Текст книги "Леонардо. Жизнь и удивительные приключения великого флорентинца. Книга 1"

Не зная, что ответить сыну, Катарина повела плечами.

– Просто он такой человек, который не любит хороших людей… – грустно ответила она, – как Марио Сантано!.. Кстати, я сегодня была на утреннем богослужении в церкви и узнала там, что Святой отец фра Бернардо Луччо отправил «малого капитана» Священного воинства учиться во Флоренцию, в монастырь Сан-Марко, а на его место он поставил Россо Кастаньяно. Так что теперь тебе будет немного полегче…

– А!.. Ну их! – отмахнулся Леонардо и совершенно не по-детски задумчиво произнёс: – Меня не пугают трудности, чтобы искать лёгкие пути… Они найдутся сами собой, как только я узнаю, откуда в людях берётся жестокость! Откуда она в сердце сире Антонио, мама?

Катарина опять растерялась.

– Я думаю, что ниоткуда она не берётся в них, а рождается вместе с ними, – не стала она что-либо выдумывать. – Вот ты родился добрым, а сире Антонио и такие, как Марио Сантано, нет… Они не могут простить тебе того, чего в них никогда не было и не будет, и поэтому, пользуясь представительным положением в обществе чуть более высоким, чем у тебя, опорочат твоё доброе имя!

– Так, значит, нет способов защититься от них? – в глазах Леонардо застыл страх, смешанный с сердечной болью.

– Увы, нет, мой мальчик, – обняла Катарина голову сына и, прижав её к груди, прикоснулась губами к его золотистым кудрям. – Человеческих способов защититься от них, нет…

– А какие есть?

– Молитва, – просто ответила Катарина.

Леонардо отстранился от неё и взглянул ей в глаза.

– Если они родились жестокими, то их рождение всё равно случилось с разрешения Бога, – в его голосе чувствовался страх перед Великим и Непонятным. – А я добрый, но незаконнорождённый… хотя, судя по моему рождению, тоже родился на свет, но только с попустительства Господа… Как же обращаться к нему с молитвой о защите от того, кто родился с его соизволения, а не с попустительства? Не может же он защищать меня от тех, кого он сам создал!

– Ты задаёшь мне слишком сложные вопросы, мой мальчик, – улыбнулась нежной, печальной и едва уловимой улыбкой Катарина. – Я не в силах на них ответить… Но в твоих глазах я вижу пытливость и знаю, что когда ты подрастёшь, то обязательно сам найдёшь на них ответы!.. Тётушка Туцци мне всегда приводила в пример слова её мужа… Она говорила, что всё непонятное считается дьявольским до тех пор, пока не находится человек, способный найти нужный ответ, чтобы Непонятное сделать Понятным. И тогда оно переходит из дьявольского в ранг божественных Истин! – она достала из расшитого цветами кармашка передничка несколько тёмных стекляшек и подала их Леонардо. – Вот это осколочки хрустального бокала – нашей разбитой с твоим отцом жизни… Их оставил для тебя Галеотто! Он когда-то выпросил их у Пьеро, когда мы с ним прятались в доме тётушки Туцци от Священного воинства…

– Почему оставил? – удивлённо перебил её сын. – А где сам Галеотто?

Катарина отвела в сторону взгляд и грустно вздохнула.

– За ним приехал арабский врач-путешественник, Абдель Насыр Араби, который раньше забрал себе на воспитание его брата Луиджи. Он так торопился, что у Галеотто даже не было времени попрощаться с тобой… Не печалься, Леонардо! Абдель Насыр обещал попозже приехать за тобой, чтобы и ты учился вместе с Галеотто и его братом Луиджи у него на родине…

– Я не поеду, – опустил голову Леонардо, печалясь о потере друга. – Пусть они учатся там, на родине этого врача-путешественника, а я тебя не брошу и никуда от тебя не уеду!.. – его слёзы упали на осколочки хрусталя, и он эхом повторил слова матери: – … Нашей разбитой с отцом жизни… Может быть, эти осколки неслучайно попали мне в руки, говоря, что и моя жизнь является частью этих осколков!.. Ты что-то хотела рассказать мне о них, мама?

Катарина опять прижалась губами к золотистым волосам сына. В её груди заклокотало подавленное рыдание.

