Текст книги "Обратный отсчёт. 116 дней до атомной бомбардировки Хиросимы"

Обратный отсчет:
68 дней
30 МАЯ 1945 г.
КИМИТА, ЯПОНИЯ

Очередной нескончаемый день для Хидэко Тамуры начался с того, что вместе со своей лучшей подругой Миёси она выбежала из здания храмовой школы и по длинной лесенке спустилась к бегущей воде. Водопровода в школе не было, и дети из храма Дзенсё умывались в ручье. Девочки визжали, брызгая на себя ледяной водой. По дороге обратно они перепрыгивали через ступеньки, а поднявшись, поспешили в здание школы, чтобы успеть одеться.

Прозвенел гонг – сигнал к утренней сутре. Хидэко и Миёси схватили свои священные тексты и побежали в зал для молитв. Там они опустились коленями на соломенные циновки и хором с другими детьми нараспев прочитали мантру «Наму Амида Буцу», воспевающую милосердного Будду Амиду. После этого дети расселись за длинным узким обеденным столом перед мисками с рисом. Какими бы голодными ни были девочки, они старались растянуть свой завтрак. Ведь в храме Дзенсё их ожидало не так уж много занятий, помимо изнурительной работы.

Хидэко ненавидела это место, хотя и понимала, почему родители отправили ее сюда из Хиросимы. Все боялись американских самолетов. Эскадрильи B-29 накрывали зажигательными бомбами уже многие японские города. Хиросиме пока везло, но это был лишь вопрос времени.

Когда по соображениям безопасности правительство эвакуировало детей из Хиросимы в сельскую местность, родители не протестовали. Никто не желал расставаться со своими детьми, однако все понимали, какому риску они подвергаются в городе. Взрослые утешались обещаниями правительства кормить эвакуированных детей досыта и обучать их в школах.

Но, как только Хидэко оказалась здесь, в деревне Кимита, она быстро узнала, что ее десятилетние сверстники ходят в школу только в дождливые дни. Все остальное время они работают на свежем воздухе.

Одна группа детей занималась добычей соснового масла для самолетов, выкорчевывая в лесу огромные корни и разводя под ними костры. Другая – выкапывала тяжелые камни для строительства укреплений. Поначалу Хидэко таскала в заплечных носилках камни со дна карьера, но ремни так натерли ее плечи, что над ней сжалились, выдали лопату и отправили копать.

К концу дня Хидэко обычно выбивалась из сил. Самое частое, что можно было услышать от детей: «Я хочу есть». Когда не хватало еды, они небольшими группами отправлялись в окрестные горы для сбора съедобных растений.

Прожив в Кимите уже почти два месяца, Хидэко сильно тосковала по дому. Ее мать и отец были добрыми, заботливыми родителями. Отец Хидэко, Дзиро Тамура, был вторым сыном основателя Tamura Industrial Group – компании, штаб-квартира которой находилась в Хиросиме, а заводы, производившие резиновые изделия, размещались по всему Дальнему Востоку. Дзиро работал юристом, но хотел посвятить свою жизнь рисованию. По воспоминаниям дочери, густые темно-каштановые вьющиеся волосы «делали его похожим на художника, которым он всегда хотел стать». Дзиро был прекрасным пловцом, и Хидэко улыбалась, когда вспоминала широкие папины плечи. Он сажал ее на них по вечерам после ужина, и они отправлялись гулять по городу, разглядывая товары в уличных лавках. Она гордилась тем, что ее видели с папой.

Родители Хидэко познакомились на бейсбольном матче в Токио. Университет Кэйо, в котором учился Дзиро, играл с университетом Васэда. На трибуне он заметил красивую девушку, пришедшую со своей матерью. После игры Дзиро проводил их домой и, как полагается, попросил у матери разрешения ухаживать за дочерью. Но та ему отказала. Для матери было немыслимым удовлетворить такую смелую просьбу без должных формальностей. Ухаживание допускалось только по соглашению между семьями, а в этом случае семьи принадлежали к разным общественным классам. Но Дзиро был настойчив.

