Электронная библиотека » Кристин Айхель » » онлайн чтение - страница 3

Текст книги "Обман"


  • Текст добавлен: 13 ноября 2013, 02:29


Автор книги: Кристин Айхель


Жанр: Современная проза


сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц) [доступный отрывок для чтения: 3 страниц]

Шрифт:
- 100% +

– Но мы ведь только начали.

– Мне это кажется мучительным.

– Я ведь тоже здесь не удовольствия ради.

– С вашего позволения у меня складывается совсем другое впечатление.

– Послушайте, я понимаю, что болезненно предаваться воспоминаниям, но, пожалуйста, не впутывайте меня в ваши игры.

– Значит, я должен вас оставить в стороне? А как это возможно? Я, правда, могу вас не видеть, потому что мне запрещено оборачиваться. Но я ощущаю ваш парфюм, удивительно приятный запах, он вам очень идет, ярко выраженный нарцисс на фоне ванили и амбры. Кроме того, я слышу, как вы кладете ногу на ногу, потому что вы носите чулки, которые хрустят, хотя нет, они стрекочут, как…

– Оставьте при себе столь утонченные сравнения, эта часть ваших размышлений меня не интересует.

– …стрекочут, как крохотные цикады. Но прежде всего я слышу, как вы дышите. Как же могу вас оставить в стороне? Мне кажется, я мог бы узнать вас по дыханию. Вдыхаете вы совсем легко и бесшумно, но когда вы выдыхаете, это слышно. И хотя по высоте это звучит ниже стона, тем не менее сам выдох носит контролируемый и в то же время естественный характер. Знаете, я не одну ночь прислушивался к этому дыханию. Между прочим, не так просто ночь напролет лежать рядом с человеком, который не вызывает ни малейшей симпатии. Мне не спится в обнимку с чужим телом, которое с каждой секундой становится все более чудовищным, невероятным и навязчивым. Так я часто лежал в темноте с вытянутыми руками, как солдат на узкой койке, чтобы избежать малейшего прикосновения. Я прислушивался к дыханию, анализировал его, стараясь уловить малейшие отклонения. Пытался фиксировать слабо выраженные шумы с посвистываниями, неритмичные вставки, храпение, невольные ахи и охи глубоких сновидений. Фрау доктор Майнц, я доверяю тайну пережитого вам, именно вам, а не диктофону, в который вы то и дело вставляете новые батарейки. Я рассказываю свою историю так, как есть, потому что рассказываю ее вам, а не кому-либо еще.

– Гм.

– Ну и?

– Хотите еще выпить воды?

– Спасибо, очень мило с вашей стороны.

– Можно задать вопрос?

– Смелее! Для этого мы здесь!

– Впрочем, мой вопрос… ну ладно, почему вы не покинули гостиницу просто через главный вход? Вечером, да еще без багажа, никто не обратил бы на вас ни малейшего внимания.

– Это верно. Но все было бы слишком просто.

– Слишком просто?

– Вы меня не понимаете.

– Боюсь, что нет.

– Это проливает не очень яркий свет на ваши способности, фрау доктор Майнц.

– Прошу не говорить со мной таким тоном.

– Извините, госпожа! Я не хотел вас рассердить.

– И прошу не говорить со мной на жаргоне ветреного любовника.

– Простите. Я прошу у вас прощения.

– Хотя это весьма интересно.

– Извините.

– Ладно. Забудем.

– Благодарю. Я могу продолжить свой рассказ?

– Да, пожалуйста.

– На чем мы остановились?

– Вы покинули гостиницу через задний выход.

– Теперь вы правильно выразились, фрау Майнц, – именно через задний выход, а не вход. Именно так. Видите ли, любой другой отправил бы эту историю в архив, чтобы через десяток лет рассказать ее своим внукам. Безумный анекдот, не более. Но я не мог просто так отмахнуться от этого приключения, включив его как памятный орнамент в мою не очень-то яркую жизнь. Я споткнулся и чем больше старался совершать движения в противоположном направлении (чтобы восстановить равновесие), тем стремительнее входил в штопор. К примеру, незакрытый счет. Нонсенс для гостиницы такой категории. Меня же эта история лишила покоя. Так уж я воспитан. Ощущение вины – это моя стихия.