– Когда-то, когда мы очень любили с твоим отцом друг друга…

– … и не могли жить друг без друга! – раздался позади них голос; обернувшись, они увидели входящего в комнату Пьеро; в руках он держал деревянный башмачок-цоколь своего сына, оставленный им у порога комнаты, и разглядывал приклеенную к подошве лисью шкурку. – Это ж надо же! – с усмешкой дёрнул он уголком губ. – Как, оказывается, просто для непосвящённого и к тому же злобного ума обыкновенную детскую изобретательность свести к дьявольскому незаконнорождению!.. В таком случае все изобретения, которыми пользуется человечество, надо считать дьявольскими, вплоть до Храма Господня, куда мы каждое утро и вечер ходим молиться, исповедоваться и причащаться!.. – он поставил башмачок на место на пороге и, войдя в комнату, подошёл к Катарине и Леонардо; взяв их в свои объятия, он грустно продолжил: – … Да, сын, мы не могли жить друг без друга с твоей мамой, пока не объявился один чёрный ворон!.. Однажды, увидев твою красивую, чудесную маму, я неосторожно выронил из своих рук хрустальный бокал с вином… Он разбился вдребезги на мелкие осколки, и вдруг на них сел вылетевший из камина вымазанный в саже чёрный ворон… Он стряхнул на них сажу, они почернели, и он улетел в распахнутое окно… А потом к нам пришёл чёрный ворон в образе человека…

– Это был сире Антонио? – заглянул Леонардо в глаза отца.

Пьеро не смог ответить. Прежде чем отвести взгляд, он поцеловал в лоб сына, затем Катарину и, отвернувшись, перевёл разговор совсем на другую тему.

– Я, сынок, решил, что больше ты не будешь учиться в школе Святой Петрониллы. Латынь не идёт тебе впрок… Святой отец фра Бернардо жалуется, что ты невнимателен и неприлежен к языку нашей Святой матери Церкви и её сестры Святой Инквизиции…

– Я не Марио Сантано! – не по-детски жёстко отрезал Леонардо, затем, посмотрев в глаза отцу и смягчившись, с глубокой мудростью добавил. – Великая латынь давно вышла из-под контроля истинных богословов, перейдя на службу низким и умственно ограниченным рабам собственных высокомерных прихотей, использующих богословие только как маску, чтобы прикрыть свою ничтожную суть, желающих величия над всеми и заучивающих девиз Тита Ливия* «Tu reqere imperio populos, Romane, memento».* Я не желаю быть среди них!

– Я это понял, сынок, а потому так же, как и ты, не хочу, чтобы вокруг тебя

были люди, чуждые твоему сознанию… Да с твоими ли способностями быть среди них?! – с улыбкой потрепал Пьеро шевелюру Леонардо. – Ты пойдёшь в ученики к мессере Биаджо да Равенна! Я уже договорился!

– Это архитектор, который строит у Церкви Санта-Кроче дом сеньору Пандольфо Ручеллаи? – озарился счастьем Леонардо.

– И ты ещё спрашиваешь?!.. – беззлобно усмехнулся Пьеро. – Кто к нему постоянно сбегал с уроков латыни фра Бернардо Луччо, чтобы посмотреть устройство подъёмных машин?.. Разве не ты?!

– Папа! – с восторгом обнял Леонардо отца.

– Ну-ну… ладно! – растаял Пьеро от объятий сына; Катарина тоже присоединилась к его объятиям и покрыла поцелуями лицо своего возлюбленного. – Беги, сынок, мессере Биаджо да Равенна тебя уже поджидает! – – Спасибо, отец!

– Да, чуть не забыл: сире Антонио больше тебя не тронет! Можешь забыть о его наказании…

Не зная, как выразить восхищение отцу, Леонардо снова набросился на него, обхватил руками шею и долго не слазил, прижимаясь своей щёчкой к его щеке. Катарина и Пьеро тем временем не сводили друг с друга своих печальных влюблённых глаз…

–

*Тит Ливий – античный поэт, полководец.

*Римлянин, помни, что ты управляешь миром (лат.).

Г Л А В А 2.

