Текст книги "Узы крови"

Крис Хамфрис
Узы крови

Часть первая. СТАРЫЙ СВЕТ

Пролог. ЭКСГУМАЦИЯ

Лондонский Тауэр, 25 марта 1555 года

Томас шагнул из света в темноту, из тепла – в холодный туман. Туман обтекал его, словно нащупывая слабое место, чтобы сквозь толстый плащ проникнуть к старой ране, которую разбередила эта ночь. Колено у него подломилось, и он пошатнулся. Чужая рука тотчас поддержала его под локоть. Отбрасывая ее, Томас неуклюже ступил вперед, потом еще раз и еще. Он безжалостно заставлял больную ногу работать. Хромоту ни от кого не спрятать, но все же здесь он – командир и не допустит, чтобы ему помогали.

Идти предстояло недалеко – всего минуту по двору, заросшему травой. Может быть, и того меньше. Однако туман поглотил дорожку, и Томас понял это только тогда, когда случайно сошел с нее: землю покрывала корка изморози, которая хрустела иначе, чем гравий.

На самом деле следовало пропустить вперед служителя Тауэра (как его зовут? Кажется, Такнелл?), но когда Томас, прибыв, сообщил ему о цели своего визита, на лице старого смотрителя отразился такой ужас, что Томас ожидал чего угодно, даже отказа. Подпись, поставленная на его пропуске, оборвала все протесты. Так всегда бывало с подписью Лиса. И теперь, когда они начали выполнять задание, важно было показать, кто тут главный. Особенно потому, что по простой одежде и коротко остриженным волосам и бороде было видно, что Такнелл – протестант.

Они прошли примерно половину пути, когда из темноты вдруг вырвалась черная тень. Томас снова сошел с дорожки – и внезапно на него обрушились ворох перьев, трупный запах и демоническое карканье. Когда когти твари уже тянулись к его лицу, колено у него снова подломилось и он с криком шарахнулся назад, всей тяжестью повалившись на мужчину, который шел за ним по пятам.

– Спокойно, мастер Лоули. Спокойно.

Такнелл подхватил его под руку и поднял фонарь. Голос служителя Тауэра звучал успокаивающе.

– Это – один из воронов, вот и все. Я же предупреждал, чтобы вы не сходили с дорожки. – Помогая своему спутнику обрести равновесие, Такнелл добавил: – Нынешняя зима была жестокой для всех, даже для птиц. Ворон просто решил, что вы хотите забрать еду, которую он припрятал.

При других обстоятельствах Томас мог бы и посмеяться над ситуацией. Выпадали ему деньки – например, в Португалии, – когда он дрался за объедки с воронами и воробьями. Божьи дела порой оборачиваются тяжкими испытаниями для верных. В этом предназначение таких, как Томас. И все же, будь у него выбор между теми простыми временами, когда он побирался и проповедовал в чужих краях, и теперешним ночным делом в родной стране…

Промелькнувшее воспоминание заставило его подумать о смирении – добродетели, которую учителя с таким трудом прививали ему, гордецу, бывшему солдату. Томасу не требовалось покорять себе этого человека. Ему нужно только заставить его выполнить Божью волю. С легкой улыбкой Лоули мягко проговорил:

– Может, теперь вы пойдете первым, мастер смотритель?

Казалось, у входа в часовню леденящий туман стал еще плотнее, но никто не спешил укрыться от него за этими дверями. Такнелл возился со своими ключами, трое рабочих опирались на лопаты и кирки, стараясь не смотреть друг на друга. Даже Томасу не хотелось шевелиться. Перед этими окованными железом дверьми морозный воздух был хотя бы связан с миром живых, с их следами, отметившими на снегу путь к свету и теплу. А впереди, во тьме, лежал еще более глубокий холод – царство мертвых. И им предстояло нарушить покой этого царства.

