Текст книги "Леонардо. Жизнь и удивительные приключения великого флорентинца. Книга 1"

– Мне холодно, – жалобно вздохнула девушка.

Пьеро снял с себя плащ и накинул его на плечи Катарины. Искоса взглянув на факельный людской поток, уже миновавшего сектантскую деревушку Форнелло и приближающегося к не менее популярному в народе посёлку Фольтуньяно, известной местным жителям живущими в ней ещё более страшными колдунами и ведьмами цыганского сословия, он с горечью усмехнулся.

– Скорее всего, этот праздник вызван охотой Священного Воинства* на ведьм!

В глазах Катарины сразу отразился испуг, и, хоть было темно, он не укрылся от влюблённого взгляда Пьеро.

– Что с тобой, любимая? Ты чего испугалась? – он покрепче прижал её к себе и, жарко поцеловав в очередной раз, пристально всмотрелся ей в глаза. – Ты испугалась этих шныряющих во славу чистилищного костра Святой Инквизиции вездесущих проныр, хватающих по ночам без разбора всех подряд?.. Так мы далеко и высоко, и они сюда не придут, а если и придут, то не бойся, я сам поговорю с ними! Я ведь не только гражданский нотариус, но и являюсь представителем нотариального секретариата в суде Святой Инквизиции, и в мои обязанности входит составление завещаний осуждённых своего имущества в пользу Святой Церкви. Я предъявлю Священному воинству свои документы, и они не посмеют нас тронуть!.. Успокойся, Катарина!

Но девушку ещё больше охватила дрожь. Она с тоскливой болью посмотрела на мерцавшую огоньками у подножия горы деревеньку Форнелло. Из её груди вырвался глубокий вздох.

– Нет, Пьеро, я не боюсь Священного воинства. Меня заботит другое…

– Что?

– Ты никому не скажешь?

– Клянусь Крестом Спасителя! – приложил Пьеро правую руку к левой груди.

В глазах Катарины блеснул огонёк восхищения от его благородного жеста.

– В деревне Форнелло живёт тётушка Туцци, – ещё тише сказала она. – Её все считают ведьмой, но она доводится мне приёмной матерью… В «Боттильерии»

–

* Священное воинство – так в то время назывался особый отдел Инквизиции, набиравший в свои отряды детей от семи до четырнадцати лет. Они наделялись особыми проходными грамотами – буллами, позволявшими им беспрепятственно входить в любые дома и организации для поиска, так называемых одержимых дьяволом людей; в их обязанности также входили подслушивание и шпионаж за людьми, объявленными еретиками и бежавшими от суда Инквизиции.

я не раз слышала, как поселяне поговаривали о том, что Священное Воинство давно мечтает возвести её на костёр… Я боюсь за неё!

У Пьеро непроизвольно вырвался свист.

– Любимый, давай сойдём с горы и наведаемся в деревню Форнелло, – жалобно попросила Катарина, прикоснувшись своими нежными губками к губам Пьеро. – Я хочу знать, в порядке ли тётушка Туцци…

– С удовольствием! – с готовностью воина ответил Пьеро и, поднявшись с земли, выпрямился во весь свой высоченный рост; затем он нежно подхватил Катарину и с лёгкостью, словно в его руках был цветок, поднял её и поставил на ноги. – Я к твоим услугам, любимая!

Прижавшись друг к другу и осторожно ступая по едва различимой в темноте тропинке, они не спеша стали спускаться с горы. Огни факельного шествия тем временем удалились от деревни Форнелло на приличное расстояние, и когда Пьеро и Катарина миновали её окраину, то в ней было тихо, как в церковной обители. Кроме некоторых собак, встретивших их в подворотнях хриплым лаем, на улицах деревни никого не было. Дойдя до массивного каменного дома, выстроенного из громоздких валунов жёлтого альпийского бута, находившегося в центре селения, Катарина постучала в ворота прикованной к ним конской подковой. В маленькое оконце в воротах сразу же выглянула совиная голова с горящими глазами, которая, явившись для Пьеро полной неожиданностью, – он предполагал увидеть в оконце человеческое лицо – внезапно ухнула, заставив его отпрыгнуть от ворот на добрых три шага. Катарина от души рассмеялась.

