка Туцци, осмотрев его после смерти, пришла к выводу, что он отравился, – Катарина подошла к пустой птичьей клетке, стоявшей на одной из полок, и указала на неё: – Она посадила в эту клетку трёх пойманных мышей и оставляла их на несколько дней в этой лаборатории с кипящими химикатами. Я уже не помню точно, но, по-моему, когда рядом с ними кипела на масляной лампадке ртуть, то на третий или четвёртый день все мышки умерли…

– Мудра твоя тётушка Туцци! – в очередной раз не сдержал своего восхищения Пьеро.

– Да, в этом ей не откажешь! – согласилась Катарина.

– Я разгадаю загадку философского камня и добуду из олова и ртути золото! – вдруг с гордостью заявил Галеотто. – То, что не смог мессере Андреа, продолжу я!.. – он выглядел как маленький Давид, готовый броситься на Голиафа.

Пьеро и Катарина, обескураженные величием маленького человечка, не нашли, что ему ответить, и только одобрительно погладили его по курчавым волосам. С улицы раздался громкий стук подковы в ворота.

– Матушка вернулась! – радостно воскликнул Галеотто, и они все вместе бросились на улицу открывать ворота.

Миновав множество мастерских, комнат и столовую, они выбежали во двор и, остановившись, оторопели: калитка ворот была взломана, и в просторный двор ворвалась дюжина Святых приставов Священной Канцелярии, облачённых в сверкающие доспехи и вооружённые до зубов; вслед за ними во двор влетела гикающая ватага мальчишек и девчонок, воинов Священного воинства, которые, оттеснив перепугавшегося насмерть Галеотто к дому, забросала комьями земли Пьеро и Катарину. Святые приставы спокойно наблюдали за тем, с какой жестокостью подростки издеваются над парнем и девушкой, не способными оказать малолетним садистам сопротивления ввиду их присутствия. Насладившись зрелищем, они остановили вошедшую в садистское иступление детвору и, затянув на руках Пьеро и Катарины – они, избитые и окровавленные, уже едва держались на ногах – кожаные кандальные ремни, объявили им об аресте в связи с убийством викария Буффало. Не в состоянии что-либо ответить, влюблённые обречённо поплелись в окружении Святых приставов со двора к тюремно-каторжной повозке, стоявшей на улице. Отовсюду в их адрес летели крики ругательств и проклятий.

Взгромоздившись в тесную клетку тяжёлой повозки, Пьеро и Катарина увидели, как Галеотто, украдкой обойдя беснующуюся толпу зевак, куда-то побежал. В душе каждого из них царил ад. Они с надеждой в глазах проводили мальчика взглядом, зная, что он побежал разыскивать тётушку Туцци. Тюремная повозка, заскрипев массивными колёсами, под хриплые крики кучера, подгоняющего пару лошадей, тронулась с места. Выехав из села Форнелло в окружении стражи, она миновала поселок Анкиано и под свист улюлюкающей детворы въехала в отцовское имение Пьеро, Винчи. Проехав по улицам до церкви Санта-Кроче, тюремная повозка остановилась около её пристройки, именуемой Священной Канцелярией. Стражники помогли парню и девушке выбраться из клетки и проводили их в помещение, где Пьеро и Катарина предстали перед его святейшим блюстителем Святых законов Инквизиции, Святым отцом фра Марко Черризи. Среди местных жителей он пользовался репутацией безжалостного палача, признающего только одно правило сострадания для подозреваемого в преступлении: избавление его на чистилищном костре от тяжкого бремени жизни. Никаких связей он не признавал, кроме двух: связи с Его Святейшеством кардиналом Тосканы и связи с Владыкой Католичества римским Папой.

Он сидел за столом, как и полагается скопидомному блюстителю законов Инквизиции, посвятившего себя без остатка служению Святых истин, в убогой комнатушке без мебели. За его спиной высился только полочный шкап с книгами и папками, и у окна с восточной стороны стояла небольшая кафедра с деревянным крестом и распятым на нём Спасителем. С правой стороны от Черризи за столом сидел его приёмный воспитанник Марио Сантано, мальчик лет пяти-шести, но уже с явными привычками познавшего себе цену инквизитора. При появлении Пьеро и Катарины мальчик поднялся из-за стола, – Марко Черризи при этом равнодушно взирал на арестованных – надменно приказал им встать на колени перед кафедрой Распятия и, подойдя с Библией в руках, потребовал от них, чтобы они её поцеловали. Пьеро и Катарина подчинились.

