Текст книги "Дом у озера Мистик"

– Извини, папа. Наверное, дело в том, что я отвыкла отчитываться и предупреждать, где я и когда вернусь. Блейка это никогда не интересовало… – Она не удержалась от малоприятного признания и принужденно улыбнулась: – Я ездила в гости к старому другу. Мне следовало позвонить тебе.

– Да, следовало. С кем же ты встречалась?

– С Ником Делакруа. Помнишь его?

Хэнк забарабанил пальцами по обложке книги.

– Мне следовало ожидать, что ты там окажешься. В школе вы трое были связаны крепко, как шнурки от ботинок. Судя по тому, что я слышал, у Ника дела идут не очень.

Энни поняла, что Ник был лакомым кусочком для городских сплетников.

– Я собираюсь ему помочь. Буду заботиться о его дочери, пока он на работе. Думаю, ему нужно прийти в себя.

– Кажется, у вас с ним был роман, когда вы учились в школе? – Хэнк прищурился, ожидая реакцию дочери. – Или ты собираешься отомстить Блейку?

– Конечно нет! – быстро ответила Энни. Слишком быстро. – Ты же сам говорил, что мне нужно какое-то дело. Нужно чем-то заняться до тех пор, пока Блейк не одумается.

– Энни Вирджиния, этот парень – ходячая неприятность. Он тонет и может утянуть за собой и тебя.

Энни улыбнулась отцу:

– Папа, спасибо, что беспокоишься обо мне. Я это ценю. Но я собираюсь всего лишь сидеть с его ребенком, и это все.

– Это все? – Вопрос Хэнка прозвучал как суровое предупреждение.

– Ты же сам говорил, что мне нужно какое-то дело. Как ты думаешь, чем я могу заниматься? Я жена и мать, это все, что я умею, все, что я есть. – Она наклонилась вперед, жалея, что не может рассказать отцу всю правду, а именно: что она не знает, как можно быть женой и матерью в одиночестве. Поэтому она сказала то, что было максимально близко к правде. – Папа, поздно мне себя обманывать и поздно меняться. И если я не начну хоть чем-то заниматься, я взорвусь. Это занятие ничем не хуже других. Нику и Иззи моя помощь нужна.

– Кому сейчас нужна твоя помощь, так это тебе самой.

В ответ Энни рассмеялась невеселым смехом:

– Это у меня всегда плохо получалось, правда?

8

Энни откинула одеяло и встала с постели, все еще опутанная обрывками кошмарного сна. Это был все тот же сон, который снился ей много лет назад, а в последнее время вернулся снова. Ей снилось, что она оказалась в огромном особняке с множеством пустых комнат и отчаянно ищет выход наружу.

Когда она проснулась, ее первая мысль была по привычке о Блейке. Но его не было рядом с ней в кровати. И это была одна из новых примет ее теперешней жизни, к которым ей придется привыкать. Нет никого рядом, кто бы мог обнять ее после кошмарного сна. Энни уже с трудом верилось, что Блейк к ней вернется, а теряя эту зыбкую надежду, она чувствовала себя пустой внутри, как тростник, высушенный летним зноем.

Слезы жгли глаза. Прошлой ночью она впервые в жизни нарушила брачные клятвы, нарушила верность единственному мужчине, которого когда-то любила. И ужас этой ситуации состоял в том, что ему до этого нет никакого дела.

* * *

Ник уже собирался отлучиться на обеденный перерыв, когда поступил вызов – домашнее насилие на Олд-Милл-роуд. Дом Уивера.

Ник с досадой выругался, связался по рации с диспетчером и попросил позвонить от его имени Лерлин и передать, что он не сможет встретиться с Энни и Иззи.

Включив сирену и мигалку, он помчался по изрытой колеями дороге из города. Он ехал по извилистой Олд-Милл-роуд, которая граничила с лесом, проехал по бетонному мосту над серебристыми стремнинами реки Хох и наконец добрался до подъездной дороги. С изъеденного ветрами плавника свисал под опасным углом перекошенный, покрытый вмятинами почтовый ящик, заржавевший до такой степени, что приобрел цвет рыжей земли Джорджии. Ник осторожно свернул на узкую дорогу, прорубленную в густом лесу. Здесь, в глубине реликтового леса, сквозь деревья почти не проникало солнце, и даже в середине дня листва была зловеще тем ной. Грунтовая дорога вывела Ника на опушку – пол-акра земли на склоне холма, покрытого густым лесом вечнозеленых деревьев. На краю опушки примостился фургон – шаткий дом на колесах. При появлении Ника залаяли собаки.

