Текст книги "Леонардо. Жизнь и удивительные приключения великого флорентинца. Книга 1"

– Кто бы бахвалился… – брезгливо осклабился Тосканелли. – Столько грешников и невинных проходит через их чистилищные пытки, не выдерживая их, что недостатка в трупах для их медицинского исследования они, наверняка, не испытывают…

– Не испытывают, – кивнув, согласился с ним виконт; он глянул на Леонардо и, отпустив воротник, выдохнул. – Ну что ж… Ваш ученик, мессере Паоло, судя по всему, – а я, зная вас, нисколько не сомневаюсь в правильности вашего выбора, – помимо красивой внешности, высокого роста и соответствующих им знаний, вдобавок ещё имеет и ряд таких преимуществ, как молодость, любознательность и целеустремлённость, что делает его очень выгодным для нас… И в первую очередь для короля! – поспешил оговориться он. – Есть, правда, одна загвоздка, мешающая замыслу вашего ученика: его Величество король Лоренцо слишком щепетилен в выборе обсуждаемых тем и очень чувствителен к их образному представлению в своём воображении, поэтому вы можете не так нарисовать в его умозрительности красочную картину вашего дела… Я имею в виду, что вы не обладаете тем набором качеств, слов и выражений, чтобы сделать её привлекательной в воображении короля и не оттолкнуть его от себя! Поэтому я думаю: вам будет лучше написать письменное ходатайство под мою диктовку и потом положиться на волю господа Бога!

– Я послушаю вашего совета, сеньор Оспелле, – благодарно склонил голову Тосканелли; Леонардо вторил движению своего учителя.

Они прошли в резиденцию виконта, расположенную по соседству с приёмной короля, и там составили письменное обращение, ходатайствующее перед Лоренцо Медичи о разрешении ученику Тосканелли, Леонардо да Винчи, заниматься медицинской практикой анатомирования казнённых преступников. Текст обращения, продиктованный сеньором Оспелле, показался учёному и его ученику забавно-смешным, однако они не поставили под сомнение правильность его составления, зная, что все причины, указанные виконтом в письме, по которым королю надлежало дать молодому юноше разрешение на медицинские исследования, более касаются самого короля и его окружения, нежели человечества в целом. Звучало оно так: «… Ваше Величество!.. Необходимость такова, что я, крещённый нашей Святой матерью Церковью в преданного ей и вашему престолу христианина Паоло даль Поццо Тосканелли и мой ученик, крещённый в преданнейшего вам христианского слугу Леонардо да Винчи, ввиду опасений за Ваше Великолепие, которое может пострадать – а, возможно, уже страдает при излишней пищевой невоздержанности – от желудочной слизи, заставляющей вскакивать Вас по ночам и отрываться от объятий Возлюбленной, загоняя на седалищное место; вынужденно обращаюсь к Вашей милости дать разрешение нам заняться предотвращением Вас от этого досадного недоразумения, чтобы в дальнейшем не страдала Ваша королевская репутация в глазах почитающих Вас примадонн, и процветало бы Ваше Великолепие!.. Просим Вас выдать нам патент, предписывающий заняться анатомическим медицинским исследованием богопротивных Вам и нашей Святой матери Церкви государственных преступников, приговорённых к смертной казни… Пусть их смерть послужит вашему здоровью и Великолепию!..» От уточнения, каких именно казнённых преступников необходимо отдать на анатомические исследования, знаток придворных интриг виконт Оспелле рекомендовал Тосканелли и Леонардо воздержаться.

– Ничего лишнего, мессере Паоло!.. Ничего лишнего! – настоятельно подытожил он, тряся указательным пальцем. – Всё остальное мы впишем потом, когда король подпишет указ и выдаст вам разрешение заниматься медицинской практикой!