– Всё в порядке! Тётушка дома! – зазвенел переливчатой трелью её голосок. – Сейчас она откроет!

– Что это? – оторопев от изумления, пальцем указал Пьеро на сову.

– Это её сторож! Да ты не бойся, она не настоящая – это игрушка!.. Тётушка Туцци сделала её для забавы.

Через минуту вместо совы в оконце появилось женское пухлое лицо в ночном чепчике. Она угрюмо глянула на ночных визитёров, но, узнав Катарину, сразу повеселела.

– Ах, это ты, моя берлингоццо*! – выкрикнула она от радости, и за калиткой

ворот заскрежетал тяжёлый засов.

– Я, тётушка! – простодушно улыбнулась в ответ Катарина.

Массивная дубовая калитка распахнулась, и из неё появилась невысокая, но дородная женщина в длинной полотняной, серого цвета, ночной рубахе. На её правой руке, прицепленная ремешком, болталась внушительного размера деревянная дубина. Увидев её, Пьеро невольно съёжился, а Катарина бросилась в объятия приёмной матери.

– А я-то думаю: кого ещё принесло в этакую темень?! – грудным голосом прогудела тётушка Туцци, обнимая и целуя Катарину. – Шляются тут всякие по ночам… Незадолго до тебя, берлингоццо, здесь какой-то чёртов легион факельным шествием проходил… Чего ищут и кого – непонятно, внятного слова я от них так и не добилась, но дубасили они в ворота так, что моя сова уже не

*Берлингоццо – сладкое пирожное.

ухает, а как будто икает со страху!.. Я ненароком сейчас подумала, что это снова они, и так сладко размечталась – думаю, огрею по башке какого-нибудь легионера, чтобы и ему икалось… – потрясла она дубиной. – Вышла, а тут – глянь – ты, моя берлингоццо!.. Как я соскучилась по тебе, моя ненаглядная бабочка! – замерла она, обняв Катарину; её взгляд упал на Пьеро, и, отстранившись от девушки, она указала на парня. – А это кто с тобой?.. Неужто твой телохранитель?

– Любимый! – кротко ответила Катарина.

– Ну да, это я и имела в виду, – покладисто согласилась приёмная мать.

Она подошла вплотную к Пьеро, оценивающе осмотрела его с головы до ног и, заглянув в глаза, потрясла дубиной.

– Смотри: обидишь мою берлингоццо, убью!.. – по-мужски пробасила она. – А если убить не удастся – вижу я, что ты щёголь из тех чиновников, что прислуживают в нотариальном бюро канцелярии Святейшей Инквизиции – я на тебя порчу нашлю! Ты у меня высохнешь, почернеешь и, став как скорпионий хвост, скрючишься и начнёшь пожирать себя проклятиями до тех пор, пока не издохнешь…

– Ну что вы, тётушка Туцци, – торопливо перебил её Пьеро. – Я люблю Катарину!

– И правильно делаешь!.. Мои слова и после моей смерти будут проклятием для того, кто обидит мою дочь!.. Помни об этом! – опять потрясла она дубиной и, смягчившись, кивнула на ворота: – Ладно, заходите в дом, намёрзлись, наверное… Вон, какой трамонтано* дует с гор, – поёжилась она. – Я для вас сейчас вина подогрею!.. Ну, смелее двигай ногами! Катарина, веди своего ненаглядного в дом, а то он, по-видимому, от страха совсем закостенел и забыл, как надо ногами двигать… Да, а зовут-то тебя как, красавец?! – спохватилась приёмная мать.

– Пьеро!

– Камень, значит, – процедила она сквозь зубы. – Ну что ж, поживём – увидим, какой ты камень…

– Ты на неё не сердись, – шепнула Катарина на ухо Пьеро. – Она добрая, просто она меня очень любит…

– Я тоже! – улыбнулся ей Пьеро.– Только она ошиблась, «камень» – это имя Пётр, а не Пьеро…

– О чём вы там шепчетесь, голуби?!

– Сова у вас на воротах замечательная! – на ходу соврал Пьеро, остановившись у калитки.

