Текст книги "Бомба для монополии"

2

– Послушайте, отец не оскорблял меня, да и прочего дерьма я не могу припомнить. Того, что вы называете сексуальным. Так?

– Но ваша сестра говорит...

– Черт побери мою сестрицу! Ну, он порол нас, но это было не оскорбление. Не то, что вы зовете оскорблением в Уоллсенде, а? – Тим Гудалл позволил себе усмехнуться собственному остроумию.

– Но, Тим, многие люди считают, что бить маленьких детей ремнем – оскорбление.

– Я был не так уж мал, – сказал он упрямо и непокорно.

– Тим, любое насилие оскорбительно.

Большой, тяжелый, с некогда рыжими, а теперь слегка потемневшими и сильно поредевшими волосами, со светлой веснушчатой кожей, Тим Гудалл взглянул искоса на женщину в паркеровском кресле, которое было развернуто вполоборота к его креслу. Она была одета не в белый халат, как он ожидал, а в твидовый костюм того типа, который, по его мнению, носят жены викариев – хотя он встречал не так уж много жен викариев за свои сорок три года. По-видимому, она была образованным человеком. Но у нее было не много здравого смысла.

– Тогда черт с ним, с оскорблением.

Психотерапевт положила ногу на ногу и вздохнула.

– Так это должно выглядеть для вас.

– Но не для вас?

Снова перейдя в атаку, он позволил своему акценту усилиться, сделав его заметней, чем обычно.

– Слушайте, голубушка. В вашей жизни может быть не так много насилия или оскорблений, но почитайте газеты. Серийные убийства в Глочестере, массовые убийства по всей Боснии. Вы вытянули из меня мою историю, вон она у вас на коленях. Так прочтите ее.

– Я прочла.

– Прекрасно.

Он откинулся назад и ждал следующей порции бессмыслицы.

Обстановка комнаты была простой и довольно скудной, но давала ощущение тепла – оранжевые занавески, желтые стены, толстый ковер, стол и два кресла. Не самое плохое времяпрепровождение для сырого ветреного утра в Тайнсайде.

Психотерапевт постучала пальцами по коричневой папке, лежавшей у нее на коленях, и припомнила кое-что из ее содержания. Горнорабочий с шестнадцати лет, спустившийся в забой со своим отцом в восемнадцать лет. Шахта закрылась перед самым его двадцатым днем рождения – это была первая волна ликвидации за спиной правительства Галлахана в середине семидесятых. Армия – стрелковый полк герцога Ньюкастла, тройной срок в особых частях. Не будучи в этом уверена, она предположила, что таково значение сокращения САС. Когда ему было тридцать восемь, его полк был слит с тремя другими для формирования Королевских «коричневых беретов», и ротный старшина Гудалл вернулся в Тайнсайд в поисках работы. Он растратил свое выходное пособие, купив акции траулеров Гримсби, которые не могли выдержать конкуренции новых супертраулеров. Армейская пенсия и то, что его жена училась на платных курсах уходу за больными, лишали их пособия, оставляли просто бедными.

Ее интересовало, как скука некогда весьма деятельного человека содействовала трагедии, которая привела его сюда.

Вскоре после ухода в армию Гудалл женился на девушке из Уоллсенда, за которой некоторое время стойко ухаживал, и у них было два сына – Джек и Боб, в честь Чарлтонов. А неприятности начались с того, что Тим Гудалл уложил старшего, шестнадцатилетнего парня, в госпиталь со сломанными ребрами и серьезными ушибами головы и лица. И не только своего сына, но и его лучшего друга тоже. В участке полицейский сержант сказал, что это был ужаснейший случай родительского рукоприкладства, с которым он когда-либо встречался.

– Так у вас были хорошие отношения с вашим отцом?

– И сейчас хорошие.

Старикан умирал от диабета, ожирения и эмфиземы, вызванной угольной пылью, в муниципальном приюте. Тим навещал его по крайней мере дважды в неделю и время от времени брал его в короткие поездки на своем потрепанном «капри».