Ник снова связался по рации с диспетчером, подтвердил, что прибыл на место, вышел из патрульной машины и направился к фургону. Держа одну руку на рукоятке пистолета, он прошлепал прямо по лужам и взбежал по деревянным ящикам, заменявшим ступени. Он уже собирался постучать, когда в фургоне раздался визг.

– Полиция! – крикнул он, распахивая дверь. От удара дверь стукнула о стену, и по всему фургону прошла дрожь. – Салли? Чак?

Собаки снаружи неистовствовали. Ник легко представлял, как они натягивают цепи, огрызаясь друг на друга в своем отчаянном желании добраться до чужака. Ник всмотрелся в полумрак и прошел вперед. Свалявшийся грязно-зеленый ковролин, замусоренный банками из-под пива и пепельницами, скрадывал звук его шагов.

– Салли?

В ответ снова раздался визг.

Ник пересек грязную кухню и вломился в закрытую дверь спальни. Чак придавил жену к стене, обшитой панелями. Она визжала, пытаясь защитить лицо. Ник схватил Чака за шиворот и отшвырнул в сторону. Пьяный удивленно охнул, пошатнулся и налетел на угол стола из прессованного картона. Ник развернулся, снова схватил его и надел на него наручники.

Чак растерянно заморгал, пытаясь осмыслить происходящее.

– Проклятье, Ники… – заныл он, с трудом выговаривая слова заплетающимся языком. – Какого хрена ты тут делаешь? Мы просто малость поспорили…

Ник подавил в себе острое желание врезать кулаком по мясистой физиономии Чака. Вместо этого он сказал:

– Оставайся на месте!

И ткнул Чака в спину с такой силой, что тот рухнул на пол, прихватив с собой убогую настольную лампу. Лампочка разбилась, и в крошечной комнате стало темно.

Положив руку на дубинку, Ник осторожно подошел к Салли. Она стояла, прислонившись к стене, платье на ней было порвано и забрызгано кровью. Ее нижнюю губу изуродовал порез, а на челюсти уже начал проступать лиловый синяк.

Ник уже и не помнил, сколько раз он здесь бывал, сколько раз он останавливал Чака, не дав ему убить жену. Это был плохой брак и задолго до того, как Чака уволили с фабрики, а после он и вовсе превратился в кошмар. Чак проводил весь день в таверне Зоуи, поглощая пиво, которое было ему не по средствам, и зверея. К тому времени, когда парень вываливался на нетвердых ногах из бара и добирался до дома, он был зол, как собака со свалки, и, когда Чак въезжал на разбитом пикапе на свою подъездную дорогу, он уже был опасен. А под рукой была только его жена.

Ник тронул Салли за плечо.

Она ахнула и отшатнулась:

– Не смей…

– Салли, это я, Ник Делакруа.

Она медленно открыла глаза, и Ник увидел в них бездну отчаяния и стыда. Она поднесла к лицу дрожащую руку, тоже покрытую синяками, и попыталась заправить за ухо прядь волос, перепачканных кровью. Из ее опухших от побоев глаз капали слезы и стекали по щекам.

– Ох, Ник… Это Робертсы снова вызвали полицию?

Она отодвинулась от Ника и выпрямилась, не желая выглядеть жалкой.

– Честное слово, это ерунда, у Чаки просто был плохой день. Бумажная компания больше не набирает работников…

Ник вздохнул:

– Салли, так дальше не может продолжаться. Если ты будешь его покрывать, однажды он тебя убьет.

Салли попыталась улыбнуться. Ее слабая и явно неудавшаяся попытка тронула Ника. Как всегда, глядя на Салли, он вспоминал мать и ее попытки всячески оправдать свое пристрастие к спиртному.

– Ой, нет, только не мой Чаки. Он просто немного раздосадован, вот и все.

– Салли, на этот раз я заберу Чака. Я хочу, чтобы ты написала на него заявление.

