Текст книги "Холодное блюдо"

Генри положил руку на неровную поверхность штукатурки в том месте, где разобрал бо́льшую часть стены, и навалился на нее всем весом. Другой рукой он откинул через плечо волосы цвета воронова крыла, слегка тронутые серебром, которые доставали до поясницы.

– Один из четырех, шансы неплохие.

– Она не говорила, что позвонит мне?

– Нет. И вообще… – Он ощетинился, изображая негодование, и показал на блок. – У меня тут серьезное дело.

Я попытался помочь.

– Там есть маленькие щитки, по ним понятно, что выбило.

Генри наклонился, заглядывая в блок.

– Не то чтобы я не доверял твоим ремонтным навыкам, хоть я и знаю, что у тебя их нет, – он аккуратно стер пыль с четырех предохранителей, – но они все черные.

– А запасных у тебя нет?

– Конечно же нет. – Он достал пачку пенни, спрятанную в нагрудном кармане рубашки. – Зато есть это.

Генри улыбнулся, как койот – эта самая улыбка могла приструнить задиристых рядовых, вызвать холодок по спине у офицеров во Вьетнаме, а обычно умных женщин – заставляла сесть поближе, за бар. Ему дашь палец – откусит руку.

Я с большим опасением наблюдал, как его пальцы начали выкручивать один из ржавых предохранителей из проржавевшего зеленого отверстия. Мышцы на его предплечье извивались, как змеи под обожженной солнцем землей. Насколько мне известно, Генри никогда в жизни не приходилось таскать тяжести, но в нем все равно чувствовался дух воина, и его выдавали лишь ненатренированные бицепсы. Когда его усилия возымели плоды, а стеклянная ручка повернулась, остальная часть здания погрузилась во тьму.

– Черт.

Из бара донесся хохот, пока мы пытались разглядеть друг друга во тьме.

– Видимо, это был не тот.

Генри вздохнул, вернул предохранитель на место, и свет от холодильников снова озарил дальнюю комнату. Посетители вяло захлопали.

– Она ничего не говорила о звонке. – Он все еще смотрел на блок; теперь его шансы значительно выросли.

– А о чем говорила?

– Да ни о чем особенном. Мы обсуждали тебя.

– Что именно?

На протяжении всего разговора Генри не прекращал изучать блок предохранителей с полуулыбкой, которая свидетельствовала о том, что он не воспринимал серьезно ни электрический кризис, ни мою семейную жизнь. У Кади и Генри были симбиотические, дружеские отношения, благодаря которым она начала вести квази-богемный образ жизни. Кади профессионально играла в бильярд и дартс, изучала историю коренных американцев в Беркли, несостоявшейся альма матер Генри, потом поступила на юридический факультет Вашингтонского университета и теперь работала адвокатом в Филадельфии. Большую часть времени вместе они перешептывались, показывали на меня пальцем и хихикали. Меня тревожила сама мысль о том, что они сговорились на расстоянии, но раз в этом замешана еще и Руби, что-то точно не так.

Выбрав предохранитель по диагонали от первого, Генри протянул руку и смело повернул. Красные неоновые лошадки, радостно скачущие по припаркованным снаружи машинам, исчезли под одобрительные возгласы из обители арахиса. Генри не отреагировал, и я не понял, заметил ли он.

– Там пони…

– Черт.

Он снова ввинтил предохранитель. Неоновый скакун замер, а затем запрыгал по капоту Пули. Шквалы ветра стихали, плохая погода решила отправиться дальше по тропе Бозмен к железнодорожным путям. В баре царил какой-то необъяснимый уют благодаря приглушенному свету холодильников, просачивающемуся сквозь щели в перегородке. Отголоски бесед служили фоном для пейзажа, который теперь покрылся снежинками.

– Так что вы обсуждали?

Генри сердито постучал указательным пальцем по одному из предохранителей.

– Она переживает, что ты до сих пор в депрессии.

– Из-за чего?

Он посмотрел на меня, но потом передумал и снова повернулся к блоку. Я оттолкнулся от стены и аккуратно зашагал через панели, разбросанные по полу.

– Мне нужно еще пиво.

– Ты знаешь, где оно. – Я уже начал поворачиваться, но Генри задержал меня, снова постучав по одному из оставшихся двух предохранителей. – Ты ведь прямо убиваешься в неизвестности, да?

