Текст книги "В кругу семьи. Смерть Иезавели (сборник)"

Глава 6

Перед полуднем в поместье прибыл инспектор Кокрилл. Маленький темноволосый человек с блестящими глазами, похожий на серенького воробушка, надевшего белоснежную панаму, сразу же проявил необыкновенную активность, по-воробьиному порхая и прыгая в поисках крошек информации. На его приезде настоял Стивен Гард, тронутый видом плачущей Петы, которая явно нуждалась в сочувствии и поддержке.

– Вы же знакомы с Кокриллом, леди Марч, так почему же не позвать его? Если здесь нет никакого криминала, он не будет поднимать лишнего шума. А если есть, тогда ваше нежелание сообщить в полицию будет выглядеть весьма подозрительно.

Стивен вдруг стал холоден и спокоен – этот невысокий человек со светлыми мальчишескими вихрами нашел в себе силы противостоять коллективной воле людей, которых он знал и любил и которых, как с горечью подумала Пета, должен был бы всячески защищать и поддерживать.

– Прежде всего я думаю о вас, это целиком в ваших интересах. Если вы будете делать вид, что сэр Ричард умер естественной смертью, то только навлечете на себя неприятности. Конечно, Филип, мы все надеемся, что так оно и есть, и я полностью согласен, что исчезновение адренола и стрихнина не обязательно означает что-то ужасное, но, учитывая исчезновение завещания – а Бриггс точно передал его сэру Ричарду вечером, – вся ситуация выглядит, мягко говоря, неоднозначно, и я бы не советовал вам пускать все на самотек…

Пета посмотрела на его бледное дрожащее лицо.

– Стивен, можешь хотя на минуту забыть, что ты наш адвокат? Не будь таким… таким ужасным занудой!

– Это для вашей же пользы, – упрямо повторил Стивен. – В любом случае, я очень сомневаюсь, что врач выдаст вам свидетельство, так что все равно все выйдет наружу.

С этими словами он их покинул, направившись в павильон, где стал ждать инспектора Кокрилла, не подпуская никого ближе розовых кустов.

– Ладно, можете считать, что я зря поднимаю шум. Кокрилл приедет и разберется.

Так с несколько виноватой решимостью он держал оборону до самого приезда инспектора. Когда Кокрилл осмотрел павильон и, дав задания своим подручным, собрал всю семью в гостиной, Стивен робко спросил:

– Как представитель леди Марч, могу я присутствовать при этом допросе с пристрастием?

И, не ожидая ответа, уселся на стол в стороне от всех и стал болтать ногами, стараясь убедить себя, что Пета не перестанет с ним разговаривать, хотя сам он сильно в этом сомневался.

Эдвард сидел в большом кресле, испуганный и притихший. Бессознательное состояние, транс, автоматизм… «Вы хотите сказать, доктор, что я могу не осознавать, что делаю?» И ведь доктор сказал, что это возможно, и предупредил его о возможных приступах, если он слишком резко поднимет глаза. А ведь только вчера… Он экспериментировал с собой уже много лет. Упасть в обморок было проще простого: с детства он умел терять сознание по желанию, пока этот процесс не стал выходить из-под контроля и Эдвард начал падать в обморок, когда от него этого ждали, хотел он этого или нет. Но неужели эти невинные эксперименты зашли так далеко? А как об этом узнать? Все эти трансы и прострации тем и страшны, что в них впадаешь, а потом не помнишь об этом. Вчера утром, например, венок на портрете висел криво, это привлекло его внимание, он поднял взгляд и сразу вспомнил, что ему говорил доктор. Поэтому он уронил поднос со стаканами, уверенный, что сейчас потеряет сознание. Но произошло ли это на самом деле? По всей видимости, нет. Он стоял, глядя на люстру и ожидая, что сейчас придут родственники и начнут над ним кудахтать, – так, собственно говоря, и произошло. Своей нескончаемой суетой они страшно утомили его, поэтому нет ничего удивительного, что потом все-таки хлопнулся в обморок. Но вчера вечером? Вечером Эдвард вообще не входил в гостиную. Выскочив с террасы, он побежал в туалет на первом этаже и попытался вызвать рвоту, потому что Пета брякнула про лошадиное мясо в собачьем печенье, и он посчитал своим долгом на это среагировать; однако у него ничего не вышло. Ему не хотелось возвращаться назад и признаваться, что он ничуть не пострадал, так как его нервы и желудок оказались крепче, чем предполагалось, поэтому он вышел на переднюю террасу, сел на балюстраду и стал возиться с фотоаппаратом, ожидая, что кто-нибудь придет сюда, волнуясь за него. Оттуда он увидел, как Бро катит тачку с инструментами в сторону павильона, но изгородь помешала ему разглядеть, куда именно пошел садовник. Прождав своих черствых родственников минут пятнадцать, Эдвард направился в гостиную, взял там радиоприемник и отнес им, не сказав ни слова упрека.

