Текст книги "Золото"

Зоя нахмурилась.

– Как это может быть, чтобы люди друг другу так нравились? – щелкнула она пальцами.

– Наверное, все дело в химии? – предположил Том. – Я вижу такое довольно часто. Юность и высокие скорости… Нет ничего на свете, что бы сильнее способствовало любви.

Зоя разжала губы. Хотела что-то сказать, но передумала.

– Нет, уж ты скажи, – попросил Том.

– Ладно, – кивнула Зоя. – А вы влюбляетесь? Том рассмеялся.

– Сколько угодно! Раз тридцать в день. В моем возрасте это уже не считается. Если дохлую лягушку ударить током,

она, конечно, дернется, но не воскреснет. Останется дохлой, пустой, как танцевальный зал во вторник утром.

– Да нет же, – раздраженно скривилась Зоя. – По-настоящему.

– По-настоящему? – вздохнул Том. – Ну, было. Давным-давно.

– И каково это? На что похоже?

– Ты задала вопрос не тому парню. Говорю же: это было в другой жизни.

Зоя продолжала наблюдать за Кейт и Джеком.

– А я какая-то плоская внутри – почти всегда. Как мертвая, – призналась она. – А когда не мертвая – жутко злая.

– Это тебя пугает? Зоя немного подумала.

– Да.

Том понимающе кивнул, как врач, готовый согласиться с собственным диагнозом.

– Что? – насторожилась Зоя.

– Ничего. Хотя это можно считать проблемой.

– Я просто честно сказала о том, что чувствую.

– Тебе всего девятнадцать, – напомнил ей Том. – В таком возрасте все должно быть легче и проще.

Зоя от него отмахнулась.

– Нет, серьезно, – продолжал Том. – Я же твой тренер. Мой священный долг – оповестить тебя о том, что ты еще не все повидала в жизни.

– Ну чего я такого не повидала? И что такое повидали вы?

– Время проходит – вот что я хочу сказать. Ты встретишь кого-нибудь, кто станет тебе небезразличен.

Зоя одарила его недобрым взглядом.

– Я не боюсь одиночества. А вы?

– С ума сошла? Да я чертовски боюсь одиночества.

Они еще посидели, глядя на Кейт и Джека. Зоя протянула Тому свою тарелку с фруктовым салатом, и он взял виноградину.

– Спасибо, – сказал он.

– Не привыкайте, – посоветовала Зоя. Том рассмеялся, а Зоя – нет.

– Я хочу погоняться с Джеком, – объявила она.

– Ты серьезно?

– Да. Он меня злит. Разрешите попробовать его обогнать. Том взглянул на Зою скептически, а она на него – в упор,

старательно пытаясь смотреть спокойно. Какое-то время они молчали, и эти мгновения наполняла грусть. Зоя ощутила странную боль, но не поняла, что это за чувство. Может быть, оно говорило о ее уязвимости? Говорило о внезапных сомнениях в собственной несгибаемости, в том, что она сильнее времени, что время способно разбиться, ударившись в нее, вдребезги, завертеться, словно воздух в аэродинамической трубе?

– Я тренер, а не сваха, – сказал Том. – Если тебе нравится Джек, спустись да поговори с ним.

Зоя неожиданно покраснела.

– Вовсе он мне не нравится.

– Тогда расслабься.

Зоя упрямо тряхнула головой.

– К чертям расслабон.

Том внимательно на нее поглядел.

– Ну, что еще? – сердито спросила она. Том взвесил на ладонях две невидимые массы.

– Свою жизнь ты закончишь либо на пьедестале, либо в пластиковом мешке. И я пытаюсь понять, где именно.

– Можно подумать, вам не все равно, – фыркнула Зоя.

– А мне платят деньги за то, чтобы мне было не все равно, понятно? Это моя работа. С хорошим тренером ты могла бы стать классной чемпионкой.

– Мне тренер не нужен. Мне нужны гонки.

– Тогда давай-ка договоримся. Если я разрешу тебе гонку с Джеком, то ты разрешишь мне целый месяц тебя тренировать. Если к концу месяца ты по-прежнему будешь считать, что тренер тебе не нужен, я выпущу тебя на волю. Может быть, снабжу каким-нибудь устройством, чтобы копам было легче разыскать твой труп. Идет?

– Идет! – усмехнулась Зоя. Том потрепал ее по плечу.

– Умница. А теперь скажи, как именно ты хочешь соревноваться с Джеком? Если это будет спринт, шансов у тебя никаких, ты это понимаешь?

Зоя посмотрела вниз – туда, где Джек все еще болтал с Кейт. Для велосипедиста он был слишком крупным – рост шесть футов, к тому же сплошные мускулы, ни капли жира. Длинные кости, на которых крепились мышцы ягодиц и мышцы брюшного пресса. Ну просто живое пособие по анатомии. Зоя придирчиво смерила его взглядом. Изъянов не нашла.

– Длинная дистанция? – спросила она.

– Не могу с тобой не согласиться. Быть может, он проедет несколько кругов и погаснет. В гонке преследования когда-нибудь выступала?

Зоя кивнула. Индивидуальная гонка преследования была самым простым видом соревнований. Два гонщика стартовали с противоположных сторон трека и, двигаясь против часовой стрелки, преследовали друг друга. С самого старта нужно было брать высочайшую скорость. Победителем становился тот, кто нагонял соперника. Если ни тому, ни другому это не удавалось, побеждал тот, кто первым заканчивал дистанцию.

– Ладно, – кивнул Том. – Четырнадцать кругов?

– Отлично.

Они спустились к треку. Том созвал гонщиков и оповестил их о правилах соревнований. Зоя не спускала глаз с Джека, а он удивленно смотрел на нее. Этот его взгляд возымел какое-то действие. Зоя долго возилась с ремешками на шлеме, прежде чем застегнула пряжку. Она спряталась за зеркальным визором и прошептала: «Давай, давай». Сдержала дыхание. Потом крепко зажмурилась и выпустила на волю всю свою скрытую ярость. Этот потаенный гнев она питала к самой себе. Гнев рос и рос, поднимался выше и выше – все быстрее, быстрее… Если она немедленно не сядет на велосипед и не помчится по треку, с ее губ слетит дикий крик, и этот крик выбросит ее из группы перспективных гонщиков.

– Поехали, – произнесла она, закрыв на секунду глаза. – Ну же, скорее…

Она позволила, чтобы ее проводили к линии старта. Кто-то подкатил велосипед. Тело готово было разорваться на части из-за чудовищной концентрации адреналина в крови. На стартовой линии она была одна. Все остальные участники программы желали победы Джеку. Они сгрудились возле его старта, на противоположной стороне трека. Что ж, Зоя не имела ничего против. Вот только некому придержать ее велосипед перед стартом. Том спросил, нет ли кого желающих, но желающих не было. Тогда Том сам сделал это.

Потом он взял Зою за руку, но она от него отмахнулась.

– Слушай меня, – негромко проговорил Том. – Давай будем смотреть на вещи реально. Постарайся не дать ему нагнать тебя за десять кругов. Если продержишь разрыв на последних четырех кругах, мы с тобой назовем это победой, договорились?

– Д-да-а-а, – выдавила из себя Зоя.

– Приготовиться к отсчету! – крикнул Том. На другом краю трека воцарилось оживление.

– Давай, Джек! – кричали девушки.

– Надери ей задницу, Джек!

Все нервно переступали с ноги на ногу, у всех горели глаза. Зоя устремила взгляд в ту сторону, через центр велодрома. Джек, усмехаясь, смотрел на нее.

Зоя быстро отвела глаза. Начался обратный отсчет.

Десять секунд до старта. Зоя уставилась на черную линию перед передним колесом ее велосипеда. Эта тонкая черная полоска заставляла вернуться к реальности. Зоя часто дышала, наполняя кровь кислородом. Она, не отрываясь, смотрела на чуть изогнутую полосу, которая направляла всю силу ее ярости, вызывала всех ее демонов, собирала их воедино, в один нескончаемый горячий пучок энергии, центром которой была она. Сила этой энергии такова, что Зою затрясло в ознобе. Она едва сдерживалась, пока длился обратный отсчет. Еще несколько секунд – и эта сила могла бы ее убить. Истерически кричала в ней скорость в нестерпимой жажде поскорее родиться. Мучительно тянулись три последние секунды. Зоя пребывала между гонкой и реальным миром; губы ее шевелились. Скорее бы прозвучал свисток!

А когда он наконец прозвучал, она ощутила его всем своим позвоночником. Он напрямую соединился с жизнью, которую она сфокусировала в одну мстительную, жаркую точку. Свисток привел эту жизнь в движение. Она надавила на педали еще до того, как мозг услышал выстрел стартового пистолета. Осознание реальности пришло тогда, когда она проехала уже двадцать ярдов. «Началось!» – сверкнула первая и последняя четкая мысль.

К ней вернулась вся ее техника; заработало все, закодированное в ее теле. Катясь по первому крутому наклону, она опустилась на седло. Передвинула руки ближе к середине руля, выровняла локти и приняла аэродинамичную позу. Сознание принялось выдавать какие-то разрозненные, бессвязные отрывки: «Черт, черт, черт, проиграю!» А еще: «Туфли. Мне нужна новая пара туфель». А еще: «Ее зовут Рио, и она танцует на песке». Сердце ее билось со скоростью сто сорок ударов в минуту, система пищеварения отключилась начисто ради сбережения энергии. Ее злость преобразовалась в жжение в мышцах. Жжение в мышцах превратилось в скорость. Мелькали странные слова в голове: «Индий, олово, антимоний, теллур». А еще из «Бегущего по лезвию»: «Я повидал такое, во что вы, люди, не поверите». Добравшись до второго крутого наклона, она набрала привычный для себя ритм, а сердце выдавало уже сто пятьдесят ударов в минуту, разум онемел, поле зрения по краям начало расплываться. Вот так ее организм перекрыл подачу крови к тем системам, которые сейчас не имели значения. Сознание выдало последнюю фразу, почему-то из «Макбета»: «И вот уж лес пошел на Дунсинан. К оружью, в поле!» Потом оно смолкло. Сто семьдесят ударов сердца в минуту; с губ слетают непроизвольные стоны. После шести кругов сердце Зои выдавало уже сто девяносто ударов. Она бы даже свое имя вспомнить сейчас не смогла; она почти ослепла. А потом к ней пришел странный покой. Каждый горький джоуль злости преобразился в скорость. Она была выпотрошена вся, без остатка. У нее не осталось даже боли. Она внимательно слушала безмолвную музыку – свист рассекаемого ею воздуха. Это был звук Вселенной, выказывающей милосердие к ней. Она наконец стала никем.

А потом что-то пошло не так. Медленно – поначалу как шепот, а потом как рокот, который ни с чем невозможно спутать, Зоя услышала позади себя велосипед Джека, его хриплое дыхание. На восьмом круге он начал ее нагонять. Она работала на пределе отдачи, и он тоже. Просто Джек был быстрее, и с этим ничего не поделать.

Когда тебя догоняет другой – это дело очень личное, интимное. Прежде Зою никто никогда не нагонял. Она слышала каждый звук, вырывавшийся из легких Джека, она слышала, как его дыхание замирает всякий раз, когда он жмет на педаль. Она слышала изменения в шипении воздуха, обтекавшего Джека, когда он сильнее прижимался к раме. Зрение Зои выхватывало из черноты только узкий ярко-зеленый туннель – казалось, она едет с включенной зеленой фарой. Кроме этого туннеля, существовало лишь ее дыхание и дыхание Джека, все ближе и ближе. Где-то там, в темноте, люди выкрикивали его имя. Мрак наполнился галлюцинациями: мимо Зои проносились высокие пальмы на морском берегу; она видела зеленые пятнистые тени и асфальтовую дорогу, сворачивающую влево, слышала детский смех, перекрывавший свист ветра. Она вложила в гонку последние силы, надеясь, что сердце ее разорвется, и тогда ей больше не придется слышать этот ужасный смех.

А потом Джек что-то сказал. Ему даже не пришлось кричать, потому что он был слишком близко. Он сказал:

– Мне очень жаль, Зоя.

Он попросил у нее прощения. Она знала, что только такие извинения что-то значат, она понимала, как непросто было произнести их – при том что и он, и она мчались с бешеной скоростью, а сердца колотились по двести ударов в минуту. Зоя понимала, чего ему это стоило.

Она могла бы принять его извинения. Она могла бы сбросить скорость, проехать пару кругов, отдышаться. Ей даже хотелось этого. Но какая-то тупая злость, закодированная в ней годами, руководившая автоматически ее телом, заставляла Зою мчаться вперед – пусть даже до потери сознания. Она отдала этому всю себя. Она была близка к обмороку. Ее велосипед начал вилять и качаться.

А потом был удар.

В первый момент Зоя не поняла, кто упал – она или Джек.

Потом в ее глазах что-то начало проясняться. Вернулись цвета. Она держалась в седле и катилась по треку.

Позднее, когда Том ей все объяснил, он сказал, что ни разу в жизни не видел, чтобы кто-то с такой силой ударился о внутреннее ограждение трека. По всей видимости, Джек зацепил ее заднее колесо. Дежурные медики только взглянули на Джека и тут же, уложив на носилки, ввели снотворное – прямо на треке. Потом был допрос, и у Зои спросили, почему она не остановилась. Она ответила, что, скорее всего, находилась в шоке. На самом деле ей ужасно не хотелось, чтобы кто-то видел ее лицо. Хотелось остаться в шлеме, потому что зеркальный визор прятал глаза, а ей нужно было привести в порядок собственные чувства. Если бы ей пришлось гнать велосипед на полной скорости, пока она не умрет, она бы так и сделала. Но вместо того она медленно проехала двенадцать кругов, стараясь не смотреть на лежавшего без сознания Джека. А когда его наконец унесли, Зоя добрела до середины велодрома, чтобы остыть с помощью тренажеров.

Она хотела постепенно, с интервалами в две минуты, снизить частоту пульса со ста шестидесяти до восьмидесяти ударов в минуту, но успела дойти только до ста сорока. Мимо прошли девушки из группы и одарили ее недобрыми взглядами. Зоя пожала плечами. Она ничего такого не сделала, просто изо всех сил гнала по треку велосипед. А потом к ней подошла Кейт. Она дрожала и плакала.

– Ты ведь могла его убить, Зоя.

Зоя добралась до ста тридцати ударов в минуту.

– Я просто катилась по своей дорожке.

– Нет, ты его подрезала. Он увернулся, чтобы не ударить тебя. Но уберечь себя… У него не было ни одного шанса.

– Да не собиралась я его толкать! Я старалась не проиграть, только и всего.

Кейт ошеломленно уставилась на Зою и горько всхлипнула.

– Черт побери! Это же просто гребаная гонка, Зоя! Трудно было выдержать этот взгляд. Тоска острым уколом пробилась внутрь, рассекла гладь спокойствия, которое принесла гонка. Зоя попробовала побороть тоску, только ничего не вышло. Она опустила глаза и медленно покачала головой.

– Я понимаю. Прости меня, Кейт. Не знаю, что на меня нашло.

Кейт долго смотрела на нее, затем подошла ближе и коснулась ее руки.

– Может быть, тебе стоит с кем-то поговорить. Ну, понимаешь? С врачом.

– Да.

– Кто-нибудь мог бы сходить с тобой?

– Да. То есть… конечно. Кейт сжала руку Зои.

– Кто?

Зоя скосила глаза на монитор, показывавший частоту биения ее сердца.

– Куча народу.

– То есть никто, да?

«Не признавайся, – вот какой была первая мысль, пришедшая к Зое. – Не смей больше показывать ей свою слабость. Тебе предстоит не один год соревноваться с этой девицей. Не давай ей преимущества, ни одного дюйма. Придумай семью. Придумай партнера. Придумай пекинеса, но только не говори ей, что ты одна как перст».

Она сказала:

– Послушай, ты добрее меня. И давай на этом закончим.

– Хорошо, – согласилась с ней Кейт. – Но мы могли бы вместе сходить к какому-нибудь доктору. Мы ведь теперь

будем соревноваться друг с другом, правда? Я бы не прочь с тобой подружиться.

Тринадцать лет спустя в своей квартире на сорок шестом этаже Зоя готовила для себя третью чашку эспрессо и пыталась унять дрожь в руках.

«Тебе нужно с кем-то поговорить». Все так советуют, если действительно о тебе заботятся.

Счастливые люди обязательно верят в «кого-то». Именно в этом была разница между Зоей и Кейт. Та шла по жизни, предусмотрительно оставляя рядом с собой некое пространство, в котором мог появиться «кто-то». Даже в самые тяжелые моменты такие люди, как Кейт, способны представить кого-то рядом с собой, кого-то, кто может добрыми словами собрать их из кусочков и склеить. Этот «кто-то» умеет слушать и очень хорошо понимает тебя, и тебе, десятилетней, не пришлось бы тогда этого «кого-то» убивать.