Несколько секунд Томас внимательно следил за тем, как клубы пара от его дыхания уплывают в ночь, а потом сдвинулся с места и приготовился говорить. Приказывать. Но заговорить не успел – смотритель оттянул его в сторону и прошептал:

– Сэр! Позвольте мне попросить вас еще раз. Умоляю, не делайте этого. Грех это.

– Я получил приказ, Такнелл. И вы тоже его получили. Вы видели подпись. Этот приказ исходит от самой королевы.

Это было не совсем так, но смотрителю неоткуда было узнать о маленьком обмане. Он чуть отстранился, стараясь заглянуть Томасу в глаза.

– Я знаю, что у нашей милостивой государыни Марии нет причин любить… ту, которая здесь покоится. Но чтобы так осквернить ее могилу? – Голос Такнелла смягчился: – Вы – англичанин, сэр, вы джентльмен, я это вижу. Давайте избавим английскую леди от нового унижения. – Поймав безмолвный взгляд Томаса, смотритель вскричал: – Иисусе, сударь, неужели она мало страдала?

Томас подался вперед, чтобы его голос, который зазвучал сердечней и убедительнее, не донесся до переминающихся с ноги на ногу рабочих.

– Мне это тоже не нравится, поверьте. Но нам сообщили, что эта женщина могла кое-что унести с собой в могилу. Нечто такое, что может… оказаться нужным ее величеству.

Лицо Такнелла исказилось, словно в его душе шла отчаянная борьба.

– Она не взяла с собой ничего, кроме молитвенника и той одежды, что на ней была. Я это знаю, сэр, потому что я там был. – Тюремщик сдался, он проиграл борьбу. – Я это знаю, потому что помогал ее убивать, а потом – хоронить… И да смилуется Господь над моей душой!

– Аминь.

Из глаза этого закаленного воина вытекла слеза, и отнюдь не резкий морозный ветер выгнал ее наружу и заставил застыть на щеке. Томас Лоули искренне изумлялся той власти, которую все еще имела над живыми женщина, умершая почти двадцать лет назад. Эту власть можно будет обратить на пользу Католической церкви, так решили его начальники из Общества Иисуса. Но только в том случае, если он, Томас Лоули, сейчас исполнит свой долг.

– Полно, мастер Такнелл. Вам надо только показать мне дорогу. А если потом и будет совершен грех, то он ляжет на меня, и только на меня.

Стоявший перед ним солдат окаменел. Слезы высохли. Не говоря больше ни слова, он повернулся к двери и вставил в замочную скважину самый большой ключ из тех, что были при нем. Ключ повернулся со скрежетом, похожим на крик ворона, защищавшего свою кладовую с едой. Двери, противу ожидания, распахнулись бесшумно.

«Если такое вообще возможно, – подумал Томас, в пустой надежде растирая свое колено, – то внутри даже холоднее, чем снаружи».

Туман не последовал за ними внутрь, но тени, отбрасываемые их тусклыми фонарями, были почти такими же густыми: стены черноты окружили маленькую часовню.

Она называлась часовней Святого Петра в узах. Томас видел ее днем и знал, что в ней находят утешение смотрители и их семьи, а также заключенные, находящиеся на более свободном режиме. По ночам же часовня снова становится темным центром крепости, последним пристанищем тех, кто вызывал неудовольствие государства. Тех, кто прошел по лужайке – так, как прошел сегодня он сам, – но кого обратно уже пронесли. Ночью часовня становится зловещим местом, которого следует избегать. Ибо если у вас нет желания проводить время с неупокоенными мертвецами, то зачем вам туда отправляться?

Втайне от остальных Томас перекрестился, а потом пропустил Такнелла вперед – указывать дорогу. Тот быстро направился к правому проходу. Там смотритель пошел медленнее, согнувшись в поясе и проводя фонарем полукруги у самой земли. Рабочие остались ждать у двери, едва переступив порог. Томас не столько увидел, сколько услышал, как они передают друг другу бутылку, шумно отхлебывая из нее. Он сознавал, что ему следовало бы выговорить им за непочтение к этим освященным стенам. Однако бывший солдат поймал себя на том, что завидует их утешению.