– Да что вы говорите?

– Два дня спустя я позвонил, чтобы выяснить, когда господин Хаземан заступает на дежурство. Он уже ждал моего звонка. Мне очень жаль, проговорил я, постараюсь это уладить, но в данный момент у меня, к сожалению, вообще нет денег. Что вы умеете, молодой человек? – спросил он. Как это изволите понимать? Может, мне устроиться судомойкой? Вы наверняка способны на большее, заметил он. Могу играть на фортепьяно, произнес я, краснея. Потому что мое музыкальное образование и вся моя прежняя жизнь находились в значительном отрыве от этого нынешнего мира. Прекрасно, проговорил он. Тогда стоит поговорить с управляющим. Лучше всего, если вы сможете меня сопровождать.

На следующий день с высоко поднятой головой я появился в гостинице. В абсолютно сухом костюме. Я надел свежую рубашку, а под мышкой тащил целый ворох нот. Держался я прямо. Я повторял про себя пословицу: живи честно – проживешь дольше. Все правильно, я разберусь с этой историей. Чувствовал я себя бодро, на сердце было легко, Хризантеме не пришлось бы краснеть за меня. А собственно, чего вы тут разгуливаете? Управляющий встал передо мной как полицейский. Ведь есть вход для обслуживающего персонала, заметил он. Мне кажется, вы здесь неплохо ориентируетесь. Да, отреагировал я, а теперь дайте мне, пожалуйста, пройти, а то я опоздаю. Это уже ваша проблема, молодой человек. Пожалуйста, когда идете в гостиницу, пользуйтесь входом для обслуживающего персонала.

Я представлял себе, как буду сидеть за роялем – по-королевски, властитель всех имеющихся на нем клавиш, – юный талантливый студент, которому будут благожелательно кивать зрители. От одной этой мысли мою душу переполняла гордость. Но теперь я вдруг стал причастным к обслуживающему персоналу, оказавшись в этой большой гостинице маленьким бесправным рабом в сфере развлечений, униженным животным, настоящим быдлом.