Мессере Биаджо да Равенна ещё издали заприметил приближающегося к стройке Леонардо и помахал ему рукой. Ему давно понравился этот мальчуган, поразивший его своими знаниями в математике, живописи, скульптуре и, в основном, ясным по-детски и до необычности простым проницательным умом, словно он видел мысли, слова и предметы насквозь, познавал их души – то, без чего в творческом процессе не обойтись. Вилла синьора знатного флорентийского синьора Пандольфо Ручеллаи строилась в три этажа и больше походила на тяжёлый рыцарский замок, чем на обычный загородный дом для праздного времяпровождения и отдыха от городской суеты. Чтобы вилла выглядела более привлекательно и гостеприимно, её архитектор мессере Биаджо да Равенна решил украсить её фасад, балконы и карнизы лепными барельефами и гипсовыми розетками цветочных узоров. Он видел рисунки Леонардо, нарисованные им для ткацких тканей тётушки Туцци, и был необычайно поражён богатым воображением мальчика, создавшего с математической точностью такие чудесные орнаменты. Когда он показал их синьору Ручеллаи, то тот, не задумываясь, дал согласие мессере Биаджо поручить создание узоров для барельефов и розеток на его вилле маленькому Леонардо.

– У меня для тебя есть хорошие новости, Леонардо! – с крыши дома кричал ему мессере Биаджо. – Поднимайся скорее сюда, я скажу, что тебе надо делать!

Один из рабочих подхватил Леонардо на руки и вместе с ним на огромном подъёмном механизме, называемом «лебёдкой Архимеда», поднялся на крышу виллы. Она ещё не была покрыта черепицей и походила на рёбра полуистлевшего животного, и мессере Биаджо отдавал распоряжения строителям, как лучше её сделать. Он был ещё не стар, но постоянное его пребывание на воздухе во время строительных работ выветрило его лицо, избороздив морщинами, а солнце превратило кожу в бронзовую фольгу с блестящим отливом. Волосы и борода у мессере Биаджо были под стать облетевшей осенью пожухлой листве, зато его глаза и улыбка светились радостью человека, познавшего счастье от созидания.

Увидев перед собой Леонардо, он склонил перед ним голову, как перед взрослым и весьма уважаемым человеком – этот жест за ним повторили все рабочие строители – и приветствовал его так же, как бы он приветствовал знатного хозяина виллы.

– Весьма признателен, мессере Леонардо, что вы почтили нас своим визитом, – без лукавства, с учтивой улыбкой на губах сказал он, и у Леонардо от волнения вспотели ладошки; его ещё ни разу в жизни никто не называл мастером. – У меня для вас имеется хорошая новость, если ваш отец, сире Пьеро, правда, не опередил меня…

– Вы меня берёте к себе в ученики?! – радостно опередил его мальчуган.

– Конечно!.. Но это ещё не всё… – запнулся он, выжидая, что ещё скажет Леонардо, но, не дождавшись, продолжил: – Вижу, что ваш отец далее не посвятил вас в нашу общую тайну, любезно предоставив это сделать мне. Вы, мессере Леонардо, не только зачисляетесь ко мне в ученики, но и поступаете на работу к синьору Пандольфо Ручеллаи. Так что, честно зарабатывая деньги, вы теперь сможете за свою учёбу платить сами, не опираясь на помощь отца! – он сделал паузу, наслаждаясь тем, какой эффект произвёл на мальчика, и с доброй усмешкой подытожил: – Да какой там платить за учёбу… Это мы будем платить тебе только за то, что ты будешь среди нас, сынок!

– А в чём будет заключаться моя работа?

– Тебе ж сказали!.. – рассмеялись строители за спиной мессере Биаджо.

– Пока в том, что ты приступишь к созданию цветочных узоров для розеток и барельефов на фасад здания, – ответил архитектор. – Все узоры должны быть разными, и их число должно составить не меньше двадцати – за каждый узор синьор Ручеллаи обязуется выплатить вам, мессере Леонардо, по пять флоринов! Если все узоры придутся ему по вкусу, то он обязуется доплатить к пяти флоринам ещё по одному флорину!

Леонардо не мог поверить в то, что услышал. С ним обращались, как с взрослым, мало того, он мог не только учиться, но и зарабатывать себе на жизнь, и платили ему не как малолетнему подёнщику, а как вполне состоявшемуся ремесленнику. Его радость была бесконечной. Он немедленно приступил к работе.