Фонарь перестал описывать полукружья и был поставлен на пол. Такнелл остановился, опустив голову, примерно в шести шагах от меньшего алтаря в правой части поперечного нефа. Томас подошел к нему и наклонился, чтобы рассмотреть плиту. Она выглядела точно так же, как и все прочие плиты пола: с выщербленной поверхностью, но ровными краями. Высота и ширина ее были равны половине человеческого роста.

– Вы уверены, что это она?

Такнелл не стал отвечать – даже не подал знака, что услышал вопрос. Его глаза были устремлены вниз, словно сквозь камень он видел свое прошлое.

Томас настойчиво повторил вопрос:

– Этот камень точно такой же, как остальные, смотритель. Здесь нет какого-нибудь знака, чтобы опознать ее?

Такнелл хмыкнул.

– Опознать? Его величество, покойный король Генрих, да простит Бог его грехи, приказал, чтобы не было никакой гробницы, никакого памятника. Он хотел, чтобы она исчезла из нашей памяти так же быстро, как и из его собственной. Никакие слезы не должны были омрачать день его свадьбы, которая состоялась на следующей неделе. – Смотритель даже не пытался скрыть презрение, прозвучавшее в его голосе. – Но знак все же есть, если знаешь, куда смотреть.

Он протянул руку и поднял фонарь. Сначала Томас не заметил ничего необычного, но потом, всмотревшись, он разглядел то, что поначалу принял просто за царапину. На камне была вырезана роза: в правом верхнем углу, едва заметная, крошечная, не больше мизинца. Безупречная. Кто-то не пожалел труда, чтобы высечь ее, чтобы сделать ее прекрасной – но незаметной. В числе множества слухов до Томаса доносился и такой: несмотря на то что имя ее было стерто, а память очернена, каждый год девятнадцатого мая в этой часовне на каменном полу появлялась белая роза. Кто-то не желал забывать – ни ее, ни годовщину ее смерти.

Томас снова поднял голову, но лицо Такнелла скрывал полумрак. Когда же он заговорил, то его голос звучал ровно и деловито:

– Начнем?

Зажгли новые фонари. Их повесили на скобы на колоннах и поставили на отодвинутые в сторону скамьи. Старый аромат ладана, полированного дерева и сальных свечей сменился запахом горящего масла, а вскоре – и свежей земли. Отмеченную плиту и четыре ближайших к ней подняли и сложили стопкой. Трое мужчин принялись выбрасывать из могилы землю с быстротой, которая демонстрировала их желание поскорее уйти отсюда. Холмик глинистой почвы быстро рос, гробокопатели – медленно опускались вниз.

– Насколько глубоко им предстоит уйти? – спросил Томас.

Такнелл отошел в темноту, и его ответ донесся глухо, словно издалека:

– Не очень.

Несмотря на больное колено, Томас не мог спокойно сидеть и ждать. Он прислонился к одной из колонн, глядя вперед и мысленно подгоняя рабочих. Ему хотелось прыгнуть в расширяющуюся яму и помогать им. Его учили усердно трудиться, совершать добрые дела и подавать пример. Но он понимал, что будет только мешать. Его руки не привыкли к лопате. Сейчас его инструментом служило распятие. Когда-то это был меч.

Раздался скрежет, не похожий на звук лопаты, врезающейся в землю, послышался треск ломающегося дерева и сразу вслед за тем – торжествующий крик рабочего, нанесшего первый удар. Но почти тут же в голосе гробокопателя зазвучал ужас. Трое поспешно выскочили из могилы и шарахнулись в темноту, крестясь, бормоча молитвы и зажимая ладонями носы и рты.