Когда я сел за рояль, в баре было почти пусто. Своего рода послеобеденный штиль. Я начал с пьесы «К Элизе», которую всегда ненавидел из-за ее однозначной доступности и откровенно лицемерной наивности. Лишь переход от ля минора к до мажору, когда уже выстраивается волшебная мелодия, весь музыкальный рисунок еще раз предстает в мажорном тоне, прямо как шоколадный соус с сахарной глазурью… Это непостижимым образом напрашивается само собой, причем подобное эмоциональное воздействие способно сметать все на своем пути. Но здесь, здесь этот порыв показался мне вполне уместным. Вспомнилось, как однажды я довел свою мать до отчаяния, потому что на семейных торжествах в отличие от моих младших кузин выражал за роялем не весеннее журчание или по крайней мере грезы, а старался передать изыски Баха или, что еще хуже, сущность микрокосмоса, как его понимал Барток. У гостей на лицах появилось удивление, вместо того чтобы слушать, люди стали оживленно беседовать. Некоторое время спустя я стал играть Скрябина и еще кое-какие вещи, которые отличаются прямо-таки абсурдной степенью сложности, но никогда не производят впечатления пружинистой виртуозности, которое ценят дилетанты в фортепьянной игре, – например, внешне исключительно изящное исполнение арпеджио, прямо-таки играючи извлекаемые ряды звуков, которые словно приклеиваются друг к другу путем нажатия педалей и свертываются в ушах, как сливочный крем. Я же, наоборот, играл с ритмичной точностью швейной машинки в сочетании с сосредоточенным спокойствием, не стал, раскачивая верхнюю часть туловища, театрально наклоняться вперед или картинно закрывать глаза, что скорее всего напоминало дешевые фокусы, призванные убедить неискушенную публику в том, что перед ней обуреваемый страстью музыкант. Я изображал неповоротливое жеманство, из-за чего окружающие воспринимали меня просто как музыкального зануду. Во время исполнения «Moments Musicaus» Шуберта ко мне подошла блондинка из бара. Прислонившись к роялю, она стала откровенно разглядывать меня. Ничего не скажешь, красивые руки, проговорила она. Таким все подвластно. С каким-то налетом неуверенности я окинул взглядом помещение. Бармена я считал своим врагом. На этой неделе я как раз Собирался благопристойно поставить крест на своей каторжной работе. Без скандалов, жалоб, не нарушая приличий. Поэтому даже без намека на улыбку я листал свои ноты, хотя весь исполняемый репертуар знал наизусть. Однако немузыкальные люди испытывают большее почтение к фортепьянной игре, когда рядом с тобой толстые нотные книги. Я уже не раз обращал на это внимание. Сыграете что-нибудь специально для меня? – спросила блондинка. Она закурила сигарету и перепутала кофе со спиртным, которое тоже было коричневатого цвета. Чем же я могу доставить вам радость? – спросил я. Бармен не спускал с нас глаз. Сыграйте что-нибудь романтичное, проворковала она. Я посмотрел на женщину. Тусклые волосы, покрасневшие от воспаления глаза и потрескавшийся макияж обоих век. Я разглядел образовавшиеся между губами и носом складки, в которых скопилась крем-пудра. От моего внимания не ускользнули и пятнистое декольте с цепочкой из крохотных жемчужин, непонятной длины юбка, туфли на среднем каблуке из искусственной крокодиловой кожи. Потом мой взгляд снова вернулся к жемчужинкам. Мне подумалось, что еще никогда в жизни я не рассматривал женщину так пристально. Шопен, проговорил я. Для вас – именно Шопен. Ноктюрны, ночная роковая таинственная аура, одним словом, романтическая атмосфера. Это просто фантастика. Глаза ее раскрылись, женщина преобразилась всего за несколько секунд. Она невольно передернула плечами, подавшись телом вперед. Разомкнулись и губы. Видимо, улыбка не причиняла ей никакого неудобства, хотя кожа вокруг рта натянулась до предела. Я рада, проговорила она. Очень рада. Потом она села рядом, прямо у рояля, а я в это время исполнял все ноктюрны – двадцать один. Между прочим, ноктюрны обладают совершенно определенной тепловой характеристикой. Возможно, это звучит странно, но, на мой взгляд, любая музыка имеет конкретную температуру. Например, фуги Баха наполнены холодом, напоминая поражающие своим совершенством кристаллические узоры на окне. Некоторые произведения Листа источают лихорадочный пыл, а вот ноктюрны Шопена совпадают с температурой тела, если говорить точно, немного превышают ее, примерно тридцать семь градусов. Другими словами, в эту музыку погружаешься как в подогретую воду для купания, теплоту которой просто не ощущаешь, поскольку она соответствует температуре тела. Воспринимается лишь легкое парение, ослабление земного притяжения, приобретающего черты легкости, пушистости, бестелесности. Так моими усилиями эта женщина плавно погружалась в музыку, забывая свое тяжелое старое тело.

Вы тоже сделайте паузу, проговорила она, когда я закончил играть.

Я взглянул на часы. Да, вырвалось у меня, сейчас. Только ненадолго. Джин с тоником немного разморил меня, так как я еще ничего не ел. Поэтому после краткой паузы я сыграл вальс Шопена, с многократными рубато, с бессмысленными замедлениями и легкомысленными ускорениями, благодаря которым мне удалось скрыть собственную неуверенность. Я изобретательно закрыл глаза и, ощущая ее взгляд, стал раскачиваться. Ровно в семь я захлопнул крышку рояля. Ну и что дальше? – спросила дама. Хризантема, озарило меня. – Я сделаю это для тебя. На следующей неделе ты играешь в Амстердаме, и даже если придется добираться автостопом, это мне влетит в копеечку плюс билет на концерт и цветы, и еще надо будет подумать, где переночевать.

Дальше было не так уж сложно. Все равно она вбила себе в голову, что решила меня соблазнить, она меня, а не наоборот. И когда раздались какие-то звуки, я реально представил себе, что, вероятно, именно сейчас кто-то бесшумно пронесся по коридору и приставил ухо к двери. Может быть, то была моя горничная в своем белом переднике. Я чувствовал запах ее накрахмаленного передника, и вот я уже сорвался с места. Купи себе новый костюм, прошептала блондинка мне в ухо, когда при прощании сунула что-то в карман брюк, что-то едва слышно прошуршавшее.