Я скорчил гримасу, поставил пустую бутылку на край бильярдного стола и нагнулся, чтобы поднять одну панель. Затем расставил широко ноги и схватился двумя руками за деревяшку на плече. После такой выходки на меня недоверчиво уставились.

– Ты мне врежешь, если меня тряхнет током?

Я пожал плечами.

– Для этого и нужны друзья. К тому же, я хочу узнать, есть ли в этом округе человек, которому не везет еще больше, чем мне.

– Пока что нет.

Генри открутил предпоследний предохранитель, и, к нашему удивлению, ничего не произошло. Мы оба огляделись в поисках пропавшего света и прислушались, не затихли ли холодильники, обогреватели или вентиляторы. Генри задумчиво уставился в потолок.

– Ну, мне хотя бы не пришлось бить тебя панелью.

– Да, но теперь нужно провернуть трюк с пенни. – Он вытащил монетку из бумажной упаковки и поднял ее так, чтобы я увидел.

– Где ты нахватался этой фигни, Кемосабе?

– Ты ни разу так не делал?

Я осторожно опустил панель с плеча, чтобы не задеть гвозди.

– Нет. – Теперь наступила теоретическая часть проекта, поэтому Генри подошел ко мне и тоже оперся на бильярдный стол. – А ты?

Он скрестил руки на груди и задумался о платежном средстве с самым низким показателем.

– Нет, но я слышал, что так можно.

– От кого?

– От стариков вроде тебя.

– Я даже не на год старше тебя.

Генри пожал плечами и прочел надпись:

– «На Бога уповаем». Я хотел использовать старые добрые пять центов, но ток проводится через медь, это я точно знаю.

Я со стуком кинул панель на пол.

– Я знаю ровно столько, чтобы охренеть как этого бояться. Что, обязательно заниматься этим сегодня? – Он скорчил рожицу. – В смысле, холодильники работают, обогреватели – тоже, даже лошадь горит…

– Пони.

– Да пофиг.

Генри вздохнул и заглянул в бар.

– Только если кто-то захочет сыграть в бильярд.

– Твоя жизнь стоит игры в бильярд? – пихнул его плечом я.

Он на мгновение задумался.

– Видимо, так и есть, – Генри положил пенни на выставленный ноготь большого пальца. – Орел – рискнем, решка – идем к остальным в темноту.

Я кивнул, и он подбросил монетку в мою сторону – я не поймал, поэтому она свалилась в кучу с панелями. Мы уставились друг на друга.

– Я не знал, что надо было ловить.

Он вытащил вторую монетку из пачки.

– Не переживай, их тут еще сорок девять штук. Уж одну ты точно поймаешь.

Генри подкинул следующую монетку, и я выхватил ее в воздухе и положил на тыльную сторону ладони. Вторая ладонь какое-то время продолжала накрывать пенни, пока я накалял напряжение.

– Убиваешься в неизвестности?

– Не совсем, потом мы будем подкидывать монетку, чтобы решить, кто будет засовывать пенни в блок. – Я раскрыл монетку и поблагодарил Бога, на которого мы уповаем, что там была решка.

– Идем, куплю тебе колу.

Я неторопливо последовал за Генри, пока тот шел к остальным у бара. Стены были увешаны работами разных художников, которым Фонд давал место жительства. Картины были очень разными, но каждая напоминала мне о человеке, занимавшем соседний стул, а с художниками всегда интересно разговаривать, если ты готов обсуждать их искусство.

В углу бара собралась небольшая группа, лишь слегка озаряемая единственным источником тусклого света. Пара бродячих охотников, все еще облаченные в камуфляж и оранжевые жилеты; видимо, олени в этом году носили синее. Я узнал Бака Морриса, одного из местных ковбоев, который отвечал за крупный рогатый скот Фонда. Его было легко заметить из-за шляпы – потертый от непогоды «Резистол», который какой-то нефтяной чиновник предложил купить за 250$. Все говорили, что тогда Бак опоздал на пароход. Молодой человек рядом с Баком был одет в потрепанную джинсовую куртку, а черты лица сразу же выдавали в нем шайенна. Видимо, он из другого округа, потому что я его не знал.