Чак, пошатываясь, вышел из угла и, споткнувшись, свалился на кровать.

– Она ведь этого не сделает, правда, милая? Она знает, что я ничего такого не имел в виду. Просто иногда она меня ужасно бесит. Когда я вернулся домой, во всем доме не нашлось ничего поесть. А мужчине ведь надо что-то есть, разве не так, Ник?

Салли с тревогой покосилась на мужа:

– Извини, Чаки, я не думала, что ты вернешься домой так рано.

У Ника поникли плечи, его словно холодной волной окатило: он понял, что потерпел поражение. Он наклонился к женщине и тихо сказал:

– Салли, позволь мне тебе помочь.

Она похлопала его по руке:

– Ник, мне не нужна помощь. Но спасибо, что зашел.

Ник стоял и смотрел на нее. Казалось, она съеживалась прямо у него на глазах, теряя вес. Старое, бесформенное платье было ей велико и болталось на ней. Он знал, что однажды приедет сюда по такому же вызову, а Салли будет мертва; он знал это так же хорошо, как собственное имя.

– Салли…

– Ну, пожалуйста, Ник… – Ее голос дрожал, в глазах стояли слезы. – Пожалуйста, не надо.

Ник отвернулся. Он ничем не мог ей помочь. Ему было больно это сознавать, и он спрашивал себя, какого черта он вообще занимается этой работой? От него не было никакого толку. Он ничего не мог сделать с Чаком, пока тот не убьет свою жену.

Он перешагнул через опрокинутую корзину для грязного белья и взял Чака за воротник.

– Пошли, Чак. Переночуешь в городе, протрезвеешь.

Он не обращал внимания на нытье Чака и больше не смотрел на Салли. В этом не было нужды. Она будет идти за ними, шепотом извиняться перед мужем, который ломал ей кости, будет обещать, что станет лучше, клясться, что в следующий раз обед будет готов вовремя. Ее поведение не вызывало у Ника осуждения. Он понимал Салли. В юности он и сам был таким, ходил за матерью по пятам, как голодная собака, вымаливая крохи любви и ловя любые проявления нежности, которыми изредка награждала его мать. Он понимал, почему Салли оставалась с Чаком. Но знал он и то, что это плохо кончится для них обоих. Знал и ничего не мог сделать, чтобы им помочь. Вообще ни черта не мог, кроме как бросить Чака в камеру, чтобы он проспался, и ждать следующего вызова на Олд-Милл-роуд.

Иззи Делакруа лежала, свернувшись калачиком, на кровати в комнате для гостей у Лерлин. Подушка пахла неправильно, совсем неправильно. Именно из-за этого Иззи плакала почти каждую ночь. С тех пор как ее мамочка отправилась на небеса, все пахло неправильно: и простыни, и подушки, и даже одежда Иззи. Даже мисс Джемми пахла не так, как ей полагалось. Иззи прижала куклу к груди и погладила ее по желтым волосам двумя пальцами, оставшимися на ее правой руке, – большим и указательным.

Когда она обнаружила, что исчезает, сначала это ее испугало. Она потянулась за цветным карандашом и заметила, что ее розовый пальчик стал каким-то серым и размытым. На следующий день он стал невидимым. Она рассказала об этом папе и Лерлин, и по тому, как они на нее посмотрели, поняла, что их это тоже испугало. А тот противный доктор, он стал смотреть на нее как на червяка.

Иззи посмотрела на два пальчика, которые остались на ее правой руке. «Мамочка, они исчезают». Она ждала ответа. Но ответа не было. Иззи много раз представляла, что мамочка рядом с ней, и она может говорить с ней, просто думая словами. Ей бы хотелось, чтобы так случилось прямо сейчас, но, похоже, это происходило только в особое время, в фиолетовое время между днем и ночью.

Ей нужно было поговорить с мамой о том, что произошло на днях. Это было очень плохо. Только что она смотрела на картинки в своей книге, а в следующую минуту вдруг услышала внутри себя визг. Она знала, что нехорошо визжать в школе, другие ребята и так уже думали, что она глупая. Она попыталась не открывать рот. Она сжала руки в кулаки и зажмурилась так крепко, что увидела звезды. Ей было так страшно и так одиноко, что она не могла дышать. Визг начался как маленький вскрик, который случайно вырвался наружу. Она зажала рот рукой, но это не помогло. Все ребята стали смотреть на нее, показывать пальцами и смеяться.

