Текст книги "Леонардо. Жизнь и удивительные приключения великого флорентинца. Книга 1"

Взгляд Леонардо сразу упал на Лоренцо Великолепного. Напудренный, как кукла, он держал в руках виолу, сделанную им для виконта Оспелле; он ласково обнимал её, словно живую девушку. Перед троном на резном позолоченном столике лежала его лютня из лошадиного черепа в виде дьявольской головы. Сердце у Леонардо в очередной раз сбилось с привычного ритма: он понял, какую жертву ради него принёс виконт. Вокруг них стояло много вельмож, смотревших на него так же, как на сделанные им диковинные музыкальные инструменты. Высокий, стройный, – необычайно для глаз светской аристократии, изнеженной дворцовой жизнью, – могучего телосложения, он возвышался над всеми в этом зале. Придворные примадонны, мадонны, дондзелы и молоденькие дамиджеллы пожирали его глазами. В этой окружавшей его толпе Леонардо увидел сирийского диодария Сахит-Башира: он узнал его по национальной одежде, в какой обычно встречались ему все сирийцы, приезжавшие во Флоренцию. Скрываясь за спинами придворных, диодарий смотрел на него исподлобья. Отдельно от всех стояли легаты римского Папы и египетский султан Каит-бей в окружении своей свиты.

Лоренцо Великолепный смотрел на Леонардо радостным взглядом. В нём сквозила та гордыня, о которой говорил ему виконт, и которая ясно говорила всем окружающим: «Смотрите: этот человек, Леонардо, живёт на зависть всем в моём королевстве!.. У вас такого нет!.. И я волен делать с ним всё, что угодно!..» Почувствовав это в его взгляде, Леонардо старался не смотреть ему в глаза. Сделав перед ним изящный поклон, – при его высоком росте невозможно, казалось, поклониться в столь красивой грации; многие из женщин, глядя на него восхищённо вздохнули, – Леонардо громко и твёрдо произнёс:

– Я к вашим услугам, ваше Величество!

Король Лоренцо не торопился отвечать. Он продолжал гладить Венеру-виолу, разглядывая и изучая Леонардо. Пауза, действующая на всех угнетающе, затягивалась. Леонардо и виконт Оспелле тоже чувствовали себя неловко. Никто не знал, что ожидать в такие моменты от короля: милости или гнева! Наконец король перестал пристально глядеть на Леонардо и, откинувшись на спинку трона, глубоко вздохнул.

– Да-а, давненько мы не виделись!.. А что, ты не мог раньше сделать для меня такую изумительную прелестницу? – ладонью он нежно погладил грудь Венеры-виолы.

Леонардо растерялся. Искоса посмотрев на рядом стоявшего виконта, он пожал плечами.

– Неразумен был, ваше Величество!

– Да, неразумен… А кто тебя надоумил сделать такие столь разные вещи: прелестную божественную красавицу Венеру-виолу со сладким упоительным голосом любви и такую лютню-дьявола, один вид которой навевает ужас?!.. Что это за метафора, которую ты подарил мне в столь двух изумительно сделанных тобой музыкальных инструментах?!

Леонардо окончательно растерялся. Он и предположить не мог, что внешний вид инструментов может вызвать у кого-либо какие-то вопросы подобного рода. Уголком глаз он увидел, что Марко Оспелле находится в таком же, как и он, душевном смятении. Все ждали, что ответит мастер. Напряжение достигло такого накала, что вельможи перестали дышать. Замерев и затаив дыхание, они смотрели на Леонардо.

– Нет ничего тайного в этой метафоре, ваше Величество! – выдерживая спокойную уверенность, ответил он. – Сказано в Евангелии Сыном Божьим: «Будьте мудры, как змеи, и кротки, как голуби!..» – два в одном! Змей Велиар – дьявол, по совету которого человек вкусил плода от древа Познания, Добра и Зла и стал мудрым; Кротость – любимая дочь Бога; удел окружающих вас подданных и в первую очередь красивых женщин, которые своим влиянием только усиливают вашу мудрость и красоту! Ведь вы – Лоренцо Великолепный! Как Аполлон – покровитель искусств!