Вечером я засел за свою дипломную работу – «Эстетика и опыт. Размышления о рецептивно-эстетическом анализе творчества Шумана в контексте эмпирического музыковедения». Я был почти близок к завершению. Я собрал все, что было сказано на эту тему. Кроме того, провел собственные исследования. Особенно меня интересовало воздействие тональностей. Платон высказал несколько оригинальных замечаний в этой связи. Определенные тональности способны вызывать в человеке воинственное настроение, как вы к этому относитесь? Музыкально-риторические теории Матесона я освоил, как и размышления французских просветителей, которые считали, что в крови присутствуют малые эмфатические существа – жизненные силы, которые в зависимости от музыкального настроения преобразуются в разные колебания. Удивительно, не правда ли?

– Гм.

– Особый интерес у меня вызывают тональности – мажор и минор. Я даже углубился в исследования, посвященные измерению воздействия на слушателя мажора и минора с помощью гальванического сопротивления кожи. Эмпирическое музыковедение – дилетантская подпитка теории. Как и следовало ожидать, ничего толкового из этого не получилось.

– Ну и что же они означают, эти мажоры и миноры?

– Ну да! Вам наверняка это известно. Мажор – носитель радостного, а минор – грустного настроения. Вместе с тем существует масса грустных произведений, написанных в мажорном тоне, и веселых – в минорном. Лица, находившиеся в клинике под медицинским наблюдением, реагировали на настроение, которым проникнуто музыкальное произведение, а не на его тональность. Кстати сказать, удивительное слово «тональность». Мне кажется, при сочинении музыки это самая трудная вещь: веселый настрой в миноре и грустный – в мажоре. Сегодня-то мне понятно, что я всегда имею успех у дам, затевая эту путаную игру. Например, вальс из «Веселой вдовы» (пожалуйста, не считайте безвкусицей, но это действительно так) написан в мажорном тоне. Но если исполнить его как положено, я имею в виду, если я сыграю его на свой манер, то они плачут, испытывая волнение и неуверенность. Дамы сходят с ума. Сегодня-то мне все ясно. Когда я писал свою работу, мне многое было абсолютно непонятно. Жизнь оставалась для меня загадкой. Между тем я просиживал за своей писаниной. Однако после встречи с Хризантемой все отодвинулось от меня в далекую даль… Она не выходила у меня из головы. Я оставался для нее слепой луной, которую она освещала, сама того не зная.

– Что вы ощущали?

– Трудно сказать. Откровенно говоря, ничего. Это значит, я ощущал себя как грызун-соня. Знаете, что это такое?

– Нет. Что вы под этим понимаете?

– Так называют великолепно подготовленных агентов, которые, однако, в силу глубочайшей конспирации годами ведут жизнь заурядных, ничем не приметных людей. Это почтовые служащие, официанты, заправщики на бензоколонках. Но им-то известно, что это всего лишь интермеццо. Что в один прекрасный день они будут реанимированы. Что тогда они выйдут из небытия, которое кажется бесконечно повторяющимся настоящим. И что тогда, наконец, они будут востребованы по своему изначальному предназначению.

– Каково же было ваше предназначение?

– Это первый уместный вопрос.

– Мы с вами не на ток-шоу.

– Как посмотреть…

– И все же?

– Я долго размышлял: мир дожидается того мига, когда услышит меня как пианиста. Между тем мне известно: мир ожидает того, что я смогу осчастливить несколько женщин.

– Не считаете ли вы эту задачу чересчур претенциозной? Вообще говоря, счастье испытали лишь немногие женщины.

– Наверное, было бы жуткой пыткой ощущать себя счастливым на протяжении всей жизни.

– Что представляла собой ваша мать?

– Пожалуйста, только не сегодня. Не сегодня.

– Когда-нибудь нам придется к этому вернуться.

– Позже.

– Отсрочка не меняет сути дела.

– Моя мать была счастливой женщиной. Причем всю жизнь. Пока хватит?