Следующим был Роджер Рассел, электрик из Паудера в южной части округа, который приехал сюда, чтобы расширить бизнес. Терк сказал, что Роджер был паршивой овцой в семье и расклеил листовки по всей округе: «Радуйся, Паудер, мы решим все твои проблемы». Я задумался, почему мы с Генри ставили на кон свои жизни, когда в соседней комнате находился эксперт.

Напротив него сидела та, что, наверное, и привела сюда Роджера. Вайоминг был у Вонни Хайес в крови; ее дед владел двенадцатью тысячами гектаров земли. Мы с Вонни общались в детстве, но потом ее отец совершил самоубийство, Вонни отправили в интернат, а затем искусство перетянуло ее на восток на несколько лет, где она стала профессиональным скульптором. Уже позднее Вонни вернулась, чтобы заботиться о пожилой матери. Они с Мартой заведовали библиотекой и участвовали в нескольких общественных проектах округа, и одним летом моя дочь помогала Вонни по дому. После смерти Марты Кади пыталась свести нас с Вонни, к чему мы оба отнеслись с юмором и откровенным флиртом. Я мог разглядеть Вонни даже в тусклом свете – резкие черты лица, волчьи глаза и волосы цвета песка, как всегда забранные в пучок.

Я облокотился на барную стойку рядом с Вонни и слегка пихнул Роджера, выставляя свой солидный зад.

– Господи, Родж, – я оглянулся в темноте, – ты что, не понял, что у нас проблемы с электричеством?

Он медленно поставил свою выпивку на стойку и отодвинул ее кончиками пальцев.

– Я… на пенсии.

Генри встал по ту сторону стойки, протянул мне пиво и наклонился к Роджеру.

– А что насчет этой фишки с пенни?

Роджер перевел взгляд на него, задумавшись над ответом. А я же повернулся к Вонни.

– Боже, какие люди сидят тут в темноте.

Она сделала глоток своего шенен блан. Генри всегда хранил для нее в холодильнике бутылку белого вина. Я давно хотел попросить у нее попробовать, но так и не набрался смелости. Ее глаза мягко замерцали, а уголки губ образовали теплую, но грустную улыбку.

– Привет, Уолтер.

Генри уже давно научился разговаривать с пьяницами, поэтому продолжил:

– Есть такие старые большие предохранители; если засунуть туда пенни, то они проведут ток?

Роджер рассмеялся.

– Да, это возможно, как возможно и то, что так ты расплавишь всю дешевую проводку в этой дыре и сожжешь нас всех заживо.

Я почти что прислонил Роджера к стойке, чтобы он не потерял равновесие во время разговора, взял свободный стул у края бара и сел между Роджером и Вонни.

– Вонни… – Ее глаза раскрывались немного шире, если ты обращался к ней напрямую, а потом прикрывались, будто она запоминала то, что ей говорили, и обдумывала это.

Я уже начал вспоминать, почему она мне нравилась, и продолжил:

– Видишь этого языческого красного дьявола за стойкой? – Ее взгляд на мгновение упал на Генри, а затем вернулся ко мне. – Они с Кади плетут какой-то заговор против меня.

Ее глаза снова округлились, и она второй раз повернулась к Генри.

– Это правда, Медведь? – Меня раздражало, что все местные женщины спокойно обращались к нему по имени.

– Этот белый несет какую-то хрень, – кивнул он в мою сторону.

Теперь мы словно в сериале. Я был Рэндольфом Скоттом, а он… не знаю, таким громадным индейцем, которого либо избили, либо убили к концу третьей серии.

– Это правда, он прошел государственную подготовку для участия в подобных тайных операциях.

Я указал на рамки на стене за баром, среди которых была обгоревшая карта Северного и Южного Вьетнама, Лаоса и Камбоджи. На этой карте были медали Генри из спецназа, «Пурпурное сердце», «За выдающуюся службу», «За храбрость» из Вьетнама и еще за несколько кампаний. Еще там висели черно-белые фотографии Генри с командирами пехотных взводов и его товарищем по службе Ло Чи, которого он перевез в Лос-Анджелес. Там даже была фотография со мной – мы были одеты в самые уродливые на свете гавайские рубашки в Сайгоне, во время трехдневной увольнительной в 1968 году.

– Видишь все эти медали на стене? На войне его обучили действовать всем на нервы. Обычный солдат вроде меня ни за что не сможет противостоять такой закаленной в боях занозе в заднице.