Измерив в натуральную величину, какие должны быть барельефы и розетки, Леонардо стал собирать цветы и ловить бабочек, чтобы с них рисовать узоры. Иногда он отправлялся на рынок в Сан-Миньято, чтобы посмотреть на богатых женщин покупательниц, у которых одежда была расшита серебряными и золотыми витиеватыми нитями в причудливые орнаменты. Он так увлёкся этим занятием, что незаметно для самого себя вывел формулу, ставшую для него потом спутником на всю жизнь: «Созерцание и Наблюдение – вот источник вдохновения для пытливого ума! Природа – истинный учёный! И если с ней просто и уважительно разговаривать, то она охотно поделится своими секретами!..»

Работа над строительством виллы для синьора Пандольфо Ручеллаи шла медленно, и Леонардо вместо двадцати заказанных ему узоров сделал ему на выбор в три раза больше. Мессере Биаджо и синьору Ручеллаи они так понравились, что, заплатив ему по договору за двадцать узоров по пять флоринов и добавив к ним ещё по одному, остальные купили по три флорина за узор. Леонардо мог считать себя настоящим богачом, но тут проявился его природный недостаток: он оказался столь расточительным мотом, что деньги испарились из его рук, как дыхание пара в морозный день.

Купив матери роскошное платье в боттеге закройщика Альберто Верриццио и на рынке золочёный настольный поставец для конторской работы отцу, остальные деньги он потратил на приобретение птиц, летучих мышей, бабочек и стрекоз. Коршун всё продолжал прилетать к нему каждую ночь во снах и проводить ему по губам перьями своих крыльев. Леонардо был одержим мыслью полёта и созданием крыльев. К его затее отец, мать и все окружающие его люди относились – одни: как к простой детской забаве; другие: как к сумасшествию человека, одержимого дьяволом. Как бы там ни было, компенсируя свой недостаток знаний в геометрии, маленький Леонардо зарисовывал птиц, летучих мышей и насекомых с такой точностью, что ему даже не требовались математические вычисления. Он поражал всех, кто видел, как он работает, своей чрезвычайной трудоспособностью.

И всё равно отец советовал ему заняться другой деятельностью, если он не желает влачить на себе оковы нищеты. Ответ Леонардо поразил Пьеро своей недетскостью:

– Я не хочу, отец, чтобы алчность к наживе золота заглушила во мне любовь к искусству и к приобретению новых знаний. Я уверен, что приобретение Славы нечто большее, чем слава Приобретения. Надо любить Славу и не бояться Бедности. Подумай, как много великих философов, рождённых в богатстве, обрекали себя на добровольную нищету, дабы не осквернить души своей богатством. Память о богатых погибает вместе с ними; память о мудрых никогда не исчезает, ибо мудрость и наука – суть законные дети своих родителей, а не побочные, как деньги, имеющие свойство предательства и измены…

После этих слов сына Пьеро больше никогда не возвращался к теме о том, что он может быть беден. Мудрость малолетнего сына тронула его в самое сердце, и если он раньше любил его просто как своего ребёнка, то сейчас он проникся к нему ещё за ум и широту взглядов, свойственную человеку только с богатым внутренним миром. Импонировало Пьеро так же и то, что среди законнорожденных детей, которых он встречал за свою жизнь, не было ни одного, кто бы мог сравниться с Леонардо. А его тяга к крыльям уже напрямую доказывала пророческое предзнаменование тётушки Туцци, что он белый дрозд среди чёрных…