Зоя допила кофе, вымыла чашку и отправилась в ванную принять еще раз за это утро душ. Она постояла под струями теплой воды, смывая с себя все, связанное с молодым врачом и ее агентом, смывая воспоминания о столкновении с Джеком на треке. А когда все это ушло и она снова осталась совсем одна, Зоя заплакала. Легко, без труда. Плач получился почти беззвучным – слезы текли ручьем и смешивались с льющейся сверху водой. Она выплакала все свои беды и несчастья и, чтобы избавиться от мучительной боли в теле, стала репетировать свою чемпионскую речь в Лондоне. «Я очень рада, что сегодня выступила так удачно и не подвела членов своей команды. А еще я благодарна всем за поддержку – и мои фэны вели себя восхитительно, и как же здорово видеть все эти британские флаги… Спасибо вам всем!»

Восточный Манчестер, Клейтон, Баррингтон-стрит, 203

Джек взял Софи на руки, чтобы отнести вниз – очень осторожно, стараясь не задеть катетер Хикмана. На пороге ее комнаты остановился.

– Может, я все-таки уговорю тебя одеться, а? Софи захихикала и стала болтать руками и ногами.

– Не-а!

– Что, на всю жизнь останешься в этой пижаме? Джек не видел, но почувствовал, как Софи кивнула.

– В пижаме? Правда? Даже когда вернешься в школу? Даже в день своей свадьбы?

Софи снова кивнула.

– Даже когда поднимешься на олимпийский пьедестал почета и услышишь «Боже, храни королеву»?

– Я не стану спортсменкой, ты разве забыл? Я буду джедаем.

– А-а-а, я забыл. Прости. Жаль, что забыл.

– Ты еще как пожалеешь.

– Это угроза?

– Нет, обещание.

Джек рассмеялся и тут же поморщился: Софи стукнула его кулаком по виску.

– Эй! – притворно возмутился он. – Вот не думал, что ты такая хулиганка.

Он легонько прижал к себе дочку, заставив ее брыкаться и хихикать. С Софи нужно вести себя очень осторожно, чтобы не разбушевались ее лейкоциты. Джек освоил эту науку: насколько крепко можно ее обнимать.

Он отнес Софи в кухню и усадил за стол. Кейт уже была там. Она заварила чай в большом коричневом чайнике, покачала его, поставила на стол, заботливо накрыла чехлом с изображением британского флага. Кейт была в кроссовках и белой обтягивающей футболке. Когда она наклонилась к столу, чтобы снять чехол с чайника, футболка задралась до талии. Джек усмехнулся.

– Что такое? – спросила Кейт.

– Ты – самая сексуальная из ныне живущих женщин, которые до сих пользуются чехольчиками для чайников.

Кейт отбросила протянутую к ней руку мужа.

– Уж эти мне шотландцы, – покачала она головой. – До чего ненасытны!

– Только потому, что ты такая зовущая.

– Перес-с-стань! – прошипела Кейт и попыталась вырваться из объятий мужа.

Он поцеловал ее в шею, отпустил и подмигнул дочке. Кейт ушла в соседнюю комнату, чтобы сложить и убрать в шкаф одежду после стирки, а Джек подключил свой мобильник к музыкальному центру. Зазвучала запись «Пять сотен миль» в исполнении «Проклэймерс», потому что это была любимая песня Софи, а еще потому, что как иначе можно было начать такой день, как сегодня, когда предстояли часы изнурительных тренировок, а солнце было ясным и чистым, как детские обещания?

Софи подпевала. Джеку ужасно нравилось, что она обожает «Проклэймерс» – этих свирепых человечков из Эдинбурга, в своих самых лучших воскресных рубашках, заправленных в дешевые джинсы, в нелепых очках, с нелепыми же прическами. Если бы они все еще выступали, он непременно сводил бы Софи на их концерт, когда она чувствовала себя лучше, – пусть посмотрит, как выглядят эти парни на сцене. Один с акустической гитарой, а второй – только со своими эмоциями. Они выкрикивали эту песню, словно стреляли железными пулями в брюхо самого дьявола. Зазвучал припев, Джек поднял Софи на руки и закружился вместе с ней по кухне.