Мало кто знал темную историю группы спецназа, действовавшей за пределами Лаоса, но цифры говорили сами за себя: на каждого погибшего американского солдата приходилось по 100–150 вьетнамских военных. Медведь был деталью в одной из самых эффективных машин для убийства по обе стороны войны.

Лицо Генри приподнялось и наклонилось в сторону, когда выставленная рука приняла на себя вес его головы.

– Простой солдат? За время войны он всего лишь раз был близок к настоящей драке – когда проводил со мной три дня в Сайгоне. – Потом он заговорил шепотом, но я был почти уверен, что кроме меня этого никто не услышал. – Кроме Тета…

Я позволил Генри выбивать из Роджера бесплатную консультацию по починке электричества, а сам снова переключился на Вонни. Она смотрела в стеклянные глаза одной из антилоп за стойкой бара.

– Они красивые, – сказала она, не отводя взгляд. – Как думаешь, они чувствуют боль так же, как и мы?

– Нет.

– Правда? – повернулась она ко мне с явным раздражением.

– Правда.

На секунду Вонни продолжила смотреть на меня, а потом перевела разочарованный взгляд на бокал с вином.

– Значит, ты считаешь, что они не чувствуют боль.

– Нет, я сказал, что они не чувствуют боль так, как мы.

– А. – Улыбка медленно вернулась на место. – Я уж подумала, что ты стал идиотом.

– Нет, сыном кузнеца.

Улыбка так и не спа́ла, и Вонни кивнула.

– Раньше ты приходил к нам со своим отцом… Ллойдом.

– Его имени уже никто не помнит. – Я внимательно следил за ней.

– Мне кажется, он нравился моей маме.

– Очередной Лонгмайр на поприще обольщения. Иногда я помогал ему подковывать лошадей, когда был совсем маленьким. Мне казалось, что это больно, поэтому я спросил.

– И что он ответил?

– Папа часто сыпал библейскими изречениями, но тогда он сказал, что скот не чувствует боль так, как люди. Это цена за то, что мы можем думать.

Вонни снова глотнула вина.

– Приятно осознавать, что из всех животных мы чувствуем боль сильнее всех.

Я прикрыл глаза и посмотрел на нее.

– Это что, сарказм с Восточного побережья?

– Нет, это восточная жалость к себе.

– А. – Мне уже приходилось наступать себе на горло. Я умело и с ходу заводил подобные беседы, но они очень быстро меня утомляли. Сначала я их поддерживаю, но потом становится все труднее.

Вонни накрыла мою руку своей, и мне показалось, что я никогда в жизни не ощущал таких горячих ладоней.

– Уолтер, у тебя все хорошо?

Начиналось всегда с этого – с прикосновения и добрых слов. Раньше я чувствовал жар в области глаз и спертость дыхания, но теперь осталась только пустота. Предохранители желаний давно сгорели, и их не спасут никакие пенни.

– Так ты правда хочешь поговорить?

– Ну да, нам все равно больше нечем заняться.

Ее глаза были такими грустными, такими открытыми, поэтому я наклонился ближе и сказал правду:

– Я… почти никогда ничего не чувствую.

Она моргнула.

– Я тоже.

Картина словно в кино – я поворачиваюсь к другу в окопе и спрашиваю, сколько у него осталось патронов. У меня еще две обоймы, а у тебя?

– Я знаю, что у меня есть дела, но мне просто не хватает энергии. В смысле, я уже три недели хочу перевернуть подушку.

– Понимаю… – Вонни отвернулась. – Как Кади?

Вот он я, плыву по Тихому океану жалости к себе, и Вонни кидает мне спасательный круг, чтобы я не опозорился. А все из-за тебя, бармен…

– Отлично. – Я перевел взгляд на Вонни, чтобы убедиться, что ей действительно интересно. Так и было. – Уже освоилась в Филадельфии.

– Она всегда была особенной.

– Да, это правда. – Какое-то время мы сидели молча, пока мой пожар родительского самодовольства медленно успокаивался до мягкого свечения дружеской беседы. Рука Вонни до сих пор покоилась на моей, когда зазвонил телефон.

– Похоже, она тебя нашла. – И рука пропала.

Я наблюдал за тем, как Генри дождался второго звонка – его телефонная фишка – и схватил трубку.

– В «Рыжем пони» очередной прекрасный вечер и непрерывная светская беседа, чем могу помочь? – Его лицо скривилось в одну сторону, будто говоривший только что ему врезал. – Да, он здесь.