Томас заставил себя двинуться вперед, выставив фонарь, словно оружие. Слабый луч света стал расширяться, пока не упал на что-то белое внизу. И в этот момент до Томаса донеслась вонь – удушающая, с примесью отвратительной сладости. Казалось, она бешено вырывается из тесной бутылки с испорченным содержимым, которая перед тем долго была заткнута пробкой. Томас подавил рвоту, инстинктивно подняв к лицу рукав. Ноги у него окаменели, больное колено свело.

– Все еще разит?

Он не услышал приближения Такнелла, и вздрогнул, когда рядом раздался его голос.

– Как такое возможно? – Томас говорил хрипло и сдавленно. – Разве она не пролежала здесь почти двадцать лет? Неужели правду говорили те, кто утверждал, будто она не поддастся смерти?

Не отвечая, смотритель шагнул мимо Томаса и спустился в могилу. Не желая смотреть, но не в силах оторвать глаз от жуткого зрелища, Томас увидел то, что могло быть только ладонью. Кости обнажились под гниющей плотью и отчаянно извивающейся белой массой – черви корчились в непривычном для них свете. Томасу показалось, что вонь ударила в него с удвоенной силой, и все же он не мог отвести взгляда. На лбу у него выступили капли пота, а тело готово было взбунтоваться.

Такнелл простер ладонь над копошением червей.

– Бедная леди, – прошептал он и бережно убрал гниющую руку в расколотую стенку гроба. Только тогда он посмотрел наверх. – Она – не та, кого вы ищете. Она пролежала здесь всего год. – Повернувшись к рабочим, смотритель приказал: – Копайте глубже с этой стороны. И работайте осторожнее.

Когда смотритель снова оказался рядом с ним, Томас, с трудом совладав с собой, спросил:

– Кто это был?

– Джейн Грей. Простая девушка, ей едва исполнилось семнадцать. Еще одна жертва чужого тщеславия. – Его голос стал жестким. Он указал в землю. – Вы знаете, сколько обезглавленных королев борются за первенство там, внизу? Три. Та, чье царствование длилось всего девять дней и чей покой мы только что нарушили. На расстоянии двух ладоней лежит еще одна, Кэтрин Говард, глупая и тщеславная девушка, которая все равно не заслужила такой судьбы. А раньше их обеих – первая из обретших этот ложный покой. Единственная заслуживавшая именоваться королевой… – Он замолчал, гнев больше не придавал ему силы. – Ну, ее вы очень скоро увидите.

Томас еще не избавился от вкуса желчи во рту, когда стук лопаты снова изменился. По команде Такнелла рабочие начали действовать, осторожно, медленно счищая землю, пока не обнажился небольшой квадратный ящик – не длиннее мужской ноги. В ответ на вопросительный взгляд Томаса Такнелл пояснил:

– Ящик для стрел. Чтобы похоронить ее, ничего лучше не нашлось. – Он подал Томасу короткую железную палку, уплощенную с одной стороны. – Мы уходим, сэр, как вы и распорядились. Позовите нас, когда закончите.

Казалось, он собирался добавить еще что-то, но быстро отвернулся и увел рабочих из часовни. За дверью их моментально поглотил туман. С ними исчезли все звуки, и Томас остался стоять в озерце неровного света, в могильном одиночестве.

Ему захотелось окликнуть их, позвать кого-нибудь обратно – якобы для того, чтобы подержать фонарь. Однако полученный им приказ был недвусмысленным. Никто не должен узнать о его подлинном поручении. Большинство решит, что человек Лиса прибыл положить конец слухам о том, что ее тело будто бы увезли и что она родилась заново в своем родном Норфолке, где в каждую годовщину ее смерти ровно в полночь белый заяц бежит по полям от церкви. Пусть верят, во что хотят. Никто никогда не додумается до правды. Ибо Томас Лоули здесь не для того, чтобы удостовериться в том, что находится в могиле. Он должен удостовериться в том, чего там нет.

