Текст книги "Четыре ветра"

Глава одиннадцатая

Лореда понимала, что маму нельзя винить в том, что папа их бросил. Во всяком случае, это была не только мамина вина. Лореда пришла к этой бесконечно грустной правде после долгой бессонной ночи.

Папа бросил их всех. Осознав этот факт, она уже не могла забыть о нем. Отец разбередил в Лореде мечты, уверил, что любит ее, но бросил, исчез.

Впервые в жизни надежды Лореды были разрушены.

Лореда встала, увидела голубое небо за окном и надела ту же грязную одежду, в которой убежала из дома накануне. Она не стала причесываться и чистить зубы. Какой смысл? Ей никогда не выбраться с этой фермы, и кому какое дело, как она выглядит?

Бабушка Роуз стояла у плиты, где в кастрюле булькала манная каша. Бабушка вся… будто съежилась. По-другому и не скажешь. Она что-то бормотала по-итальянски, на языке, которому отказывалась учить внуков, потому что хотела, чтобы они выросли американцами.

На кухне появился Энт, пиная дюймовый слой пыли, покрывавшей пол. Лореда достала для него стул из-под покрытого клеенкой стола, где стояли перевернутые вверх дном миски, тоже все припорошенные пылью.

Лореда перевернула миски, протерла, села рядом с братом. Энт, сгорбившись, отчего стал казаться еще младше, принялся есть безвкусную кашу.

Застегивая штопаный-перештопаный комбинезон, вошел дедушка.

– Кофе чудно пахнет, Роуз, – сказал он и потрепал Энта по грязным волосам.

Энт заплакал. Плач перешел в отрывистый кашель. Лореда взяла брата за руку. Ей тоже хотелось плакать.

– Как он мог их бросить? – сказал дедушка.

Бабушка оглянулась на него с несчастным видом.

– Silenzio[20]20
  Тихо (ит.).


[Закрыть], – прошипела она. – К чему слова?

Дедушка тяжело вздохнул и закашлялся. Он прижал руку к груди, будто там скопилась пыль, принесенная вчерашней бурей.

Бабушка Роуз потянулась за веником и совком. Лореда громко застонала: вчера они весь день расчищали завалы после предыдущей бури – выбивали ковры, стирали грязь с подоконников, перемыли всю посуду, составили ее на место, перевернув, а сегодня опять все сначала…

Неожиданно раздался стук в дверь.

– Папа! – закричала Лореда, срываясь с места.

Она подскочила к двери, распахнула ее.

На крыльце стоял мужчина в лохмотьях с чумазым лицом.

В грязных руках он крутил истрепанную кепку.

Голодный. Как все бродяги, которые останавливались здесь по пути «туда».

Этого папа хотел? Голодать в одиночестве, стучаться в чужие двери и просить еду? Это лучше, чем оставаться дома?

Бабушка встала за спиной Лореды.

– Я голоден, мэм. Если у вас найдется чем поделиться, буду премного обязан. Может, у вас есть для меня работа?

Рубашка бродяги выцвела до неопределимого оттенка, под слоем грязи и пятнами пота трудно было понять, какого она была цвета когда-то. Возможно, голубого. Или серого. Комбинезон туго перепоясан ремнем.

– У нас есть каша, – сказал дедушка. – И веранду надо подмести.

Они привыкли к бродягам, которые выпрашивали еду или предлагали свой труд в обмен на кусок хлеба. В такие тяжелые времена люди делали, что могли, для менее удачливых. Большинство бродяг брались за любую работу и шли себе дальше. Один из них оставил на амбаре Мартинелли какой-то символ. Сообщение для других путников. Видимо, оно значило: «Здесь живут хорошие люди».

Дедушка изучающе разглядывал бродягу.

– Ты откуда, сынок?

– Из Арканзаса, сэр.

– И сколько тебе лет?

– Двадцать два, сэр.

– И давно ты уже в пути?

– Достаточно, чтобы добраться туда, куда я шел, если бы я знал, где это место.

– Что заставляет человека просто взять и уйти? Можешь ты мне это сказать?

Они все посмотрели на бродягу, которому вопрос, видимо, показался трудным.

– Что вам сказать, сэр. Наверное, люди уходят, когда больше не могут терпеть.

– А как же семья? – резко спросила бабушка. – Неужели мужчине не все равно, что будет с его женой и детьми?