Сова и в самом деле была любопытной, но сделана весьма просто: внутри неё был установлен масляный светильник в стеклянной колбе, зажигавшийся кремнием от ударов подковы по калитке; от подковы к кремнию шёл металлический шток. Глаза совы были сделаны из осколков цветного венецианского стекла, поэтому, когда внутри неё зажигался светильник, то они переливались разноцветными огнями. Ухала сова кожаным мехом наподобие кузнечного, когда открывалось оконце калитки; к створкам окна была прикреплена нить, которая при натяжении сжимала кожаный мех, резко выдувая из него воздух.

*Трамонтано – северный ветер.

– Муж мой, мир его праху, сделал эту игрушку!.. Он у меня мастер на все руки был! Люди со всей округи приходят, смотрят на неё, а потом у себя таких же мастерят… Одна беда, – сокрушённо покачав головой, тяжело вздохнула женщина, – неизвестная болезнь его рано в могилу отправила и не дала нам возможности детьми обзавестись… Ну, да я всё равно не обижена, сирот беру себе в дом, а они мне как дети становятся.

– Благословит вас Бог за вашу доброту! – тихо сказал Пьеро.

– Спасибо! – сердобольно вздохнула тётушка Туцци.

Они зашли в дом. Он был большим, двухэтажным, но более похожим на крепость, чем на ведьмин балаган. Внутри всё чисто прибрано и опрятно. На первом этаже в огромной гостиной жарко горел камин. Хозяйка немедленно усадила гостей на кожаный диван напротив камина и укутала их в тёплые пледы. Приклонив друг к другу головы, Пьеро и Катарина мечтательно стали смотреть на огонь. Им было очень уютно в этой гостиной, обставленной чучелами, скульптурами, вырезанными из дерева диковинных птиц, зверей и каких-то невообразимых чудовищ. Они чувствовали себя так, словно находились в сказочном дворце доброй волшебницы.

– Что это? – указал Пьеро на деревянные изваяния невиданных животных и невообразимых чудовищ.

– Сны, – просто ответила Катарина.

– Сны?!

– Да! Тётушка Туцци, когда гадает на человека, то сначала смотрит, какая скульптура кого привлекает, и по ней сразу распознаёт судьбу того, кто к ней пришёл… Она утверждает, что в каждом человеке сидит свой зверь – повелитель снов, который, в отличие от его хозяина, абсолютно лишён лицемерия и лжи и говорит только правду. Люди бессознательно смотрят на ту скульптуру, которая их больше всего пугает, – она-то и является их правдивым обличителем!

– Почему же повелитель снов – зверь? – удивился Пьеро. – Раз он лишён лицемерия и лжи, то, значит, он ангел!

– Это по христианским канонам «правда» – это ангел, – простодушно улыбнулась Катарина. – Но тётушка Туцци не придерживается их… Она точно знает, что любой человек боится правды, особенно, когда она обличает его в преступлениях, в которых он даже сам себе боится признаться! «Правда – это зверь! – говорит она. – И каждый человек боится этого зверя, разве что радуются они ему, когда он является к людям под видом хвалы и прославления… Но такой зверь крайне редок и чрезвычайно непостоянен!» Тётушка Туцци говорит, что дух человека как грязная изнанка бродяги или потаскухи: глаза говорят одно, а губы – другое… Никто не любит, чтобы его обманывали, зато сам с удовольствием любит обманывать других; любит правду восхваляющую и считает, что обличающая его правда – это ложь; и самое что ни на есть омерзительное в людях, как считает тётушка: боясь правды, они с наслаждением пугают этим зверем других себе подобных, таких же, как и они грешников, считающих себя непорочными святыми… В общем, и Церковь, призывающая к правде, сама считает правдивый сон – порождением дьявола… Поэтому повелитель снов – это зверь! Вот так-то, любимый!

У Пьеро от этих слов по телу пробежал озноб. Он опять вспомнил ворона, вылетевшего из камина и севшего на осколки его разбитого бокала, и у него по телу прошла судорога. Глядя широкими от ужаса глазами на огонь камина, он отшатнулся от него. Катарина, догадавшись, о чём он сейчас думает, поспешила его успокоить:

– Нет, любимый, ты не ворон, – ласково погладила она его по гладко выбритой щеке. – У тебя глаза голубые, ты сам сказал… А хочешь, я попрошу тётушку Туцци, и она погадает на нас?