В гостиную!

Но ведь он только что сказал себе, что вчера вечером не входил туда. Конечно, он забыл, что брал там радиоприемник, такую мелочь можно и не вспомнить. И все же… Он только что заявил родственникам, что не входил в гостиную, и никто не сообразил, что приемник он мог взять только там. А может быть, они сообразили, но не подали виду и деликатно промолчали? Виновато переглянувшись, они сказали, что в гостиной нашли разбитую вазу, а потом осторожно спросили, помнит ли он что-нибудь и не отключился ли он часом опять. «Как вчера, дорогой, когда ты уронил поднос и стаканы для хереса, а потом потерял сознание и ничего не помнил, пока мы тебе не рассказали». Но как он мог признаться, что все прекрасно помнил и сделал это нарочно, что устраивал такие представления уже много лет, пока сам не стал в них отчасти верить. Но, может быть, уже не отчасти? Неужели у него и вправду случались «отключки», о которых он ничего не помнил? Эдвард подозревал, что родственники втайне опасаются, не он ли убил деда. В половине восьмого Элен видела того живым и невредимым в павильоне, в девять Бро закончил посыпать дорожки, и после этого никаких следов на них не появилось. В течение полутора часов все родственники сидели вместе и никуда не отлучались – все, кроме него. За это время только он, Эдвард, мог пойти в павильон, тем более что в гостиной остались свидетельства его очередного «недомогания». Они думают, что он пошел в гостиную за радиоприемником, увидел покосившийся венок, стал смотреть на него и отключился, а поскольку весь день мальчик нервничал и переживал – впрочем, как и все остальные, – его неустойчивой психикой овладели злые намерения: стащив яд, он прошел в павильон еще до того, как Бро посыпал дорожки песком, и там убил своего деда. Времени для этого было достаточно, а сам он ничего не помнил. Филип, Клэр и Пета о чем-то шептались, потом позвали Беллу и что-то нашептали ей, и только Элен сидела рядом с ним, осторожно расспрашивая, как он провел это время, и делая вид, что верит ему. Но на самом деле она ему не верила. В конце концов, она присоединилась к остальным и, по его трезвому наблюдению, согласилась со всем, что ей наговорили. Они намеревались его выгородить и сговорились говорить неправду, чтобы уберечь беднягу от последствий содеянного. Стивен, холодный, беспристрастный, спокойный и непреклонный Стивен ретировался в направлении павильона. Филип, выйдя на террасу, обнаружил там фотоаппарат, всю ночь пролежавший на перилах балюстрады, и, осмотрев его, увидел, что в него заправлена новая пленка. Однако тот же Филип, поначалу вздохнув с облегчением, позже поминутно расписал ход событий, хотя и весьма неохотно. Одна-две минуты в туалете в попытке вызвать рвоту, пару минут в гостиной, чтобы поднять глаза на портрет, впасть в транс и залезть в открытую докторскую сумку, которую Филип оставил на стуле; две-три минуты, чтобы добежать до павильона; пять минут, чтобы постучать в окно, войти и сочинить сказку об инъекции, которую потребовал сделать Филип, или же просто без всякого предисловия всадить иглу в руку ничего не подозревающего старика. Еще две минуты, чтобы добежать по лужайке до дома. И еще остается пять-семь минут, чтобы посидеть на балюстраде передней террасы, постепенно выходя из транса, заправить пленку в фотоаппарат и пойти на заднюю террасу, не подозревая, что он только что совершил убийство! Такое было вполне возможно, и Эдвард чувствовал, что, несмотря на все попытки обмануть себя, они верили именно в эту версию. Сидя в кресле, он трясущимися пальцами постукивал по мягким подлокотникам.