– Думаю, если бы было не все равно, он бы остался.

– Это неправда, – сказала Лореда.

– Проходи, поешь каши, – сказала бабушка. – Что толку болтать попусту.

– Лореда, – Энт потянул ее за рукав, – с мамой что-то не то.

Лореда откинула с лица спутанные волосы, оперлась о метлу. Она вспотела, так долго и старательно подметала.

– Ты о чем?

– Она не просыпается.

– Дурачок. Бабушка сказала, пусть спит.

Энт сгорбился.

– Я знал, что ты мне не поверишь.

– Ну ладно.

Лореда пошла за Энтом в родительскую спальню. В маленькой комнате, обычно чистой и прибранной, везде лежала пыль, даже кровать выглядела грязной. Это остро напомнило Лореде, что отец их бросил, – мама даже не подмела перед тем, как лечь спать. А у мамы ведь пунктик насчет чистоты.

– Мама?

Мать лежала на двуспальной кровати, как можно дальше сдвинувшись вправо, так что слева осталось много места. Волосы закрывала грязная косынка, ночная сорочка была такой старой и истертой, что местами сквозь ткань просвечивала кожа. Вокруг шеи она обернула голубую полотняную рубаху – папину. На бледном, как простыня, лице выступали острые скулы над впалыми щеками.

Мама всегда была бледной. Даже на летнем солнце ее кожа только обгорала и шелушилась. Никакого загара. Но сейчас…

Лореда слегка потрясла мать за плечо:

– Проснись, мама.

Никакой реакции.

– Скорее приведи бабушку. Она доит Беллу, – велела Лореда брату.

Лореда ткнула маму в руку, на этот раз совсем не легонько:

– Просыпайся, мам. Это не смешно.

Лореда смотрела на женщину, которая всегда казалась ей такой непреклонной, несгибаемой, не умеющей радоваться. Теперь она видела, какая мама нежная, какая худая и бледная. Лежащая в постели с папиной рубашкой, обмотанной вокруг шеи, мама выглядела такой хрупкой.

Лореде стало страшно.

– Проснись же, мам. Давай.

В комнату вошла бабушка, в руке она держала пустое ведро. Энт прятался у нее за спиной.

– Что стряслось?

– Мама не просыпается.

Бабушка поставила ведро и взяла тряпицу, что прикрывала потрескавшийся фарфоровый кувшин на комоде. На пол посыпалась пыль. Бабушка окунула тряпку в воду, отжала и протерла маме лоб.

– Жара у нее нет, – пробормотала она. – Элса?

Мама не шевельнулась.

Бабушка подтащила к кровати стул, села. Долгое время она ничего не говорила, просто сидела. Наконец вздохнула и сказала:

– Он и нас бросил, Элса. Не только тебя. Он бросил всех, кого, как он говорил, любит. Я ему этого никогда не прощу.

– Не говори так! – выкрикнула Лореда.

– Silenzio, – велела бабушка. – Женщина может умереть от разбитого сердца. Не делай ей хуже.

– Это из-за нее он ушел. Она отказалась ехать в Калифорнию.

– Ну да, у тебя же богатый опыт по части любви и отношений с мужчинами. Спасибо тебе, умница моя. Уверена, твои слова утешили маму.

Бабушка снова протерла мамин лоб влажной тряпкой.

– Я знаю, как тебе сейчас больно, Элса. Нельзя разлюбить того, кого ты любишь, даже если он разбил тебе сердце. Я понимаю, ты не хочешь просыпаться. Господи, у нас такая жизнь, что тебя никто и винить не станет. Но ты нужна дочери, особенно сейчас. Она такая же глупая, как ее отец. И Энт меня беспокоит.

Наклонившись, бабушка прошептала:

– Вспомни, как ты в первый раз взяла Лореду на руки и мы обе заплакали. Вспомни смех сына, как он крепко-крепко обнимает тебя. Твои дети, Элса. Помни про Лореду… про Энтони…

Мама резко, прерывисто вздохнула и вдруг села, как будто ее выбросило на берег; бабушка поддержала ее, обняла.

Лореда никогда не слышала таких рыданий. Казалось, мама просто разорвется пополам от плача. Когда мама наконец смогла дышать, не захлебываясь слезами, она откинулась на подушки, совершенно опустошенная. По-другому никак не скажешь.