– Когда вы снова увиделись с Хризантемой?

– Неделей позже. В Амстердаме. Вы знаете там Concertgebouw? Мимо с грохотом проносятся автомобили и трамваи, кажется, что находишься на Пиккадилли. До ее выхода на сцену мне больше всего на свете хотелось перекрыть все улицы – столь неуместными в таком священном месте казались мне этот грохот, визг и нескончаемый вой автомобильных клаксонов. Я сидел в первом ряду. Она меня сразу узнала. На ней было вечернее платье с вырезом, обнажающим плечи. Восхитительная кожа, упругая и шелковистая. Но тогда я еще слабо разбирался в этих вещах. Она была в платье коричневого цвета с крохотными блестками, в волосах поблескивал бант со стразом. Поклонившись прямо передо мной, Хризантема успела посмотреть мне в глаза. Всего мгновение. Но на этот раз все было по-другому. Никакой радости, никакого флирта. В ее игре присутствовало какое-то агрессивное, реактивное начало. Моего любимого Шумана она разрубала на куски. Музыканты из квартета со страхом едва успевали поймать ее взгляд, порываясь притормозить, умерить, укротить ее порыв. Но она словно сорвалась. На ее лице поблескивали маленькие капельки пота, напоминавшие лак на старом портрете. Игра поражала угловатостью и отчаянием. Тем не менее она имела огромный успех. Казалось, он привел ее в ярость. Хризантема как-то безучастно взяла из рук маленькой девочки букет цветов и бросила мне под ноги. Слегка поклонилась публике и уже больше не выходила вместе с другими музыкантами на поклоны. Я не осмелился пройти за кулисы и предпочел дожидаться у выхода на сцену. Она вышла раньше других. Причем одна. Увидев меня, бросилась прочь. Такси сорвалось с места, а я даже не попытался следовать за нею.

– Что? Вы с ней даже не поговорили?

– Нет. Потом был Париж, потом Вена и Грац, после чего я уже не смог продолжать. Я узнал, кто ее агент. Старый приятель профессора Хёхштадта. Я ему открылся. Он даже передавал мои письма, потому что я вступил с ней в переписку. Я всегда знал, где она находилась, где выступала с концертами. На свой экзамен я не явился. Он должен был состояться в тот день, когда я сидел на концерте в Граце, в Штефаниенхаме. И опять коробка с шоколадными конфетами и яркими барельефами моих богов музыкального сочинительства. Впрочем, Шуман занял свое место совсем рядом со сценой. Взглянув на часы, я понял, что сейчас профессор делает совсем не радостное открытие: его ученик не явился на экзамен по фортепьяно. Но я-то уже находился там, где положено. Я сидел в первом ряду; мне стоило больших денег и бесконечных телефонных звонков постоянно оказываться в первом ряду, но я не находил в этом прежней радости, поскольку что-то не получалось в моей жизни, и Хризантема с каждым разом выступала все слабее, а я испытывал к ней такие глубокие чувства… Потом мне стало плохо, и служитель, копия жалкого Ганса Мозера, чертыхаясь вывел меня из зала.

– О Боже мой!

– И это говорите вы.

– Гм!

– Ну, тогда следующий вопрос.

– Минуточку, я…

– Вы позволите джин-тоник?

– Ни в коем случае. Это же алкоголь.

– Всего один бокал. Всего ничего, даже говорить не стоит.

– Это запрещено.

– Но это ведь моя жизнь, пожалуйста.

– Пожалуй, нет.

– Пожалуйста, добавьте два кусочка льда.

– Завтра.

– Вы ангел.

– Значит, любовь, что осталась миражом, далекие не исполнившиеся грезы.

– Изящно сказано. Но это не совсем так.

– Ах так?