Кокрилл, сидя в центре собравшихся родственников, сворачивал уже четвертую папиросу.

– Отлично. Благодарю вас за все, что вы мне сообщили. Я со своей стороны тоже хочу вам кое-что сказать. Должен предупредить, что мне крайне не нравится эта история. Я почти уверен, что сэр Ричард был убит или, выражаясь деликатнее, ему помогли уйти в мир иной, куда он, по мнению убийцы, и так должен был скоро отправиться. И если он действительно был убит, то к этому причастен кто-то из своих.

Если он ждал гула возмущения, то явно просчитался, подумал Эдвард. Все уже давно свыклись с этой мыслью. Но зачем тогда смотреть на портрет, на венок из роз, который снова ровно висит на золоченой раме, на паркет, где еще не высохло влажное пятно? От Кокрилла не укрылись эти взгляды – его не проведешь! Указав носком потрепанного ботинка на темное пятно на полу, он спросил:

– Что это?

– Вы о чем, Коки?

– Об этом пятне.

– Вчера вечером я уронила здесь вазу с цветами, – спокойно объяснила Клэр. – Это пролилась вода.

Но конспираторы из них явно не получались.

Кокрилл заметил, что они смотрят на коврик, лежавший у камина, и мгновенно за это ухватился.

– А почему ковер сдвинут? Он ведь лежал там, где пролилась вода – видите, угол еще мокрый. Почему его переместили?

– Помилуй, Коки, ковры всегда сдвигают при уборке, что же тут особенного?

– А кто убирал комнату?

Повисло молчание. После чего Белла, Пета и Клэр хором сказали «я».

– В какое время? – быстро спросил Кокрилл.

Никто не ответил.

– В котором часу? – настаивал Кокрилл, обращаясь к Белле.

Та пожала пышными плечами и махнула рукой.

– Да какое это имеет значение, дорогой инспектор?

– Я вам не «дорогой инспектор», леди Марч. Вы все от меня что-то скрываете. Итак, в котором часу убирали комнату?

– Около десяти утра, – обиженно произнесла Белла. – У нас сейчас только одна прислуга, «помощница» из деревни, а она сегодня утром задержалась.

– Ага! – Кокрилл извлек из кармана просторного фланелевого костюма облезлую табакерку и пачку папиросной бумаги. – Значит, в девять сорок пять вы узнали о смерти сэра Ричарда, а через пятнадцать минут все занялись уборкой гостиной.

Элен, облаченная в короткое облегающее платье из желтого льна, сидела на валике дивана, постукивая по паркету носком коричневой туфельки.

– А что тут такого? Мы пришли в гостиную, чтобы послушать новости, там прямо посередине была пролита вода и валялись осколки, так что нам приходилось через них перешагивать. Поэтому мы сразу все убрали, вытерли пол и сдвинули мокрый ковер, чтобы на него не наступать. Кто бы там ни умер, остальным же приходится жить дальше.

Это бы звучало вполне убедительно, если бы все сразу же не посмотрели на нее с живейшей благодарностью, словно она бросила им спасательный круг. Кокрилл не понял, в чем тут дело, и, зафиксировав этот инцидент в памяти, вернулся к более конкретным обстоятельствам.

– Итак, доктор Марч, вы сообщили мне, что из вашей сумки пропали ампулы с адренолом. Этого количества было достаточно, чтобы убить вашего деда?

– Вне всякого сомнения. Сердце у него было плохое, и такая ударная стимуляция вполне могла его погубить.

– А внешний вид покойного соответствует тому, что произошло?

Филип чуть замешкался с ответом, несколько озадаченный этим вопросом, и Кокрилл добавил:

– Конечно, мы проведем вскрытие, и эта версия будет проверена; надеюсь, патологоанатом скоро прибудет. А пока мне бы хотелось знать ваше мнение.

– Я понял. Да, мне кажется, внешний вид трупа не говорит о такой возможности. Когда я его увидел, мне это даже в голову не пришло, поэтому я не стал особо приглядываться. Для меня его смерть не была неожиданностью, я предполагал, что он умрет именно так. Если бы не пропажа адренола, я никогда бы не подумал о насильственной смерти. Но теперь нельзя исключить, что он умер от передозировки. – Взглянув на скорбное лицо Беллы, Филип саркастически добавил: – Надеюсь, вы избавите нас от более подробного обсуждения этой темы, во всяком случае сейчас.