– Лореда, Энт, пожалуйста, выйдите из комнаты, – велела бабушка.

– Что с ней такое? – спросила Лореда.

– У страсти есть темная сторона. Если бы твой отец когда-нибудь повзрослел, он бы рассказал тебе об этом, вместо того чтобы забивать твою голову чушью.

– Страсть? Это-то тут при чем?

– Она слишком маленькая, чтобы понять, Роуз, – сказала Элса.

Лореда терпеть не могла, когда ей говорили, что она слишком маленькая.

– Я вовсе не маленькая. Страсть – это прекрасно. Я мечтаю о ней.

Бабушка нетерпеливо помахала рукой.

– Страсть – это гроза, прогремит и пройдет. Она питает, sì, но и утопить может. Наша земля тебя спасет и защитит. Твой отец этого так и не понял. Будь умнее своего эгоистичного, глупого отца, cara[21]21
  Дорогая (ит.).


[Закрыть]. Выходи замуж за земледельца, надежного и верного. С ним ты сможешь быть спокойна за будущее.

Снова она о замужестве. Для бабушки это ответ на все вопросы. Как будто в замужестве такая уж распрекрасная жизнь.

– Может, лучше собаку завести? Ничуть не хуже, чем та жизнь, которую ты для меня хочешь.

– Мой сын тебя избаловал, Лореда, позволил тебе читать слишком много романтических книг. Это тебя погубит.

– Чтение? Я сомневаюсь.

– Вон отсюда. – Бабушка указала на дверь. – Немедленно.

– Я все равно не собиралась здесь торчать, – буркнула Лореда. – Пойдем, Энт.

– Хорошо, – сказала бабушка. – Сегодня день стирки. Иди набери воды.

И почему Лореда не убралась пять минут назад?

– Он меня никогда не любил, – прошептала Элса. – С чего бы?

– Ах, cara… – Роуз накрыла огрубевшей от бесконечной работы ладонью руку Элсы. – Ты знаешь, что я потеряла трех дочерей. Трех. Две из них родились бездыханными, только одна задышала. Но мы никогда об этом не говорили.

Роуз глубоко вдохнула и выдохнула. Помолчала.

– Я не долго позволила себе горевать о каждой. Я заставила себя поверить, что у Бога на меня есть планы. Я ходила в церковь, и зажигала свечи, и молилась. Никогда в жизни я так не боялась, как когда носила Раффаэлло. Он был таким беспокойным у меня в животе. Все указывало, что он родится здоровым, и я стала бояться своей надежды. Плакала, увидев черную кошку. Пролив оливковое масло, бросалась в церковь, чтобы отвратить несчастье. Я не связала ни одной пары пинеток, не сшила одеяльца, не вышила крестильной рубашечки. Я только и делала, что представляла его. Он стал для меня реальным, не так, как с девочками. Когда же родился – такой здоровенький и невозможно красивый, – я поняла, что Бог простил меня за неизвестный мне грех, который стоил мне дочерей. Я его слишком сильно любила, я… не могла его наказывать, он ни в чем не знал отказа. Тони говорил, что я избалую его, а я думала: ну и что в этом плохого? Он, как метеор, ослепил меня своим светом. Я… так многого хотела для него. Я хотела, чтобы он узнал любовь, и жил в достатке, и стал американцем.

– И тут появилась я.

Роуз ненадолго замерла.

– Я помню каждый миг того дня. Он собрал вещи, чтобы ехать в колледж. Колледж. Мартинелли в колледже. Я так гордилась, я всем рассказала.

– И тут вдруг я.

– Тощая, как ивовый прутик. С неухоженными волосами. Я подумала, что эта женщина даже улыбаться не умеет. И слишком старая для него.

– Так оно и было.

– Только через несколько месяцев я поняла, что ты самая любящая и преданная женщина из всех, кого я знаю. Ничего лучше с моим сыном случиться не могло. Он дурак, что не заметил этого.

– Вы слишком добрая. Но на самом деле вы так не думаете.

Роуз вздохнула.

– Если я навредила Раффаэлло тем, что любила его слишком сильно, боюсь, твои родители навредили тебе тем, что любили тебя слишком мало.

– Они пытались любить меня. Как и Раф.

– Правда? – спросила Роуз.