– Поклянитесь на Библии, что перед Святой матерью Церковью вы будете говорить только правду! – не по детски тяжёлым, словно железный молот, прогудел голос мальчика.

– Клянусь! – приложившись к Святому Писанию, по очереди ответили Пьеро и Катарина.

Марио вернулся за стол, и фра Черризи вплотную подошёл к арестованным. Вид у него был такой, будто его мучила зубная боль и виновниками этой боли были эти два молодых влюблённых друг в друга человека, стоявших на коленях перед Распятием. Сложив руки на груди, ладонь к ладони, он брезгливо посмотрел на них и вдруг, словно ласковая мамаша, умильно пропел:

– Лжесвидетельство – грех, напоминаю вам!.. Скажите всю правду, причаститесь ей как священным даром, и, очистившись ей от греха, вы вернётесь домой, ибо мать Церковь милостива к раскаявшимся!..

Пьеро искоса взглянул на Катарину и понял, что ласковый тон священника раскрепостил её, в то время как его самого интонация служителя Святого Причастия, пропитанная ядовитым лицемерием, заставила сжаться в комок. Он понял, что ничего хорошего от такого тона ждать не приходится, поэтому решил опередить Катарину, у которой с губ уже готово было сорваться слово… Она своей неосторожностью могла наделать ошибок, непоправимых для них обоих. Уж кто-кто, а он, будучи нотариусом и не раз побывавший на отречении осуждённых от своего имущества в пользу Святых отцов, знал, как могут они, искушённые в вопросах юрисдикции и софизмов Свода Законов «Святых Писаний», заморочить голову верящим в их добродетель невинным душам и тем самым заставить их подписать себе смертный приговор.

– Простите, Святой отец, – как можно проще обратился он к Святому отцу, с трудом разрывая слипшиеся окровавленные губы, – мы хотим узнать, что вы желаете услышать от нас?.. И какой правдой очиститься от греха?

Брови священника удивлённо взметнулись вверх.

– Как?!.. Вы уже начинаете лжесвидетельствовать и делаете вид, будто не знаете, за что вас арестовали и доставили сюда?!.. Ай-яй-яй!.. А мне говорили, что вы, сире Пьеро, весьма достойны своего отца, сире Антонио да Винчи, почтенного нотариуса, а также вашей матери моны Лючии ди Пьеро-Зози да Бакаретто; что вы – честный и искренний человек… Кстати, то же самое касается и вашей избранницы контадины Катарины. Хозяин «Боттильерии» сире Труффо Бельконе характеризовал её как нежное и невинное создание! – он взял Катарину за подбородок, и Пьеро увидел в его глазах промелькнувший огонёк вожделения. – И вправду милое дитя!.. – ещё умильнее пропел он.

У Пьеро от гнева скрипнули зубы.

– Мы действительно не знаем, за что нас арестовали и доставили в Священную Канцелярию Святой матери Инквизиции, – железным тоном возразил он. – Не испытывайте нас неведением, Святой отец, ибо таким способом мучает невинных людей, искренне любящих Бога, его противник, мечтающий захватить его место на престоле Вселенской Сферы чёрный ангел Велиар, дьявол и прародитель всего проклятого!..

Его пылкая речь так подействовала на Святого отца, что тот покоробился и замер; его лицо и глаза по-прежнему ещё выражали ласковое умиление, но в них уже вспыхнули искорки гнева, какой бывает у людей, одержимых властью и получающих животное наслаждение от унижения себе подобных. Переборов в себе приступ ярости, он всё-таки по достоинству оценил высказывание Пьеро.

– Чувствуется, молодой человек, что вы настоящий сын нашей матери Церкви и впрямь искренни в достижении узнать причину вашего ареста! – он вернулся за стол, и его лицо опять приняло равнодушно-каменное выражение; голос стал тяжёлым, как язык соборного колокола. – Вы обвиняетесь в убийстве викария Буффало, и я желаю слышать от вас слова признания, очищающего душу от тяжкого греха!.. А также я хочу слышать, где ваши сообщники-доганьеры, с которыми вы вчера в «Боттильерии» сире Труффо Бельконе устроили пьяный погром?