Разъезжая по Северной Италии по конторским делам и встречаясь со знатными людьми, Пьеро сам находил заказы для Леонардо и снабжал его работой. Слава о его необычном незаконнорождённом ребёнке давно вышла за пределы поместья Винчи и стала достоянием Флоренции и Королевства Тосканы. Находясь по делам в португальском дипломатическом ведомстве во Флоренции, сире Пьеро познакомился там с консулом благородного искусства португальского королевского Двора синьором Луисом Чичойя и был приятно удивлён, увидев у него в руках копию ротеллы, которую делал Леонардо для его друга из Винчи, охотника и рыбака по имени Филиппо да Ларизи. Такими щитами-ротеллами в городах и селениях Тосканы украшали дома. На ротелле была изображена голова чудовища, подобная Медузе Горгоне. Леонардо получил этот заказ ещё тогда, когда приступил к эскизам узоров для виллы синьора Пандольфо Ручеллаи. Наряду с цветами и бабочками он натаскал в свою комнату в дом отца самых разных уродливых животных: ящериц, скорпионов, пауков, сверчков и прочих гадов… И, изучая их внешность, соединяя и увеличивая разные части их тел, он нарисовал такое невообразимое чудовище, что оно действительно завораживало зрителя только при одном взгляде на него, заставляя окаменеть, словно это была настоящая голова Медузы Горгоны. Ужас состоял в том, что от этого страшного чудовища с огнедышащей пастью и глазами, извергающими изуверскую ненависть, исходила такая гипнотическая притягательность, что зритель мог часами стоять перед ротеллой и наслаждаться картиной, будто божественной прелестью. Пьеро помнил, как возле дома Филиппо да Ларизи собирались толпы поселян и часами простаивали перед ротеллой не в силах от неё отойти; как из близлежащих посёлков и городов, включая Флоренцию, приезжали художники и копировали картину Леонардо.

– Вы когда-нибудь видели что-либо подобное, а, сире Пьеро? – восхищаясь великолепно сделанной копией, любовался ей синьор Чичойя. – Какая удивительная мистика исходит от изображённого чудовища! Какое мощное сияние могучей силы и величайшей ненависти – невольно испытываешь трепет перед этим невиданным чудовищем!.. Должно быть, так выглядит душа дьявола… Вы не находите?

– Да, вы правы! – с усмешкой ответил сире Пьеро, вспомнив, что он подумал точно так же, когда Леонардо позвал его в свою комнату – её окна он предварительно занавесил тёмными портьерами, создав в ней полумрак, – ротелла стояла на стуле, и на неё падал единственный столп света из проделанной в портьере щели. Чудовище словно выпрыгнуло на него из мрака, когда он вошёл в комнату сына, и ему даже пришлось отпрыгнуть назад – таково было его ощущение страха перед этим нарисованным монстром.

– Представляю, каков оригинал, если даже от копии веет мистическим ужасом! – затаив дыхание, продолжал любоваться картиной синьор Чичойя. – И что самое удивительное, сире Пьеро, что весь этот ужас нарисовал не мастер живописи, а обыкновенный мальчик лет этак десяти – одиннадцати… Поговаривают, что он из тех мест, откуда вы родом… Вы ничего о нём не слышали?

– Да как вам сказать… – уклончиво вздохнул сире Пьеро, потирая подбородок. – Приходилось!..

– Вы знаете, где он живёт?

– Разумеется!

– Мне поручено для нашего королевского Двора собрать эскизы к картинам каноники, на которых было бы изображено грехопадение Адама и Евы… Чванливые спесивцы изобразительного искусства меня, честно говоря, уже не интересуют: они, подражая друг другу, изображают одно и то же… Я вижу, что этот мальчик именно тот, кого я ищу! Я чувствую, что он может создать что-то новое, причём, судя по этой ротелле, ничуть не хуже именитых и признанных мастеров живописи. Вы не могли бы меня сопровождать к этому мальчику и показать, где он живёт, а, сире Пьеро?.. Я хочу сделать ему заказ!.. И буду вам очень признателен! – учтиво склонил синьор Чичойя голову перед нотариусом.

– С удовольствием! – так же учтиво отвесил ему поклон сире Пьеро. – Прошу вас пожаловать в моё родовое поместье ко мне в дом!

На лице синьора Чичойя отразилось удивление.

– Почему к вам в дом?

– Потому что мальчик, о котором идёт речь, – мой сын!

Консул благородного искусства португальского королевского Двора от изумления присел на кресло. Он выронил из рук копию ротеллы, тут же налету её подхватил и, отбросив от себя на стол, покачал головой.

– Вижу ваш открытый и честный взгляд, сире Пьеро, но всё-таки сомневаюсь и боюсь ошибиться… Это правда?! – в его голосе прозвучали нотки вины за недоверие.