– Но я-а пройду пять СОТЕН миль! И я-а пройду еще пять сотен миль! Чтобы через ТЫСЯЧУ МИЛЬ упасть у двери твоей и увидеть тебя!

Софи выкрикивала слова песни, а Джек ощущал острое чувство любви. Вся эта песня была дерзким вызовом. Она помогала Джеку, Кейт и самой Софи верить в то, что она поправится. В душе Джек считал, что они смогут победить лейкоз одним только шотландским духом.

После того как отзвучала песня, Джек занялся лекарствами. Нужно было достать капсулы из нескольких коричневых баночек. Софи обхватила ноги отца. После танца ее слегка пошатывало.

– Ну-ка, Софи, садись. Ты ведь у меня уже большая, да? А я пока разложу твои пилюли.

Ну вот. Опять сбился со счета! Шесть маленьких желтых капсул. Четыре бело-голубых. Шесть красно-зеленых. Все они отправлялись в старый серебряный кубок с желтыми ленточками на ручках – на ленточках было написано «ЧЕМПИОН».

Софи знала, в какой очередности принимать лекарства. На дверце холодильника на всякий случай висела соответствующая распечатка – смешным веселым шрифтом. Хорошо, что химиотерапия так забавна. Иначе Джек бы ее побаивался. Рука дочери снова сжала его ногу.

– Пап?

– Ну что? – отозвался Джек и тут же повторил мягче: – Что, детка?

– Мне надо пописать.

– Ну и что? Ты же знаешь, где туалет.

– Знаю. Но я устала.

– Да ну? Самой идти не хочется? Софи улыбнулась.

– Ага.

Джек улыбнулся в ответ, притворяясь, будто ничего особенного не происходит. Вправду ли Софи так слаба или решила его подурачить? Порой на этот вопрос ответить трудно.

Джек погрозил дочери пальцем:

– Ты мне тут англичанку из себя не строй!

Из соседней комнаты выскользнула Кейт. Она положила на стол мобильник и взяла Софи на руки.

– Ладно, – сказала она. – Я тебя отнесу.

Софи обняла мать, уткнулась носом в ее шею. Кейт потянулась к Джеку и поцеловала его – неторопливо, по-настоящему. Свободная рука скользнула под его футболку.

– Ты… – прошептала она, и страх его как рукой сняло.

Джек сел за кухонный стол, проводил взглядом соблазнительную фигурку жены. «Какие же вычисления провела жизнь, чтобы я заслужил эту женщину? – гадал он. – Может быть, судьба просто отвлеклась на время и отсчитала таблетки не из той баночки?»

Восточный Манчестер, Клейтон, Баррингтон-стрит, 203, туалет под лестницей

Кейт отнесла Софи к унитазу и включила свет. Она сняла с дочки бейсболку с логотипом «Звездных войн», потому что козырек упал Софи на глаза, как только она устроилась на сиденье. Кейт терпеливо ждала. Порой моча начинала литься за секунду до того, как Софи снимала трусики, иногда приходилось стоять в ожидании чуть ли не до минуты. А иногда вообще ничего не получалась. Вот так действовала химиотерапия. Не было ни одного органа, на который бы она не влияла.

Кейт думала о только что полученном сообщении.

– Мы с Зоей должны встретиться с Томом после тренировки! – крикнула она Джеку. – В чем дело, не знаю. Ты можешь сегодня подольше посидеть с Софи?

– Без проблем, – отозвался Джек. – Хотя вообще-то я мог бы взять ее к вам на тренировку, мы бы вместе на вас посмотрели.

Кейт стояла рядом с Софи и смотрела, как та старается.

– Ты хочешь взглянуть, как мама и Зоя тренируются, милая? Хотя на велодроме может быть очень холодно.

Кейт надеялась, что Софи скажет «нет», но она ответила:

– Хорошо.

Помочиться ей пока что не удавалось.