Генри протянул провод через весь бар и передал мне телефон. Его взгляд не отпускал мой.

Одной рукой я уложил трубку между подбородком и плечом, а другой поднес бутылку к губам, чтобы сделать глоток.

– Привет, цветочек…

– Привет, идиотина, – сказал голос на другом конце. – Это не дохлая овца.

Я замер, чувствуя, как мир слегка накренился, но затем взял себя в руки и понизил голос:

– Что у нас?

Все посетители бара уставились на меня.

В голосе Вик звучали неведомые для меня ранее нотки – что-то похожее на возбуждение, скрываемое за деловой скукой.

– Мужчина, белый, около двадцати одного года… одно входное отверстие, похоже на 7,62×63.

Я потянулся, чтобы потереть глаза, заметил, как дрожит моя рука, и убрал ее в карман.

– Ладно… позвони в магазин, пусть пришлют Маленькую леди.

Последовала короткая пауза, и я прислушался к помехам на 137-й линии, подключенной к телефону в Дюране.

– А кассиров не надо?

– Нет, только упаковщиков. У меня надежный персонал.

Вик рассмеялась.

– Это ты еще ничего не видел. Сраные овцы тут по всему прошлись; думаю, некоторые даже съели часть его одежды. А еще он весь в дерьме.

– Класс… У моста Хадсон. Мигалки включены?

– Да. – Она ненадолго замолчала, и я снова слушал помехи. – Уолт?

Я уже начал убирать телефон.

– Да?

– Привези пива тихому Бобу и Билли.

Такое я услышал впервые.

– Обязательно. – Я снова начал опускать трубку.

– Уолт?

– Что?

– Это Коди Притчард.

2

Труп, как ничто другое, может заставить почувствовать тебя… ну, отстраненно. Наверное, парни из крупных городов, которым приходится записывать по сорок-пятьдесят убийств в год, уже привыкли к этому, но я – нет. За долгую жизнь бок о бок с дикими животными и скотом я уже давно понял, что механика смерти довольно проста. Есть целая религия, строящаяся на этом переходе, последнем шаге, после которого из вертикального существа ты превращаешься в горизонтальное. Вчера ты был никем, а сегодня ты почетный покойник с обернутыми в мешки руками. Я оберегал остатки моей человечности, нелепо притворяясь живым и до глупости уверенным в себе, будто я три метра ростом и пуленепробиваемый. И хоть я иду долиной тени, я буду жить вечно. И даже если нет, я точно не стану бесхозным трупом в штате Вайоминг, обосранным овцами.

Мы почти закончили работу – оцепили и осветили территорию, сделали фотографии. В присутствии усопших в людях вспыхивает какая-то самоуверенность, что-то типа «ты мертв, а я вот – нет». По какой-то причине туши таких же животных, их пустые смертные оболочки пробуждают худшие мои черты, и мне начинает казаться, что я умею шутить.

– Можно сформировать поисково-спасательный отряд из овец. – Я отковырял засохшее дерьмо от штанины и вытащил его из-под ногтей. – Я так понял, что овцы согласны и в бурю работать. Заодно избавимся от этого молочая.

Я оглянулся на заледеневшее желтоватое растение, погрызенное блеющими свидетелями, которых теперь оттеснили в загон у подножия холма. Я простоял тут уже девять часов, и солнце начало рассеивать серые глыбы восточного горизонта. Место преступления представляло собой небольшое углубление у холма, похожего на венец.

– Что думаешь?

Ти-Джей вздернула бровь, выглядывая из-за своего планшета.

– Коди Аллен Притчард. – Она опустила бровь и перевела взгляд на охотничью лицензию и удостоверение личности, прикрепленные сверху документов. – Дата рождения: 01.08.81. Запоминается.