Ни Тосканелли, ни Леонардо ему не возражали. Взяв ходатайство, Марко Оспелле ушёл, а учёный и его ученик остались дожидаться его возвращения в его покоях архитектора античных раскопок. Просторный кабинет выглядел как языческий жертвенник до христовой эпохи: всюду лежали, стояли и просто были свалены по углам в кучи статуэтки древних богов и богинь от самых уродливых до удивительно красивых; валялись керамические клинописные таблички с древними письменами; кинжалы, мечи и щиты с чеканными изображениями невиданных зверей – гербами давно ушедших цивилизаций; шлемы и доспехи, бронзовая и медная посуда, детские игрушки и многое другое…

Леонардо жадно разглядывал эти исторические сокровища, а Тосканелли рассказывал ему, что означают те или иные статуэтки богов и богинь.

– Вот эта мраморная фигурка в лазоревом одеянии из розового отполированного кварца – это греческий бог Эос – бог Зари, который возвещал древним людям о наступлении нового утра и приходе дня… – со спокойной безмятежностью говорил учёный. – А вот этот на колеснице из яркого жёлтого янтаря – грозный бог Солнца – Гелиос, разъезжавший каждый день по небу на своей огненной колеснице… А вот и сам Зевс – владыка Вселенной!.. А это его грозная и ревнивая жена Гера; а вот и их воинственная, всегда готовая к бою, дочь Афина-Палада… – запнулся Тосканелли, взяв в руки крохотную мраморную фигурку красивого юноши с лирой в руках, – … это покровитель наук и искусств, бог Аполлон! – он усмехнулся. – Если так можно выразиться, наш с тобою Повелитель!

Леонардо взял из рук учителя статуэтку и стал внимательно её разглядывать.

– Догматики сегодняшней церкви не принимают древнего искусства, – безмятежно продолжал Тосканелли. – Чураются его и называют антихристовым, опираясь на пророчества христианских Святых, говоривших, что придёт время Антихриста; приметой ему будут выкопанные из земли древние идолы богов и их жертвенники… Не знаю, как насчёт Антихриста, – в каждом из нас, помимо Бога, живёт и Сатана – а то, что сегодняшнее время названо временем Возрождения, отчасти принадлежит и вот этому греческому богу, покровителю Наук и Искусств!.. Глядя на его красоту, нельзя не восхититься мастерством древних!.. Сегодняшние зодчие, сами того не ведая, во всём хотят подражать древним мастерам – к примеру греческому зодчему Праксителю – и даже улучшить то, что было сделано до них…

Дверь в резиденции скрипнула, и на пороге появился виконт Оспелле, оборвав Тосканелли на полуслове. Леонардо, подобно шаловливому воришке, машинально спрятал руки за спиной вместе со статуэткой Аполлона. Возвращение виконта для них было таким неожиданным и быстрым, что учёный и его ученик подумали, что он ещё не был на приёме у короля и вернулся в свои рабочие апартаменты потому, что что-то забыл… Однако сеньор Оспелле держал в руках уже не ходатайственное письмо, а королевский пергамент с гербовой на ней печатью. Радостно помахивая ей, он улыбался.

– Сегодня, мессере Паоло, удача благосклонна к нам! – подчёркнуто, с ударением, выделил он слово «нам», не отделяя себя светской чопорностью от учёного. – Король, зная ваш авторитет, как услышал от меня, что вы нашли для него человека, способного избавить его от отвратительного глотания тёртой древестной коры, которой он спасается от желудочной слизи после обильных застолий, разрешил проводить любые медицинские исследования в области анатомирования человеческих тел. Не глядя, он подписал разрешительную грамоту, позволяющую заниматься анатомическим сечением, и теперь нам остаётся только вписать в неё имя будущего мастера, кто будет этим заниматься… Ну, Леонардо, ты доволен?! – обратился он к юноше.

– Спасибо, сеньор Оспелле! – одновременно воскликнули Тосканелли и его ученик.

В глазах Леонардо светился такой восторг, что, забыв про спрятанную за спиной статуэтку бога Аполлона, он выкинул вперёд руку для аристократического поклона перед виконтом и, увидев её, смутился.

Виконт, напротив, озарился радостью.

– О!.. Так вы в моё отсутствие уже успели и с ним подружиться! – шутливо воскликнул он. – Что ж, вы созданы друг для друга, и если ваше знакомство произошло в тот момент, когда король подписывал разрешение об исследованиях анатомического сечения, то это тем более символично и для вас, и для будущих исследований… И для науки в целом! – добавил он после короткой заминки.

– Вы позволите Леонардо оставить его у себя, сеньор Оспелле? – мягко и ненавязчиво спросил Тосканелли.

– Я же сказал, что они созданы друг для друга!.. Конечно, позволю!.. О чём разговор?!

От счастья Леонардо не знал, как благодарить виконта. Ему хотелось обнять и расцеловать этого расфуфыренного, дурманящего разнообразием ароматов вельможу, не понравившегося ему поначалу, и которого он сравнил с тараканом, вымазавшимся благовониями.

Виконт же вёл себя в стенах своих архитекторских покоев просто и по-доброму благородно, без той коридорной напыщенности и чопорного высокомерия, необходимого в присутствии ему подобных королевских вельмож. В его глазах светилась радость за молодого юношу и его учителя. Он отдал разрешительную грамоту Тосканелли со словами напутствия:

– Вы сами в неё впишете всё, что вам надо, мессере Паоло! – улыбнулся

он напоследок. – Надеюсь, что ваш ученик будет достоин вашего гения, и я ещё не раз услышу о нём!.. Тебе же, Леонардо, я желаю не расставаться с Аполлоном, – потрепал он его золотистые волосы, – и стать прилежным последователем твоего учителя, приумножив его знания!..

– Он будет гораздо больше, чем я! – как бы невзначай обронил Тосканелли.

– Благодарю вас, виконт! – поклонился Леонардо.

У Марко Оспелле в глазах застыло сожаление, какое бывает только при прощании.

– На том я вынужден расстаться с вами, – меня ждут дела – и полагаю, что мы ещё увидимся! – с лёгкой грустью в голосе, улыбнувшись, вздохнул он.

Они расстались. Выйдя из дворца, Тосканелли и Леонардо чувствовали себя так, словно они из королевских покоев сразу шагнули в другую эпоху, неведомую, таинственную и загадочную… Они ещё не видели её, но уже чувствовали её новизну и необыкновенность, – необыкновенность, тем более странную в том, что поверхностно они наблюдали за ней каждый день, мало того, они видели её отражение в зеркале, но, ни разу не проникали внутрь – имя этой необыкновенности: Человек! «…Он, человек, совершил много открытий, но сам для себя остался загадочным, – размышлял про себя Паоло Тосканелли, искоса бросая взгляды на своего, ни на кого не похожего ученика. – Как удивительно, что за столь долгое существование человечества, кроме лечебного кровопускания, компресса из трав и тёртого алхимиками снадобья из сушёных лягушек и мышиного помёта, он так ничего вразумительного и не придумал, притом, под страхом божьей кары, запретил самому себе заглядывать внутрь себя…»

– Как, однако, странно, что в самый первый храм, созданный Богом, человек так, по большому счёту, ни разу и не вошёл, – обернувшись на королевский дворец, задумчиво высказался Тосканелли. – А ведь он куда прелестней и красивее, чем дворцы, возведённые руками человека…

– Вы о каком храме говорите, мессере Паоло? – не понял Леонардо.

– О человеческом теле, мой мальчик! Ты прав в своём порыве заглянуть внутрь него, погулять по его коридорам и многочисленным комнатам, изучить их тайные ходы и выходы к ним… Представляю, как это интересно! – во взгляде Тосканелли промелькнула мечтательность, и Леонардо отметил про себя, что к ней уже не примешивалась та брезгливость, присутствовавшая в его учителе во время их первого разговора об исследовании человеческой анатомии.

Они вышли на окраину площади Синьории и столкнулись с мальчиком лет десяти-одиннадцати, бросившимся к ним и прервавшим их беседу. Леонардо показалось, что он уже видел этого мальчика в толпе Священного воинства Капитана фра Джироламо Савонаролы: вихрастый, лицо вымазанное сажей, руки чёрные, с въевшейся в них копотью, в одежде кузнечного подмастерья, он преградил им дорогу и с мольбой в глазах уставился на Паоло Тосканелли.

– Ты откуда здесь взялся, Зороастро?! – удивился учёный, узнав мальчика. – Ты следишь за нами?

– Нет!.. Что вы, мессере Паоло!.. – испуганно отстранился назад мальчуган. – Я шёл за вами – это правда, но я и не думал за вами следить! Просто в другом месте я не смог бы к вам подойти, боясь, что меня заметят Священные воители Капитана фра Джироламо…

– Это Зороастро да Перетолла, подмастерье мессере Гвидо Россильяни, механика и кузнеца, чья боттега-кузница находится неподалёку от нашей на улице Лудильщиков, – осведомил учёный своего ученика, пока мальчик объяснял ему, почему он оказался вдалеке от кузнечной мастерской своего хозяина на окраине пьяццо Векью. – Что привело тебя к нам в столь людном месте, Зороастро?

– Я узнал его! – ткнул мальчик пальцем в Леонардо. – Это он в ту ночь на площади Сан-Фиренце разогнал толпу брата Марио Сантано, когда они переоделись и под видом … – он запнулся и, в ужасе поняв, что проговорился, широко раскрыл глаза. – Только никому не говорите, что я сказал вам, мессере Паоло! Очень прошу вас, иначе…

– Ты за этим шёл за нами, или тебя привело к нам другое дело? – нетерпеливо перебил его Тосканелли.– Не трясись, я никому ничего не расскажу! Мне не нужно, чтоб тебя мучили подонки, а твои слёзы жгучей солью выедали мне совесть!

Зороастро, не сводя взгляда с честных глаз учёного, понял, что ему ничего не угрожает, доверчиво посмотрел на Леонардо.

– Я узнал вас!.. Возьмите меня к себе, я хочу научиться драться точно так же, как вы! – выпалил он.

У Тосканелли и Леонардо лица вытянулись от удивления. Вот уж чего они никак не ожидали. Мальчуган тем временем, воспользовавшись их замешательством, полез в карман выпачканных замшевых штанов – в них зазвенела какая-то мелочь – и, достав её, он протянул руку Леонардо.

– Вот здесь три флорина – это всё, что я заработал, – разжал он грязную ладошку. – И я буду отдавать вам всё, что я заработаю, только возьмите меня, мессере Леонардо!..

Трогательность, с которой обращался мальчик в своей просьбе к юноше, не могла не тронуть его сердце. Он протянул свои руки к его руке и зажал его ладошку в кулачок; у мальчика из глаз потоком хлынули слёзы.

– У меня больше нету! – с отчаянной горечью воскликнул он. – Мастер Леонардо…

– Почему ты так хочешь научиться драться?.. Ты жестокий? – перебил его Леонардо.

Зороастро покачал головой.

– Нет, я не жестокий, – всхлипнул он, – Меня просто обижают…

– Мессере Гвидо да Россильяне действительно очень суров, – тихо проговорил Тосканелли. – Не щадит ни подмастерьев, ни своих домашних…

– Не только… – подхватил его фразу мальчик. – Не только мессере Гвидо меня обижает, но и старшие воители Священного воинства!.. Я устал от их побоев… Вот, смотрите! – и, задрав закоптелую шерстяную куртку, надетую на голое тело, он показал спину, бока и живот, сплошь усеянные кровоподтёками, ссадинами и начавшими зарубцовываться свежими ранами. – Я хочу научиться драться, чтобы меня больше никто не обижал! – с такой болью в голосе выкрикнул он, что у Тосканелли и Леонардо защемило сердце.

– Ну что тут скажешь, – развёл руками учёный. – Меня радует, что хотя бы один воитель Священного воинства поверил в твою благородную руку, наставившую не только синяков и шишек на их физиономиях, но и поведшую за собой обучаться справедливому отпору таких, как этот искренний мальчуган! – пошутил он. – Если так и дальше пойдёт дело, то, думаю, что ряды Священного воинства скоро поредеют…

– К мастеру Леонардо хотят попроситься ещё несколько ребят, но сейчас они не решились, – вторил ему Зороастро. – Они патрулируют улицы города и не могут отлучиться, но позже, я уверен, они обязательно придут!

– Ну, что я сказал?! – рассмеялся Тосканелли. – События опережают наши мысли гораздо быстрее, чем мы начинаем обращаться к ним…

– А ты как смог уйти с патрулирования незамеченным? – спросил Леонардо у Зороастро.

– Сбежал, – просто ответил мальчик.

Леонардо улыбнулся ему, отметив про себя, что такой рискованный поступок и чистый, доверчивый взгляд могут принадлежать только доброму, честному и очень храброму человеку. Он заботливо вытер ладонью слёзы со щёк мальчугана.

– У тебя есть родители? – спросил он, стараясь, чтобы его тон был дружеским.

– Нет, я незаконнорожденный…

Леонардо охватило немое оцепенение. «Мне это знакомо, – подумал он, с сочувствием глядя на Зороастро, – хотя, судя по его внешнему виду, я, в отличие от него, всё-таки не был сиротой…»

– Деньги оставь себе, тебе ведь надо на что-то жить, – подмигнул он мальчику. – А обучаться приходи ко мне просто так… Переулок Валетто, где находится боттега мессере Паоло Тосканелли, знаешь?

– Знаю! – просиял мальчуган.

– После вечерней «Аve Maria» приходи!

– Обязательно приду, мессере Леонардо!

Пожав друг другу руки и попрощавшись, они разошлись. Уже пройдя достаточно изрядное расстояние, Тосканелли и Леонардо услышали за спиной торопливые шаги. Обернувшись, они увидели, что к ним опять бежит Зороастро.

– Мессере Леонардо, а можно я с собой приведу ещё друга Луку Пачолли и подмастерьев мессере Гвидо Россельяни?! – издали крикнул он, увидев, что удалявшиеся мужчина и юноша обернулись на звук его шагов.

Тосканелли и Леонардо от души рассмеялись.

– Что скажете, мессере? – спросил Леонардо учителя. – В боттеге ведь тесновато будет, и я не смею распоряжаться ей без вашего разрешения…

– Пусть приводит, я что-нибудь придумаю! – жизнерадостно ответил учёный.

Его ответ Леонардо сразу передал Зороастро, и счастливый мальчуган вприпрыжку побежал извещать своих друзей хорошей новостью. Тосканелли проводил его взглядом, полным восторга.

– Это ж надо! – ликующе воскликнул он. – Я первый раз вижу, чтобы у человека столь юного возраста уже были свои ученики!.. Я оборачиваюсь на свою жизнь, Леонардо, и с удивлением нахожу, что она была унылой и неинтересной!.. Удивляюсь: как я мог жить в такой серости?!.. – дёрнул он головой в недоумении.

Леонардо на это только скромно улыбнулся.

– Я тут ни при чём, мессере Паоло, – понизив голос, сказал он, – просто маятник вашей жизни качнулся от спокойной безмятежности к пробуждению, только и всего…

– Но как много он мне дал! – с любовью посмотрел Тосканелли на Леонардо.

И они продолжили путь…

Г Л А В А 8.

Тосканелли торопился к себе в мастерскую. Ему не терпелось заполнить королевскую грамоту и отправиться с ней в Священную Канцелярию, чтобы предъявить там свои права на тела казнённых. Леонардо поддерживал его стремление, видя пробуждающийся у него интерес к будущим исследованиям.

Но им всё-таки пришлось ещё немного задержаться на набережной реки Арно неподалёку от речной пристани. Проходя мимо дома известного флорентийского художника и ваятеля Андреа Вероккьо, Тосканелли заметил, что Леонардо с жадным любопытством разглядывает бронзовый барельеф автопортрета художника на стене его дома, выполненный в профиль. Дом известного зодчего не был архитектурно богатым и изысканным; простой, обыкновенный, как у многих жителей среднего достатка, он отличался от других только тем, что его стены, окна и двери украшали картины из жизни Святых; фрагменты битв известных римских цезарей и гипсовые барельефы животных. Посреди этого разнообразия резко выделялся бронзовый профиль Андреа Вероккьо на фоне маренной деревянной палитры и таких же маренных деревянных кистей, из которых был сложен багетный орнамент вокруг профиля; под бронзовым барельефом красовалась надпись латинской готикой: «Аndrea Verokkio».