– Абсолютная… синьор Чичойя!

У пожилого консула через весь лоб пролегла морщина, брови нависли над глазами и взгляд стал печальным.

– Как жаль, что ваша супруга, мадонна Альбьере, не дожила до того дня, когда ей посчастливилось бы увидеть гений вашего мальчика, – с глубокой грустью сказал он.

– Леонардо не её сын, – сухо возразил сире Пьеро.

У синьора Чичойя опять брови взметнулись от удивления, а в глазах застыл немой вопрос.

– Разве вы были ещё раз женаты? – спросил он после недолгого молчания.

– Нет… Леонардо незаконнорожденный.

– Плод тайной любви?.. Как это занимательно…

– Я мог бы рассказать вам историю его рождения, синьор Чичойя, но прошу меня простить – это очень личное!.. – опередил сире Пьеро его желание задать очередной вопрос. – Я очень надеюсь на вашу светскую деликатность, что вы не обремените меня просьбой рассказать вам мою историю любви с бедной контадиной, его матерью, – то, от чего при воспоминании у меня болит сердце!

– Конечно-конечно! – уступчиво улыбнулся консул. – Мне достаточно взглянуть на вашего мальчика, чтобы потом рассказать о нём моему королю и продемонстрировать его гений, когда он выполнит мой заказ… – его улыбка чуточку погрустнела, и в глазах промелькнула отеческая сердечность. – Не надо быть семи пядей во лбу, сире Пьеро, чтобы, глядя на вас, не понять, как вы любите своего сына!.. Неудивительно, что незаконнорожденный мальчик живёт в вашем доме! Зная вас, откровенно признаюсь: поскорее хочу увидеть вашего Леонардо!

И они немедленно отправились в родовое поместье Винчи. Прибыв в дом сире Пьеро, синьор Чичойя – их встречали все обитатели дома во главе с сире Антонио и моной Лючией – очень изумился, увидев перед собой подростка , никак не похожего на десяти – одиннадцатилетнего мальчика, в глазах которого светилась такая чистота взгляда, такой ум, что он остановился и застыл перед ним точно так же, как совсем недавно перед копией ротеллы, сделанной с его оригинала. Лицо Леонардо привлекало утончённой красотой; высокий рост – он был выше своих сверстников – и телосложение обозначали в нём силу и ловкость; а его грация движений, с которой не могла сравниться никакая аристократическая манерность, настолько загипнотизировала синьора Чичойя, что он невольно стал ему подражать. Отдавая поклон встречающему его семейству, он удивлённо бросил через плечо сире Пьеро:

– Я никак не думал, что ваш сын гораздо старше… Сколько ему лет?

– Он ещё совсем дитя! – услышал консул благородного искусства ответ отца.

В глазах синьора Чичойя в очередной раз промелькнуло недоверие, смешанное с суеверным страхом. В ещё большее замешательство он пришёл, когда в комнате Леонардо увидел наброски узоров к барельефам и розеткам виллы синьора Пандольфо Ручеллаи, с которых юный мастер создавал эскизы – на них частично были изображены отдельные части самых разных цветов и крылья бабочек; здесь же находились и наброски к ставшей уже знаменитой ротелле с чудовищем – на них также были изображены отдельные фрагменты частей тел скорпионов, летучих мышей, ящериц, тарантулов и других гадов…

– С какой удивительной тщательностью ваш сын, сире Пьеро, подходит к работе! – не смог удержаться от восхищения синьор Чичойя, любуясь рисунками Леонардо. – Какая удивительная избирательность!.. Какое чутьё!.. Какое трудолюбие!.. Я в своей жизни видел много талантливых мастеров, но все они зрелые люди… А тут – мальчик! У меня нет никаких сомнений в том, что я, наконец, нашёл то, что искал!..

– Вот, Леонардо, – повернулся сире Пьеро к своему сыну, – синьор Чичойя, консул благородного искусства португальского королевского Двора, желает преподнести своему королю сюрприз в виде портьер для королевской каноники, на которых было бы изображено грехопадение Адама и Евы. Я очень прошу тебя не торопиться с ответом, хорошо подумать и затем уже ответить, сможешь ли ты выполнить заказ господина Чичойя, или же ему следует поискать для этой работы другого мастера?