Кимико – стройной высокой красавице с большими выразительными глазами и длинными густыми ресницами – приходилось работать вне дома, чтобы помочь своей овдовевшей матери оплачивать счета. Она любила западную культуру и моду. Строгим кимоно и поясу оби она предпочитала шляпы и каблуки, фильмы и книги, в частности Льва Толстого, Эдгара Аллана По и Генри Уодсворта Лонгфелло.

Семья Дзиро запретила ему ухаживать за девушкой из рабочего класса, но к тому моменту он уже был безнадежно влюблен. Когда они с Кимико поженились, семья отреклась от него и Дзиро пришлось заняться продажами в токийской фирме Nissan Motors. Спустя несколько лет на свет появилась Хидэко, и это примирило родителей со своевольным сыном. Молодая пара радовалась жизни. Их дом в Токио был полон друзей и смеха.

На полках в их книжном шкафу стояли книги западных писателей. Хидэко училась читать по «Белоснежке» и «Спящей красавице», а позднее зачитывалась «Робинзоном Крузо» и «Гекльберри Финном». Укачивая Хидэко, мать пела ей песенку о весне, и девочка, засыпая, видела в окне отца, который, накинув халат, писал очередной пейзаж в своей импровизированной студии. Он восхищался французскими импрессионистами, особенно Полем Сезанном.

Но в 1938 году для них наступил черный день, когда Дзиро получил страшную «красную бумагу». Его призвали в Императорскую армию для войны с Китаем. Кимико и маленькая Хидэко покинули Токио и переехали в Хиросиму, в усадьбу семьи Дзиро, на те три года, что он должен был отслужить.

Молодой офицер вернулся из армии в 1941 году, но статус ветерана не спас его от новой войны. Спустя годы Хидэко помнила эти голоса по радио и то, как взрослые неожиданно стали говорить почти шепотом. Хидэко услышала, как ее тетя сказала, что Япония теперь воюет с Соединенными Штатами и Великобританией. Эти страны стали врагами Японии. Хидэко никак не могла этого понять. Они что, хотят убить нас? Она спросила, можно ли теперь смотреть американские фильмы и ее любимого Чарли Чаплина? Но тетя зашипела на Хидэко, чтобы та говорила потише:

– Что, если кто-нибудь нас услышит и решит, что мы не патриоты?

Взрослые уговаривали ее не волноваться. Но как она могла не волноваться? Она же видела их лица.

Через месяц после Пёрл-Харбора пришла новая «красная бумага», и Дзиро отправился на военную базу в Хиросиме.

Хидэко и ее мать во второй раз переехали к семье отца. Там она стала посещать престижную Академию Сэйби, принадлежавшую японским вооруженным силам. Это было время оголтелого патриотизма. В школе на уроках учителя рассказывали о мистическом происхождении империи, о том, как пара божеств взбивала мутные воды, как упавшие капли превратились в острова, как их небесный внук был послан на остров Кюсю, чтобы править всей Японией. Ученики разучивали песни о японцах, отдавших свою жизнь стране.

Однако к 1944 году настроения изменились. Все больше семей теряли своих родных на далеких островах, таких как Сайпан и Гуам. Гибло все больше и больше кораблей. Правительство ввело карточки на продукты питания и топливо. С прилавков исчезали товары, фабрики закрывались, а японские города горели после безжалостных налетов американских B-29. Но Хидэко по-прежнему была избавлена от ужасов войны. Хиросиму до сих пор ни разу не бомбили. Она продолжала играть с Миёси и кузинами, а ее отец служил на военной базе неподалеку и приходил домой ночевать.

К началу 1945 года Хиросима изменилась настолько, что стала казаться каким-то другим городом. Повсюду были выкопаны бомбоубежища, между домов стояли цистерны с водой на случай чрезвычайного положения. Семейная жизнь и занятия в школах то и дело прерывались воздушными тревогами. Это были учения по тушению пожаров от зажигательных бомб. У каждого жителя на одежде появился ярлычок с именем и адресом, чтобы в случае гибели тело можно было опознать.