Коди был не в лучшем виде. Тот, кто убил его, сделал это одним выверенным выстрелом. Со спины выглядело так, будто кто-то просверлил между лопаток Коди идеальное отверстие; спереди же казалось, что по нему проехалась карета. Труп лежал лицом вниз, конечности естественно вытянуты, руки по бокам ладонями к бледному небу. Меня подмывало посмотреть, короткая ли у Коди линия жизни, но его руки были уже в мешках. В отдел забрали зеленую шляпу «Джон Дир» с регулируемым ремешком и нетронутый «Винчестер» 30–30 94-й модели, найденный рядом с телом. Одежда Коди была в плохом состоянии, даже учитывая, что через него прошло больше десяти кубических сантиметров свинца со скоростью семьсот пятьдесят метров в секунду. Овцы тоже знатно его потрепали. Оранжевый жилет был порван в местах, где они пытались его съесть, рукава фланелевой рубашки превратились в лоскуты, даже ботинки выглядели так, будто их погрызли. Затем овцы на нем поспали, забирая себе последнюю энергию покойного Коди Притчарда, пока его тело остывало. И наконец, к большому неудовольствию криминалистов, труп был обосран.

Я махнул на овец у холма.

– Полагаю, вам надо допросить свидетелей.

Ти-Джей Шервин была начальницей лабораторного отдела уголовных расследований уже около семнадцати лет. Я всегда называл ее Маленькой леди, хотя в правоохранительных органах Вайоминга у нее было множество других кличек: Сучка на колесах, Злая ведьма Запада и Леди-мешок. Последняя кличка намекала на ее отдаленный от остальных отдел уголовного розыска – переоборудованный продуктовый шайеннов, который теперь все называли «магазин». Следовательно, криминалистов нарекли упаковщиками, а следователей по уголовным делам – кассирами.

На первой же встрече с Ти-Джей она сообщила мне, что я отношусь к тому типу динозавров, которых она лично собирается уничтожить, то есть выгнать с работы. Шли годы, мы вместе раскрывали дела, и я так и остался динозавром, но перешел в число любимчиков.

– Ну, какие мысли? – Она наконец опустила планшет.

– Он не похож на оленя, – рассмотрел я Коди еще раз.

– Уолт, давай только без вот этой фигни типа «Да подумаешь». Это один из тех парней, что был вовлечен в дело по изнасилованию два года назад. – Ти-Джей буквально провела меня за руку через расследование изнасилования Маленькой Птички и открыла для меня мир секретеров, мазков и гинекологических осмотров.

– Ну да, он точно не был ангелом. Надо проверить все записи, надеюсь, наткнемся на какого-нибудь идиота из Миннесоты, которому захотелось пострелять.

– Думаешь, это не несчастный случай?

Я ненадолго задумался.

– Как я уже сказал, парень не был святым.

– У тебя предчувствие?

Я только хотел затереть ей старую как мир лекцию по праву, но передумал.

– Нет.

Когда мы вернулись, упаковщики уже убрали Коди в мешок и положили на носилки; некоторые все еще складывали улики в пакеты. Один парень как раз опускал в пластиковый конверт орлиное перо. Он поднял голову, когда мы подошли.

– Похоже, беднягой кто только не обедал.

Ти-Джей повернулась ко мне.

– Уолт, ты будешь главным в этом деле?

– Ты про то, потащусь ли я с вами в этой старинной повозке пять часов до магазина?

– Да.

– Нет. – Я указал на несколько машин, у которых Вик складывала фотоаппарат. – У подножия холма стоит немного взволнованный, но квалифицированный главный следователь.

Ти-Джей улыбнулась. Вик ей нравилась.

– У нее сейчас есть какие-то дела?

– Ну, сегодня она развешивала рождественские украшения, но так уж и быть, я отпущу ее на пару дней.

– Еще даже не День благодарения.

– Так решил городской совет.

Мы последовали за трупом туда, где собралась остальная часть нашей маленькой оперативной группы. Кто-то принес термосы с горячим кофе и несколько коробок пончиков. Кофе я взял, но пончики я не ем. По другую сторону машины стоял Джим Фергюсон, один из моих заместителей и руководитель поисково-спасательной службы, и я спросил, нашли ли они что-нибудь во время обыска. Его рот был полон начинки, но в мычании явно слышалось «нет». Потом я сообщил ему, что найму овец вместо его людей.

– Мы осмотрели триста метров, но было темно. Как только все выпьют кофе и поедят пончиков, мы пойдем снова. Думаешь, где-то остались патроны?

– Надеюсь.

Я забрал кофе и отошел в ту сторону, где на откидном борте сидели Ти-Джей и Вик. Они рассматривали что-то из улик, и я надеялся, что пойму тему их разговора.

– Один выстрел в центр, грудина почти не пострадала. – Вик подняла пакет к солнцу и посмотрела на маленький кусочек металла. – Черт, не знаю.