– Тогда, возможно, для вас было вдвойне ужасно, что он бил вас. Вроде предательства.

Тим подвинул свое тяжелое сильное тело в низком, слишком мягком кресле.

– Может быть. Только я всегда знал, что у него бывали веские, по его разумению, причины.

– Что я собираюсь, что я хотела бы с вами обсудить, так это возможность того, что побои, которые вы нанесли юному Джеку, были чем-то вроде мести за те побои, которые вы получали от своего отца.

Это было так глупо, что Тиму потребовалось некоторое время на обдумывание.

– Послушайте, вы! Коли б я даже хотел врезать моему старику, так я бы ему башку и свернул, а не Джеку.

Психотерапевт вздохнула, посмотрела на часы и положила папку на стол.

– Наше время истекло, Тим. Продолжим в это же время на следующей неделе, хорошо?

Он поднялся, посмотрел на нее сверху вниз и почувствовал замешательство, слишком часто нападавшее на него с тех пор, как началось все это дело.

– Чего я понять не могу, – сказал он, – так это почему никто не может принять, что у меня были все причины так поступить и из-за них я сделал то, что сделал.

«Возможно, – подумала психотерапевт, бросив на него обеспокоенный задумчивый взгляд. – Но вы не говорите нам, что это за причины, разве не так?»

Десять минут спустя Гудалл зашагал прочь от медицинского центра Уоллсенда через загаженную собаками лужайку. Он поднял воротник непромокаемой куртки, но капюшон натягивать не стал. Он любил ощущение холодного дождя, омывающего столпившиеся холмы, тускло-коричневые террасы над такими же террасами, унылые муниципальные строения, любил чувствовать его ожог на своих худых щеках и шее. В этом было очищение, и именно в очищении он нуждался после этих сеансов с психотерапевтом. Всегда казалось, что она хочет найти какую-нибудь отвратительную грязную маленькую тайну между ним и его отцом, между ним и его сыном. Но ее не было, и не имело значения то, что могла сказать его сумасшедшая сестра. Он ощутил комок в горле и закусил губу, потому что если и было в его жизни что-то, чем он на самом деле дорожил, что значило для него больше, чем все остальное, то это были хорошие деньки сначала с отцом, потом с сыном на террасах в Рокер-парке, ловля макрели с парнями из Витби-Бей, охота на зайцев в торфяниках и тому подобное. Вот почему он сделал это. Вот почему был вправе сделать.

Теперь он дошел до ТОГО места. Дорожный перекресток, узкий тротуар вдоль низких оливково-серых стен и бетонный фонарный столб, все еще прислоненный под углом в семьдесят пять градусов. Туда еще клали печальные небольшие букетики цветов – на сей раз это были хризантемы, обернутые промокшей бумагой.

Именно здесь «порш», на котором Джек и его дружок гоняли по Джесмонду, потерял управление, вылетел на тротуар и впечатал в стену детскую коляску. Хотя все в этом районе, включая мать ребенка, а возможно, и полицейских тоже, знали, кто был в машине, парни оставались на свободе.

Полиция никак не могла пришить это дело ребятам без свидетельства или признания, но не смогла получить ни того, ни другого. Однако было такое ощущение – не столько чье-то личное, сколько общественное, будто что-то должно быть сделано. И Тим сделал это. Полицейские знали причину – оттого и давили. Если он сломается и плюнет на все, они обвинят Джека в убийстве, хотя тот был в автомобиле не один.

Если бы не он, этого бы никогда не случилось. «Старина Джек может водить машину, – подумал Тим с оттенком гордости, – хотя ему еще не хватает месяца до семнадцати».

Пятью минутами позже он свернул в железную калитку, прошел пять ярдов до парадной двери и вошел внутрь. Он едва заметил запотевшие окна и запах капусты.

– Тим? Тебе письмо.

Мэри, его жена, была в крошечном коридоре и собиралась уходить – сумка через плечо, плащ поверх униформы няни-практиканта.

– Да еще срочная доставка. Пока, милый.