Кимико пережила Великое землетрясение Канто, случившееся в 1923 году, которое унесло жизни 140 тыс. человек. Она подробно рассказала дочери, как нужно себя вести, если «последний штурм» Японии придется на Хиросиму. Враг, предупредила мама, будет атаковать с неба. Если Хидэко при этом окажется запертой в доме, она должна прижаться к тяжелой мебели – в случае обрушения в завалах под мебелью может остаться безопасное место, наставляла ее мама. Второе, что должна будет сделать Хидэко, – это как можно скорее найти выход из дома, чтобы не остаться в кольце огня от зажигательных бомб. Оказавшись на улице, она должна изо всех сил бежать к реке и при этом на бегу накрыть голову капюшоном или подушкой. Самолеты часто возвращаются, чтобы добить спасающихся людей. Кимико повторяла эти инструкции снова и снова, и они отпечатались в памяти Хидэко навсегда. Она слушала маму, но не верила ей до конца – ведь завтрашний день не может так сильно отличаться от сегодняшнего.

И все же 10 апреля всех детей собрали и вывезли из Хиросимы.

Мама Хидэко, не разгибаясь, до поздней ночи строчила на швейной машинке, готовя для маленькой дочки, уезжавшей в Кимиту, одежду и багаж. Потом собрала коробку с едой – поездка предстояла долгая. Затем они еще раз внимательно перебрали вещи, и напоследок мама вложила в руку Хидэко небольшой мешочек.

– А это часть нас самих, – сказала она. – Обрезки папиных ногтей и прядка моих волос.

Хидэко была сбита с толку.

– Время сейчас непредсказуемое, – сказала ей мама. – Мы должны быть готовыми ко всему. Если что-нибудь случится со мной и с папой, пусть тебе останется на память от нас хоть что-нибудь.

Хидэко была потрясена. Она не знала, как ей относиться к сказанному. Да, она уезжает из-за того, что города бомбят, что в них стало слишком опасно для детей. Но она никак не могла связать все это со своим городом, со своими родителями. Это просто не умещалось в ее голове. Чувствуя, что страх овладел ее дочерью, Кимико поспешила добавить, что такое может произойти только в самом крайнем случае. Скорее всего, когда война окончится, они будут ждать ее здесь, в Хиросиме.

– Мама, а сколько этого придется ждать? – спросила Хидэко.

– Я не знаю, – ответила Кимико. Она улыбнулась: – Я пережила землетрясение в Токио, смогу пережить и это. Обещаю тебе, что буду рядом еще долго-долго. И ты тоже будешь рядом со мной.

В предрассветных сумерках огромную вокзальную площадь заполонили родители с детьми. Многие плакали, другие – сдерживали слезы. Из динамиков непрерывным потоком лились речи, прославляющие тех, кто терпит невзгоды и добивается победы. Взрослые призывали детей к стойкости.

Хидэко назначили старшей в группе девочек, которая помогала маленьким детям садиться в поезд. Когда пришла ее очередь занять свое место в вагоне, она поискала глазами маму, чтобы помахать ей на прощание, и увидела, что Кимико прижимает к глазам платок. Хидэко, самостоятельная и упорная, совсем как ее мама, все же не перестала быть маленькой девочкой. Чувства вдруг разом переполнили ее. Она разревелась. Всхлипывая, Хидэко добралась до своего места, но все же смогла собраться и выполнить возложенные на нее обязанности – устроить перекличку своих одноклассников и убедиться, что в вагон сели все. Раздался свисток. Поезд тронулся, и, пока он набирал ход, Хидэко смотрела в окно. Вдоль путей за поездом бежали взрослые, что-то выкрикивая и размахивая руками, – так, будто могли больше никогда не увидеть своих детей.