– Я была болезненным ребенком. В подростковом возрасте я перенесла лихорадку, после чего мое здоровье ослабло. Доктора сказали родителям, что я умру молодой, потому что у меня больное сердце.

– И ты им поверила.

– Конечно.

– Элса, я ничего не знаю о твоей юности, твоей болезни, о том, что твои родители сказали и сделали. Но одно я знаю. У тебя львиное сердце. Если тебе кто скажет, что это не так, не верь. Я видела, какая ты. Мой сын – дурак.

– Последнее, что он сказал, перед тем как уйти: «Запомни, каким я был тогда». Я подумала, что у него романтическое настроение.

– Думаю, нам еще долго будет больно, но ты нужна Лореде и Энту. Лореда должна понять, что ее спасет эта земля, а не глупый отец.

– Я хочу, чтобы она училась в колледже, Роуз. Чтобы она была смелой, чтобы у нее была интересная жизнь.

– У девочки? – Роуз засмеялась. – В колледже будет учиться Энт. Лореда успокоится, выйдет замуж. Вот увидишь.

– Но я вовсе не уверена, что хочу для нее тихой семейной жизни, Роуз. Я восхищаюсь ее огнем. Пусть даже сама обжигаюсь. Я только… хочу, чтобы она была счастлива. Когда я вижу, что она так же несчастна, как ее отец, мое сердце разрывается на части.

– Ты винишь себя, когда винить надо других. – Роуз успокаивающе похлопала Элсу по руке. – Запомни, cara, тяжелые времена проходят. Земля и семья остаются.

Глава двенадцатая

В ноябре с севера налетел первый снегопад, укрыв мир тонким слоем снега. Чистый, белый, первозданный снег припорошил грубые лопасти ветряной мельницы, курятник, коров и саму землю.

Снег – хороший знак. Снег – значит, вода. Вода – значит, урожай. Урожай – значит, еда на столе.

В особенно холодный день Элса за кухонным столом лепила тефтельки покрасневшими, распухшими, покрывшимися цыпками руками. Той зимой у всех были цыпки и у всех в доме – и в округе – болело горло, а глаза после множества пыльных бурь покраснели и чесались.

Она положила приправленные чесноком свиные тефтельки на противень, накрыла полотенцем и прошла в гостиную, где Роуз у печки штопала носки.

Тони, топая, отряхнул снег с ботинок и закрыл за собой дверь. Он сложил руки домиком и подышал на них. Щеки у него покраснели. Волосы торчали сосульками.

– Мельница не качает воду, – сказал он. – Наверное, замерзла.

Он подошел к дровяной печи. Рядом в бочке лежал все уменьшающийся запас кизяка. В годы пыли и засухи животные на Великих равнинах умирали, и безлесная земля теряла источник топлива, который фермеры считали неисчерпаемым. Тони подбросил пару кусков кизяка в огонь.

– От свинарника осталось еще несколько сломанных досок. Пойду нарублю их. Сегодня нам понадобится огонь пожарче.

– Я схожу, – вызвалась Элса.

Она сняла зимнее пальто с крючка у двери, прихватила перчатки и вышла в замерзший мир. Блестящие, обледеневшие перекати-поле ходили колесом по двору, и с каждым поворотом от них отламывались кусочки.

Элса достала топор из деревянного ящика и направилась к бывшему свинарнику, изучающе посмотрела на доски, выбрала одну и размахнулась. Металл, ударив по дереву, отдал в плечо, послышался треск.

Меньше чем за полчаса Элса уничтожила все, что оставалось от свинарника, и превратила его в дрова.

Серое небо давило.

Элса с Энтом на заднем сиденье фургона кутались в одеяла. Лореда сидела отдельно, тоже укутавшись, ее щеки покраснели и горели от непривычного холода. После ухода Рафа она все больше молчала и держалась отстраненно. Элса с удивлением обнаружила, что ярость дочери нравилась ей больше этой тихой подавленности. Роуз и Тони сидели спереди, Тони держал вожжи. Все были одеты в свою лучшую, воскресную одежду, все равно старую и потрепанную.

Тихо было в Тополином в этот день на исходе ноября. Так тихо, как бывает в умирающем городе. Все вокруг было покрыто снегом.

Католическая церковь выглядела одинокой. В прошлом месяце снесло половину крыши, шпиль сломался. Еще одна буря – и ничего не останется.