Напряжённое молчание толпы придворных вельмож разорвалось молчаливым восхищением, отразившимся в их широко открытых глазах. На губах виконта Марко Оспелле заиграла улыбка облегчения. Король, поджав губы, чтобы откровенно не выказать то же чувство, что уже выказали его придворные, сдержанно кивнул головой в знак одобрения. Постучав пальцами по подлокотнику трона, он вдруг сделал жест, словно что-то подбросил в воздух. Действительно, все увидели, что от него к Леонардо полетел какой-то маленький предмет; Леонардо без труда поймал его одной рукой – это оказался золотой арабский динарий.

– Ты прощён, Леонардо! – величественно и вместе с тем великодушно улыбнулся король Лоренцо.

Леонардо низко ему поклонился. Толпа вельмож дружно загудела. Отдельные отрывки фраз, долетавшие до слуха виконта и Леонардо, ясно говорили им о желании аристократов заиметь точно такие же музыкальные инструменты, что и у короля. Щурясь на них, Лоренцо Великолепный тоже слышал их пожелания. Сойдя с трона, он подошёл к Леонардо и посмотрел на него снизу вверх. Его взгляд внезапно из надменного превратился в испуганно-подавленный. Он смотрел на Леонардо животным страхом маленького зверька, всем своим взором выражавшего недовольство, что станет едва ощутимой закуской в зубах голодного волка.

– Господи! Как, однако, рост может повлиять на взаимные симпатии! – вырвалось у него с искренней непосредственностью. – Нет-нет-нет!.. Я не могу позволить тебе остаться при Дворе, потому что женщины – прошу заметить: мои женщины! – задарят тебя записочками о любовных свиданиях, что вызовет во мне болезненную ревность, которая окончательно подорвёт моё здоровье!..

Он вернулся обратно на трон и, водрузившись на него, опять стал щуриться на придворных. Леонардо выругался про себя. Он понял, что его великодушное прощение лишь маска, прикрывающая оставшуюся у него подлинную неприязнь к нему; к тому же он не позволит, чтобы кто-то из придворных вельмож уравнялся с ним, заимев точно такие же, как у него, музыкальные инструменты. Леонардо почувствовал, как у него в душе нарастает ощущение брезгливого отвращения к тщедушности короля.

– Скажи мне, мастер Леонардо, – вывел он его из задумчивости. – А что ты лучше предпочтёшь: статус учёного в окружении гарема красавиц или же участь простого придворного музыканта? – и король буквально впился в него взглядом.

Леонардо понял, что это очередной подвох. Глянув на епископа Юлия, увидел: его догадка получила подтверждение. Намёк на гарем – имелось в виду получить статус учёного при дворе египетского султана; разговор, по-видимому, у Каит-бея и Лоренцо Великолепного насчёт него уже состоялся. Ответить королю утвердительно, что он желает получить статус учёного, – значило бы для Леонардо прямую дорогу в пыточную камеру Священной Канцелярии.

Он по достоинству оценил коварство Лоренцо Великолепного, поставившего в безвыходное положение и его, и египетского султана, ибо разговор проходил при огромном скоплении не только придворных, но и Святых отцов, и он не мог открыто высказать своего пожелания. Султан Каит-бей тоже понял изощрённость короля, не желавшего отдавать Леонардо в мусульманскую страну: об этом явно говорил его внешний разочарованный вид. Единственный, кому пришлась по душе хитрость короля Лоренцо – был сирийский диодарий Сахит-Башир. На его губах блуждала самодовольная, злорадная ухмылочка.

– Я предпочёл бы участь простого придворного музыканта, ваше Величество! – безысходно и грустно ответил Леонардо.

– Почему?

– Потому что не хочу отрекаться от Христианства.

– Это слова мужчины! – раздался громкий голос султана Каит-бея, отдавшего должное Леонардо.

И опять в толпе придворных восхищённо зароптали. Разочарованными стояли лишь Святые отцы.

– Так тому и быть! – ударил ладонью по подлокотнику трона Лоренцо Великолепный. – Я исполню твоё желание!.. Мессере Джорджо Мерула! – позвал он.

Из окружения миланских дипломатов вышел летописец герцога Людовико Сфорца Моро, Джоржо Мерула, которого верховный правитель Ломбардии вместе с секретарём иностранных посольств сеньором Бартоломео Калко уполномочил главным вести переговоры с Лоренцо Медичи о передаче ему флорентинца Леонардо да Винчи. Он ещё до подхода к трону короля едва уловимым кивком головы приветствовал Леонардо. Заметив это, Лоренцо Великолепный, уязвлённый таким поступком посла, что первым удостоен внимания не он, а скрытой честью человек, приглашённый к нему на приём, – да ещё человек незнатного происхождения – раздражённо бросил ему в руки лежавшую у него на троне заранее заготовленную грамоту об официальной передаче Леонардо миланскому Двору; и жестом отвращения показал на лютню-дьявола.