Путешествие было долгим. В дороге Хидэко старалась утешать других девочек, но даже спустя несколько часов некоторые еще продолжали плакать. За окном возвышались горы, проплывали соломенные крыши домов. Поезд прибыл на станцию возле храма Дзенсё в Кимите уже глубокой ночью. Время здесь как будто остановилось. «Когда же оно снова пойдет вперед? – думала Хидэко. – Когда нас отправят обратно домой? Будут ли мама с папой скучать по мне так же, как я по ним?»

Унылые дни, заполненные тяжелой работой, тянулись один за другим, но лучше не становилось. И Хидэко решилась действовать.

Она знала, что администрация школы проверяет корреспонденцию и в город отправляются письма только жизнерадостного содержания. Ей нужно было найти способ отправить родителям письмо в обход цензоров, чтобы рассказать в нем всю правду о трудовом лагере, голоде, грязи и молить о спасении.

«В городе, может быть, и опасно, но хуже, чем здесь, уж точно не будет», – решила Хидэко. Ей так не хватало мамы.

Обратный отсчет:
66 дней
1 ИЮНЯ 1945 г.
ВАШИНГТОН, ОКРУГ КОЛУМБИЯ

Старые кости Генри Стимсона ныли. После двух бессонных дней, литров кофе, бесконечных споров, изучения карт и вопросов материально-технического обеспечения Временный комитет был готов дать свое заключение: применимо ли атомное оружие, или война с Японией и дальше будет вестись по старинке? Окончательное решение вынесет Трумэн, но мнение комитета имело большой вес.

Решение давалось тяжело. Умудренный опытом министр военного ведомства внимательно изучил вопрос со всех сторон: удар по экономике, вред окружающей среде, этичность применения столь разрушительного оружия против собратьев по разуму. Чем больше Стимсон слушал выступавших, тем чаще он возвращался к одному и тому же вопросу: сколько погибнет гражданских? С лица земли могут быть стерты целые города, уничтожены миллионы невинных людей, земля будет выжжена и отравлена на целые десятилетия. Последствия окажутся ужасающими.

Но, похоже, другого способа заставить Японию капитулировать не осталось.

Страна была вымотана войной. После атаки на Пёрл-Харбор прошло более трех лет, а вся общественная жизнь продолжала вращаться вокруг войны. Заводы массово производили танки и самолеты. Школы выдавали аттестаты зрелости, и их получатели все так же призывались на военную службу и отправлялись за море. Женщины и дети все больше становились похожи на беженцев в собственной стране, ведь продукты, ткани, одежду и домашнюю утварь по-прежнему продавали по карточкам. Когда Германия капитулировала, это вызвало волну оптимизма: может быть, война с Японией тоже скоро закончится? Может быть, все, кто воюет, вернутся домой к Рождеству? Но с каждым днем эта надежда угасала.

Президент Трумэн нисколько не преувеличивал, когда, выступая перед Конгрессом, заявил, что «легкой победа не будет»[60]60
  Public Papers, Harry S. Truman, June 1, 1945.


[Закрыть]. Как минимум требовалось увеличить численность американских войск на Тихом океане до 4 млн человек. Союзники обещали помочь, но Трумэн не тешил себя особыми надеждами.

– Мы еще не столкнулись с главными силами японцев, – сказал он конгрессменам, – а это четыре миллиона военных и еще несколько миллионов мужчин призывного возраста, которые пока не мобилизованы.

Выступление Трумэна стало для Америки, лелеявшей надежду, отрезвляющим душем. Газеты и радио, кадры хроники в кинотеатрах со всех сторон обрушивали на уставших от войны американцев новости о нескончаемых сражениях, бомбардировках и жертвах.