Тони остановил фургон перед церковью, привязал лошадь к столбу. Наполнил ведро из колонки, поставил его перед Мило.

Элса натянула шляпку-клош на косы и подозвала к себе детей. Вместе они вошли в церковь по скрипящим ступенькам. Несколько разбитых окон заколотили фанерой, и алтарь был погружен в темноту.

И в хорошие годы в городке было не много католиков, а хорошие годы давно миновали. Каждое воскресенье в церковь приходило все меньше народа. У ирландских католиков была своя церковь в Далхарте, а мексиканцы молились в церквях, построенных сотни лет назад. Но все теряли прихожан. Почта Великих равнин доставляла все больше открыток и писем от тех, кто нашел работу в Калифорнии, и Орегоне, и Вашингтоне и советовал родственникам последовать их примеру.

Элса слышала, как в церковь заходят люди. Женщины больше не собирались пообсуждать рецепты, а мужчины – поспорить о погоде. Даже дети молчали. Скрип деревянных скамеек заглушал частый сухой кашель.

В положенное время отец Майкл встал перед алтарем и посмотрел на свою поредевшую паству. Он выглядел таким же уставшим, какой Элса себя чувствовала. Какими они все себя чувствовали.

– Бог испытывает нас. Давайте помолимся, чтобы за снегом пришел дождь. Пришел урожай.

– Бог нам не поможет, – проворчала Лореда.

Роуз с силой ткнула Лореду в бок.

– Бог испытывает нас, но это не значит, что он о нас забыл, – сказал отец Майкл, вглядываясь в Лореду сквозь маленькие круглые очки. – Давайте помолимся.

Элса склонила голову. «Да поможет нам Бог», – подумала она, но молитва ли это? Она точно не знала. Скорее, отчаянная мольба. Они молились, и пели, и опять молились, а потом выстроились в очередь к причастию.

Когда служба закончилась, люди начали украдкой посматривать на оставшихся друзей, соседей. Все отводили глаза. Все помнили, как раньше по воскресеньям они собирались на общие трапезы.

Семья Каррио стояла у обледеневшей колонки.

Мистер Каррио отделился от семейства и направился к Мартинелли, его суровое лицо не выражало никаких эмоций. Все теперь старались вести себя сдержанно, боясь, что если хоть чуть-чуть дадут слабину, чувства польются через край.

– Тони, – сказал он, убирая отросшие волосы с раскрасневшегося на морозе лица.

Это был морщинистый, жилистый мужчина с массивной нижней челюстью и тонким носом.

Тони снял шляпу, пожал руку другу.

– А Чирилло где?

– Рэй получил письмо от сестры, уехавшей в Лос-Анджелес, – ответил мистер Каррио с сильным итальянским акцентом. – Похоже, она неплохо устроилась. Нашла хорошую работу. Он с Андреа и детьми тоже туда собирается. Говорит, здесь нет смысла оставаться.

Наступило молчание.

– Лучше бы мы раньше уехали, – сказал мистер Каррио. – Теперь у нас нет денег даже на бензин. Ты получил весточку от сына? Он нашел работу?

– Еще нет, – сдержанно ответил Тони.

Никто из них не сказал правды о дезертирстве Рафа. Они бы не вынесли, узнай все о его предательстве, его слабости.

– Очень жаль, – сказал мистер Каррио. – Похоже, вы тут застряли.

– Я никогда не брошу свою землю.

Мистер Каррио потемнел лицом.

– Ты что, еще не понял, Тони? Эта земля изгоняет нас. И все будет только хуже.

Каждый день той долгой, необычно холодной зимы Элса просыпалась с единственной целью: накормить детей. Как им выжить? С каждым днем все сложнее становилось ответить на этот вопрос. Она просыпалась в темноте, одевалась без света. Бог знает: ничего хорошего от того, что посмотришься в зеркало, все равно не выйдет.

Губы потрескались от холода и всегда были воспалены, потому что Элса кусала их, когда особенно сильно беспокоилась. А беспокоилась она беспрерывно. Из-за вечного холода, из-за постоянной нехватки еды, из-за здоровья детей. Последнее особенно тревожило. На прошлой неделе школа закрылась – температура в здании упала до двадцати градусов[22]22
  Минус семь градусов по Цельсию.