Она клюнула его в щеку и ушла. Ей не нравилось, как он обошелся с ее Джеком, и она знала, что ей понадобится год или два, чтобы преодолеть это. Если не вечность.

Тим обнаружил конверт на кухонном столе. Он был проштемпелеван «Лондон-SW3». Это должно было означать, что оно от Ника Паркера. Грянул духовой оркестр, и яркие тюльпаны зацвели перед мысленным взором Тима. Бывший ротный старшина Тимоти Гудалл почувствовал себя лучше, гораздо лучше, еще до того, как вскрыл конверт.

Нейл Беннет, которого звали Гордоном все, кроме его покойной матери и жены (начавшей службу в оркестре Королевских «коричневых беретов», когда он, Гордон, пытался греться на горе Кент), жил теперь в собственной крохотной квартирке в Богнор-Регисе, своем родном городе. Квартира располагалась на втором этаже викторианского дома, в котором было что-то от эпохи Георга. Окна выходили на бульвар и на море. Другой примечательной особенностью была кухня, великолепно оборудованная самыми современными приспособлениями, которые можно вообразить, кроме разве что микроволновой печи. Гордон ненавидел их. Его приятели считали, что он чокнутый, но если заходила речь о микроволновых печах, он не объяснял своей ненависти.

Он был очень счастлив со своей женой и думал, что она счастлива с ним. Они решили, что он должен оставить армию, когда закончится Фолклендская война, и на те деньги, что отец оставил ей, они откроют маленький, но шикарный ресторан у моря – в этом здании, занятом магазином подарков, располагавшимся этажом ниже квартиры, в которой и жил теперь Гордон.

Он всегда был хорошим поваром и хотел стать лучшим, мечтая, что Мишель наградит его вилкой – или даже двумя. Сейчас он готовил для себя. Пока Тим Гудалл пытался не расхохотаться над своим психотерапевтом, Гордон готовил. Высокий, тощий, темноволосый, вечно угрюмый, с прядью черных волос на выпуклом лбу и темными глазами, с тонкими губами, он передвигался по кухне с легкой, грациозной уверенностью.

Джим Патридж, который тридцать лет назад учился вместе с ним в школе и по-прежнему плавал на суденышке, доставшемся ему от отца десятью годами позже, пришел во время прилива с живым лобстером весом в два с половиной фунта.

Гордон уже отварил его в течение десяти минут в рыбном бульоне с солью, свежемолотым черным перцем, лавровым листом и тимьяном и теперь оставил остывать. Теперь, подставив неглубокую кастрюлю, чтобы слить туда сок, он отломил клешни и отделил коралл. Затем разделил панцирь на половинки, удалил и выбросил кишки и вынул белое мясо. Мясо нарезал мелкими кубиками и, быстро обжарив в масле, завершил эту стадию, полив его коньяком.

Потом он сделал соус. Гордон выложил мясо на подогретое сервировочное блюдо, вокруг положил рис и полил сверху соусом.

Он съел немного этой смеси и выпил полрюмки вина. Потом отнес все обратно в кухню и бросил в мусорное ведро.

Гордон убирал коньяк, когда зазвонил телефон.

– Беннет слушает, – не «Регис-Ойстер бар и ресторан»! – Прошу прощения, но на сегодняшний ланч все места заняты.

– Гордон? Это Ник Паркер. Финчли-Кэмден хочет, чтобы ты был во Врайкин-Хит в субботу, в середине дня. Ты можешь приехать?

– Поездка будет стоить того?

– Да, Гордон. Вполне.

– Прекрасно. Я буду.

– Гордон, что в сегодняшнем меню?

– Лобстер по-ньюбергски.

– Грандиозно. Я совершенно уверен, что там, куда мы отправляемся, будет чертова уйма даров моря. Так что смотри. До послезавтра.

– Пока.

«Черт подери, я не прикончил остатки вина», – сказал он сам себе и устроился в плетеном кресле, чтобы допить бутылку. Прилив кончился, и прилетели чайки. Пока пил, он наслаждался мыслью о том, что займется настоящим делом.