– Как было сказано, я ей писал. Раз в неделю. Письма я переправлял ее агенту. Иногда в письме было всего одно предложение, иногда много страниц. Я писал о Шумане, состоящем исключительно из вздохов и знаков вопроса. Писал о вещах, которые не доверял никому. Так продолжалось целый год. Потом она стала мне отвечать. Это были почтовые открытки из самых разных городов мира. Огромное количество добрых пожеланий. Я думаю о вас. Как поживает Шуман? Затем пошли письма. Ни слова о бытовых вещах. Мы прекрасно общались таким вот бестелесным образом. И еще писали друг другу о самом заветном, о неукротимых фантазиях. Но прошло еще четыре года, четыре долгих глупых года, когда я играл в гостиничных барах и знакомился с дамами, оставаясь законсервированным агентом, «грызуном-соней». Целых четыре года до того, как…

– …до того, как что?

– И вот это случилось.

– Что же?

– Отпустите меня. Завтра мы продолжим…

– Договорились.

– Подумайте, пожалуйста, о кусочках льда.

Если я увижусь с ним вновь, он напомнит мне о ком-то, больше всего похожем на меня. Он уверенно схватит меня за шиворот, как хватают кошек и кроликов, притянет меня к себе, держа за шкурку. Именно этого я неосознанно ждала. Я снова увижу его, ничего не предпринимая во имя этого. Эта встреча просто состоится, она произойдет на скамейке в парке или на бензоколонке и покажется еще менее реальной, чем грезы, которые делают меня немой и покорной, как он сам. Я не буду знать, что сказать, потому что способна мыслить лишь до встречи, до новой встречи с ним. А он будет уже другим. Самое печальное, что он станет чужим, но самое прискорбное, если при встрече я обнаружу следы, говорящие о былом знакомстве, если он просто перебежит мне дорогу.

– Вы ужасно выглядите.

– Я всю ночь писал.

– Что писали?

– Письма. Письма Хризантеме.

– О!

– Да, да, да.

– Мы можем начать?

– Легко помнить, но трудно забыть. Дин Мартин.

– Что же случилось с вами и Хризантемой?

– Как уже было сказано, она стала мне писать. Я почти осознал данное обстоятельство, даже научился ценить факт таких странных отношений, состоявших из букв и тире, не омраченных банальностями изжившей себя страсти. Потом наступило это утро. Лишившись квартиры, я скитался по гостиницам, сегодня в одной, завтра в другой – в зависимости от соответствующих контрактов. Студенческую квартиру пришлось освободить, адресованные мне письма оседали в абонентском ящике, откуда уже пересылались мне. Я провел целую ночь под чужим одеялом с совершенно инертным телом, которое постепенно стал воспринимать как причудливую фонотеку шумов. В результате я так и не сомкнул глаз и даже еще не принял душ. Поэтому, весь опустошенный, я явился на завтрак, съел яичницу из порошка, как принято в гостиницах средней руки. Когда официант принес мне поступившую корреспонденцию, я сразу узнал ее почтовую бумагу. Цвета слоновой кости, как белые клавиши на старом рояле. Письмо было коротким. Она приезжает в город, где мы познакомились. Остановится в той же гостинице. Сопровождать ее будет семья. Хочет меня повидать.

– Что вы почувствовали?

– Волнение. И страх. Времени у меня оставалось немного. Письмо шло слишком долго. А день икс наступал уже через двое суток. Тот самый день пробуждения «грызуна-сони». Я выехал мгновенно. Господин Хаземан приветствовал меня как старого друга. Вы получите просторный номер, заметил он и рассмеялся. Шампанское за счет гостиницы. Я пробыл в гостиничном номере весь день и всю ночь. Закутавшись в купальный халат, как улитка, валялся на кровати и смотрел телевизор. Особой радости я не испытывал. Просто тупо валялся. Когда на другой день в обеденное время зазвонил телефон, я едва ворочал языком. Она же сказала всего несколько слов. Помер 320, произнесла она. В полночь. И положила трубку…

– Ну и?

– Я бы хотел джин с тоником. Пожалуйста.

– Вообще-то это запрещено.

– Спасибо. Очень благодарен. Это что – термос? Ах да, кусочки льда. Невероятно. Ну вот, да еще часы у меня встали. Я их и встряхивал, только вот стрелка ни с места. Она все же двигалась, однако неуловимо медленно. Я принял ванну, потом еще одну. Заказал Club sandwich[4]4
  Многослойный бутерброд с мясом, помидорами, салатом, майонезом и т. п. (англ.).