[Закрыть]. Запас кизяка таял, и отопление школы стало роскошью, которую никто не мог себе позволить. Поэтому теперь к обязанностям Элсы прибавилось обучение детей. Для женщины, получившей только среднее образование, это оказалось серьезным испытанием, но она ревностно взялась за дело. Больше всего на свете она хотела, чтобы перед ее детьми открылись возможности, которые дает образование.

Только вечером, помолившись с детьми и в изнеможении рухнув в одинокую постель, Элса позволяла себе подумать о Рафе, потосковать о нем. Она вспоминала, каким он порой бывал ласковым. Скучает ли он по ней хоть чуть-чуть? В конце концов, их связывает общее прошлое, и она не в силах разлюбить его. Несмотря на всю боль, которую он ей причинил, несмотря на гнев, который она испытывала, вечером, когда она закрывала глаза, ей не хватало мужа, звука его дыхания и надежды, что однажды он все же полюбит ее. В голове крутилась мысль: И почему я не сказала: «Я поеду в Калифорнию», пока Элса не забывалась прерывистым сном.

Слава богу, что у нее есть ферма и дети, потому что иногда так хочется забиться в нору и заплакать. Или превратиться в одну из тех безумных женщин, что весь день в ночной сорочке, неприбранные, стоят у окна, поджидая мужчину, который никогда не вернется. Впервые в жизни Элса испытывала физическую боль от предательства. Она готова была почти на все, чтобы спрятаться от этой боли. Сбежать от нее. Напиться. Наглотаться лауданума…

Но она не была «я». Она была «мы». Двое ее прекрасных детей рассчитывали на нее, пусть Лореда еще этого не понимает.

Тем утром в конце декабря Элса проснулась поздно и надела всю одежду, что у нее была, прикрыла тонкие волосы и красной банданой, и шерстяной шапкой, которую Роуз связала ей к Рождеству.

Привычно обмотав шею рубашкой Рафа, она спустилась на кухню варить кашу.

Сегодня – наконец-то! – они получат правительственную помощь. Громкая новость в городе. В прошлое воскресенье ни о чем другом в церкви не говорили.

Элса надела сапоги, вышла на улицу и сразу задрожала от холода. Насыпала зерна курам и проверила, есть ли у них вода. Этой морозной зимой колодец работал через раз. Слава богу, когда он замерзал, хватало снега, чтобы напоить животных и самим не остаться без воды. Тони сбоку от дома рубил доски – амбар частично пошел на дрова.

Она помахала ему и направилась к амбару. В загоне пристегнула вожжи к узде Мило.

Бедное голодное животное так печально посмотрело на нее, что Элса на миг замерла.

– Знаю, малыш. Нам всем плохо.

Она вывела костлявого мерина под сияющее голубое небо. Только она закончила впрягать его в фургон, как появился Тони.

Щеки у него раскраснелись, изо рта вырывались клубы пара, глаза и щеки впали от горя. Как человек, который верил в Бога и землю, Тони с горечью приближался к смерти, разочарованный обоими. Каждый день он подолгу смотрел на покрытые снегом поля озимой пшеницы и молил Бога, чтобы пшеница взошла по весне.

– На этом собрании мы получим ответ на все, – сказала Элса.

– Надеюсь, – ответил он.

Последние месяцы не пощадили и Лореду. Она потеряла отца, лучшую подругу, а теперь и школа закрылась. Мир Лореды таял на глазах, она ходила мрачная, угрюмая.

Дверь дома распахнулась, застучали шаги по обледенелым ступеням. Лореда и Энт, закутанные во всю одежду, которая на них налезла, подволакивая ноги, направились к фургону. Роуз шла за ними следом с ящиком продуктов на продажу в городе.

Элса и дети сели позади, рядом с коробкой.

Элса закутала Энта в одеяло и прижала к себе. Лореда скорее замерзла бы насмерть, чем присоединилась к ним, поэтому она сидела напротив и дрожала.

Тони щелкнул вожжами, и Мило медленно побрел вперед. Куски мыла стукались друг об друга в дощатом ящике на полу фургона. Элса прижала ладонью в перчатке упаковку с яйцами, чтобы она не упала.

– Лореда, обещаю, если ты сядешь с нами, чтобы согреться, я все равно буду знать, что ты сердишься.

– Очень смешно, – буркнула Лореда, скрестив руки на груди и стуча зубами от холода.

– Ты же вся посинела.

– Вовсе и не посинела.