Пьеро хотел отказать, но не успел. В гостиную вошли тётушка Туцци и мальчик лет шести – семи. Выглядел он как королевский паж: расшитый серебряными галунами камзол имел широкий накрахмаленный воротник, плотно облегающий шею, отчего он, по-видимому, чувствовал себя не совсем удобно. На ногах красовались деревянные башмачки-цоколи с блестящими бронзовыми брошами в виде бабочек, белые чулки до колен и испанские дутые панталоны; в руках он держал поднос с жареной дичью и фруктами. Позади него, словно матушка-гусыня, вперевалочку шла тётушка Туцци с кувшином красного подогретого тосканского вина.

– Смелей, смелей, Галеотто! – подбодряла она красневшего то ли от застенчивости, то ли от тугого воротника мальчугана. – Здесь все свои!.. Чужих в этом доме не бывает… Познакомишься с ними и сразу поймёшь, что они тебе ближе к сердцу, чем твой отец родной… Чтоб ему вовек не найти пристанища и не преклонить колен для молитвы и отдыха! – попутно, украдкой, отвернувшись в сторону, выругалась она.

– Тётушка, кто это?! – вскинула брови Катарина, разглядывая красивого чернокудрого мальчугана, в глазах которого застыла благоговейная покорность перед гостями.

– Сын алхимика, мошенника Сакрабоско – отравителя! – с плохо скрываемой горечью ответила Туцци.

– Это тот, что сбежал из флорентийского королевского Двора Медичей? – настал черёд удивиться Пьеро.

– Да.

– Но как же вы… – Пьеро запнулся под тяжёлым взглядом тётушки. – Его же разыскивают не только кубикуларии Медичей, но и Святая Инквизиция!.. А вы укрываете его сына, следовательно, и вы…

– Ну и что?! – перебив, вызывающе бросила ему Туцци; повернувшись к мальчику, она ласково погладила его чёрные кудри. – Поставь поднос, Галеотто, и присаживайся поближе к камину… Погрейся!

Мальчик поставил поднос на маленький столик, стоявший у диванчика, и занял место рядом с Катариной, по другую сторону от Пьеро. Девушка, чтобы он не чувствовал себя скованно, со свойственной ей простотой, обратилась к нему, как к младшему брату, и, назвав, как её зовут, расслабила ему на шее душивший его ворот. Мальчик с облегчением вздохнул и благодарно посмотрел на Катарину.

– Спасибо, контадина! – робко поблагодарил он её; в его голосе звучала детская беззащитность, щемящая сердце, такая знакомая Катарине с детских лет. – Меня, кроме матушки Туцци, все боятся, бьют и прогоняют; говорят, что я сын прохиндея, слуги дьявола! Моего отца называют отравителем, но он ведь никого не отравил… Правда!.. Он занимался опытами в королевской лаборатории Медичей и по заказу короля иногда делал яды, но сам никого, ни разу не отравил… – он поник и, опустив голову на грудь, тяжело вздохнул. – Королевских гостей отравил кто-то другой, а моего отца просто оговорили… Он был вынужден бежать, а меня и моего младшего брата Луиджи, чтобы спасти от пыток Инквизиции, бросил, публично отрёкшись от нас в монастыре Сан-Марко.

– А мама у тебя где? – смягчившись от его обезоруживающей простоты, спросил Пьеро.

Мальчик пожал плечами.

– Не знаю, – он взглянул на Катарину такими глазами, будто в ней хотел увидеть свою мать. – Папа всегда плакал, когда мы с братом спрашивали его о маме, и ничего о ней не рассказывал…

– А брат твой где?

– Тоже не знаю… Матушка Туцци сказала, что его какой-то араб-работорговец похитил и увёз с собой на остров Кипр…

– Ну, вот ты всё и рассказал о себе, – не дала ему договорить Туцци, видя, как у него задрожали губы и глаза наполнились слезами. – Бери фрукты и улыбайся: верну я тебе твоего братца, и скоро вы будете вместе!.. Ну, вытри слёзки!.. – и она улыбнулась ему такой тёплой улыбкой, что мальчик невольно, сквозь слёзы, заулыбался ей в ответ; Пьеро и Катарина поддержали его улыбку радостным высказыванием, что раз матушка Туцци ему пообещала, то непременно выполнит своё обещание.