Белла оценила его деликатность и благодарно улыбнулась дрожащими губами. Но Кокрилл проигнорировал это замечание.

– Вы можете сказать мне, доктор, как именно была введена смертельная доза?

– Пропажа шприца предполагает, что она была введена внутримышечно.

– У меня тоже есть кое-какие предположения, – едко заметил Кокрилл. – А не мог он принять эту дозу внутрь? Можно ли об этом судить по состоянию трупа?

– Нет, нельзя. Более того, вскрытие этого тоже не покажет. Естественно, если адренол был выпит, смерть наступила бы позже, и дед все еще сидел бы за столом… Но вы, кажется, хотели высказать свои предположения?

Кокрилл отреагировал на этот выпад слабой улыбкой.

– Вы, как я понял, не искали на теле следов от иглы?

– Говорю же вам, у меня и в мыслях не было, что он умер насильственной смертью. Но в любом случае, таких следов у него предостаточно: доктор Браун регулярно делал ему уколы.

Кокрилл перешел к другой теме.

– Предполагаю, о стрихнине речь не идет? Имеются ли какие-нибудь признаки его использования?

Филип стал нетерпеливо объяснять, постепенно повышая голос. Он чувствовал, что впадает в раздражение и теряет над собой контроль.

– Да, кое-какие имеются. Труп моего деда застыл бы в жуткой конвульсивной дуге, опираясь лишь на голову и пятки, глаза бы вылезли из орбит, лицо посинело, а пальцы рук и ног скрючились наподобие звериных когтей.

Он понимал, что несет чушь и что после смерти все эти жуткие симптомы исчезли бы, но нарочно сгущал краски, давая волю эмоциям. Это заменяло ругательства, и Филип, отводя душу, сыпал грубыми и безжалостными подробностями.

Выслушав его, Кокрилл спокойно произнес:

– Понимаю. Значит, вы считаете, что стрихнином его не травили?

– Именно. А как вы догадались?

Наживать себе врага в лице инспектора Кокрилла было крайне опасно и недальновидно. Коки был весьма сообразителен и умен и сразу догадался, что все они что-то скрывают и боятся – за себя или за одного из них. Эдвард вжался в кресло, беспомощно наблюдая за происходящим: и зачем только Филип так нервничает, раздражается и тем самым выдает себя. Однако Кокрилл лишь ограничился замечанием:

– Мы все должны понимать, что этот смертельный яд пока не обнаружен и представляет большую опасность.

И отвернулся от Филипа.

– Все вы рассказали мне, как провели вчерашний вечер, сообщив, что перед ужином ходили в павильон. Что там происходило? Пета, вы с леди Марч ходили первыми?

– Да, я отнесла туда поднос с ужином.

– Кто его готовил?

– Наша старая карга, – ответила Белла. – Мы зовем ее Черепахой. Эта женщина приходит сюда из деревни. А как ее зовут, я не помню.

– Хорошо, я расспрошу ее позже. А до этого, леди Марч, вы приближались к этому подносу или к какой-нибудь еде, предназначенной для сэра Ричарда?

– Нет. Если вы полагаете… Можете спросить на кухне, – раздраженно повысила голос Белла. – Я никогда не занимаюсь едой. Можете их спросить.

– Обязательно спрошу, – заверил ее Кокрилл.

Филип все больше распалялся.

– Какое право вы имеете нас допрашивать, инспектор? У вас нет таких полномочий. Никаких обвинений пока не было предъявлено…

– Но вы же сами меня позвали, – спокойно возразил Кокрилл. – Разве вы не хотите выяснить правду?

Все посмотрели на Стивена. Он, кажется, обещал, что Коки не будет поднимать лишнего шума. И вот что из этого вышло… Кокрилл тем временем занялся своей папиросой: подняв ногу, он старательно затушил ее о подметку. А затем невозмутимо продолжил:

– Итак, леди Марч, прислуга вручила вам поднос…

– Да, она вышла с ним на террасу, но я сразу же забрала его у Беллы и мы вместе пошли в павильон, – вступила в разговор Пета. И с торжеством добавила, что поднос был уставлен серебряными тарелками с крышками, фарфором и стаканами и если инспектор думает, что, держа такой поднос в одной руке, можно другой добавить в еду яд, то он очень сильно ошибается.