Передовица газеты, лежавшей на столе Стимсона, в частности, сообщала, что закаленная в боях Первая армия США, которая возглавляла поход от Нормандии к Берлину, теперь передислоцируется на Тихий океан. На другой странице была статья о миссии американских баптистов, которая обнаружила свидетельства военных преступлений: двумя годами ранее на Филиппинах японские солдаты обезглавили 11 пасторов и 9-летнего сына одного из них. Еще одна заметка называла сумму, которую Америка уже потратила на борьбу с нацистами и японцами: $280 млрд. Газета рассказывала об Осаке – городе, который недавно был сожжен в ходе американских бомбардировок. Репортер приводил слова генерала Кертиса Лемея, ответственного за жестокий налет: «Как ни крути, все равно гибнет много гражданских»[61]61
  Smith, Fire in the Sky, p. 54.


[Закрыть].

Стимсон питал отвращение к этой войне из-за массовых разрушений. Конечно, он был солдатом, но, кроме того, гуманистом, дипломатом, поборником нравственности и норм международного права[62]62
  Stimson, Active Service in Peace and War, p. 632.


[Закрыть]. Он считал, что войну «надо удерживать в рамках человечности». Авиация должна ограничиваться «допустимыми военными целями»[63]63
  Там же.


[Закрыть].

Но Вторая мировая война отбросила благородные правила ведения боевых действий. Армии Германии и Японии безжалостно убивали мирных жителей в городах и селах, истребляли в лагерях смерти «нежелательных лиц». Стимсон всегда настаивал на том, что Америка – другая. Умышленные массовые убийства гражданских лиц аморальны. И вот теперь его страна была готова применить оружие, которое убьет много невинных людей. Его мучила дилемма: он одновременно испытывал благоговейный трепет перед мощью этого оружия и приходил в ужас при мысли о количестве его жертв. Стимсон назвал бомбу «чудовищем Франкенштейна»[64]64
  Stimson, notes, Interim Committee, May 9, 1945.


[Закрыть] и в то же время «средством достижения мира во всем мире».

Своими опасениями он поделился с Трумэном.

– До сих пор Соединенные Штаты имели репутацию честного игрока и поборника гуманизма, – сказал в разговоре с президентом Стимсон, – и это самый важный залог мира во всем мире на ближайшие десятилетия. Я считаю, что правило щадящего обращения с гражданским населением должно действовать и при использовании любого нового вида оружия[65]65
  Stimson, diary, quoted in Rhodes, The Making of the Atomic Bomb, p. 640.


[Закрыть].

Приближался день проведения первого испытания бомбы на полигоне, и Стимсон спешил разработать принципы правомерного использования ядерного оружия как в военное, так и в мирное время. С благословения Трумэна в начале мая он учредил Временный комитет, которому предстояло действовать, пока не будет создана постоянная организация по контролю за ядерным вооружением.

Стимсон сам встал у руля комитета. В него вошли также восемь видных представителей промышленности, науки и политики, в том числе Вэнивар Буш, инженер-электрик, который курировал правительственные научные исследования во время Второй мировой войны, и Джеймс Конант, президент Гарвардского университета. Четыре руководителя Манхэттенского проекта, включая Оппенгеймера и Энрико Ферми, представляли в комитете научное сообщество.

Генерал Гровс поддержал идею Стимсона. Комитет должен был показать миру, что «важнейшее решение об использовании бомбы было принято не в закрытых кабинетах военного министерства, а скорее стало общим решением группы специалистов, мыслящих самостоятельно и не подверженных влиянию людей в форме».

Комитет впервые собрался 9 мая и немедленно приступил к решению сложных вопросов. Стимсон обозначил проблему, стоящую перед группой.

– Джентльмены, на нас ложится ответственность рекомендовать стране сделать такой шаг, который может изменить ход развития всей цивилизации, – сказал он.

Важно было оценить бомбу как нечто большее, чем новое оружие. В ней сокрыты «революционные перемены в отношениях человека и Вселенной»[66]66
  Stimson, notes, Interim Committee, May 9, 1945.


[Закрыть], предостерег он, которые могут означать в том числе и «гибель человечества».