– А мы с контадиной Катариной обязательно ей поможем! – окончательно смягчился Пьеро, осознав всю тяжесть судьбоносного рока, сопутствующего этому мальчику, его отцу, по-видимому, человеку вполне честному, и его младшему брату.

– Да, обязательно поможем! – поддержала его Катарина. – Сире Пьеро занимает высокий пост, и ему известны многие тайны законных и незаконных торговых сделок!.. А уж работорговца, похитителя детей, ему будет за честь отыскать, чтобы отправить его в тиски палачей справедливого Святого судилища, где он умрёт от пыток ещё более страшных, чем он доставил их твоему маленькому братцу его похищением… А пока, Галеотто, смотри на жизнь веселее! – обворожительно она улыбнулась ему.

И маленький Галеотто, вытерев слёзы, с улыбкой на губах, радостно потянулся за черносливом. Туцци потрепала его вихрастые волосы и заботливо разлила гостям тосканское красное вино в серебряные кубки, которое, пенясь и искрясь от сполохов каминного огня розовыми блёстками, источало притягательный душистый аромат. Пригубив его, Пьеро и Катарина сразу отпили несколько глотков. Вино горячими животворными струями растеклось по их кровеносным сосудам, вызывая приятную, головокружительную истому.

– Араб-то этот не совсем и похититель,– опять возобновила разговор тётушка Туцци, понизив голос и с осторожностью глядя на Галеотто. – Я уж так ему сказала, надеясь на то, что мальчику будет легче перенести разлуку с братцем… Араб этот путешественник и лекарь, зовут его Абдель Насыр Араби, родом он из Медины, но последнее время живёт на Кипре… Он хотел их обоих взять, чтобы спасти от преследования Святых отцов Инквизиции, но так как сам беден, сказал, что двоих ему ни за что не прокормить, поэтому одного из них, старшего, я взяла к себе…

– Я постараюсь добиться для них отмены преследования Святых инквизициторов, – скромно, но вполне твёрдо заявил Пьеро.

Туцци пытливо и с удивлением посмотрела на него, словно она только что его увидела. По её взгляду нетрудно было понять, что она хотела проникнуть в его мысли. Прищурившись и не мигая, она несколько мгновений всматривалась ему в глаза, пока не увидела, что лицо у молодого парня покраснело.

– Моя берлингоццо оговорилась, что вы, Пьеро, занимаете высокий пост, – покосилась она на Катарину, приклонившую к его плечу отяжелевшую от вина голову. – Но она не сказала, какой пост… И какого вы сословия?

– Я не аристократ, но мой род очень древний, – всё ещё испытывая неловкость от пристального взгляда женщины, всё также скромно ответил Пьеро. – Я из рода потомственных нотариусов, ведущего свою родословную с 1339 года, от Гвидо ди сире Микеле да Винчи, нотарии городской Коммуны флорентийской Синьории.

– А-а!.. – понимающе закивала головой Туцци. – Так вот откуда мне знакомо ваше лицо… Вы сын Антонио да Винчи, чьё поместье находится в пяти милях отсюда… Катарина! – скользнула она взглядом с Пьеро на свою любимую воспитанницу, и её взгляд стал печальным. – Чтоб ты знала, кто твой избранник, – я ни в коем случае не хочу его обидеть, – но вынуждена сказать, что его отец сире Антонио да Винчи чрезвычайный сухарь, которому неведомы неисповедимые пути господней Любви. Он страшный человек! Я несколько раз видела его во время сожжения Соблазнов*, где он с каменно непроницаемым видом, словно в его теле нет души, заполнял нотариальные документы на казнённых мастеров и их прекрасные произведения искусства, сожжённых безжалостным судом Инквизиции… – И, видя по удручённому лицу Пьеро, что её слова полны безжалостной правды, кольнувшей его в самое сердце, она, понизив голос, ещё более печально повторила. – У него нет души!.. Пьеро, простите меня…

– Мне нечего сказать, вы правы.