3

Финчли-Кэмден и Паркер остановились на краю низкого откоса, покрытого бурым осенним вереском, и любовались видом, который Финчли-Кэмден считал своим собственным – одним из лучших в здешних местах. Пустошь простиралась среди перелесков и пастбищ, блестела вода в заводях Эйвона, который огибал Крайстчерч. Прибрежные города, от Хенгистбэри-Хит до Пула и Пурбека, синели вдали – достаточно далеко, чтобы не портить пейзаж.

На переднем плане, в четверти мили от обрыва, был дом, Врайкин-Хит, – ряд из шести бывших фермерских коттеджей, соединенных в одно длинное здание. Калина, увешанная гроздьями ярко-алых ягод, похожих на смородину, перевешивалась через ступеньки, которые вели к неровно подстриженным газонам и заросшим осенним клумбам. Неяркий солнечный свет разогнал морозный туман, и сильный запах костра прорвался сквозь слабеющее благоухание увядающего душистого горошка. Дом принадлежал скорее банку, чем Финчли-Кэмдену, но операция «Никарагуа» должна была помочь ему сохранить его за собой.

Двое мужчин, оба в плоских твидовых кепках, переломили свои ружья и извлекли патроны. У Финчли-Кэмдена был «пурди-бест», стволу и отделке которого было сто лет, хотя механизм был заменен новым. У Паркера была довольно новая двустволка «беретта», по мнению полковника, вполне подходящая. Затем они стали спускаться вниз по зигзагообразной полоске мелкого белого песка, прорытой через вереск дождевыми потоками, стекающими с высокого плато. Бенджи, один из ретриверов Финчли-Кэмдена, бежал вприпрыжку за ними, а позади, тяжело дыша, следовал Дункан в твиде и кожаных гетрах, согнувшийся под тяжестью сумки с парой куропаток, двумя кроликами и бекасом.

Реактивный лайнер прошел низко в небе, направляясь к Борнемуту – регулярный рейс из Лондона, – и небольшая хищная птица вдруг сорвалась с одинокой сосны прямо перед ними. Некоторое время они наблюдали за ее четким острокрылым силуэтом, скользящим над утесником, иногда устремляющимся вниз, подобно ласточке. Она вернулась по дуге в их сторону, снизившись за добычей к самой земле, совсем рядом с ними, и зависла над землей.

– Пустельга, – сказал Паркер. – Красотка.

– В действительности это красноногий сокол.

– В самом деле?

– Пятно на груди – синевато-серое, когти красные. Он уже должен быть в Египте. Как видишь, он питается преимущественно насекомыми. О, вот он летит. Наверное, к другим. Они должны улететь вместе.

– Вы думаете, мы можем уговорить Беннета соорудить нам пирог с дичью?

– Мы можем только попробовать. Но я полагаю, он отложит ответ на неделю.

– Так ты добрался без проблем, Гудалл? – спросил сердечно Финчли-Кэмден.

– Да, сэр. Без проблем.

– Молодец.

Когда он голосовал на объезде А1 поблизости от Блэйдона, его подобрал рефрижератор из Абердина, шедший через Саутгемптон. Единственной проблемой была остановка вечером в Ноттингеме. Естественно, водитель занял спальный отсек за кабиной, предоставив Гудаллу устраиваться поудобнее на сиденьях. Большую часть ночи водитель провел с придорожной проституткой, которая искренне верила, что охи и вздохи в подходящие моменты увеличивают удовольствие клиента. На рассвете Гудалл удивился – неужели спидометр не отразит задержку?

– Беннет? – раздался голос Финчли-Кэмдена.

– Без проблем. Быстрый бросок по М27 и потом до А31.

– Еще говядины?

– Спасибо, сэр.

Дункан подал почти сырой ростбиф и копченого лосося с «Рингвуд-49», нацеженным из бочонка.

– Когда будешь готов, Ник отведет тебя в бильярдную и введет полностью в курс дела. Я изложил ему все, что смог, так что сам займу сдержанную позицию. Возможно, даже горизонтальную. Дункан даст тебе все, что понадобится. А если ты захочешь остаться переночевать – тем лучше: дети в школе, хозяйка уехала к заболевшей матери в Шотландию. Может быть, если будет время, Беннет сможет сделать нам пирог с дичью?