Но Кокрилла заинтересовала только одна деталь.

– Серебряные тарелки с крышками?

– Да, с крышками. Так что, дорогая Белла, мы вряд ли сумели бы подсыпать деду яд, даже если хотели бы.

Пета с состраданием смотрела на круглое лицо Беллы, дрожащее и залитое слезами, отчаянно пытаясь превратить кошмарный допрос в игру.

– А что вы делали, Пета, пока ваш дед ел свой ужин?

– Ну, я… А что я делала, Белла? Ты сидела на подоконнике, увещевая деда и призывая его вернуться в дом и не ночевать в одиночестве, а я… – В глазах Петы мелькнула настороженность, и Кокрилл заметил, что она тщательно подбирает слова. – Я позвонила в дом насчет его авторучки. Я уже говорила вам об этом, Коки.

– Да, а потом?

– Дело в том, что Черепаха не вытерла пыль с телефона, и я запачкала руки – ведь павильон целый год пустовал. Поэтому я пошла на кухню и вымыла руки, но лучше бы я этого не делала – полотенца там не оказалось, и мне пришлось их вытереть о свой купальный костюм, а он был все еще влажный и какой-то ворсистый. Потом я села рядом с Беллой на подоконник, но дед так на нас разозлился, что мы почли за лучшее ретироваться.

– Что же его так разозлило?

– Мы прервали процесс лишения нас наследства – меня по крайней мере. А еще Белла выступала с нескончаемым монологом, уговаривая деда ночевать в доме…

– С нескончаемым?

– А почему нет? Вы просто не знаете, как Белла умеет заводиться! – улыбнулась Пета, сочувственно посмотрев на Беллу.

– А когда вы мыли руки в кухне, леди Марч продолжала говорить с сэром Ричардом?

– Если вас интересует, сказала ли она ему: «Одну минуточку, Ричард, я только подсыплю тебе яд, чтобы ты не оставил Свонсуотер и все деньги Петы мне», – то нет, она такого не говорила. Белла просто все время бубнила про то, что ему нельзя ночевать одному, а я точно знаю, что есть только один способ заставить деда что-нибудь сделать – это пытаться его от этого отговорить.

Маленькие блестящие глазки Кокрилла смотрели на Пету, но не видели ее. Погрузившись в раздумья, он подошел к окну и встал там, отвернувшись от всех и сцепив руки за сутулой спиной. Его красивая голова в ореоле седых волос четко обрисовалась в лучах солнца. Наконец он повернулся в комнату, обитую серовато-голубым ситцем, с высоким неоклассическим камином и висевшим над ним портретом Серафиты в белом платье и розовых перчатках.

«Сейчас станет допрашивать меня!» – в ужасе подумал Эдвард.

Но Кокрилл атаковал Элен и снова почувствовал упорное сопротивление: все сидели напряженные и настороженные, ловя любые расхождения в показаниях, чтобы потом как-то их сгладить.

– Я хотела поговорить с сэром Ричардом и попытаться переубедить его, – спокойно объяснила Элен. – Я считала, что все мы ведем себя безответственно и неразумно. Мне казалось, что если кто-то из нас признает, что мы вели себя недостойно и жалеем об этом, он откажется от этого спектакля. Сэр Ричард всегда был склонен к некоторой театральности. Я просто хотела пойти к нему и сказать, что все это просто глупо.

– Для нас это было бы просто спасением! – заявила Клэр.

– Еще бы, дорогая, – проворковала Элен.

«Будет ли Элен меня выгораживать, как и все остальные? – подумал Эдвард. – Она ведь даже не член нашей семьи. Зачем ей лгать и рисковать, чтобы спасти меня от возмездия за то, что я, пусть и бессознательно, сотворил?» Эдвард знал, что Элен хорошо к нему относится, и, несмотря на все ее подтрунивания, в ее великодушном сердце всегда найдется для него уголок. Но лгать, обманывать и пытаться одурачить полицию, рискуя быть разоблаченной…

Тем временем Элен уверенно продолжала:

– Из окна своей комнаты я увидела, как Белла с Петой идут от павильона к дому. Мы пересеклись на лужайке. Я не хотела устраивать семейный совет; ссора произошла из-за моих проблем, и я решила, что мне лучше поговорить с сэром Ричардом одной. Но он и слышать ничего не хотел. Похоже, он наслаждался ролью деда, разочаровавшегося во внуках.