– Я вижу по вашим глазам и читаю в них, что вы действительно любите друг друга, но бойтесь: сире Антонио да Винчи может разрушить вашу любовь, как однажды разрушил любовь своего старшего сына Франческо, то есть, вашего брата, Пьеро, и его избранницы Камилы, такой же бедной контадины, как и Катарина, – с выразительной грустью продолжала Туцци. – Мне даже как-то

пришлось лечить его душу, потому что, разлучившись с любимой и отчаявшись, он уже не находил себе успокоения под сводами всемогущей

*Сожжение Соблазнов – так традиционно в то время назывались инквизиторские костры, на которых сжигались предметы искусства и живописи, изображавшими голыми языческих богинь: Венеру, Афродиту, Немезиду и т. д.; иногда инквизиторы сжигали и создавших их художников.

Святой Церкви и обратился за помощью ко мне… И, несмотря на то, что все считают меня ведьмой, именно мне удалось вернуть его в её Святую обитель!.. – усмехнулась она, перевела дыхание и грустно подытожила: – Вряд ли ваш отец, узнав о том, что вы влюбились в бедную сироту, позволит вам жениться на ней…

– Ворон сел на осколки твоего бокала, – затуманенным взглядом посмотрела Катарина на Пьеро. – А пьяный Аккаттабрига – это просто случайное совпадение…

Пьеро вздрогнул, и в его глазах воцарился ужас: об отце-то как о чёрном вороне он и не подумал. Хватая ртом воздух, он не знал, что сказать и что возразить в свою защиту. Глядя на ожидавшую его ответа Катарину, ему вдруг стало неимоверно страшно, что он её может потерять. Отхлебнув из кубка вина, Пьеро поперхнулся и закашлялся.

– Катарина!.. Мона Туцци!.. – с трудом справляясь с кашлем, выдавил он. – Мой отец и вправду холодный и бесчувственный человек, но горе Франческо, которого он под страхом отцовского проклятия заставил отречься от Камилы, тронуло его…

– И поэтому он подослал к ней своего подёнщика, мессере Чиллино, грубого, неотёсанного конюха, которого он вознаградил большими деньгами, чтобы тот изнасиловал бедную девушку, – с усмешкой оборвала его Туцци. – Не смеши, Пьеро, я не верю, что ты ничего не знаешь…

– Что?! – лицо Пьеро почернело, как грозовая туча.

Он застыл, как изваяние. Катарина отшатнулась от него и тоже замерла на месте. Воцарилось тяжёлое молчание. Пьеро долго не сводил с насмешливых глаз Туцци своего страшного взгляда. Ему трудно было поверить в то, что она говорит, но он чувствовал, что в её словах сквозит безжалостная истина. Подавив в себе импульс негодования, он нашёл в себе силы попросить её, чтобы она продолжила.

– Я и вправду ничего не знаю, – искренне признался он, запивая волнение вином. – Я знаю только, что мессере Чиллино женился на Камиле и мой отец, как вы говорите: человек без души, подарил им дом и конеферму.

– Да, подарил, – согласилась Туцци, – но после того, как он пригрозил мессере Чиллино своей юридической властью нотариуса предать его Святому судилищу за преступление над бедной девушкой!.. Камиле, в свою очередь, ваш отец пригрозил, что он ославит её, раскрыв тайну её осквернения под видом её распутства… Участь уличной потаскухи – путаны в селениях, где все друг друга знают, не слишком завидная участь для бедной девушки-контадины… Не так ли?! – иронично она скривила губы. – Чтобы ваш брат Франческо отвернулся от Камилы, ваш отец сире Антонио да Винчи поставил их перед выбором: посулил ей и мессере Чиллино небольшое состояние, если они объявят, что они любят друг друга и поженятся!.. Наверное, Пьеро, вы не будете возражать, что для них такая перспектива куда лучше, чем Святое судилище Инквизиции и пожизненная слава подворотной шлюхи?!..

– Откуда вы всё это знаете?!.. Ах, да! – удивившись, сразу спохватился Пьеро, вспомнив, что его брат Франческо бывал у неё.

– Я – ведьма! – усмехнулась тётушка Туцци. – Не забывайте, что все местные жители, кроме вашего отца и представителей Священной Канцелярии, приходят ко мне с такой же охотой, с какой они ходят в церковь на Рождество и в Пасхальное Воскресенье!.. И с такой же искренностью, с какой они исповедуются святым отцам, они и мне рассказывают о своих секретах!.. Пьеро, мальчик мой, ваш отец мечтает о титуле аристократа и ни за что не позволит вам жениться на бедной контадине. Его мечта – видеть вас и вашего брата Франческо женатыми, пусть даже на нищих, но на представительницах родовитых сословий: княжнах, графинях, баронессах или герцогинях… Я уверена, что вы не раз уже слышали об этом от него…

– Да, слышал, – кивнув, сумрачно отозвался вконец раздавленный Пьеро.