– Разве что дичь будет должным образом разделана, сэр.

– А, прекрасно. Ладно, я уверен, что у Дункана кое-что есть.

«Больная мать: ну и дурак», – сказал сам себе Ник Паркер. Если сплетни, ходившие в объединенном военном клубе, были правы, жена Ф.-К. отправилась со своим ухажером в Монтего-Бей и, похоже, не собиралась возвращаться до рождественских каникул.

* * *

Карты и фотографии, разложенные на большом столе, были залиты светом люстры, украшенной витым орнаментом. Табачный дым собирался поверх голов в синеватые смерчи: Гудалл курил немецкий «Сениор сервис», который присылал ему приятель из натовских частей, еще остававшихся на Рейне, Беннет – деревенский, а Паркер – «Данхилл». Была и выпивка – бренди из запасов полковника.

– Вот. Это цель, – сказал Паркер, вытягивая на край большую черно-белую глянцевую фотографию, чтобы ее не закрывали другие бумаги. Она была зернистой, но с хорошим разрешением. – В этом здании, двухэтажном – как вы могли бы заметить, находятся лаборатория, хранилища и кабинеты, где в несгораемых сейфах хранятся данные. Клиент хочет, чтобы оно было захвачено, стерто с лица земли, а все, что в нем есть, – уничтожено. Десять из десяти, показательная работа. То же самое – с этими тремя зелеными домиками, они называются контрольными установками. С ними должно быть меньше проблем, поскольку в них много стекла. И наконец, к югу от зданий там есть девять гектаров сельскохозяйственных культур, разделенных, как видите, на девять квадратных полей. Клиент хочет, чтобы они были сожжены, и сожжены основательно. Вы здесь. Вот описание работы. Ну так как? Вы должны обдумать это.

Он загасил свой «данхилл» о сувенир с Борнео, высушенную черную человеческую руку, которая служила пепельницей, и отхлебнул своего «Курвуазье».

– Проблема номер один: все это находится в Никарагуа, недалеко от границы с Коста-Рикой, и если вы забыли географию, которой вас учили в школе, так знайте, что эти две страны находятся между Мексикой и Колумбией, как раз в том месте, где у Америки ее осиная талия. Следующая проблема...

– Эти два здания, которые выглядят как развалины, – что это? – Гудалл ткнул пальцем в изображение.

– Это и есть в некотором смысле часть проблемы. Пять лет назад наняли одних тамошних парней сходить туда, да те только наделали шуму. В результате то место охраняют бывшие сандинисты.

– А это еще кто такие?

– Ну, это долгая история. – Паркер выпрямился, опираясь спиной на каминную доску. В камине не было огня – центрального отопления вполне хватало. – Я скажу по возможности кратко. Они называются сандинистами по имени одного парня, которого звали Сандино. В тридцатых годах он выдворил из страны янки, но потом его самого убили по приказу президента, который плясал под дудочку этих самых янки. В семидесятых и начале восьмидесятых они вели партизанскую войну, чтобы скинуть семейство Сомосы, которое правило так, как если бы страна была его собственностью. Я полагаю, что во многом они действительно владели страной – как Сабахи владеют Кувейтом.

– Не те ли это ребята, которые придумали овощные самосы?

– Ну, Гордон, этого я не знаю.

– Если это они, то они заслужили, чтобы их скинули.

– Ничего не имею против самосы, – вставил Гудалл. – Из нашей картошки выходит хорошая самоса. Вроде как сосиски в тесте.

– Так вот, в середине восьмидесятых они победили, провели выборы и выиграли их, – продолжал Паркер. – Но янки это не понравилось, и они стали всячески нападать на них, в том числе поддерживая отряды никарагуанцев, которых называют «контрас», и содействуя гражданской войне. В 1989-м там прошли другие выборы – леди по имени Виолетта Чаморро победила во главе центристской коалиции...

– Центристы – это как? – спросил Гудалл.