Ти-Джей похлопала ладонью по месту сбоку от нее, и я сел. Вик продолжила:

– Похожа на ружейную. Может, 12 калибр или больше.

– Базука?

Она опустила пакет и встретилась со мной взглядом.

– Ты меня выгоняешь?

– Ага, – кивнул я.

– Почему?

– Потому что ты заноза в заднице.

– Иди к черту.

– Еще и ругаешься.

Вик отдала пулю в пакете Ти-Джей.

– Ты застрянешь с Терком.

– Ну, может, мы вместе развесим рождественские огоньки. – Вик фыркнула и поправила оружейный пояс. – К тому же, ты забываешь об этих неведомых внеземных технологиях. Теперь можно быстро передавать информацию.

Потертое золото непрерывно следило за мной.

– Ты будешь там не дольше двух дней. Вряд ли понадобится больше, чтобы собрать всех подозреваемых. – Хоть я и был стариком, но кое-чему научился, так что логичнее всего мне было работать с людьми.

Вик ткнула меня в живот. Ее палец попал в одну из моих складок, и она тыкала с каждым словом, чтобы делать на них акцент.

– Если поисковики ничего не найдут, ты позвонишь Омару?

– И это еще одна причина, почему тебе надо уехать – ты не любишь Омара.

– Будь осторожен, хорошо? – ткнула она меня снова.

Из уст Вик это звучало крайне странно, но я воспринял как проявление заботы и пихнул ее в плечо.

– Я всегда… – Но она оттолкнула мою руку.

– Я серьезно. – У Вик были недобрый, но честный взгляд, который она редко отводила. Мне такое только на руку. – У меня странное предчувствие.

Я оглянулся на заросли полыни и заметил, как солнце выбралось из плена красных холмов.

– Ну, у тебя будет пять часов, чтобы обсудить с Ти-Джей женскую интуицию.

На этот раз она ткнула больнее.

Я задержался на месте преступления до окончания второго осмотра – сидел на Пуле и заполнял отчеты. Ферг подошел ко мне с чашкой кофе и новым пончиком.

– Нашли что-то?

К счастью, в этот раз я попал в перерыв между жеванием.

– Нет. Сплошные тропинки и овечье дерьмо.

– Есть подозрительные тропинки?

– Нет даже подозрительного дерьма. Там как будто скотный двор.

Я задумался о том, что жертву убивают лишь раз, а место преступления может умереть тысячью смертей. Оставалось надеяться, что вся полезная информация, которую можно было выудить из этой крошечной дыры, уже отправлялась в пакетах в отдел. Мотив – это, конечно, хорошо, но если не узнать «как», то выяснить «кто» будет практически невозможно. У меня было неприятное предчувствие, что придется звонить Омару.

По дороге к Притчардам я вспоминал мою последнюю встречу с живым Коди. Он был коренастым парнем – идеальная фигура для защитника – с кудрявыми светлыми волосами и голубыми глазами. Лицом он пошел в маму, характером – в папу, а мозгами – ни в кого. Мне три раза пришлось иметь с ним дело; изнасилование было последним. Коди завоевал расположение местных коренных американцев, когда его процитировали в газете Шеридана: «Ну да, она отсталая краснокожая, но она сама напросилась».

Притчарды жили на окраине Дюрана, и к тому времени, как я туда добрался, на пороге дома стояло уже восемь или девять машин. В маленьких городках новости разлетаются быстро. Когда я выключил двигатель, осознание того, что мне предстоит сделать, сбило меня, как товарный поезд. Как сказать родителям, что их ребенок мертв? Они точно уже что-то слышали, но мое заявление будет официальным. Я позволил себе глубоко вздохнуть.

Рядом с Пулей кружили ласточки. Видимо, я потревожил и их семью. Наверное, у меня сегодня такой день. Я не спал уже больше двадцати четырех часов. Ночью работать легко, потому что тогда не светит солнце, но как только оно встает, у меня болят глаза, и я становлюсь дерганым. Так было всегда. Я сфокусировал взгляд, когда услышал грохот входной двери и увидел, как Джон Притчард идет по подъездной дорожке. Мне никогда не нравился Джон – он был одним из тех, кто любит все контролировать. Разговор прошел не так ужасно, как мог бы. Он сообщил мне, что Коди ушел из дома двадцать семь часов назад с лицензией на охоту. Я сообщил ему, что Коди не вернется.