[Закрыть]
в номер, потом несколько часов перебирал в руках забавные крохотные флажки, которые всегда втыкают в эти бутерброды, словно вся жизнь – это сплошной ребячий день рождения. Постепенно стало смеркаться. Я открыл окно и стал разглядывать, как автомобили отбрасывают перед собой пучки света. Перескакивая с одного телеканала на другой, почувствовал, что мне становится дурно от разноцветных жакетов ведущих теленовостей. Тогда, чтобы убить время, я стал пересчитывать облицовочные плитки на стенах ванной комнаты, разглядывать телефонный аппарат. Он показался мне нелепым – для разговора со мной голосу Хризантемы пришлось втискиваться в эту отвратительную маленькую коробку. Я вспомнил свою последнюю даму, у той дома был телефонный аппарат, весь обтянутый парчой. Я оделся, потом снова разделся, чтобы принять душ. И так несколько раз, из-за этого я чуть не опоздал на свидание. Наконец вышел из-под душа, немножко протер запотевшее окантованное зеркало и взглянул на часы. Было пять минут первого ночи. У меня не оставалось времени даже на то, чтобы надеть носки. В ответ на мой стук дверь медленно отворилась. Внутри было абсолютно темно. Значит, это ты, прошептала она. Я почувствовал ее руки и губы. Я вскрикнул от неожиданности, а она в ответ проговорила: да, сейчас. И больше уже ничего не сказала. Это была борьба – неслыханная, грубая, и это было самое прекрасное, что я когда-либо испытал в своей жизни.

– И что же?

– Несколько часов спустя она выпроводила меня из номера. Мы не обмолвились ни словом, все уже было сказано ранее, мы даже не включали свет. За эти часы мы пережили все, в чем признавались друг другу в письмах, – страсть и страдание. У меня тряслись колени, когда я вернулся к себе в номер. Я был счастлив. Впервые в жизни у меня было все. Впервые за всю жизнь. Это состояние пронизало каждую клеточку моего тела, Каждый нерв конвульсивно вздрагивал, метался и вопил. Я долго не мог заснуть. Выглядывая из окна, рассматривал город, прислушиваясь к монотонным ночным шорохам. Постепенно светало. Удивительно – ранним утром даже мегаполисы бывают похожи на деревни. Автомобили отдыхают. Кажется, что молочник даст знать о своем приближении едва слышным позваниванием колокольчика. Во всем этом утреннем пробуждении и свет, и невинность, и обещание счастья, и еще неизвестно что. Когда я заснул, солнце уже давно взошло.

– Ну, дальше.

– Она разбудила меня ближе к обеду. Ее голос по телефону звучал так же сладко, слегка хрипловато и гортанно, как и пять лет назад. Не хотел бы я отведать круассанов? Да, прямо сейчас. Она специально заказала несколько штук, впрок. Мог бы я через полчаса сойти вниз?

Когда я вошел в ресторан, ее там еще не было. В полуденный час здесь было почти безлюдно. Только два пожилых господина молча пили коньяк и курили сигары. За столом сидела одна из тех дам, которые разглядывали мои руки во время игры на рояле. Когда дама повернулась ко мне, я просто оторопел и не смог сдержать улыбку при мысли о том, что задорная человеческая натура играет генами, как теннисными мячиками. Ее мать до безумия была похожа на нее. Тем не менее она подражала яркой пышности своей дочери, но как бы в иной тональности. Хризантема была искрящимся выражением до-диез минор, объяснявшим легкомысленность характера и задор, короче говоря, каприччио. А вот ее мать – до-мажор, такая же солидная и надежная. При этом она оставалась еще относительно юной. Лишь теперь мне стало ясно, что имела в виду Хризантема, когда писала, что едет вместе со своей семьей. Я, разумеется, подумал о женихе, который уже наверняка стал ее мужем, а не о матери. На какое-то мгновение я стушевался, потому что не знал, как себя вести. Мне ведь непросто было подойти к даме и сказать: добрый день, сударыня, рад с вами познакомиться, Хризантема так много мне о вас рассказывала; я хотел бы поздравить, что у вас такая дочь – талантливая, красивая и безумно страстная. При воспоминании о той ночи у меня сразу появляется одышка, все это до сих пор вызывает во мне боль. Я счастлив, мое почтение, сударыня, целую вам ручки. Меня немало удивило, когда дама поднялась и решительно направилась в мою сторону. Значит, ты здесь, проговорила она ласково. Круассаны еще теплые.