– Не правые и не левые. И она оставила довольно многих партизан-сандинистов без дела, и вот с полусотней таковых вам предстоит управиться.

Наступило долгое молчание. Беннет, закашлявшись, погасил сигарету и плеснул себе еще бренди, прежде чем заговорить.

– Нам нужно два отряда. Или больше.

Не обязательно пройти через Сэндхерст, чтобы знать, что соотношение нападающих и обороняющих укрепленную позицию, при прочих равных условиях, составляет примерно пять к одному на любой войне – если нападающие собираются победить, конечно.

– Согласен – по причинам, в которые я не стану сейчас углубляться, и поверьте мне, дело не в деньгах – их более чем достаточно, речь идет о паре отделений. Двадцать человек или, в херефордском стиле, пять патрулей.

– Я пошел, – сказал Гудалл, который вертел в руках бильярдный шар, но теперь положил его в сетку, и целенаправленно двинулся к двери. Однако остановился, повернулся и ухмыльнулся. – Теперь давай хорошие новости.

– Ладно, здесь есть кое-что выгодное для нас. – Паркер откинул черную прядь со лба, и уголки его губ поднялись. – Эти сандинисты привыкли воевать в джунглях, и мне нет необходимости говорить вам об этом. Но в такой войне основное – наступление. Ударить и удрать, взять небольшой дозор, почту, разгромить заправочную станцию и тому подобное, потом перестрелять тех, кто рискнет преследовать их, когда они возвращаются в свое укрытие в джунглях. Сражения такого рода нравятся и нам – простор для личной инициативы, много движения. В основном эти партизаны – охотники. И точно так же, как из вас – не отпирайтесь, – из них выходят плохие защитники. Они не любят месяцами сидеть и протирать штаны и не приемлют скучной гарнизонной дисциплины.

Он потянулся за бутылкой бренди, которая стояла на столе перед ним.

– Второе. Они больше не являются частью регулярной армии, и единственное их вооружение – то, которое они смогли сохранить с прежних времен. В целом, мы уверены, что у них есть «Калашниковы» и, возможно, по пять сотен патронов плюс еще какая-нибудь мелочь, может быть, миномет или два, что-то в этом роде. Третье. Они расквартированы в двух километрах от места, в деревне, и одновременно на месте находятся от пятнадцати до двадцати человек...

– О, теперь это начинает выглядеть приемлемо.

– Я думаю, вы взглянули на это с моей точки зрения. Хорошо. Начнем с подготовки. Клиент хочет, чтобы все было сделано в течение ближайших двух месяцев. Вот что я предполагаю сделать. Я возьму с собой Тима, и мы вместе разузнаем все из первых рук. Тем временем Гордон займется вербовкой и наберет двадцать подходящих парней, что приводит меня ко второй порции хороших новостей и ответу на вопрос, который вы весьма вежливо не задали. Хотя я уверен, что он вертится у вас на кончике языка.

– В самую точку, приятель. Сколько? – спросил Гудалл.

– Пятнадцать тысяч каждому из вас. Пять вперед, десять потом, причем в худшем случае их выплатят родне. По пять тысяч рядовым, две – вперед, три – потом.

Реакция людей была предсказуемой, но они поспешили прикрыть ее быстрыми улыбками.

– Я ведь говорил вам, что вокруг этого дела крутятся большие деньги. Мы планируем отправить наших парней отсюда в Тиколанд – это в Коста-Рике – к пятнадцатому октября вместе со снаряжением. Двухнедельная интенсивная тренировка и инструктаж, и мы выступаем пятого ноября, фейерверк устраивается ночью.

– Мистер Паркер...

Тайнсайдец внезапно помрачнел, даже встревожился – взгляд стал каким-то затравленным, он поскреб щеку.

– Да, Тим?

– Это без вопросов, что я вернусь еще между разведкой и тренировкой, да? Мне надо будет отлучиться, когда мы будем там, пока все не кончится, хорошо?