– Покраснела уж точно, – рассмеялся Энт.

– Хватит на меня смотреть, – огрызнулась Лореда.

– Ты сидишь прямо напротив нас, – заметила Элса.

Лореда демонстративно отвернулась.

Энт захихикал.

Лореда закатила глаза.

Элса переключила внимание на пейзаж.

Заснеженные поля так красивы. Мало кто жил между городом и фермой Мартинелли, почти все дома по дороге стояли пустые. Лачуги, землянки и дома с заколоченными окнами и объявлениями «Продается» поверх уведомлений о конфискации за долги.

Они поравнялись с домом Маллов, тоже заколоченным. Согласно последним новостям, Том и Лорри пошли вслед за родственниками в Калифорнию пешком. Пешком. Как можно дойти до такого отчаяния? А ведь Том – юрист. В эти дни разорялись не только фермеры.

Столько людей уезжало.

Давай уедем в Калифорнию.

Элса отогнала эту мысль, хотя и знала, что та вернется мучить ее в темноте.

В центре городка Тони остановил фургон и привязал Мило к столбу. Элса взяла деревянный ящик с яйцами, сливочным маслом и мылом. Плакаты на немногих еще открытых магазинах возвещали о приезде Хью Беннетта, ученого из нового Гражданского корпуса охраны окружающей среды, организованного президентом Рузвельтом. Пытаясь побороть безработицу, ФДР[23]23
  Франклин Делано Рузвельт.


[Закрыть] создал десятки агентств, заставил документировать Великую депрессию в словах, фотографиях и физическом труде – строя мосты и ремонтируя дороги. Беннетт приехал из самого Вашингтона, чтобы наконец помочь фермерам.

Элсу поразили пустые полки магазина. И все равно их встретила соблазнительная коллекция цветов и ароматов. Кофе, духи, которые никто не покупал уже несколько лет, ящик с яблоками. Кое-где на полках сиротливо стояла какая-нибудь утварь, лежали выкройки, шляпы от солнца, но были и мешки с рисом и сахаром, и тушенка, и концентрированное молоко. Собирали пыль ткани в клеточку, и в горошек, и в полоску, и кружева. Сейчас одежду шили только из мешковины.

Элса подошла к прилавку, где, устало улыбаясь, стоял мистер Павлов в белой рубашке, которая знавала лучшие дни. Когда-то он был одним из самых богатых людей в городе, а теперь зубами вцепился в свой магазин, пытаясь сохранить его. Семья Павловых переселилась в квартирку над магазином, когда банк конфисковал их дом за долги.

– Мартинелли. На собрание приехали?

– Да, – ответил Тони. – А вы пойдете?

– Пойду. Я, конечно, надеюсь, что правительство сможет помочь народу. Так горько видеть, что люди сдаются и уезжают.

Тони кивнул.

– Но многие и остаются.

– Фермеры – крепкий народ.

– Мы слишком много вложили труда, слишком многим пожертвовали, чтобы теперь уйти. Засухе придет конец.

Мистер Павлов покивал и посмотрел на ящик, который Элса поставила на прилавок.

– Ваши куры еще несутся. Повезло.

– Там и мыло Элсы, – сказала Роуз. – С ароматом лаванды. Вашей хозяйке такое нравится.

Дети подошли к Элсе. Она невольно вспомнила, как раньше они забегали в магазин, охая и ахая, выпрашивая конфеты.

Мистер Павлов поправил безободковые очки.

– Что вам нужно? – спросил он.

– Кофе. Сахар. Рис. Фасоль. Может, немного дрожжей? Банку того хорошего оливкового масла, если оно у вас есть.

Мистер Павлов подсчитал в уме. Потом подтянул поближе корзину, которая висела на веревке рядом с ним, достал лист бумаги и написал: Сахар. Кофе. Фасоль. Рис. Сказал:

– Оливкового масла нет, а дрожжи бесплатно.

Положил список в корзину и потянул за рычаг, который поднял корзину на второй этаж магазина, где его жена и дочь выписывали чеки.

Вскоре из задней комнаты вышла девушка крупного телосложения с мешочками сахара, риса, фасоли и кофе.

Энт уставился на банку лакричных палочек, что стояла на прилавке.

Элса погладила сына по голове.

– На лакрицу сегодня специальное предложение, – сказал мистер Павлов. – Две палочки по цене одной. Могу включить в счет.

– Вы знаете, что я милостыню не принимаю, – ответил Тони. – Затрудняюсь сказать, когда мы сможем заплатить.

– Да знаю я, – вздохнул мистер Павлов. – Я угощаю. Берите две.

Жизнь казалась терпимой благодаря таким проявлениям доброты.

– Спасибо, мистер Павлов, – поблагодарила Элса.

Тони отнес покупки в фургон, накрыл брезентом. Оставив Мило привязанным к столбу, они пошли по заледеневшей мостовой к зданию неработающей школы, возле которого уже ждало несколько запряженных повозок.

– Народу немного, – заметил Тони.

Взяв мужа за руку, Роуз сказала:

– Говорят, Эмметт получил открытку от родственников из штата Вашингтон. Там есть работа на железной дороге.

– Они об этом пожалеют, – ответил Тони. – Вся эта работа – одни фантазии. Как иначе. Миллионы людей потеряли работу. Вот, допустим, сбежишь ты в Портленд, или Сиэтл, а работы нет. И что с тобой будет? В незнакомом месте, без земли и без крыши над головой.

Элса держала Энта за руку. Вместе они поднялись по ступенькам в школу. Парты сдвинули к стенам, чтобы освободить место, окна, что оказались разбиты, прикрывала фанера. Перед переносным киноэкраном поставили ряды стульев.

– Ух ты! – воскликнул Энт. – Кино!

Тони подвел семью к заднему ряду, где они сели с другими итальянцами, оставшимися в городе.

Зашли еще несколько человек, почти все молчали. Пожилые люди беспрерывно кашляли, и это напоминало о пыльных бурях, которые разоряли землю осенью.

Захлопнулась дверь, выключился свет.

Зажужжала пленка, и на экране появилось черно-белое изображение: буря с воем пронеслась над фермой. Мимо заколоченного дома ветер нес перекати-поле.

Надпись на экране: 30 % фермеров Великих равнин под угрозой выселения за долги.

Дальше пошли съемки из больницы Красного Креста: все койки заняты, медсестры в серых халатах ухаживают за кашляющими младенцами и стариками.

Пыль вызывает тяжелую пневмонию.

В следующем кадре фермеры выливают молоко, и пересохшая земля сразу его впитывает.

Молоко продается ниже себестоимости…

Осунувшиеся, оборванные мужчины, женщины и дети, как призраки, скользили по серому экрану. Палаточный городок – гувервилль. Тысячи людей, живущих в картонных коробках, сломанных автомобилях, хибарах, сколоченных из листов ржавого металла и чего попало. Очереди за бесплатным супом…

Фильм прервался. Включился свет.

Послышались уверенные шаги по деревянным половицам. Элса, как и все, повернулась.

Перед собравшимися стоял внушительный господин, одетый лучше всех жителей городка. Он отодвинул импровизированный киноэкран в сторону, подошел к доске, написал мелом: «Методы ведения сельского хозяйства», подчеркнул эту фразу. А потом повернулся к публике.

– Меня зовут Хью Беннетт. Президент Соединенных Штатов назначил меня координатором недавно учрежденного Гражданского корпуса охраны окружающей среды. Я провел несколько месяцев в рабочих поездках по Великим равнинам. По сельской местности в Оклахоме, Канзасе, Техасе. Должен сказать, ребята, это лето выдалось в Тополином таким же тяжелым, как и в других местах, которые я посетил. И кто может сказать, сколько еще продлится засуха? Говорят, в этом году многие фермеры вообще озимых сеять не стали.

– Думаешь, мы не знаем? – прокричал кто-то хрипло.

– Друг, ты знаешь только, что дождя долго не было. А я вам расскажу, что на самом деле происходит. Настоящая экологическая катастрофа, может быть, самая страшная в истории нашей страны, и вам придется изменить методы ведения сельского хозяйства, чтобы не стало хуже.

– Хочешь сказать, что это мы виноваты? – спросил Тони.

– Отчасти, – ответил Беннетт. – Оклахома потеряла почти четыреста пятьдесят миллионов тонн верхнего слоя почвы. Правда в том, что вам, фермерам, придется понять, какую роль в этом играете вы, или эта великая земля умрет.

Каррингтоны встали и вышли из зала, хлопнув дверью. Ренке последовали их примеру.