Белла открыла рот, чтобы запротестовать. Все так и есть, но зачем же откровенничать? Однако Элен может преследовать какую-то цель. Возможно, она все это плетет ради спасения Эдварда. И Белла промолчала. А Элен, которая просто констатировала факт, продолжала:

– Сэр Ричард был сильно не в духе, и я поняла, что разговаривать с ним бесполезно. Поэтому сразу ушла. На лужайке я встретила Эдварда, и мы вместе пошли в дом.

– Эдвард шел к деду? – спросил Кокрилл, повернувшись к молодому человеку, вжавшемуся в кресло.

(И почему они все поглядывают на него и сразу отводят глаза?)

Элен поспешно ответила, что Эдвард вышел, чтобы позвать ее ужинать.

– Это так, Эдвард?

– Насколько я помню, да.

– Разговаривая, мы дошли до дома, где он присоединился ко всем остальным, – продолжала Элен, очень четко выговаривая слова. – А я поднялась наверх, чтобы переодеться. На мне ведь был один купальник.

И она в общих чертах описала его фасон: бюстгальтер и маленькие трусики.

Родственники с облегчением вздохнули.

«Почему они прямо не скажут, что выгораживают меня? – подумал Эдвард, с горечью наблюдая их наивную реакцию на каждый взятый барьер. – Они всерьез думают, что им удалось провести инспектора? Да они только все портят!»

– Эдвард, вы были в доме перед тем, как пойти в павильон?

– К павильону, – быстро поправила инспектора Белла. – Внутрь он не заходил.

Инспектор иронично поднял бровь.

– Хорошо, Эдвард, перед тем, как пойти к павильону…

– Я заходил в дом, чтобы переодеться, – объяснил Эдвард. И добавил на грани истерики: – Вы хотите выяснить, была ли у меня возможность взять яд из сумки Филипа?

– Думаю, все мы имели такую возможность, – вмешалась Клэр, переключая внимание Кокрилла на себя и всех остальных. – Французские окна гостиной были открыты весь день, и все мы ходили через них после полудня, главным образом в холл, чтобы оттуда звонить Стивену Гарду из-за всей этой истории с наследством.

– Я понял. А вы, Клэр, не ходили в тот день в павильон?

– Нет, не ходила, – виновато ответила Клэр, сужая тем самым круг подозреваемых и невольно реабилитируя себя. И поспешно добавила, что она тоже входила в дом, но уже около девяти вечера.

– К этому времени дорожки уже были посыпаны песком? И на них остались бы следы, если бы вы подходили к павильону?

Посмотрев на две другие дорожки, Кокрилл отметил про себя, что следов на них не было.

– Да, полагаю, что посыпаны. Я видела, как Бро, закончив работу, уходил к себе.

А Эдвард видел, как он начинал.

– Бро начал посыпать дорожки двадцать минут девятого, – сообщил он.

Последовало тягостное молчание. За окнами ярко светило солнце, заливая светом террасу и просвечивая сквозь плотные полотняные занавески. В гостиной же было сумрачно, казалось, свет не проникает сюда уже много лет и в комнате царствуют холод и сырость, ползущие по спине, словно мерзкие липкие существа.

– А откуда вы знаете? – спокойно поинтересовался Кокрилл. – Что вы делали двадцать минут девятого?

Поднявшись, Клэр подошла к камину и встала к нему спиной, сложив руки на животе, словно ребенок, готовящийся прочитать стихотворение. Все поняли, что сейчас она станет лгать.

Они уже договорились, что именно Клэр возьмет на себя эту миссию. Подняв хорошенькую белокурую головку, она посмотрела Кокриллу в глаза.