– Разумеется, – Паркер на мгновение задумался об этом, но рассудил, что будет лучше не спрашивать, что кроется за словами Гудалла, – по крайней мере пока. – Платят хорошо, но мотание через Атлантику туда-сюда без необходимости не оплачивается.

Он вернулся к столу и сгреб карты и фотографии снова в кучу.

– Теперь мы должны составить оптимальную смету и вторую – минимальную. И да будет мне позволено прояснить с самого начала – мы идем по земле, так что никаких «вертушек», прыжков с парашютом, и все несем на себе.

– Как далеко?

– Десять километров по тропинкам в джунглях по безопасной территории, потом пять через поля, которые могут стать опасными, если там прознают о нашем походе. Там есть река, так что нам понадобятся надувные плоты «джемини» или «риги райдерс». Как я говорил, деньги есть, и если возможно, я хотел бы, чтобы вы имели полный боевой комплект. Пусть это будет не новейшее снаряжение, но сравнимое с тем, которое вы, парни, хотели бы получить пять лет назад.

– Вы можете достать все это?

– Надеюсь, да. За деньги можно достать все, что вы захотите. Вот почему я хочу составить две сметы – одну оптимальную, другую базовую – без чего мы не сможем.

Беннет вынул из верхнего кармана рубашки маленькую записную книжку и карандаш, помусолил его.

– Два GPMG, с тысячей снарядов каждый.

– Два 81-миллиметровых гранатомета.

– Два?

– На случай, если один накроется на тренировках.

– Фосфорные бомбы?

– Зачем?

– Пожечь эти посевы как следует.

– Я полагаю, мы можем рассчитывать на переносной огнемет М202.

– В таком случае, если так много возни с этим, запрашиваем и то, и другое и можем использовать то, что работает лучше...

Рано вечером, когда, как он знал, Гудалл принимает душ, Паркер направился на кухню, где Беннет готовил при неохотной помощи Дункана. У Паркера было к Беннету особое дело.

После того как они поели, Беннет предложил Гудаллу подбросить его в своем «кавалере» в Рингвуд выпить пинту-другую. Гудалл с радостью согласился. Они припарковались у Фарлонг Инн, заглянули в паб и решили, что в нем слишком людно и шумно, – там было полно «яппи» с подружками, вырвавшихся на уик-энд.

Аллея вывела их на Маркет-сквер, где они обнаружили весьма приятное местечко позади Стар – маленький бар с удобными креслами и настоящим огнем.

– Тебе темного? – спросил Беннет.

– Шутишь. Они варят его специально для юга Уэтфорд Гэп, и в нем слишком много сахара. Черт подери этот ячменный сахар! Я возьму местного пойла.

Некоторое время они сидели и пили, разговаривая о том и о сем. Беннет знал, что у Гудалла есть семья, двое сыновей, так почему бы и не спросить о них?

– Что там такое с этими твоими возвращениями?

– Я считаю, ты, черт возьми, знаешь.

– Я полагаю, что да. Но мистер Паркер – нет.

– И он послал тебя разузнать. Он что, газет не читает?

– Наверное, читает, да не те. Однако я не знаю подробностей.

– Я освобожден под залог и должен отмечаться по понедельникам и четвергам, а если не приду, они посадят меня до суда – это сразу после Нового года.

– Почему ты сделал это?

Тим рассказал ему все полностью и закончил так:

– Если молодой Паркер не знает об этом, я не вижу, почему бы он должен это узнать, не так ли? Мое почтение, – он отхлебнул из своей кружки и спросил: – Как называется это пиво?

– "Старый барабанщик".

– Дурацкое название, но пиво неплохое. Пять или шесть кружек вполне хватит.

Он поставил кружку на стол.

– Эти аэрофотографии, они сделаны со спутника ЦРУ? Я засек коды на обороте.

– Возможно.

– И эти сандинисты. Я ничего об этом не знаю, но в книжках они классные парни.

Гудалл поймал на миг холодный взгляд Беннета, но тот отвел глаза. В камине прогорело полено и взвился рой искр.

– Может быть. Но рассуждать не наше дело.

– Точно. Хотя бы ради пятнадцати тысяч.