– Может, заглянем? – поняв по глазам ученика его желание, предложил Тосканелли, остановившись у дверей дома известного флорентийского мастера.

От неожиданности Леонардо споткнулся и чуть не упал. Удержав равновесие, он выпрямился и с затаённым восторгом посмотрел на учителя. На его губах заиграла радостная улыбка, которую он пытался удержать, плотно сжимая губы.

– Ну, что ты так на меня уставился?! – по-простецки подстегнул его Тосканелли. – Зайдём или не зайдём?.. – он махнул рукой. – Я уже по твоей ухмылочке вижу, что тебе очень этого хочется… – и, толкнув дверь, он вошёл в дом.

Леонардо поспешил за ним. На пороге мастерской их встретил молодой, лет тридцати, черноволосый брюнет в выпачканном белой глиной кожаном фартуке. Его карие глаза, увидев непрошеных гостей, стали как будто вымеривать каждую деталь их внешнего вида. В руках он держал молоток и долото, а позади него несколько подмастерьев трудились над глиняной формой скульптуры Марса, подготавливая её для заливки бронзы. Сравнив его внешность с профилем на доме, Леонардо понял, что это и есть мессере Андреа Вероккьо.

Испытующий взгляд мастера никак не повлиял на Тосканелли, а вот Леонардо, со свойственной ему врождённой застенчивостью, почувствовал себя неловко. К тому же Вероккьо в этой запачканной хламиде, в которой он встретил гостей, а также вымазанной белой глиной бородой и неухоженными длинными волосами, спутанными и торчавшими, как после вихревого ветра, показался юноше старше, и про себя Леонардо сравнил его с загадочным волхвом, вышедшим из таинственной легенды. Утверждало в нём это мнение ещё и то, что, оказавшись внутри мастерской, он вдруг ощутил, что попал внутрь жилища сказочных гномов-мудрецов, знающих сокровенные и великие тайны науки. Все стены этой мастерской были увешаны картинами и набросками эскизов к картинам, изображавшим битвы Титанов, легендарных античных героев и римских полководцев; обнажённых Афродит, нимф и просто фрагментов красивых женских тел; скульптуры разных размеров и гордость зодчего – его золотых дел ювелирный уголок, где на массивном столе из марёного кедра красовались великолепием различные ювелирные изделия; и среди всего этого добра – невообразимое количество инструментов, каких Леонардо не видел даже у Паоло Тосканелли.

– Что?.. Не по себе! – обернувшись на него и перехватив его взгляд, усмехнулся учёный.

Леонардо, молча, кивнул.

– Меня тоже впечатляет многообразие этой мастерской, когда я нахожусь во власти её стен! А её хозяин, мастер Андреа Вероккьо… Вот и он! – протянул Тосканелли руку для приветствия хозяину. – Непревзойдённый знаток секретов перспективы, ученик самого Паоло Учелло – основателя перспективы!.. У него учится даже Сандро Ботичелли (Ботичелли – это прозвище: бочонок), сын уважаемого во Флоренции кожевника Мариано Филиппепи. Мессере Вероккьо, надеюсь, я не сильно оторвал вас от дела, – извиняющимся тоном обратился учёный к мастеру. – Я проходил со своим учеником Леонардо да Винчи мимо вашей боттеги и дай, думаю, загляну… Заодно хотел попросить у вас угломер. Мой, к несчастью, сломался, а точных приборов для того чтобы сделать новый, у меня нет… Хочу снять копию с вашего… Вы дадите мне его на пару дней?

Такое обращение учителя к художнику совсем не понравилось Леонардо. Великий учёный выглядел заискивающим, хотя по значимости и авторитету ничем не уступал известному флорентийскому мастеру. Угрюмый Андреа Вероккьо, молча, ответил рукопожатием на приветствие Тосканелли и затем принёс ему угломер. На Леонардо он даже не взглянул.

– А что такое перспектива, мессере Паоло? – тихо шепнул Леонардо, боясь, что хозяин мастерской его услышит.

– Перспектива?!.. – громким возгласом переспросил Тосканелли.

Андреа Вероккьо при этом восклицании оживился и как будто только что увидел Леонардо.