Больше откладывать нельзя. Поставив два фонаря на краю круглой ямы, Томас с трудом спустился в нее. Он ожидал, что придется приложить силу, но, когда плоский конец палки оказался под крышкой, та оторвалась совсем легко, словно не была прибита как следует. Томас повторил это еще в двух местах, каждый раз почти не нажимая, – и крышка поднялась. Засунув пальцы в щель, он быстро пробормотал «Аvе», а потом начал дышать медленно и ровно, стараясь наполнить свое тело и ум спокойствием, как его обучили. В последнее время Томасу приходилось делать немало отвратительных вещей. Однако все они совершались в служении Богу и в повиновении вышестоящим, толковавшим волю Господа. И это задание, каким бы оно ни было неприятным, станет еще одним таким делом, еще одной бусиной, нанизанной на четки его спасения.

Томас снял крышку, отставил ее в сторону. Его ноздри приготовились вдохнуть волну гниения. Однако он не ощутил совершенно никакого запаха, если не считать… Да, что-то все-таки было, но больше похожее на простую затхлость. А еще – нечто сладкое, почти медовое. Этот запах длился всего мгновение и исчез, словно кто-то поднес цветок к его лицу, а потом отнял. Она пролежала в этом гробу девятнадцать лет. Черви, которых он видел в мертвой руке другой королевы, здесь давным-давно закончили пиршество.

Мертвая рука королевы. Томас застыл на месте. Его ровное дыхание, сладкий аромат, улетевший прочь, мерцание фонарей – все это усыпляло его. Однако образ руки снова пробудил бдительность Божьего слуги. Он должен исполнить свой долг. Ему необходимо найти то, что должно находиться здесь, – и, когда это будет найдено, он доложит о содеянном и вернется в свое теплое жилье. И нынешняя ночь поблекнет, превратившись в еще одно неприятное задание, выполненное ради вящей славы Божьей. Его господину придется искать другой способ принуждения. Его господин хорошо умеет это делать.

Череп лежал в нижней части ящика рядом с обутыми в туфельки ногами. Сохранились еще пряди волос, свернутых в узел, – их знаменитый блеск давно потускнел. Кто-то завернул тело в плащ, но шерстяные нити рассыпались, и Томас легко смог добраться до парчового платья, скрытого под плащом: его ткань годы не тронули. Он отыскал рукав у плеча и пальцами проследовал по нему вниз, туда, где заканчивался наряд.

И она нашлась. Кисть руки, точнее, ее кости. Они находились именно там, где им и следовало быть. Кулак сжат – несомненно, в предсмертном жесте, который сохранило окостенение, следующее за смертью. Обнаружив кисть, Томас испытал такое облегчение, что его тело залила волна тепла – впервые за целую вечность. Теперь он сможет вернуться и сказать, что странное сообщение, которое они получили из Рима, не соответствует действительности. У Томаса не имелось причин любить женщину из этого голого ящика. Он был английским католиком, и все беды его семьи в какой-то мере были вызваны той, что некогда жила в этом теле. Однако он видел, какую любовь она внушала людям вроде Такнелла, какую боль смотрителю причинило сегодняшнее исполнение его обязанностей. Томас был рад, что сможет положить конец этой боли, просто пересчитав пальцы на сжатой в кулак руке.

Наклоняясь к гробу, он заметил, что череп находится справа от него. Значит, он нашел правую руку. Череп сбил его с толку, а ведь он знал – если верить слухам, – что следовало осмотреть левую. Испытанное им чувство облегчения испарилось, и холод, вернувшись, сковал его сердце. Внезапно Томас почувствовал уверенность. Однако одной уверенности мало: ему необходимы доказательства. Он должен увидеть все собственными глазами – его господин примет только такое свидетельство. Перегнувшись через гроб, Томас сдернул остатки плаща, прилипшие к платью, и ощипал с парчи последние клочья шерстяной ткани. Он уцепился за тяжелый серый рукав, который каким-то образом оказался под телом. Рукав был легким – в нем остались только кости – но все же для того, чтобы вытащить его наружу, понадобилось приложить немалые усилия. Наконец ткань с треском подалась, словно в складках рукава что-то разделялось. Задыхаясь и зажмурив глаза, Томас придержал платье возле плеча умершей, быстро ведя ладонью вдоль костяной руки, скрытой в рукаве.