«…И всё-таки не тётушка Туцци, а я был прав в том, кто подлинные убийцы викария, – пронеслось у Пьеро в голове; он искоса бросил взгляд на Катарину: она была бледна. – Ну что ж, во всём буду опираться на собственную интуицию и опыт, приобретённый от общения с подобными Марко Черризи Святыми отцами…»

– Судя по той уверенности, с какой вы, Святой отец, говорили с нами о хозяине «Боттильерии» из Анкиано сире Труфо Бельконе, то ясно, что до нашего ареста вы успели многих допросить, – спокойно и твёрдо заговорил Пьеро. – И если ваши палачи калёными щипцами не будут выворачивать им языки, – а я подозреваю, что именно это произошло с ними, раз вы обвиняете нас в дружеской связи с доганьерами, – то они расскажут вам о нашей невиновности.

Взгляд Черризи стал зверски ненавидящим.

– Давайте рассказывайте, что произошло с вами в «Боттильерии»? – процедил он сквозь зубы. – Но так, чтобы ваши слова были как свет христовой Истины!

– Именно так и будет, Святой отец! – подчёркнуто вежливо склонил голову Пьеро и, не дождавшись разрешения, встал с колен; его примеру последовала Катарина.

Священник остался к их поступку безучастным, лишь его маленький воспитанник вопросительно взглянул на него, но, увидев на лице наставника равнодушие, не решился одёрнуть дерзких арестованных.

– Вчера вечером, Святой отец, я шёл на свидание вот к этому, как вы выразились, милому дитя, чтобы наконец признаться ей в любви, – с простой мужской прямолинейностью стал рассказывать ему Пьеро; у Катарины сразу вспыхнули щёки, и потупился взгляд. – Зайдя в «Боттильерию» сире Труффо Бельконе, в которой работает контадина Катарина, я увидел, что к ней пристаёт некий Аккаттабрига ди Пьеро дель Вакка, бывший подёнщик моего отца сире Антонио да Винчи… По-видимому, Аккаттабрига был недоволен работой у моего отца и тем, как мой отец платил ему за его лень, поэтому он решил отомстить ему весьма гнусным и витиеватым способом, посредством меня и моей любимой девушки… Он, как и все жители посёлка Анкиано, знал, что я прихожу в «Боттильерию» сире Труффо из-за контадины Катарины, поэтому – я думаю, -решил обесчестить её, использовав таким образом в своих целях ни в чём неповинную девушку, чтобы отомстить всей нашей фамилии… Я подозреваю также, что для пущей верности он подговорил для этой цели и четырёх доганьеров, заходивших время от времени в таверну, где он угощал их вином. Вы не хуже меня знаете, Святой отец, что пьяной солдатской голове, закованной в железо, где стиснутые мозги не соображают даже трезвые, в радость позабавиться слабым, не способным защитить себя милым дитя… В общем, я успел вовремя: ни хозяина харчевни, ни посетителей в ней, кроме пятерых злоумышленников, не было. Они без труда могли осуществить задуманное, затащив контадину Катарину в винный погреб или в один из продовольственных подвалов, которых в башне Кампо делла Торраччо замка Адемари бесчисленное множество. К счастью для меня и Катарины, этого не случилось!.. Как только Аккаттабрига протянул к моей любимой девушке свои грязные руки, в «Боттильерию» вошёл я и преподал ему и его сообщникам, доганьерам, такой урок взыскательной вежливости, что все они легли на полу таверны рядком для светлого сна, в котором сладкоголосые амуры учат правильно обращаться с нежными девичьими созданиями. Свидетели тому уроку вошедшие в таверну фермеры Джорджо Миаланни, Каприо Дитеста и, мир его праху, викарий Буффалло. Так что, Святой отец, если мне за что-то и отвечать, то только перед Его Величеством, королём Козимо Медичи за побои, нанесённые его королевским пограничным воинам; что же касается контадины Катарины, то, видит Бог: он взыщет с неё разве что за её чистоту и невинность?