Так, значит, надо представить сегодняшний вечер. Если Джек возьмет Софи, придется до отказа набить спортивную сумку. Понадобится баллон с кислородом и запасной катетер Хикмана, а также список врачей, которых можно в крайнем случае вызвать. Кроме того – шприцы и лекарства для экстренных инъекций, ингалятор Софи и полный набор героев «Звездных войн». И еще десяток всяких мелочей из аптечки, которые почему-то исчезали в самый неподходящий момент. Ты забывал, для чего они предназначены, а вспоминал тогда, когда они уже успели перекочевать в мусорное ведро. В их случае это было просто ужасно: Софи могла умереть только потому, что ее драгоценные мама и папа выбросили регулятор для кислородного шланга, приняв его за деталь испорченного велосипедного насоса.

А Зоя выйдет из своей квартиры с легкой сумкой через плечо и тонким ключом в заднем кармане джинсов. Чтобы добраться до велодрома, Кейт и Джеку придется усадить Софи в детское кресло, пристегнуть ее ремнями безопасности, а потом осторожно проехать мимо дюжины рекламных щитов, на которых сияет лицо Зои. Зеленые глаза, зеленые волосы, зеленая губная помада на фоне зеленого запотевшего стекла. «„Перье“. Подавать холодной». К тому моменту, когда семейство Аргаллов проедет через строй многочисленных Зой и доберется до велодрома, сама Зоя уже час будет

там разминаться. Как же Кейт сумеет составить ей конкуренцию? Зоя жила одна, на вершине самой высокой башни в Манчестере; Кейт жила внизу, на земле, со своей семьей.

– Сдаешься? – тихо спросила Кейт.

– Да, – вздохнула Софи.

Кейт помогла ей натянуть пижамные брючки и обняла свою девочку. Все время, пока они с Зоей будут тренироваться, она будет думать только о Софи. А потом вдруг прозвучит свисток Тома, и придется вернуться к реальности; в это мгновение Зоя уже обгонит ее на десятую долю секунды. Свобода делала Зою более быстрой, но даже если бы у Кейт был выбор, она не поменялась бы с ней местами. И все же порой приходилось очень стараться, чтобы не горевать. Даже зная о том, что движет Зоей, понимая, что произошло с ее братом, сложно забыть о тех случаях, когда Зоя ставила соперничество выше дружбы. Но, возможно, это свойственно всем людям. Возможно, каждый сражается с чем-то таким в своей памяти, что упорно не желает забываться. Возможно, к тридцати двум годам просто чудом было бы окончательно простить всех своих друзей.

Кейт зябко поежилась и прогнала эту мысль.

Она улыбнулась Софи и убрала тонкую прядку волос со лба дочери. Прядка прилипла к ее пальцам, отделилась от кожи. Это были последние волосы Софи, но та ничего не заметила.

Кейт надела на дочку бейсболку.

– Пойди поиграй с папой, – весело велела она. Когда Софи вышла из туалета, Кейт опустила крышку

унитаза и тяжело на нее села. Можно сказать, рухнула, как под порывом ветра. Она уставилась на эту черную прядь волос. Кейт поднесла волосы Софи к губам, ощутила их мягкость, вдохнула едва заметный запах лекарств и пыли. Поцеловав волоски, она встала, подняла крышку унитаза, бросила их туда и нажала рычаг сливного бачка. Не стоило поднимать панику. Если Джек заметит – так тому и быть, но милосерднее было бы не упоминать об этом. «Обман» – слишком сильное слово. Она действовала как иллюзионист на сцене: мановение руки – и все плохое исчезло, а взгляд переместился к другим, здоровым знакам. Таков был фокус. Семья была такой больной или такой здоровой, какой ты позволял ей быть.

Кейт устремила взгляд на воду, лившуюся из бачка в унитаз.

Когда к двум годам у дочери отросли волосы, Кейт постригла ее сама. Самый первый состриженный локон она хранила в альбоме: прикрепила темную прядь клейкой лентой к странице и старательным почерком написала имя Софи, поставив дату стрижки. Даже специально сходила в магазин на углу, чтобы купить не шариковую, а перьевую ручку.

И вот теперь в унитазе плавала последняя прядь волос ее девочки. Кейт еще раз опустила рычаг. Волосы не желали смываться. Разве можно спустить в канализацию жизнь?