Его пальцы скользнули… к пустоте. В самом конце руки была пустота. Там, где следовало находиться кисти – Уродливой шестипалой кисти, – не оказалось ничего. На всякий случай Томас осмотрел тело, хотя ему не было нужды открывать глаза. Осязание сказало ему все: ищущие пальцы натолкнулись на острый конец разбитой кости возле запястья.

Он кое-как уложил платье обратно, прикрыл его обрывками плаща. Протянул руки за крышкой, громко прихлопнул ею ящик для стрел. Хлопок сопровождало отрывистое рыдание, которого Томас не смог подавить. Оба звука гулко разнеслись под сводами часовни.

Когда Томас Лоули снова открыл глаза, на краю ямы перед ним виднелись ноги. Такнелл молча наклонился и схватил руку, которую Томас вскинул вверх, словно желая оградить себя от зла. Когда он выбрался из ямы, его больное колено снова подломилось и он рухнул на ближайшую скамью.

– Выполнили свой долг, сэр? – Приняв молчание за ответ, смотритель продолжил: – Тогда, может быть, вы будете добры и позволите мне заняться моей королевой.

С этими словами Такнелл шагнул вниз, в могилу.

Томас старался дышать поглубже и в конце концов собрал достаточно сил, чтобы доковылять до дверей часовни. У выхода он задержался и оглянулся назад.

– Мне нет нужды напоминать вам, мастер смотритель, о молчании, которого мы от вас требуем.

Он намеренно сказал «мы»: Такнелл видел подпись на пропуске.

– Нет нужды. У меня жена и дети. Я буду молчать. – Такнелл помолчал, глядя вниз. – Молчание могилы.

Томас кивнул. Он хотел было добавить какие-то слова утешения, смягчить угрозу, которую только что высказал. В нем еще осталась эта слабость – желание нравиться. Однако здесь важна была угроза, а не чьи-то личные чувства.

Поворачиваясь к двери, Томас заговорил жестче:

– Позаботьтесь об этом, сын мой.

Глядя, как завернутая в плащ фигура растворяется в тумане, Такнелл бросил вслед единственное слово:

– Иезуит!

Такнелл не думал, что его услышали, да это его не слишком и тревожило. В любом случае это слово, которое когда-то было почти оскорблением, стало употребляться повсеместно в приложении к облаченным в черное братьям из Общества Иисуса. Нет, его занимало только то, что ему необходимо было сделать сейчас.

– Ох, моя госпожа! – прошептал Такнелл, глядя прямо в безглазые провалы черепа и, вопреки собственному разуму, видя в них более глубокую, живую черноту. – Неужели они так и не дадут вам покоя?

* * *

Свет факелов и свеч отражался от щита, митры и короны, от уздечек, зажатых в оскаленных зубах шахматных коней, от взятых наперевес пик и поднятых мечей. Каждая поверхность отражала пламя – кроме пола, так что Томас смотрел в пол, как ему и полагалось. Контраст с темнотой, в которой плавали клочья тумана, откуда он только что явился, не оставлял ему выбора.

Человек, к которому он пришел, жестом потребовал молчания. Томас наблюдал за его тенью на полу, слышал, как он переходит по залитой светом комнате от одной шахматной доски к другой, слышал постукивание фигур, переставляемых на новое место, тихое скольжение войлока по отполированной доске, когда еще один конь или слон занимали позицию. А иногда то была пешка – роль, которую играл Томас, дожидаясь позволения начать доклад. Те, кто разбирался в подобных вещах, уверяли, будто Лис мастерски владеет пешками.

– Ты играешь?