Старый солдат не был единственным, кого волновали вопросы нравственности и исторические перспективы применения нового оружия. Комитету предстояло развеять сомнения значительного числа ученых, работавших над проектом. Критически настроенных представителей научного сообщества возглавлял Лео Силард – тот самый физик, который в 1939 году убедил Эйнштейна написать Рузвельту письмо с предупреждением о возможном создании Гитлером ядерного оружия. Теперь у Силарда появились серьезные сомнения.

Он руководил физиками Металлургической лаборатории Чикагского университета – группы, занятой производством оружейного плутония для бомб. Силарда беспокоила доминирующая роль военных в руководстве Манхэттенским проектом. Два месяца назад он организовал своих коллег с целью потребовать введения ограничений на использование атомного оружия. Силард подготовил открытое письмо Рузвельту, в котором убеждал президента проявлять сдержанность, принимая решения об использовании бомбы, и разослал его в несколько учреждений, работавших в рамках Манхэттенского проекта. Но на стол президенту письмо так и не попало.

После смерти Рузвельта Силард смог организовать встречу в Белом доме с Трумэном, но в последний момент его направили к Джеймсу Бирнсу, представителю президента во Временном комитете. Силард с двумя коллегами посетил Бирнса в его доме в Спартанберге, штат Южная Каролина. Однако встреча прошла не так, как ему бы хотелось.

Силард сказал Бирнсу, что провел много бессонных ночей, размышляя о «разумности испытания атомного оружия и его применения»[67]67
  Rhodes, The Making of the Atomic Bomb, p. 635.


[Закрыть]. Другие страны активно работали над собственными ядерными программами и должны были создать свои бомбы в ближайшие несколько лет. «Возможно, самая большая опасность, которая нас поджидает, – это то, что, продемонстрировав свое оружие, мы ускорим гонку производства этих устройств между Соединенными Штатами и Россией», – предостерег он[68]68
  Szilard, Perspectives in American History, vol. 2, 1968, p. 146.


[Закрыть].

Но Бирнс, в прошлом сенатор и верховный судья, а в ближайшем будущем государственный секретарь Трумэна, был прирожденным политиком. Для него атомная бомба олицетворяла власть США над другими странами. Бомба, полагал Бирнс, нанесет поражение Японии и удержит Советский Союз от расширения своего влияния в Азии и Европе.

Силард ушел разочарованным, сказав, что Бирнса больше беспокоит поведение Советов после войны, чем моральная цена применения оружия массового поражения. Но он не сдался. Он собрал подписи ученых-единомышленников и принялся убеждать американское правительство не использовать бомбу против гражданского населения.

Ученые из Манхэттенского проекта во главе с Джеймсом Франком, лауреатом Нобелевской премии 1925 года по физике, изложили свою точку зрения в сверхсекретном докладе. Они утверждали, что долго сохранять в секрете атомные разработки не удастся, и предсказывали гонку ядерных вооружений. Вместо бомбардировки японских городов предлагалось ограничиться испытанием в безлюдном месте, поскольку этого было бы достаточно, чтобы никто не осмелился напасть на Америку в страхе перед сокрушительным возмездием.

Временный комитет собирался в мае четыре раза, в том числе в последний день месяца, а сегодня, 1 июня, проходило уже новое заседание. К этому времени возражения Силарда и Франка были отклонены. На повестке дня стояло рассмотрение разрушительного потенциала бомбы и его влияния на стремление японцев продолжать войну.

Кто-то из членов комитета выразил сомнения в разрушительной силе нового оружия, заявив, что по своему эффекту взрыв «будет не сильно отличаться от авиаудара любой существующей эскадрильи».

Ему возразил Оппенгеймер. Да, ученые пока не могут сказать точно, какой будет сила взрыва. Она может быть в диапазоне от 2 тыс. до 20 тыс. тонн динамита, однако визуальный эффект в любом случае «обещает быть впечатляющим»[69]69
  Oppenheimer, notes of Interim Committee meeting, May 31, 1945, p. 13.