– О Боже.

– Это была Хризантема, моя Хризантема. Я выскочил за дверь, и на ковровом покрытии фойе меня стошнило.


– Как вы сегодня поживаете?

– Я? Спасибо, хорошо.

– Конечно, вы вовсе не обязаны что-либо рассказывать о себе. Я полагаю, это составная часть игры.

– Без комментариев.

– Мне не положено вас разглядывать, но когда я приблизился к двери, мне бросилось в глаза, что сегодня у вас на лице больше макияжа, чем обычно. Вам приходится что-то скрывать или вам что-то предстоит?

– Вы делаете ошибочные заключения.

– Ну вот, эту губную помаду вы выбрали едва ли ради меня. Если мне будет позволено заметить, она вам вообще не подходит. Напоминает свернувшуюся кровь. Вчерашняя светло-розовая привлекательнее.

– Очень мило, что вы столь озабочены моей внешностью, но я не нуждаюсь в советах и трюках из будуара брачного афериста.

– Так вот, фрау доктор, все, в общем, не так уж плохо, завтра на очереди опять светло-розовый цвет, и к тому же вы самый изумительный тюремный психолог под солнцем.

– Может, рассчитываете на мою благодарность за этот комплимент?

– Я ни на что не рассчитываю. Но в каком-то отношении уже можно поставить точку: вы явно женщина со вкусом. Кроме того, вы умеете одеваться. Но сделайте мне любезность – не носите, пожалуйста, неглаженные тенниски. Вам это просто не идет. Неужели у вас нет приходящей прислуги, или уборщицы, или, наконец, мужчины, который мог бы погладить вашу одежду?

– Вас это не касается.

– Стало быть, ни того ни другого нет. Почему же тогда вы снова не вышли замуж?

– Что?

– Почему вы снова не вышли замуж?

– Откуда вы…

– …Потому что мне это известно. Он прилично выглядел и не оканчивал никаких университетов, верно? Он был инструктором в автошколе или, к примеру, продавал автомобили. Он восхищался вами и многому вас научил. Он сделал из вас женщину, а когда получил женщину, опять захотел иметь рядом с собой девушку, все так?

– Никогда не пытайтесь больше такое повторять.

– Извините, но я так отчетливо все это вижу…

– Думаю, вам надо взять себя в руки.

– Пожалуйста, продолжайте. Как я мог бы вас поддержать…

– Бесцеремонный тон можете оставить для себя. Итак…

– Стойте, вы слышите? Это потрескивают ваши чулки, о чем я недавно говорил.

– Хочу вас предупредить. Заканчивайте с вашими колкостями. Вы явно упустили из виду некоторые вещи. Я составлю экспертное заключение, которое существенно скажется на вашей мере наказания. Вам же будет лучше, если вы согласитесь со мной сотрудничать. Если откажетесь, я передам это дело своему коллеге.

– Вы этого не сделаете.

– Именно это и сделаю.

– О нет. Любезные коллеги весьма любопытны, и вы это знаете. Он спросит, что этот человек – я – сделал с вами. Почему вас постигла неудача? Может, это оказалось вам не по плечу? Ответить на все эти вопросы будет не так-то просто. Не говоря уже о крахе карьеры.

– Я вас предупредила.

– Да, было дело. Спасибо.

– Что значит для вас музыка?

– Надеюсь, вы не всерьез.

– Ну почему же?

– Вам доводилось когда-нибудь спрашивать птицу, что значит для нее летать? Или рыбу, почему она плывет? Думаю, нет необходимости пояснять, что я пропитан музыкой, причем с младых ногтей.

– Каковы ваши самые ранние воспоминания, связанные с музыкой?

– Понятия не имею.

– Боюсь, если все так будет продолжаться, пройдут десятилетия, прежде чем вы сможете делать себе маникюр.

Внимание! Это не конец книги.

Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!

Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации