Текст книги "Сын света"

7

Неспящий проголодался.

Шершавым языком золотисто-желтый пес стал решительно лизать лицо своему хозяину, который слишком заспался. Рамзес внезапно проснулся, но все еще пребывал в своем сне, сжимая в объятиях податливое тело женщины с грудями крепкими, как сладкие яблоки, губами нежными, как сахарный тростник, ногами проворными, как плющ.

Сон… Нет, это был не сон! Она была наяву, настоящая, ее звали красавица Исет, она отдалась ему и открыла ему тайники настоящего удовольствия.

Неспящий, безразличный к воспоминаниям хозяина, несколько раз безнадежно гавкнул. Рамзес понял, наконец, что ждать больше нельзя, и отвел его в кухни дворца, где пса накормили. Когда миска была пуста, царевич повел его на прогулку к конюшням.

Здесь находились отличные лошади, за которыми постоянно и тщательно ухаживали. Неспящий сторонился этих четвероногих на длинных лапах, от которых порой не знаешь, чего ждать; весьма осторожно он семенил за своим хозяином.

Конюхи подтрунивали над новичком, который с большим трудом тащил корзину, наполненную лошадиным навозом. Один из них подставил страдальцу подножку, и тот растянулся: содержимое корзины вывалилось горой перед его носом.

– Собирай, – приказал палач лет пятидесяти, с широким лицом.

Несчастный обернулся, и Рамзес узнал его.

– Амени!

Царевич подскочил, оттолкнул конюха и поднял своего друга, дрожа всем телом.

– Почему ты здесь?

В замешательстве юноша пробормотал нечто неразборчивое. Чья-то тяжелая рука легла на плечо Рамзеса.

– Послушай, ты… Ты кто такой, чтобы нам мешать?

Ударом локтя в грудь Рамзес отбросил любопытного, который свалился на землю. Взбешенный своим смешным положением, сжав губы в кривой гримасе, он крикнул своим приятелям:

– Мы вас научим, как надо себя вести, молокососы…

Золотисто-желтый пес рявкнул, оскалившись.

– Беги, – приказал Рамзес Амени.

Несчастный писец был не в состоянии двинуться с места.

Один против шести, Рамзес не имел никакой возможности увести отсюда Амени, и пока конюхи тоже были в этом уверены, у Рамзеса оставался крохотный шанс выбраться из этого осиного гнезда. Самый здоровый бросился на него, однако его кулак впился в пустоту, и, не успев понять, что с ним происходит, нападавший взлетел на воздух и тяжело рухнул на спину. Следующих двоих постигла та же участь.

Рамзес не пожалел, что был прилежным и внимательным учеником в школе борьбы; рассчитывая лишь на грубую силу и желая сразу одержать верх над противником, эти люди не умели сражаться. Неспящий, укусив за икры четвертого и ловко увернувшись, чтобы не получить пинок под пузо, участвовал в схватке. Амени стоял закрыв глаза, по лицу его текли слезы.

Конюхи скучились, не зная, что предпринять; только человек знатного рода мог знать такие приемы.

– Откуда ты?

– Не страшно вам, вшестером против одного?

Один из них, взбешенный, выхватил нож, ухмыляясь.

– У тебя смазливое личико, но несчастный случай может подпортить тебе фасад.

Рамзесу никогда еще не приходилось драться с вооруженным противником.

– Несчастный случай при свидетелях… И даже малый согласится с нами, чтобы спасти свою шкуру.

Царевич не спускал глаз с короткого лезвия ножа; конюх вызывающе кромсал воздух, чтобы испугать юношу. Рамзес не двигался с места, следя за нападавшим, метавшимся вокруг него; пес хотел было ринуться на защиту своего хозяина.

– Лежать, Неспящий!

– Да, тебе дорог этот жалкий пес… Он такой уродливый, что не должен был и появляться на свет.

– Одолей сперва того, кто сильнее тебя.

– Не слишком ли ты задаешься?

Лезвие скользнуло по щеке Рамзеса; ударом ноги по кулаку он попытался выбить нож у конюха, но лишь слегка коснулся его.

– А ты упрямый… Но что ты можешь, один?

Остальные тоже достали ножи.

Рамзес нисколько не испугался; внутри него поднималась сила, доселе ему незнакомая, гнев против несправедливости и подлости.

Прежде чем противники успели сплотиться, он толкнул двоих из них и опрокинул навзничь, ловко увернувшись от лезвий, ищущих расправы.

– Стойте, парни! – крикнул один из конюхов.

На пороге конюшен только что появились носилки с седоком. Пышность данного сооружения без лишних слов свидетельствовала о высоком положении того, кто находился внутри; откинувшись на высокую спинку кресла, поставив ноги на табурет, руки положив на подлокотники, важный сановник, лицо которого защищал солнечный зонт, медленно промокал себе лоб надушенной салфеткой. На вид лет двадцати, с круглым лицом, напоминавшим своим овалом полную луну, вздутыми щеками, маленькими карими глазками и толстыми губами чревоугодника, знатный вельможа, довольно упитанный и не терпящий никаких физических упражнений, тяжелой ношей давил на плечи двенадцати носильщиков, хорошо вознаграждаемых за свою расторопность.

Конюхи расступились. Рамзес оказался прямо перед вновь прибывшим, в то время как пес лизал ногу Амени, вместо того чтобы его подбодрить.

– Рамзес! Опять ты на конюшне… Нет, решительно, скоты – лучшая компания для тебя.

– Что нужно моему брату Шенару в столь дурно пахнущем месте?

– Я наблюдаю, как просил меня о том фараон; будущий правитель должен быть в курсе всего, что происходит в его владениях.

– Само небо тебя послало.

– Ты думаешь?

– Неужели ты откажешься восстановить несправедливость?

– О чем речь?

– Об этом юном писце, Амени; его силой приволокли сюда эти шесть конюхов и издевались над ним.

Шенар улыбнулся.

– Мой бедный Рамзес, ты совсем ничего не знаешь! Твой юный друг, вероятно, скрыл от тебя то наказание, которому его подвергли?

Царевич обернулся к Амени, не в силах вымолвить ни слова.

– Этот начинающий писец вознамерился исправить ошибку старшего, который тут же пожаловался на такую дерзость; я решил, что несколько дней, проведенных в конюшнях, пойдут только на пользу этому задавале. Потаскав лошадиный навоз и корм, он быстро исправится.

– У Амени нет сил для такой работы.

Шенар приказал носильщикам опустить его на землю. Носильщик сандалий тут же поставил его скамеечку, обул хозяина и помог ему сойти.

– Пройдемся, – потребовал Шенар, – мне нужно поговорить с тобой с глазу на глаз.

Рамзес оставил Амени под защитой Неспящего.

Два брата удалились, ступая по плитам внутреннего двора, избегая прямых лучей солнца, которое белокожий Шенар ненавидел.

Невозможно представить себе двух столь непохожих людей. Шенар был маленького роста, плотный, завернутый с ног до головы в свои одежды, и весьма напоминал уже сановника, начинавшего жиреть от размеренной жизни; Рамзес, напротив, был высок, строен, мускулист, все в нем дышало молодостью. Голос первого был слащавый и булькающий, у второго голос был низкий и чистый. Между ними двумя была лишь одна точка соприкосновения – оба они были сыновьями фараона.

– Отмени свое распоряжение, – потребовал Рамзес.

– Забудь про этого недоноска и поговорим о серьезных вещах; разве ты не должен был давно уже покинуть столицу?

– Никто меня об этом не просил.

– Так вот, я прошу.

– Почему я должен тебя слушать?

– Ты забыл, кто я и кто ты?

– Прикажешь радоваться, что мы с тобой братья?

– Не пытайся соперничать со мной. Бег, плавание и прочее накачивание мышц – вот это для тебя. Когда-нибудь, если отец и я того захотим, ты получишь должность в действующей армии; защищать нашу страну – достойное занятие. Для такого молодого человека, как ты, воздух Мемфиса губителен.

– За последние недели я уже к нему привык.

– Не разжигай бесполезной борьбы и не вынуждай меня прибегнуть к решительному вмешательству нашего отца. Так что готовься к отправке и исчезни как можно скорее. Через две-три недели я укажу место твоего назначения.

– А Амени?

– Я велел тебе забыть о твоем мелком шпионе, и я ненавижу повторять. Да, и еще одно: не ищи больше встреч с красавицей Исет. Должно быть, ты забыл, что она не для проигравших?

8

Аудиенции царицы Туйи были делом не из легких; в отсутствие своего мужа, отбывшего для осмотра линий обороны на северо-восточной границе, она приняла визиря, хранителя казны, двух управляющих из провинции и писаря архивов. Столько важных проблем, которые надо было решать без промедления, обходя, по мере возможности, острые углы!

Сети все больше беспокоило постоянное брожение небольших общин в Азии, Сирии и Палестине, которых хетты [3]3
  Небольшой народ, живший на территории современной Турции.


[Закрыть] без конца подстрекали к бунту; обычно достаточно было формального визита фараона, чтобы успокоить местных царьков нудной протокольной речью.

Дочь офицера отряда колесниц, Туйа не принадлежала ни к ветви царской семьи, ни к отпрыскам знати, однако она быстро заняла подобающее ей место при дворе и в стране в целом благодаря исключительно своим личным качествам. Она была изящна от природы: худенькая, с большими миндалевидными глазами, строгими и пронзающими насквозь собеседника, тонким прямым носом – во всем чувствовалась надменность. Как и супруг, она вызывала уважение и не терпела и малейшей фамильярности.

Процветание двора Египетского царства было ее главной заботой; от исполняемых ею обязанностей зависело величие страны и благосостояние ее народа.

При известии, что она увидит Рамзеса, своего младшего сына, усталость как рукой сняло. Хотя она и выбрала сад местом приема, и в этой естественной обстановке она облачалась в строгие одежды: длинное платье из льна, расшитое золотом, короткая накидка на плечи, колье из аметистов в шесть нитей и парик из буклей равной величины, уложенных ровными рядами, закрывающий уши и затылок. Как она любила гулять здесь, среди акаций, верб и гранатов, у подножия которых пестрели васильки, маргаритки и дельфиниумы! Не было создано ничего красивее, чем этот сад, где каждое растение было песней во славу богов. Утром и вечером Туйа дарила себе несколько минут задумчивых мечтаний в этом раю, прежде чем погрузиться в рутину своих обязанностей.

Когда Рамзес подошел к ней, царица была удивлена. За несколько месяцев он превратился в мужчину замечательной красоты. При взгляде на него возникало одно лишь впечатление – мощь. Конечно, его походка и некоторые движения еще хранили в себе нечто юношеское, но беззаботность детства уже исчезла.

Рамзес преклонил колена перед матерью.

– Надеюсь, протокол не запрещает тебе меня поцеловать?

Он крепко обнял ее; какой хрупкой она казалась ему теперь!

– Помнишь, когда тебе было три года, ты посадил здесь смоковницу? Иди, полюбуйся на нее, она вся в цвету.

Туйа сразу поняла, что ей не удастся успокоить немой гнев своего сына; этот сад, где он часами ухаживал за деревьями, стал для него чужим.

– Ты прошел тяжелое испытание.

– Какое именно – встречу с быком или летнее заключение? В сущности, это неважно, поскольку смелость бессильна перед несправедливостью.

– Чем ты недоволен?

– Мой друг Амени был несправедливо обвинен в несоблюдении правил и неуважении к старшему. После вмешательства моего брата он был выслан из мастерской писцов, где работал, и осужден на тяжелый физический труд в конюшнях. Он слишком слаб для этого; одно это наказание может его убить.

– Это серьезные обвинения; ты знаешь, я не терплю пересудов.

– Амени не мог мне солгать; это прямое и честное существо. Неужели он должен умереть только потому, что он мой друг и вызвал гнев Шенара?

– Можно подумать, ты ненавидишь старшего брата.

– Мы чужие друг другу.

– Он тебя боится.

– Он весьма настойчиво потребовал, чтобы я покинул Мемфис в ближайшее время.

– Ты сам его вынудил, присвоив красавицу Исет.

Рамзес не мог скрыть удивления:

– Ты уже знаешь?

– Это моя обязанность.

– Долго еще за мной будут следить?

– С одной стороны, ты царский сын; с другой – красавицу Исет не назовешь молчуньей.

– Зачем ей хвастаться тем, что отдала свою девственность проигравшему?

– Затем, что она верит в тебя.

– Простое приключение, чтобы подразнить моего брата.

– Я в этом не уверена; ты любишь ее, Рамзес?

Юноша задумался, прежде чем ответить.

– Мне нравится ее тело, я с радостью встретился бы с ней снова, но…

– Думаешь ли ты жениться на ней?

– Жениться!

– Что тебя так удивляет? Дело обычное.

– Нет пока…

– Красавица Исет упряма; если она тебя выбрала, она просто так не откажется.

– А мой брат разве не лучшая партия, какую только можно желать?

– Кажется, она так не думает.

– Если только она не задумала окрутить нас обоих, одного за другим!

– Ты думаешь, юная девушка может быть настолько развратной?

– После того, что сделали с Амени, уже не знаешь, кому можно верить.

– Мне-то ты можешь еще доверять?

Рамзес взял правую руку матери.

– Я знаю, что ты меня не предашь.

– В деле Амени есть одно положительное решение.

– Какое?

– Если ты станешь царским писцом, ты сможешь сам выбирать себе секретаря.

С необычайным упорством, которое вызывало восхищение Рамзеса, Амени держался на удивление стойко, несмотря на физические работы, которые были ему предписаны в качестве наказания. Опасаясь вмешательства сына Сети, которого они теперь знали в лицо, конюхи оставили в покое несчастного писца. Один из них, раскаиваясь, теперь меньше нагружал корзины и часто помогал тщедушному юноше, который, тем не менее, хирел с каждым днем.

Выставляя свою кандидатуру на конкурс царских писцов, Рамзес не был готов, как следует. Экзамен проходил во дворе, примыкавшем к залам визиря; плотники поставили там небольшие деревянные колонны и натянули поверх ткань, чтобы защитить участников от палящего солнца.

У Рамзеса не было никаких привилегий; ни его мать, ни отец не имели права вмешаться, чтобы помочь ему, не нарушив тем самым закона Маат. Амени рано или поздно все равно принял бы участие в этом конкурсе; Рамзес не обладал ни его знаниями, ни его талантами. Но он решил сражаться за друга.

Старый писец, опираясь на палку, обратился с приветственной речью к этим пятидесяти молодым людям, каждый из которых надеялся занять один из двух постов царского писца при дворе фараона.

– Вы прошли этот путь обучения, чтобы занять должность, которая предоставит вам определенную власть, но знаете ли вы, как вам следует себя вести? Будьте всегда чисто одеты, в безупречных сандалиях, но главное, не оставляйте без дела свой папирусный свиток и гоните прочь лень! Пусть рука ваша будет тверда и не знает сомнений, а слова, слетающие с ваших губ, справедливы; да не устанете вы учиться и снова учиться и открывать новое! Слушайтесь слова старшего и следуйте лишь одному идеалу: правильно исполнять свои обязанности, быть полезным другому. Будьте дисциплинированны; обезьяна понимает, что ей говорят, льва можно выдрессировать, но нет более глупого существа, чем разленившийся писец. Против праздности одно лишь средство: палка! Она прочищает уши и возвращает мысли в нужное русло. А теперь – за работу.

Кандидатам раздали дощечки из дерева смоковницы, покрытые тонким слоем застывшего гипса; в центре помещался небольшой желоб со стеблями тростника, с помощью которых следовало писать. Каждый развел палочки красных и черных чернил в небольшом количестве воды, и затем все обратились с молитвой к великому мудрецу Имхотепу, покровителю писарей, пролив несколько капель чернил в его память.

На протяжении нескольких часов нужно было копировать надписи, отвечать на вопросы по грамматике и лексике, решать математические и геометрические задачи, составить образец письма, воспроизвести классических авторов. Многие выбыли в ходе самого состязания; другим не хватило сил и внимания для правильного выполнения заданий. Наконец, наступило последнее испытание: загадки.

На четвертой Рамзес споткнулся: спрашивалось, как писец может обратить смерть в жизнь. Он не представлял себе, что простой писец обладает такой силой! Никто не смог дать удовлетворительного ответа. Этот промах в сумме с мелкими помарками должен был исключить его из числа претендентов. Как он ни старался, все было бесполезно; решение загадки ускользало от него.

Даже если он провалится, он все равно не бросит Амени. Он отвезет его в пустыню, к Сетау и его змеям; лучше было ежечасно подвергаться опасности, чем вести борьбу на выживание, будучи узником.

Павиан слез с пальмы и незаметно проник в зал, где проходил экзамен; наблюдатели не успели вмешаться, и животное вскарабкалось на плечи Рамзесу, который по-прежнему оставался невозмутимым. Обезьяна шепнула несколько слов на ухо Рамзесу и исчезла так же внезапно, как и появилась.

На несколько мгновений царский сын и священное животное бога Тота, создавшего иероглифы, слились в единое существо; их мысли соединились, разум одного водил рукой другого.

Рамзес прочел ответ, который был ему продиктован: скребок из мелкого песчаника, с помощью которого писарь снимал слой исписанного гипса, чтобы заменить его новым слоем, позволял ему превращать мертвую доску в живую, которой опять можно было пользоваться как новой.

Амени был так слаб, что не мог уже поднять корзину; кости его не выдерживали, готовые вот-вот надломиться, шея торчала колом, как мертвый сук. Даже если бы его стали бить, он не смог бы двигаться вперед. Как безжалостна порой была судьба! Читать, писать, выводить иероглифы, внимать словам мудрецов, переписывать тексты, на которых основывалась цивилизация… О каком замечательном будущем он загадывал! В последний раз он попытался сдвинуть с места груз.

Чья-то сильная рука подняла корзину.

– Рамзес!

– Что ты думаешь об этом предмете?

Царевич указал своему другу на коробку кистей, вырезанную из дерева и позолоченную, в виде колонны, увенчанной цветком лилии с верхушкой конической формы для полировки надписи.

– Какая замечательная вещь!

– Она твоя, если ты расшифруешь надпись.

– «Пусть священный павиан Тота защитит царского писца»… Она же совсем простая!

– Я, Рамзес, как царский писец беру тебя в свои личные секретари.

9

Тростниковая хижина, построенная на краю поля, засеянного пшеницей, ночью пустовала; вот почему красавица Исет и Рамзес выбрали именно это место для уединения, охраняемые Неспящим, готовым прогнать любого непрошеного гостя.

Молодые ладили как нельзя лучше: чувственные, изобретательные, страстные, неутомимые, они могли часами услаждать друг друга, не проронив не слова.

Той ночью, томная и удовлетворенная, красавица Исет, склонив голову на грудь возлюбленному, тихонько запела.

– Почему ты осталась со мной?

– Потому что ты стал царским писцом.

– Девушка с таким положением, как у тебя, разве не должна рассчитывать на нечто большее?

– Соединить жизнь с сыном Сети… Есть ли более завидная доля?

– Выйти замуж за будущего фараона.

Красавица сморщила носик.

– Я думала об этом… Но он мне не нравится: слишком жирный, слишком грузный, слишком хитрый. Меня отвращает сама мысль о том, что он ко мне прикоснется. Я решила любить тебя.

– Решила?

– Каждое человеческое существо обладает силой любить; одни покоряют, другие позволяют себя покорить. Я не стану игрушкой мужчины, пусть самого правителя; я выбрала тебя, Рамзес, и ты выберешь меня, потому что мы одного племени.

Еще не остыв после горячки бурной ночи, проведенной в объятиях любовницы, Рамзес проходил по саду своей резиденции, когда Амени появился из дверей его дома, как раз перед клумбой, усеянной ирисами, и преградил ему путь.

– Я должен с тобой поговорить.

– Я хочу спать… Ты можешь немного подождать?

– Нет, нет! Это очень серьезно.

– В таком случае принеси мне чего-нибудь, я хочу пить.

– Молоко, свежий хлеб, финики и мед – царский завтрак уже ждет тебя. Но прежде царский писец Рамзес должен узнать, что он вместе с его сослуживцами приглашен на прием во дворец.

– Ты хочешь сказать… к моему отцу?

– Есть только один Сети.

– Во дворец по приглашению! Еще одна из твоих странных фантазий?

– Сообщать тебе важные новости – одна из моих первейших обязанностей.

– Во дворец…

Рамзес мечтал о том, чтобы еще раз встретиться с отцом; будучи царским писцом, он, несомненно, имел право на короткий разговор. Что же сказать ему? Возмутиться, потребовать объяснений, высказать недовольство своим положением, узнать, чего отец ждет от него, спросить, какую судьбу он ему уготовил… У Рамзеса еще было время все это обдумать.

– И другая новость, не столь ободряющая.

– Говори.

– Две из тех палочек черных чернил, которые мне вчера доставили, отвратительного качества. Я всегда проверяю их, прежде чем использовать, и не зря.

– Тоже мне драма.

– Ошибаешься! Я собираюсь провести по этому поводу расследование от твоего имени. Царский писец не должен допускать такой небрежности.

– Делай как знаешь, а теперь могу я немного поспать?

Сари поздравил своего бывшего подопечного; отныне Рамзес более не нуждался в наставнике, который к тому же признал, что не готовил его к трудному конкурсу на звание царского писца. Однако этот успех ученика отчасти был присвоен учителю; так, его назначили смотрителем «Капа», звание, обеспечивавшее ему вполне спокойную жизнь.

– Признаюсь, ты удивил меня; однако пусть твой успех не слишком опьяняет тебя. Он позволил тебе исправить несправедливость, спасти твоего друга Амени; но этого еще не достаточно.

– Что ты хочешь сказать?

– Я выполнил твое поручение: проверить, кто тебе друг, а кто враг. К первым я отнес бы лишь твоего секретаря. Твой оглушительный успех не мог не вызвать зависть; но главное – поскорее покинуть Мемфис и отправиться на Юг.

– Это мой брат тебя послал?

Сари выглядел удрученно.

– Не надо искать в моих словах подвоха… Но я бы советовал тебе не появляться во дворце. Этот прием тебя не касается.

– Я царский писец.

– Поверь мне, тебя там не только не ждут, но и не хотят видеть.

– А если я все-таки пойду?

– Ты останешься царским писцом… но можешь забыть о благосклонности. Не дразни Шенара, ты только сделаешь себе хуже.

Шестнадцать сотен мешков зерна и столько же пшеницы были доставлены во дворец для приготовления нескольких тысяч пирогов и хлебцев разной формы, запивать которые можно было сладким пивом и вином из оазисов. Благодаря стараниям придворного виночерпия, приглашенные на прием в честь царских писцов смогут оценить шедевры искуснейших пекарей, как только на ночном небе появится первая звезда.

Рамзес одним из первых появился у ворот дворца, денно и нощно охраняемых личной стражей фараона. Несмотря на то что солдаты сразу узнали младшего сына Сети, они проверили его диплом царского писца, прежде чем впустить в роскошный сад, усаженный сотнями деревьев. Особенно красиво выглядели старые акации, отражавшиеся в водах небольшого озера. Повсюду, тут и там, были расставлены корзины с яствами – пирогами, хлебами и фруктами – и столики, украшенные букетами цветов. Виночерпии разливали вино и пиво по алебастровым кубкам.

Рамзеса же привлекало лишь центральное здание, в котором находились приемные покои, стены которых были облицованы гладкой керамической плиткой, и яркие цвета поражали вновь прибывшего своей пестротой. Прежде чем стать воспитанником «Капа», Рамзес часто проводил время за играми в царских палатах и однажды даже взобрался по лестнице, ведущей в тронный зал, за что был наказан кормилицей, которая вскармливала его своим молоком до трех лет. Он ясно видел трон фараона, стоявший на возвышении, символизирующем справедливость богини Маат.

Рамзес надеялся, что монарх примет писцов в покоях, но ожидания его не оправдались: Сети ограничился тем, что появился у раскрытого окна дворца, выходившего на главный двор, где все они собрались, и произнес краткую речь, еще раз напоминая им о широте их обязанностей и мере ответственности.

Как при таком раскладе можно было надеяться переговорить с ним с глазу на глаз? Иногда правитель спускался на несколько минут к своим подданным и приветствовал наиболее блистательных из них. Рамзес же не только отлично справился с работой, но и был единственным, кто разгадал загадку воскрешенной дощечки для письма; так что он рассчитывал встретиться с отцом и возмутиться его молчанием. Если ему надлежало покинуть Мемфис и согласиться на незаметную роль провинциального писаря, он желал, чтобы подобный приказ отдал ему сам фараон, а не кто-либо другой.

Царские писари, члены их семей и непременная светская публика, не пропускавшая ни одного приема такого уровня, пили, ели и вели пустые разговоры. Рамзес отведал вина оазисов, затем крепкого пива; опустошив свой кубок, он заметил одну пару, сидевшую на каменной скамье в тени беседки.

Это были его брат Шенар и красавица Исет.

Рамзес направился к ним решительным шагом.

– Не кажется ли тебе, моя милая, что пора бы уже сделать окончательный выбор?

Красавица вздрогнула от неожиданности, Шенар же оставался невозмутимым.

– Нельзя быть таким невежливым, милый брат; неужели я не могу провести несколько отрадных минут в обществе прелестной дамы?

– О да, прелестей у нее не отнимать!

– Это уже грубость.

Вся зардевшись, красавица Исет, упорхнула, оставив двух братьев наедине.

– Ты становишься невыносимым, Рамзес. Ты забыл, что твое место давно уже не здесь?

– Разве я не царский писец?

– Пустое бахвальство! Ты не получишь никакого поста без моего на то согласия.

– Твой друг Сари меня уже предупредил.

– Мой друг… Скорее твой! Он попытался уберечь тебя от очередного неверного шага.

– Не приближайся больше к этой женщине.

– Ты смеешь угрожать мне?!

– Если я в твоих глазах ничего не значу, что я теряю?

Шенар прервал поединок; он опять заговорил своим елейным голосом:

– Ты прав, женщина должна быть верной. Пусть она сама сделает выбор, ты согласен?

– Хорошо.

– Что ж, развлекайся, раз пришел.

– Когда будет говорить правитель?

– А… ты не знаешь! Фараон сейчас на Севере; он поручил мне поздравить царских писцов вместо него. Твой успех заслуживает отдельной награды – охоты в пустыне.

Шенар удалился.

Раздосадованный, Рамзес залпом опустошил кубок с вином. Итак, он больше не увидит своего отца; Шенар заставил его раскрыться, чтобы тем больше унизить его. Увлекшись вином больше, чем следовало, Рамзес не захотел присоединиться ни к одной из небольших групп пустословов, никчемные разговоры которых бесили его. Изрядно выпивший, он, проходя, задел одного элегантно одетого писца.

– Рамзес! Как я рад вновь тебя встретить!

– Аша… ты еще в Мемфисе?

– Я отправляюсь завтра на Север; ты разве не знаешь главную новость? Троянская война принимает решительный оборот. Греческие варвары не захотели отказаться от покорения Приама; говорят, будто Ахилл убил Гектора; первая моя миссия в этой временной армии будет состоять в том, чтобы подтвердить или опровергнуть этот факт. А ты… скоро займешься обязанностями высокопоставленного сановника?

– Пока не знаю.

– Твой недавний успех достоин наивысшей похвалы и вызывает зависть.

– Думаю, я к этому привыкну.

– А ты не думал отправиться за границу? О, извини! Я забыл, что ты скоро женишься. Я, к сожалению, не смогу присутствовать на твоей свадьбе, но сердцем буду с тобой.

Какой-то посол взял Ашу за рукав и отвел в сторону; миссия дипломата, подающего большие надежды, уже началась.

Рамзес почувствовал, как пьяный дух отравляет его сознание; он походил на сломанное весло, на жилище с шатающимися стенами. В ярости он отшвырнул кубок, поклявшись себе, что никогда больше не опустится до такого состояния.