[Закрыть], заверил Оппенгеймер. Взрыв вызовет «ослепительное сияние высотой от 3 до 6 км»[70]70
  Там же.


[Закрыть]. Он будет представлять опасность для всего живого в радиусе по крайней мере 1 км. Идеальная цель для такого оружия – сосредоточение войск или военных производств. В заключение Оппенгеймер озвучил прогноз: от взрыва могут погибнуть до 20 тыс. человек.

Артур Комптон, член научно-консультативной группы комитета и нобелевский лауреат, спросил, могут ли они устроить бескровную демонстрацию силы, чтобы японцы убедились в бесполезности продолжения войны.

Но собравшиеся отвергли эту идею. Бирнс заметил, что, если рассказать японцам, где будет сброшена бомба, это побудит их привезти туда американских военнопленных.

Стимсон привел другой аргумент: что, если бомба просто не сработает? «Ничто не смогло бы подорвать наши миротворческие усилия лучше, чем такая анонсированная демонстрация, которая закончилась бы провалом. А это было вполне вероятно», – написал он позднее[71]71
  Stimson, «The Decision to Use the Atomic Bomb,» Harper's Magazine, February 1947.


[Закрыть].

Существовал и еще один фактор. Соединенные Штаты не располагали бомбой, которую можно взорвать понапрасну. Они еще не успели произвести достаточно урана-235 и плутония для создания дополнительных бомб. «Было жизненно важно получить необходимый эффект быстро и с тем немногим, чем мы располагали», – вспоминал Стимсон[72]72
  Там же.


[Закрыть].

В конце заседания Оппенгеймер подвел итог:

– Мнения наших коллег-ученых по поводу первого применения этого оружие разделились. Они варьируются от предложения провести сугубо техническую демонстрацию до военного применения, которое наилучшим образом может принудить врага к капитуляции. Те, кто выступает за чисто техническую демонстрацию, хотели бы поставить само применение атомного оружия вне закона. Они выразили опасения, что если мы применим это оружие сейчас, то на будущих переговорах наша позиция окажется ослабленной. Их оппоненты подчеркивают возможность спасения жизней многих американцев путем немедленного военного применения и считают, что это только улучшит международное положение, так как они озабочены скорее предотвращением войны, чем запрещением оружия. Мы склоняемся к точке зрения последних. Мы не можем провести такую техническую демонстрацию, которая положила бы конец войне. И мы не видим приемлемой альтернативы военному применению[73]73
  Oppenheimer, Recommendations on the Immediate Use of Nuclear Weapons, by the Scientific Panel of the Interim Committee, June 16, 1945.


[Закрыть].

После этого Стимсон подтвердил свое согласие с Оппенгеймером. Единственный способ заставить японского императора Хирохито и его военных советников капитулировать – это вызвать «сильнейший шок, который станет убедительным подтверждением нашей способности разрушить империю». Стимсон добавил:

– Такой действенный шок спасет во много раз больше американских и японских жизней, чем потребует[74]74
  Stimson, «The Decision to Use the Atomic Bomb.»


[Закрыть].

Стимсон хорошо знал, что по прогнозам их ожидали огромные потери среди американских военных во время вторжения в Японию. Было неясно, сколько японцев при этом погибнет, защищая свою родину. Сражения могли бы тянуться годами. Этого не хотел никто.

Итак, 1 июня после заседания Стимсон был готов действовать. Его комитет совместно с учеными рассмотрел все возможные сценарии и пришел к согласию по трем ключевым вопросам:

● атомное оружие должно быть использовано против Японии как можно скорее;

● его целью должны стать военные объекты, окруженные домами или другими строениями, подверженными разрушению;

● оружие должно быть применено без предупреждения.

Теперь Стимсон мог направить рекомендации Трумэну. Однако, если он и члены комитета полагали, что проблема решена, они глубоко заблуждались. Это стало лишь началом долгих и жарких споров, которым суждено будет продолжаться еще десятилетия.