– Перспектива – это воздух! – с благоговением ответил он за учёного. – Воздух, который нас окружает, и которым мы дышим!

– И в чём же может быть его секрет? – с недоумением продолжил любопытствовать Леонардо.

– В том, чтобы его нарисовать, так сказать, отобразить на картине!..

– Воздух?! – изумился юноша, оглядываясь вокруг себя, как будто пытался увидеть его прозрачную материю; в его глазах заиграли искорки– сумасшедшинки. – Но как же можно на рисунке или на картине отобразить воздух?.. Его же не видно!..

– В том и состоит его секрет! – подчёркнуто значимо произнёс Тосканелли. – И поэтому он подвластен немногим!

– Уверяю вас, молодой человек, что можно!..– сухо добавил к его словам хозяин мастерской.

– Как?!

Андреа Вероккьо подошёл к висевшей в мастерской в углу над ювелирным столом нарисованной им картине, изображавшей флорентийскую пристань и выделявшейся своей особой нежностью среди других картин. Используя долото как указку, он просто и без витиеватости объяснил:

–Любая картина состоит из трёх измерений: высоты, широты и глубины. Высота и ширина определяются просто: границами картины – её прямыми вертикальными и горизонтальными линиями; глубина же определяется основой рисунка – её косыми и кривыми линиями… – он сделал глубокий вздох и перешёл на лилейный тон. – Но есть, если так можно выразиться, и четвёртое измерение, по которому определяется картина, и это измерение – воздух, суть божественная перспектива, изображающая предметы по мере их удаления к горизонту…

– Голубая даль и размытость их очертаний! – невоздержанно воскликнул Леонардо, опередив дальнейшие объяснения художника.

Вероккьо от неожиданности замолчал, на его угрюмом лице появилось выражение, по-видимому, несвойственного ему удивления, так как оно выглядело довольно-таки болезненным, и он закачал головой.

– Я… вы… – растерянно забормотал он, пытаясь подыскать подходящие слова и не находя их. – Вас кто-нибудь уже учил этому?..

– Нет, – открыто и честно посмотрел на него Леонардо. – Я люблю наблюдать за далями в пасмурную погоду и отмечаю, что в яркий солнечный день горизонты выглядят гораздо отчётливее, чем в погоду, когда небо затянуто тучами, и свет, плавно распределяясь, становится пастельно-нежным, без резких теней и очертаний – тогда и видно, что расстояние влияет на контуры предметов… Только я для себя назвал это законом удаления горизонтов, – с небольшим разочарованием вздохнул он. – Оказывается, то, что я считал своим открытием, уже открыто и носит название Перспективы!..

Вероккьо подошёл к Леонардо и, пристально посмотрев в его чистые, искренние глаза, перевёл взгляд на Тосканелли.

– Скажите, мессере Паоло: угломер, явно, послужил предлогом, чтобы показать мне вашего интересного ученика?.. – нерешительной прямолинейностью спросил он.

– Откровенно признаюсь вам, мессере Вероккьо, что он и для меня ничуть не меньше интересен своей необычайностью, чем вам! – глядя широкими от удивления глазами на Леонардо, ответил учёный. – Не хочу кривить душой: угломер – это действительно повод; но то, что я сейчас услышал, уверяю вас: и для меня явилось полной неожиданностью!

Вероккьо снова перевёл взгляд на Леонардо.

– Не каждый день встретишься с таким явлением, как ваш ученик! – с затаённым восхищением в голосе глухо произнёс он. – Как вас зовут, юноша?

– Леонардо да Винчи!

– Вы занимаетесь живописью?

– В ней есть что-то, что меня привлекает… – скромно ответил Леонардо.

– Ваш учитель обучает вас Геометрии – матери всех наук; и Рисунку – отцу всех искусств?

– Почему матери?.. Почему отцу? – не понял юноша.

– Потому что они супруги, так сказать, идущие по жизни рука об руку ; прародители всего, что создано руками человека на этой Земле: одежда, обувь, дома, корабли, оружие… Всё перед тем, как воплотиться в конечное изделие, в основе своей имеет рисунок, составленный по строгим математическим законам Геометрии!..

– И это абсолютно правильно! – подтвердил его высказывание Тосканелли.

– Спасибо, мессере Вероккьо!.. – склонил перед ним голову Леонардо. – Учитель мне всегда говорил об этом, но после ваших слов я ещё прилежней буду постигать таинства Геометрии и Рисунка – прародителей наук и искусств!..

– Охотно верю!..

– И, возможно, что вы ещё встретитесь! – озорно улыбнулся Тосканелли.

– Охотно! – расплылось в ответной улыбке угрюмое лицо Андреа Вероккьо.

Леонардо зарделся вместе с ними застенчиво-сдержанной радостью. Он понял, насколько Тосканелли дальновиден в своём отношении к нему, как прозорлив и как добр, словно и впрямь сделался ему отцом. Возвращаясь в его мастерскую, он с любовью смотрел на поторапливающего его учителя, которому не терпелось собственноручно заполнить выданную им королевскую грамоту и отправиться с ней в Священную Канцелярию.

К сожалению, попасть в неё в этот день им так и не посчастливилось, так как очередное непредвиденное событие вмешалось в их план и отсрочило его исполнение. Проходя по площади Сан-Фиренце мимо нотариальной конторы да Винчи, они увидели свадебную процессию, выходившую из дверей церкви Св. Франциска. Она ещё издали привлекла внимание Тосканелли и Леонардо тем, что её нестройный вытянутый ряд направлялся от церкви к дому отца Леонардо… Подойдя ближе, они увидели в праздничной толпе шагающих высокие фигуры сире Пьеро и сире Антонио. Отец Леонардо, облачённый в изысканный кружевной синий камзол и дутые синие панталоны, шёл под руку с невысокой хрупкой невестой, одетой в пышное розовое платье и укрывающую её от посторонних глаз свадебной вуалью. На голове сире Пьеро и невесты красовался венок из роз и широких фиолетово-зелёных листьев базилика – растений, охраняющих влюблённых и их брачный союз.

– Глазам своим не верю, – пробормотал обескураженный Тосканелли, – Никак твой отец женится!..

– Похоже на то… – не менее обескуражено изумился Леонардо.

Они подошли ближе, и тут уже со всей отчётливостью Леонардо увидел в свадебном ряду и бабушку Лючию, и дядю Франческо, и тех дальних и ближних родственников, в разное время приезжавших в родовое имение Винчи погостить в доме его отца.

– Интересно: а кто же его невеста?! – скривил он губы и, бросив взгляд на Тосканелли, вдруг увидел неожиданную перемену в лице учёного: оно стало темнее грозовой тучи. – Что с вами, учитель?! – испугался за него Леонардо.

Но учёный, увидевший в толпе рядом с торжественно шагающим сире Антонио да Винчи отца моны Франчески да Ланфредини, сире Джованни, не успел ответить… Резкий порыв ветра скользнул над свадебной процессией и поднял лёгкую вуаль с лица невесты в тот момент, когда Леонардо снова посмотрел на праздничную толпу – его словно молния поразила; по телу прошла судорога, и он остановился, замерев на месте. На него без содрогания нельзя было смотреть: он побледнел, его губы задрожали, в глазах застыла неимоверная боль души и сердца. Тосканелли, видя, что творится с Леонардо, и, не зная, как его утешить, тихим, словно сумрак ночи, голосом прошептал:

– Так тому и быть, мой мальчик, – безжалостно прозвучали его слова. – Ты – незаконнорожденный!.. Так тому и быть… – и, выдержав небольшую паузу, сокрушённо покачал головой. – Из каких удивительных хитросплетений состоит жизнь… Незаконнорожденный юноша, за которого никто из состоятельных людей никогда не выдаст своей дочери замуж, ибо он не сможет составить ей достойную пару, смотрит на своего вполне законного отца, идущего под венец с любимой девушкой своего же незаконнорожденного сына!.. Какой удивительный пируэт судьбы! И впрямь ни один человеческий разум не способен придумать того, что может преподнести жизнь… Реальность сильнее воображения! Представляю: как тебе больно, мой мальчик!.. – обнял его за плечи Тосканелли.