– И это заберите с собой! Она так ужасна, что мне не к лицу! Преподнесите её от меня в дар герцогу Людовико Сфорца! Они созданы друг для друга, и её звуки будут в один голос петь с голосом его души! – по привычке прищурившись, он пронзил Леонардо взглядом, и его алые губы, окрашенные свекольным красителем, изрыгнули словесную желчь. – Да и тебе, мастер, дьявольскому сыну, вскормленному козой, она придётся в самый раз… Пусть она будет для тебя по дороге в Милан твоим дьявольским ангелом-хранителем и поможет своим звучанием обрести за твоей спиной чёрные крылья нетопыря, на которых ты мечтаешь взлететь в небо! – он сделал паузу и, хмыкнув, добавил: – Может быть, разобьёшься! – и истерически страшно захохотал.

– Благодарю вас, ваше Величество! – невозмутимо и спокойно ответил Леонардо. – Вы очень добры, и ваша милость не знает границ! – и, откланявшись, он покинул тронный зал под мёртвое молчание королевских придворных, прихватив с собой лютню-дьявола.

Виконт Марко Оспелле и мессере Джоржо Мерула последовали за ним с совершенно обескровленными лицами. В приёмной они перевели дух. Леонардо улыбался. Ему было наплевать на желчь короля. Главного он достиг: наконец-то он может покинуть Флоренцию. Леонардо понимал, что его отправка в Милан вызвана продолжительной королевской местью: нежеланием, чтобы он пользовался привилегиями придворного учёного у египетского султана Каит-бея. Он видел, что Лоренцо Великолепный, по привычке красуясь перед придворными дамами, как всегда, просто хотел привлечь их внимание к своей персоне своим показным благородным великодушием. Поэтому не предпринял попытки казнить его по просьбе сирийского диодария, а отправил к жестокому герцогу Ломбардии, полагая, что тот расправится с Леонардо за него, найдя повод в его свободомыслии и непохожести на других. К тому же король Лоренцо дополнительно его унизил, выдав ему проходную грамоту не как королевскому учёному, а как его придворному музыканту. Держа её в руках, Мерула раздражённо качал головой.

– Надо же!.. Как издевается над вами этот похотливый дамский сатир! Грамоту выдал как придворному музыканту…

– Не беда! – оправился от потрясения виконт Оспелле; его лицо уже обрело утерянный цвет, и он улыбался вместе с Леонардо. – Vinci-vincere!

– Что?! – не понял Мерула.

– Умение побеждать! – ответил Леонардо за виконта.

– Да, Леонардо, сегодня ты победил! – горячо пожал ему руку виконт. – А грамота придворного музыканта – это тьфу! – сплюнул он. – Пойдёмте в мои апартаменты и там кое-что сейчас предпримем…

– Что вы задумали? – взволнованно спросил его Джоржо Мерула.

– Увидите, мессере придворный летописец! – горячо бросил ему через плечо Марко Оспелле.

Они прошли в его приёмные покои, и там, среди античных находок на заваленном хламом столе, виконт сел писать письмо, – как когда-то уже писал ходатайство за Леонардо перед Лоренцо Великолепным о разрешении ему заниматься анатомическим сечением, – обращённое к верховному правителю Ломбардии, герцогу Людовико Сфорца Моро: «Изучив, мой Славнейший Сеньор, работы нынешних изобретателей военных машин, я не нашёл в них ничего такого, чем бы они отличались от находящихся во всеобщем употреблении, – вывел он красивым почерком первые слова письма от имени Леонардо. – Довожу до вашего сведения, что грамота, выданная мне как придворному музыканту, не раскрывает истинной тайны моего искусства. Считаю нужным поставить вас в известность, что я могу строить мосты, подземные подкопы и ходы под реками и рвами; знаю способы, как разрушать крепости и замки без помощи бомбард; создаю нового необычного вида крытые повозки, врезающиеся во вражеский строй так, что любое сопротивление перед ними бесполезно; осадные тараны, способные разбить любое каменное сооружение; исполинские снаряды-фрагелики и бомбарды к ним; а также для морских сражений изобретаю оборонительное и наступательное оружие и беспарусные маневренные корабли, броня которых выдерживает удары чугунных ядер; пушки, мортиры, пассаволонты и никому не известные взрывчатые вещества.

В мирное время готов удовлетворить вашу Светлость в зодчестве строительством частных и общественных зданий, сооружении каналов, устройстве оросительных и гражданских водопроводов; а также в искусстве живописи, ваяния из глины, мрамора, меди и прочее…».

Закончив это небольшое повествование, виконт вопросительно посмотрел на Леонардо.

– Я ничего не забыл? – неуверенно спросил он.

– Да вроде бы ничего…

– Леонардо, а почему за тебя пишет сеньор? – удивился Мерула. – У тебя руки больны?

– Руки у него здоровы, – за Леонардо ответил Марко Оспелле. – Стоит ему по-настоящему ответить вам рукопожатием, и вы сразу это поймёте: сами надолго потеряете способность держать в руках перо! Я пишу за него только потому, что если он напишет, то долго будут разбираться в его словах… Он левша и ведёт строки письма не слева направо, как мы, а наоборот: справа налево, и прочитать его текст можно только с помощью зеркала.

– И впрямь дьявольский признак! – непроизвольно сорвалось с губ Мерулы.

Он сразу спохватился, но неприятный осадок в душе виконта и Леонардо от его слов уже остался.

– Добавьте в письмо ещё вот что, – сделал Леонардо вид, что остался равнодушным к словам Мерулы, – желаю для Дома Сфорца отлить из бронзы Колосс Коня в память их рода!

Обмакнув перо в чернильницу, Марко Оспелле дописал:

«Желаю принять на себя работу по отливке из бронзы Коня – символа вечной Славы блаженной памяти вашего рода и именитейшего Дома Сфорца.

Вручаю себя в руки Вашего Высочества – всепокорнейший ваш

слуга, Леонардо да Винчи».

– Всё?! – на всякий случай спросил Оспелле.

– Всё! – кивнул Леонардо.

Виконт запечатал письмо и протянул его Меруле.

– Немедленно отправляйтесь с ним в Милан к герцогу Сфорца, а я сейчас же напишу ещё одно, приблизительно такого же содержания, и для пущей убедительности отправлю его со своим почтовым курьером! – он подмигнул Леонардо. – Vinci-vincere?! – высказал он выражение, ставшее их девизом.

– Vinci-vincere! – весело его подхватил Леонардо.

Джорджо Мерула, поглядев на них, поднял вверх правую руку и, радостно улыбаясь, тоже воскликнул:

– Vinci-vincere!

Они дружно рассмеялись. Попрощавшись с Мерулой, Леонардо и Марко Оспеле остались в покоях одни.

– Ну вот, славный Леонардо, – грустно сказал он, глядя на него по-дружески тёплым взглядом. – Плащ Терпения спас тебя от непогоды презрения… Пришло время нам прощаться! Я верю, что тебя ждёт новая жизнь со спутницей Удачей! Не знаю: увидимся ли мы ещё, но прошу тебя вспоминать флорентинца Марко Оспелле добрым словом, когда тебе будет и печально, и радостно!.. А я всегда подниму за тебя бокал! Будь счастлив, славный Леонардо! – и как он ни пытался сдержаться, упрямые слёзы всё равно брызнули из его глаз.

Они обнялись. По щекам Леонардо тоже потекли крупные капли слёз. Им трудно было расставаться. Сердце щемило от осознания, что они больше не увидятся, а разум отказывался воспринимать этот приговор судьбы. Общие переживания очень сблизили их, сделав по-братски родными. И всё-таки, попрощавшись, им пришлось расстаться. Покинув королевский дворец, Леонардо по дороге домой размышлял о том, что с ним произошло; о долгожданном сдвиге в его жизни, случившемся неожиданно и завершившемся с головокружительной быстротой. Как такое может быть? Его радость теперь не могла омрачить даже печаль расставания с Марко Оспеле. Погода была прекрасной, благоухали ароматами цветы, стремглав над головой носились ласточки, а сердце от счастья рвалось наружу…

Внезапно его мысли коснулись Матурины, и он остановился посреди улицы, неподвижно замерев. Как же он не подумал о ней? Его сердце сжалось: он не мог её взять с собой, потому что Священная Канцелярия была в состоянии достать его и в Милане. Узнав о том, что они, не обвенчавшись, жили вместе, – монахи могли убедить тётку Пресцилу сделать такое признание в Священной Канцелярии после их отъезда, – и что она последовала за ним – его непременно обвинят в соблазне невинной девушки, и прежнее обвинение его в содомии вспыхнет с новой силой; и тогда уже не будет пощады ни ему, ни Матурине: ведь она не донесла на него. А значит, и её обвинят в умышленной связи с дьявольским пасынком; то есть с ним. Нет! Он не может позволить, чтобы этой милой, умной и очаровательной девушке, в которую он, кажется, по-настоящему влюбился, был нанесён непоправимый вред. Но как он скажет ей, что уезжает, а её оставляет? Словно холод смерти пронзил всё тело Леонардо: он не сможет ей этого сказать; он уедет, не попрощавшись, когда её не будет дома… «Ну почему, – задавал он себе вопрос, чувствуя, как ноги отказываются ему подчиняться и возвращаться в дом Матурины, – когда моя жизнь начинает своё восхождение к вершине счастья, судьба отнимает у меня самых дорогих моему сердцу людей?!.. Почему я вынужден расстаться с ней?!.. Почему?!..»

– Необходимость – вечная наставница! – прозвучал у него в ушах глубокий и далёкий голос; кто-то невидимый ответил на вопрос, и его охватил невыразимый ужас.

Выронив из рук лютню и присев от страха, Леонардо зажал ладонями уши; его глаза устремились в чистое синее небо над головой, в котором не было ни единого облачка. Его губы дрожали.

– Не отнимай её у меня! – беззвучно прошептал он; разжав ладони, он ничего не услышал и тогда что было силы, закричал: – Слышишь?!.. Не отнимай её у меня!

Небо ответило безмолвием. Только прохожие шарахнулись от него, как от сумасшедшего. Маленькая девочка подняла с земли лютню и, благоговея перед её дьявольским видом, подала её Леонардо.

– Никто не отнимает её у вас, мессере! – ласково она улыбнулась ему.

Он глянул в её лучистые глаза и увидел в них отражение солнечного блика, похожее на хрустальный осколочек.

– Джулия! – позвал скрипучий женский голос девочку, и Леонардо увидел невдалеке дряхлую старуху; девочка подбежала к ней, та что-то ей шепнула, и, обернувшись, девочка посмотрела на него глазами, в которых воцарился испуг, выраженный ещё большими солнечными бликами, похожими на осколочки хрустального бокала.

– Ну да!.. Как же я не догадался?! – вслух высказал свою мысль Леонардо. – Галеотто!.. Он прислал мне осколочек!.. Это он!.. Его немедленно надо выкинуть!.. Да-да, он лежит в кармане моего старого камзола, и надо немедленно избавиться от него!.. – и он, сорвавшись с места, во весь дух побежал в дом Матурины, желая, во что бы то ни стало разыскать проклятый осколок и выкинуть его.

Вбежав в дом, он не застал Матурины. Время было после полудня, и она в эту пору, как обычно, уходила к фондакам Калималы в надежде получить для него заказ. Тётки Пресцилы тоже не было. И внезапно Леонардо осенила мысль, что более подходящего случая для того, чтобы уйти незаметно, ему не представится. И вместо того чтобы искать осколочек, он принялся быстро собираться в дорогу. Взял с собой только самое необходимое: книги и записи об исследованиях; на кухне забрал плетёную бутыль белого вина и круг творожного сыра, джьюнката. Погрузив сумки на коня, подаренного ему помощником капитана сирийской галеры, Леонардо вскочил в седло и, пришпорив коня, направил его переулками к городским воротам Сан-Галло. Он боялся где-нибудь на широкой улице столкнуться с Матуриной. «О, неумолимый рок! – приговаривал он про себя. – Ты свёл меня с теми людьми, кто помог сделать поворот в моей судьбе, ты даже дал мне коня, видимо, зная, что меня ждёт… Но почему, же мне так плохо?!..» Он уезжал, как вор, ни с кем не попрощавшись, и его сердце терзалось, будто его жгли калёным железом.

Выехав за городские ворота, Леонардо остановил коня и, обернувшись, бросил последний взгляд на Флоренцию.

– Прощай, ненавистный город!.. – прозвучал его голос, как холодный, промозглый ветер. – Прощайте, дорогие моему сердцу люди! – его голос потеплел. – Прощай, ласковая, нежная и милая мне Матурина!.. Твой образ никогда не исчезнет из моей памяти!.. Прощай!

Он пришпорил коня. Перед ним лежал трудный, далёкий путь…