– Я готов выполнить заказ синьора Чичойя! – не задумываясь, ответил Леонардо.

В его взгляде было столько чистого благородства, что португальский консул благородного искусства едва удержался, чтобы не выразить ему светского подобострастного поклона. Стыдясь собственной растерянности, он улыбнулся.

– У меня сейчас такое странное ощущение, будто я нахожусь на приёме его Величества! – и, поведя плечами, словно оправляясь от придворной привычки, с иронией заметил: – А вообще-то ничего удивительного в моём ощущении нет, ведь я действительно нахожусь на приёме будущего короля Искусства!

Эта фраза вызвала у всех, кроме Леонардо, лёгкую улыбку. Юный мастер остался бесстрастным. Он склонил голову перед синьором Чичойя и с бесстрашным взглядом библейского Давида ответил:

– Вы правы, синьор, я им буду!

Выполнив заказ португальского консула, Леонардо восхитил своим мастерством даже самых отъявленных в отношении него скептиков. Флорентийскому обществу искусств Калималы Св. Луки вынужденно пришлось признать в этом несовершеннолетнем мальчике настоящего мастера. В консульство синьора Чичойя уже стали приходить не только флорентийские художники – весть о Леонардо, о его мастерстве, распространилась за пределы королевства Тосканы, – но и со всех провинций Италии. Впервые их глазам представилась такая тщательная анатомическая точность человеческих тел Адама и Евы, дышавшие настоящей прелестью естества; казалось, что они вот-вот повернутся к зрителю и любезно пригласят его отведать вместе с ними яблоко от дерева познания добра и зла, которое предложил им демон-змей Велиар с такой обольстительной и лицемерной гримасой, что невольно хотелось крикнуть Адаму и Еве, чтобы они не брали в руки предложенного им плода.

Знатнейшие художники, которым португальский консул благородного искусства предоставил картину для обозрения в своём консульском представительстве, перенимали опыт новоявленного гения. Сам же синьор Чичойя, восторгаясь, неутомимо повторял:

– Ум помрачается при мысли о том, как у столь малого мальчика имеется столь великое терпение для создания такого божественного творения!

Имя Леонардо теперь вышло за пределы Италии и стало известно португальскому королевскому Двору. За выполненный заказ ему отвалили кругленькую сумму, оставшейся ввиду благоразумия его отца для него неизвестной. Сире Пьеро уже зная о расточительстве своего невероятного – даже в этом – сына получил их за него и спрятал подальше, сказав ему, что деньги пойдут на его дальнейшую учёбу. Леонардо не возражал, он знал, что эти сбережения пойдут на его обучение, когда, по словам отца, он переедет во Флоренцию. А между тем, состоя на службе мессере Биаджо да Равенна, он продолжал совершенствовать свои знания, практикуя их на всевозможных изобретениях, и даже вовлёк в это дело не только местную детвору, но и взрослых. Случилось это, когда в боттеге мессере Биаджо – она находилась в одном из помещений башни замка Адемари, где была «Боттильерия» сире Труффо Бельконе – Леонардо обнаружил чертежи катапульт Архимеда, греческих таранов Александра Великого и баллист китайского изобретателя Елю-Чу-Цая, бывшего когда-то в армии Чингиз-хана главным военным строителем; чертежи китайского мастера были копиями, сделанными с оригиналов, которые привезли больше двухсот лет назад известные итальянские путешественники Марко Поло и Плано Карпини, побывавшие в 13-м веке в империи Чингиз-хана. Чертежи так увлекли Леонардо, что, изучая их, он занялся постройкой катапульт. Размеры своих орудий он сделал в три раза меньше настоящих. На его затею из простого любопытства приходили посмотреть местные мальчишки и девчонки; все работы он проводил во дворе отцовского дома, и во всём ему помогал садовник Джан-Баттиста. Когда первая катапульта была готова, Леонардо вывез её на конной упряжке к озеру Фучеккио для стрелищной пробы. В качестве мишени он использовал несколько негодных бочек, которые прихватил с собой. Зарядив в катапульту увесистый камень, он с первого выстрела поразил мишень, а бочка разлетелась в щепки – его восторг и восторг наблюдавшей за его испытаниями детворы был под стать оглушительным крикам потревоженной стаи птиц. Второй камень Леонардо положил в холщовый мешочек с золой, и выстрел, произведённый этим снарядом, привёл всех зрителей, наблюдавших за испытанием катапульты, в необузданное ликование: камень, угодивший в бочку, разорвал мешочек, и из него наружу вырвалось густое облако серой золы – со стороны это походило на взрыв пороха. Развлечение Леонардо так понравилось деревенским мальчишкам и девчонкам, что они попросили его взять себя на помощь ему для постройки новых катапульт. И дело закрутилось… В свободное от работы время увлечённой детворе приходили помогать любопытствующие взрослые, и уже спустя месяц с их помощью было сделано несколько катапульт.