На него больно было смотреть: руки у него дрожали, глаза покраснели, а лицо побледнело, став молочно-белым. Маленький Галеотто, плохо понимавший, о чём взрослые ведут разговор, взял со стола персик и протянул его Пьеро.

– Сире Пьеро, смотрите на жизнь веселей! – улыбнулся он своей детской раскрепощённой улыбкой, которая, подобно живой воде, вернула его к жизни.

Устремив взгляд на Галеотто, Пьеро, преобразившись, закивал головой:

– Ты прав, малыш, я слишком рано поник духом!.. Я обязательно что-нибудь придумаю! – и, помолчав, неуверенно добавил: – Если мой отец начнёт плести против меня… – его взгляд скользнул на Катарину, и он оговорился, – нас с тобой интриги, как он это проделал с Франческо и Камилой, то я уйду из его дома!

– Милый! – вскрикнула Катарина с застывшим ужасом в глазах, понимая, какую жертву приносит её любимый ради неё; ведь, покинув родительский кров, он не получит их благословления, и, следовательно, на нём будет лежать печать родительского проклятия – самого страшного из всех после анафемы, которое, разумеется, не могло сделать жизнь влюблённых лучше…

– Я знаю! – коротко отрезал Пьеро, не желая углубляться в философские умозаключения возможного родительского к ним отношения, тем самым предупредив дальнейшее желание Катарины развивать эту тему.

Его и так лихорадило от всего, что ему довелось услышать, и даже вино не помогало ему справиться с волнением, которого он уже выпил изрядное количество. В отличие от захмелевшей Катарины, он по-прежнему оставался трезвым. Обняв её за плечи, – она положила ему голову на грудь, – Пьеро с любопытством посмотрел на Туцци.

– Ты меня хочешь ещё о чём-то спросить? – догадалась она.

– Да.

– Спрашивай.

– Катарина сказала мне, что вы гадаете на зверя, живущего в человеке…

– Так!

– Тётушка Туцци, будь добра: погадай на меня… то есть на нас, – прижался Пьеро губами к щеке Катарины. – Я вас очень прошу!

Полногрудая и пышная, как сдобная булочка, Туцци ничуть не удивилась его просьбе и, только слегка улыбнувшись, простодушно молвила:

– Как хотите! – и через мгновение поинтересовалась у Катарины: – А что это ты, моя берлингоццо, говорила о каком-то вороне и пьяном Аккаттабриге?

Катарина, разомлевшая в объятиях любимого, неохотно оторвала голову от его груди. Затуманенным от вина взором она посмотрела на тётушку, и затем её взгляд упал на камин. По её телу прошлась судорога, лицо исказилось гримасой ужаса, словно она увидела в нём мрачное видение; ничего не ответив ей, она снова спрятала лицо на груди у Пьеро.

– Месяц назад, – за неё ответил Пьеро, – в час нашего знакомства из камина с тучей сажи вылетел чёрный ворон, – его голос стал тише, и взгляд испуганно покосился на огонь камина, словно он увидел в нём глаза чёрной птицы, готовой вновь вырваться из него. – От неожиданности я выронил из рук хрустальный бокал с вином, и он разбился… – продолжил он. – Ворон покружился над нами, как будто выбирал место, куда можно сесть, и…

– Что «и»? – не выдерживая долгих пауз, нетерпеливо ободрила его Туцци.

– … и он сел на осколки моего хрустального бокала… Вот они, – достал Пьеро из кармана камзола несколько осколков почерневшего хрусталя.

Выбрав один из них, Туцци стала внимательно его изучать. Другие осколки Пьеро обратно убрал в карман камзола.

– А пьяный Аккаттабрига, – найдя в себе силы, продолжила его рассказ Катарина, – он приставал ко мне сегодня в «Боттильерии», но Пьеро задал ему и его собутыльникам такую трёпку, что они ещё долго не очухаются…

– А кто такой этот Аккаттабрига? – не отрываясь от чёрного осколка, спросила Туцци.