– У Бро всегда уходило полчаса, чтобы посыпать эти дорожки, инспектор. Тедди просто предположил, что работу эту он начал двадцать – двадцать пять минут девятого. Правда, Эдвард? – Не дожидаясь, пока тот промямлит подтверждение, она спокойно добавила: – Мы все находились в это время на задней террасе, на той, что выходит на реку. И Эдвард там тоже был.

«Она боится, – подумал Эдвард. – Голос ее выдает. Заметит ли это Коки?»

Клэр стояла под портретом Серафиты, высоко подняв красивую голову и в упор глядя на Кокрилла, над ней парила на пуантах Серафита в венке, перчатках и с жеманной улыбкой на устах, выглядевшая как никогда претенциозно на фоне отчаянной откровенности окружавших ее людей. Эдвард, вцепившись в ручки кресла, кусал губы и с трудом удерживался, чтобы не вскочить и покончить со всем этим, выложив правду: что все думают на него, что он был не в себе и убил бедного дедушку, не сознавая, что делает… что они сговорились выгородить его, и поэтому Клэр бессовестно лжет. Весь дрожа, он смотрел, как она искусно, очень искусно, излагает придуманную ими версию.

– После ужина мы все сидели на задней террасе и разошлись только когда отправились спать. За исключением тех десяти-пятнадцати минут, когда я уходила в дом, чтобы посадить на горшок ребенка, мы все находились там.

Кокрилл пристально посмотрел на нее.

– Вы уверены в этом, Клэр? Меня в первую очередь интересует отрезок времени между без двадцати минут восемь, когда Элен ушла из павильона, оставив вашего деда живым и невредимым, и без двадцати девять, когда Бро начал посыпать дорожки. Вы точно сидели все вместе в течение этого часа?

– Да, Коки, – подтвердила Клэр и, не дав ему времени для раздумий, быстро продолжила: – Я вошла в дом как раз без двадцати девять. Проходя через гостиную, я решила закрыть на ночь окна. У нас сейчас нет приличной прислуги, и окна часто остаются незакрытыми; поэтому я решила сделать это сама. В комнате было уже темновато, но свет я включать не стала.

Они не успели отрепетировать эту часть, и Клэр пришлось импровизировать, рискуя завязнуть в трясине неправдоподобия.

– Я понимаю, для затемнения было еще рановато, но вы же знаете, Коки, сейчас все так напуганы, что боятся включать свет даже днем.

– Тем более что в этом нет большой необходимости, – заметил Кокрилл, внимательно глядя на ее лицо и руки и отмечая некоторую нервозность, излишнюю словоохотливость и явное желание уйти от главной темы.

– Ну да, это я и хочу сказать. Ну, так вот… Я уже забыла, где остановилась, – с несчастным видом произнесла Клэр.

– Вы остановились в гостиной, дорогая, где, несмотря на французские окна и еще не зашедшее солнце, было так темно, что вы опрокинули вазу с цветами, – вы это хотели мне сказать?

Клэр судорожно глотнула и облизнула пересохшие губы.

– Но я же не говорю, что там было совсем темно, нет, конечно. Просто когда я задернула шторы, в комнате стало темновато, и я… я налетела на столик, на котором стояла ваза с цветами, вот и все.

Кокрилл стал молча перелистывать свой блокнот.

– Понимаю. Но полчаса назад вы утверждали, что уронили эту вазу.

«Все, не могу больше, – подумал Эдвард. – Не могу все это выносить. Так больше не может продолжаться. Пора положить этому конец».

Вцепившись в полотняный чехол кресла, он побледнел и забил ногами об пол. На лбу у него выступила испарина.

«Я безумен, безумен и не могу отдавать отчет в своих действиях. Это я убил бедного дедушку, и теперь Коки обо всем догадался. Клэр выдала меня, и Коки все понял. А они все уставились на меня, открыв рот, как рыбы, и ничего не говорят и не делают. Почему они молчат? Почему пальцем не пошевельнут? Почему так смотрят на меня? Смотрят и смотрят».

С трудом поднявшись с кресла, Эдвард стоял, покачиваясь и глядя на родственников горящими глазами, руки у него предательски дрожали. Он открыл рот, чтобы выкрикнуть, что он безумен, что это он убил деда…

Спокойно поднявшись с кресла, Филип подошел к Эдварду и сильно ударил его по лицу, после чего подхватил падающее тело.