После того как во время элитной перспективной программы с Джеком случилось несчастье, Кейт просто не знала, что делать. Том сказал, что Джека отвезли в отделение интенсивной терапии больницы общего типа Северного Манчестера. Как минимум, у него сломано несколько костей. Вот так завершилась программа – на два часа раньше намеченного времени. В состоянии шока и отупения, с мыслями приглушенными, словно голоса в тумане, Кейт приняла душ и пошла от велодрома к вокзалу. Спортивная сумка казалась слишком тяжелой, волосы после душа еще не успели высохнуть.

Шагая по холодным улицам, она вспоминала руку Джека на своем плече, и долгие разговоры в промежутках между гонками, и то, как он легонько прикоснулся к ее щеке. Потом представила себе его пальцы – скрюченные и распухшие, с торчащими наружу сломанными костями. Или нет – у него, кажется, сломано предплечье, или голени, или позвоночник? Картины калейдоскопом замелькали перед глазами Кейт. Что же она делает? Как может от всего этого уходить? «Желание», «влечение» – нет, она не стала бы так называть то, что с ней происходит. Но ей совершенно необходимо было узнать, какие именно кости у него сломаны.

Однако мысль о посещении больницы ее пугала. Что она станет там делать? Сядет у кровати Джека, осмотрит руку и, если рука повреждена не слишком сильно, пожмет ее? Разве есть у нее такое право? Они знакомы всего три дня. Но ничего не делать – тоже неправильно. Разве можно вот так, запросто, сесть в поезд и уехать домой, словно между ними не произошло ничего важного? Может быть, дело в естественном нежелании уйти со сцены лишь потому, что разговоры с парнями не должны заканчиваться вот так – чтобы парню вкатили укол медики в латексных перчатках и зеленых комбинезонах и увезли его в больницу? Она понимала: любая девушка из программы могла думать так же. Разве Джек им тоже не улыбался? Только ли у нее при взгляде на него сердце начинало биться чаще? Возможно, ее чувства не представляли собой ничего особенного – ведь она была самой простой и довольно неопытной девушкой-северянкой и запросто могла принять дождь за радугу.

В какое-то мгновение Кейт резко остановилась прямо посреди улицы. Пешеходам пришлось ее обходить.

Она обхватила голову руками и попыталась подумать. В мирное, так сказать, время не существовало оправдания для столь неожиданного перехода от милого флирта к серьезному визиту в больницу. Никакой эмоциональной юриспруденции, конечно, не существовало. Просто Кейт сомневалась в собственных чувствах. Давали ли они ей право желать того, чего она так хотела: посидеть возле постели Джека, подержать его за руку и, может быть, немножко поплакать. Да-да, это точно: очень хотелось плакать. Рядом с ним, ради него, о нем? Этого она не знала.

Если бы она увидела на улице кого-то, кто так же вот, как она, стоял, обхватив голову руками, она бы тактично отвела взгляд. Разве это нормально? Разве другие женщины так сходят с ума – хотя бы наполовину? Или это неотъемлемая часть той насыщенной, интенсивной жизни, которую она для себя выбрала? Возможно, она вовсе не переигрывала. Возможно, это ее настоящие чувства – столь острые, что терпеть их было невыносимо. Тринадцать лет они дремали, подавленные интенсивными тренировками, а прорезались, как коренные зубы.

Кейт застонала. Так вот почему мало кто становится гонщиком, мало кто тренируется по семь часов в день. Вот почему люди позволяют себе пить спиртное, толстеть, тусоваться с приятелями по вечерам. Они так живут, чтобы эти невыносимые чувства не застигли их врасплох. Сердце Кейт билось болезненно часто, а ее мысли смешались. Она в отчаянии сжала кулаки и зажмурилась.

Яркое утреннее солнце уступило место предвечернему сумраку. Первые капли дождя упали на тротуар. Пешеходы зашагали быстрее, стремясь где-то укрыться. Возник удивительный запах весеннего дождика – запах юности и свежей воды, – прорвался сквозь выхлопные газы. Кейт смотрела, как редеет толпа, и гадала, что страшнее: то, что она такая же, как все, или наоборот – что она не такая? Если все люди так же чувствительны, то как они выживают? Как вытерпеть все эти разрывы, разломы, сдирание с тебя целых слоев, до костей – тех, которыми ты прикреплен к другим? Если она позволит себе влюбиться, очень скоро от нее ничего не останется. Сохранится только память о ней во вдохах и выдохах этой разбегающейся в разные стороны толпы.