– Бывший подёнщик моего отца, – ответил Пьеро.

– Бывший подёнщик твоего отца?! – исказилось лицо тётушки гримасой ужаса и удивления.

– Да, бывший…

В глазах Туцци сверкнули искорки материнской горечи.

– А нет ли в этом ничего такого, над чем можно было бы вам задуматься?! – с грустью усмехнулась она.

Пьеро и Катарина окаменели. Они переглянулись, и обоим стало ясно, что за прошедший месяц, который для них явился чрезвычайным испытанием, когда, встречаясь в «Боттильерии», он и она украдкой бросали друг на друга взгляды, – это не укрылось от глаз сельских «доброжелателей», готовых заработать на гнусной продаже чужих секретов хотя бы грош. Кто-то из односельчан Катарины донёс отцу Пьеро о его страсти к деревенской девушке, из-за которой он задерживался в родительском поместье и не возвращался во Флоренцию. Будучи неплохим знатоком жизни и расчётливым человеком, отец Пьеро, Антонио да Винчи, разумеется, сразу понял указанную сыном в письме причину: охоту в долине Ньеволе – неубедительным вымыслом, и со свойственной ему холодной расчётливостью нотариуса принялся за выполнение уже проверенного однажды в деле с его старшим сыном Франческо хорошо оправдавшего себя плана. Так, незаметно для себя, молодые влюблённые оказались уже втянутыми в хитросплетённую интригу, которой, словно сетью, опутал их старый флорентийский нотариус, богатый отец бескорыстно влюблённого юноши в простую бедную девушку. Обняв Катарину, Пьеро нежно поцеловал её и тихо прошептал ей на ухо:

– Не бойся! Мы всегда будем вместе, любимая!

– Я верю тебе, милый! – сильнее прижалась к нему Катарина.

А тётушка Туцци, пока они успокаивали друг друга нежными словами, тем временем делала последние приготовления к её необычному гаданию. Помогал ей в этом маленький Галеотто. Они развешивали возле диковинных животных, птиц и зверей масляные лампады таким образом, чтобы они находились под их головами; в пасть каждого чудища ложились кусочки дёгтя и воска; а под ними и над огнём лампад на нитях подвешивались керамические чашечки с водой. Закончив все приготовления, Туцци потушила свечи, и Пьеро с Катариной пришлось в очередной раз испытать мистический страх, подобный тому, какой они испытали в гостиничном номере «Боттильерии», когда из камина вылетел ворон. Комната погрузилась во мрак. Только мерцающие сполохи огня из камина играли на её стенах чёрными тенями невообразимых чудовищ, делая их ожившими. Внезапно между ними вспыхнула тоненькая, проклеянная порохом нить, которую подожгла Туцци. Глаза, и открытые пасти чудовищ засветились на манер той совы, что Пьеро и Катарина видели в открывшемся оконце калитки; под ними загорелись лампадки, и комната приняла ещё более страшный вид: теперь уже не только на её стенах, но и на её потолке затрепетали большие чёрные тени чудовищ. Туцци бросила на огни лампад какой-то порошок, и по гостиной распространился приятный запах имбиря и корицы, затем она всмотрелась в глаза Пьеро и Катарины – они, к её удивлению, оба зажмурились, по-видимому, от страха, – и сама, закрыв себе глаза чёрной повязкой, принялась за камлание перед каждым изваянием чудовища. Маленький Галеотто тем временем покинул гостиную, чтобы не наблюдать таинства загадочного обряда: таково было распоряжение тётушки Туцци.

Она с удивительной грацией для полной женщины двигалась по комнате от чудовища к чудовищу, будто на её глазах вовсе не было повязки; останавливалась перед каждым изваянием и, сыпля на них порошок, произносила какие-то заклинания. Пьеро и Катарина, чуть-чуть освоившись в сумраке мрачной гостиной со светящимися изнутри чудовищами и пляшущими на стенах и потолке их страшными тенями, едва приоткрыв веки глаз, украдкой наблюдали за ней. Туцци несколько раз обходила изваяния чудовищ и произносила заклинания, пока из ощеренной светящейся пасти одного из них не заструились капли растаявшего дёгтя и воска.