Прочитав в одной из книг отца о битве Юлия Цезаря с северными племенами германских племён, Леонардо объявил детворе день предстоящей битвы. Кто будет римлянином, а кто германцем, они определили по жребию. Различия между мальчишками и девчонками не было, в игру принимались все… И вот, наконец, день битвы наступил! Случилось это в воскресенье после утреннего богослужения в церкви Санта-Кроче. В воскресный день никто из поселян не работал, и многие из них, кому их чада рассказали о предстоящей игре, пришли к мельничной плотине на реке Арно полюбоваться на детскую забаву. Место для битвы у речной мельницы Леонардо выбрал неслучайно: в книге о войне Юлия Цезаря с германцами говорилось, что сражения между ними, как правило, проходили в лесистой местности германского высокогорья. Вокруг речной мельницы бугрились небольшие холмы с редко растущими кустарниками и деревьями, и Леонардо решил, что это то, что надо для будущего поля битвы.

«Римлянами» командовал двенадцатилетний мальчик по имени Джакомо Лентини, выбранный ребятами Юлием Цезарем; «германцами» командовал Леонардо, произведённый в вождя варварского племени. Команды заняли свои, заранее оговоренные позиции, прозвучал сигнал рога, и битва началась. Взрослые, пришедшие от скуки поглазеть на игру, смотрели на то, что сейчас произойдёт…

Первый залп обе команды произвели друг в друга почти одновременно: снаряды, сделанные из мешочков, заполненных соломой и грязью, пролетев изрядное расстояние, разорвались прямо в центре враждующих сторон, превратив детвору в вымазанных бесенят. Раздались ликующие вопли, смешанные с радостным хохотом, и обе команды пошли друг на дружку в атаку. Взрослые, разумеется, болели за те команды, в которых были их дети. По условиям игры нельзя было драться, а только лишь бороться, брать в плен или считать проигравшим того, кто падал на землю или сам признавал себя побеждённым. Ещё до того, как «римляне» и «германцы» столкнулись в рукопашной схватке, они ещё несколько раз успели выпустить друг по другу не меньше трёх дюжин снарядов и перепачкались грязью до такой степени, что, сойдясь в борьбе, перестали узнавать, кто из них принадлежит какой команде. Началась такая возня, что в ней ничего нельзя было разобрать, что происходит. Огорчённые этим обстоятельством и увлёкшиеся зрелищным азартом, взрослые решили помочь детям разобраться, кто есть кто, и поспешили им на помощь – в конце концов, они вместе с ними приняли участие в битве. Радостного смеха, восторга и ликования в игре было столько, что когда она закончилась, то все, включая взрослых, чувствовали себя такими счастливыми, что предвзятость, доселе существовавшая у всех к Леонардо, исчезла, как будто её и не было вовсе… Отныне ими было решено, с согласия её организатора, проводить такие игры каждую неделю. Слух о радостном увлечении детей игрой-баталией охватил всё поместье Винчи, и уже на следующее воскресенье к ним в игру попросились ещё несколько детей и взрослых; а ещё через неделю в неё вошёл и Россо Кастаньяно вместе со своим Священным воинством. В отличие от Марио Сантано он был весёлый и незлопамятный. Леонардо охотно принимал в игру всех желающих, не отказывая никому. Будучи чрезвычайно изобретательным, он, по мере прибавления людей, усложнил последующие битвы, сделав их не только сухопутными, но и морскими, и перенёс их с холмов реки Арно на берег озера Фучеккио.