Я сделал все возможное, проехал десять километров до дома, посидел на крыльце – ну, у входной двери, – но недолго, потому что было холодно. У меня хватило сил завалиться в дом, а не вывалиться из него. Я то и дело просыпался и засыпал снова, пока не зазвонил телефон, а потом зазвучал автоответчик, который заставила меня купить дочь.

– Это дом Лонгмайров. Сейчас никто не может взять трубку, потому что мы ловим преступников или восстанавливаем справедливость. Если вы оставите сообщение после сигнала, мы ответим вам, как только сможем. Хорошего дня!

Ей было очень весело записывать сообщение, напечатанное в инструкции, разумеется с небольшими поправками. Я улыбался каждый раз, как слышал его.

– День панкейков! – закричал голос в двадцати километрах. Джим Фергюсон был не только главой поискового отряда и моим старейшим заместителем на полставки, но еще и тем человеком, который раз в год разъезжал на рассвете по Дюрану на пожарной машине и кричал в мегафон: «День панкейков! День панкейков!»

В округе Абсарока всего три главных дня для избирателей, и два других я что-то не припоминал.

– О боже, нет. День панкейков.

Я подумывал застрелиться. Так и вижу заголовок: «САМОУБИЙСТВО ШЕРИФА! ОН ИСПУГАЛСЯ ПАНКЕЙКОВ».

– День панкейков! – Фергу очень нравилась эта работа. – Я целый час пытаюсь до тебя дозвониться, чтобы напомнить. Но если ты правда уйдешь через год на пенсию, то кому не пофиг?

Я проковылял до телефона возле кресла.

– Он правда сегодня?

– Ну разумеется. – Последовала пауза. – Слушай, Уолт, если хочешь, я скажу всем, что мы всю ночь работали.

Ферг поддерживал кампанию Терка, но у меня были другие планы. Если я хотел, чтобы Вик стала первой женщиной-шерифом в Вайоминге, то у меня оставался всего год, чтобы сделать для этого все. Я вынесу час Дня панкейков с Лосями, Орлами, Львами, Группой молодежи, Дочерями американской революции и, разумеется, Ассоциацией пенсионеров.

– Приеду через полчаса.

– Не забудь, в этом году мы собираемся в католической церкви.

– Точно.

Я включил кофемашину, насыпал туда столько кофе, что хватило бы на восемь чашек, а воды – только на четыре. Пока кофе готовился, я пошел мыться. Водопровод мы проводили сами, но вода текла сверху и уходила вниз. В этом помогала ванна, которую Генри нашел мне за двадцать долларов. Кто-то в резервации стрелял по ней 22-м калибром, но только облупил покрытие. А еще была проблема со шторкой. Не знаю, что за физика заставляла ее прилепляться к телу, когда включаешь воду, но так как мою ванну со всех сторон окружали шторки, во время душа я превращался в буррито-шерифа в вакуумной упаковке.

Я сел за руль Пули и проехал двадцать километров до города. Дюран расположен вдоль гор Бигхорн, и, поскольку здесь в изобилии водятся рыба и дичь, он стал пенсионерской столицей штата Вайоминг. В округе Абсарока игнорировать голоса стариков – значит всю жизнь пахать на бензоколонке Синклер. В Дюране практически нет работы кроме сферы обслуживания, из-за чего все люди старше девятнадцати сразу же уезжают; зато пенсионеры продолжают наплывать из Миннесоты, Висконсина, Иллинойса и Айовы, а еще парочка процентов из Техаса и Калифорнии. Они приезжают в поисках романтики Запада, которую показывают по субботам в мерцающем черно-белом цвете. Эти люди полвека штамповали свои бамперы и ждали осуществления западной мечты; они платили за нее и хотели осуществить во что бы то ни стало. Большинство в итоге собирали вещи и уезжали во Флориду, Аризону или куда-нибудь еще с более мягким климатом. Мне нравились те, кто оставался. Они выходят после метели, убирают снег и машут Пуле с такой радостью, будто в город приехал цирк. Черт, а я останавливался и говорил с ними. В Вайоминге шерифов избирают, так что мы должны нравиться народу. Наверное, если бы обычных полицейских избирали так же, текучка кадров была бы сильнее Ниагарского водопада.