Голос звучал очень тихо. Томас даже не был уверен в том, что что-то услышал. Он поднял голову, моргая на ярком свету, и устремил взгляд на сгусток темноты, находившийся в комнате. Позади стола, имея перед собой неизменную шахматную доску, возвышался остроконечный ночной колпак. В его тени находилось лицо имперского посла Симона Ренара. Лиса.

– Когда у меня есть досуг, милорд. А значит, нечасто. Появилась рука – очень белая, очень худая, с ногтями в форме идеальных половинок луны. Она на секунду повисла над доской – и опустилась.

– Шахматы – это не досуг. Шахматы – это жизнь.

Рука снова поднялась и сделала быстрое движение, словно кошка. Нет, как лис, в честь которого этот человек получил свое прозвище. На шахматной доске конь присоединился к своему товарищу, королева скользнула вперед.

– Мат в три хода. – Раздался сухой смешок, похожий на царапанье полировочной шкурки по дереву. – Сомневаюсь, чтобы приор Равенны его заметил. Он редко видит на три хода вперед.

Красивые пальцы задержались около королевы, огладив ее от короны до бедра. А потом человек, сидевший за столом, взял фигуру и подался к свету. Томас снова увидел удлиненное бледное лицо, состоящее, казалось, только из плоскостей и углов, устремленных вниз. Ресницы роскошной вуалью прикрывали темные ямы глаз. Взгляд Лиса встретил глаза Томаса, стоявшего в дальней части комнаты. Зазвучавший снова голос уже был лишен прежней ленцы:

– Ну?!

– Милорд, все как мы и подозревали. Ее там не оказалось.

– О! – В этом единственном звуке прозвучало почти чувственное волнение. – Значит, твои наставники снова оказались правы. Я искренне изумляюсь тому, как искусно иезуиты владеют информацией.

– Мы делаем все, что необходимо, милорд. Для вящей славы Божьей.

– Конечно. Всегда и исключительно – только для вящей славы Божьей, так?

Томас, уловивший в его тоне насмешку, продолжал ровно дышать. Он достаточно часто играл в шахматы, чтобы распознать столь очевидную уловку. Общество Иисуса послало его сюда служить правой рукой этого человека, потому что Лис, имперский посол, был реальной силой за троном королевы Марии. Иезуиты и Ренар стремились к одному и тому же: снова сделать Англию католическим королевством и союзником Империи. Рядом со столь великой целью непочтительность этого человека была ничем, а гнев стал бы пустым потворством. Кроме того, гневная реакция отсрочит то, что Томасу хочется услышать больше всего.

– И что теперь, милорд?

– Теперь, Томас? – Ренар снова отодвинулся в тень. – Теперь тебе суждено со всей поспешностью ехать в Рим. К молодому человеку, снабдившему нас той дразнящей информацией, которую ты только что проверил. По словам твоих старших братьев, этому юнцу известно нечто большее. Он знает не только то, что именно исчезло из гроба. Он также знает, где это можно отыскать.

Ренар внезапно вскочил и пронесся по комнате, так что его лицо приблизилось к лицу Томаса, а длинные пальцы начали гладить его шею. Понадобилось немалое усилие для того, чтобы не отпрянуть от этой близости, от тошнотворного дыхания, вырывавшегося из тонких губ. Ходили слухи, что Ренар ужасно страдает желудком. Именно потому он никогда не спит, ночами напролет бодрствуя за своими шахматными досками, за сообщениями своих шпионов, за своими интригами.

– Иди, – зловонное дыхание принесло с собой шепот, – иди и принеси мне то, что было украдено. Принеси мне оружие принуждения. Ради вящей славы Божьей. Принеси мне шестипалую руку Анны Болейн.

Томас содрогнулся, хотя и предвидел, что дело закончится именно этим. Он содрогнулся, вспомнив честное лицо смотрителя, его мольбу оставить королеву спокойно спать в могиле. Содрогнулся, потому что он, Томас Лоули, осквернил ее гроб. И, выполняя это задание, осквернит его снова. Как часто слава Божья ведет его по трудной тропе!