И тогда визг вырвался наружу. Громко, еще громче, еще и еще громче. Она закрыла уши руками, чтобы его не слышать. Она знала, что плачет, но и с этим она тоже ничего не могла поделать.

Учительница взяла Иззи за ту руку, которая была в перчатке, и сжала это ничто. Иззи ничего не почувствовала и от этого завизжала еще громче.

– Ну, деточка, она же не невидимая, – мягко сказала миссис Браун. Потом она бережно взяла Иззи за другую руку и повела ее по коридору.

Визг все продолжался и продолжался. Иззи визжала все время, пока они шли по коридору и когда они вошли в кабинет директора. Она видела, как взрослые на нее смотрят, но ничего не могла с собой поделать. Она знала только то, что она исчезает, пальчик за пальчиком, а никому, кажется, до этого нет дела.

Визг прекратился так же внезапно, как и начался, оставив после себя внутри холод и дрожь. Иззи стояла посредине кабинета директора, и все на нее смотрели. Она подвинулась бочком и встала в угол, втиснувшись между окном и страшным зеленым диваном. Взрослые продолжали говорить, обсуждать ее, шептаться. Всех волновало, почему она больше не говорит, и это все. И доктора Швабе тоже удивляло, почему она не разговаривает, а еще Иззи слышала, как Лерлин и Бадди тоже говорили об этом. Они вели себя так, будто из-за того, что она не может говорить, она не может и слышать. Лерлин все время называла ее «бедная малышка», и каждый раз, когда она это произносила, Иззи вспоминала что-то плохое, и ей хотелось, чтобы Лерлин немедленно замолчала.

А потом в кабинет директора вошел ее папа, прямо как рыцарь из маминых сказок. Взрослые сразу замолчали и отодвинулись в сторону. Папа бы не пришел в школу, если бы она не начала визжать, и на секунду она была даже рада, что визжала. Даже если от этого она становится плохой девочкой, она все равно была рада, что ее папа здесь. Ей хотелось подбежать к нему, обнять его и сказать тем голосом, какой у нее когда-то был: «Привет, папа!» Но папа казался таким грустным, что она не могла двинуться с места.

Он был такой красивый. Хотя после того плохого, что случилось, его волосы и поменяли цвет, он все равно был самым красивым мужчиной на свете. Иззи помнила, как звучал его смех, как он смеялся, когда хотел, чтобы она тоже захихикала вместе с ним. Но он больше не был по-настоящему ее папой. Он больше не читал ей на ночь сказки, не подбрасывал ее со смехом вверх, пока она сама не рассмеется. А иногда по ночам его дыхание пахло лекарством, и он двигался, как поломанная кукла.

– Иззи?

Папа тихо позвал ее и шагнул к ней. На какое-то головокружительное мгновение она подумала, что он до нее дотронется. Она выбралась из угла и маленькими шажками двинулась в его сторону. Она прислонилась к нему совсем легонько, думая, что, может быть, он поймет, как сильно она в нем нуждается. Но он снова повернулся лицом к взрослым:

– Боб, что здесь происходит?

Иззи захотелось, чтобы вернулся визг, но она чувствовала внутри только мучительную пустоту.

А когда она взглянула на свою руку, то увидела, что пропал еще один палец. Теперь она видела на своей правой руке только большой палец и указательный.

Взрослые еще много и громко разговаривали, но она не слушала, что они говорили. Папа ушел, и Иззи пошла домой с Лерлин. Снова.

– Иззи, дорогуша, ты здесь?

Она услышала голос Лерлин через закрытую дверь комнаты.

– Иззи, выходи, я хочу тебя с кем-то познакомить.

Иззи хотела притвориться, что не слышала, но она знала, что в этом нет смысла. Она только надеялась, что Лерлин не собирается снова ее купать – она всегда наливала в ванну слишком холодную воду и попадала мылом ей в глаза.

Она вздохнула: «Мисс Джемми, нам надо идти».

Иззи взяла двумя пальцами куклу и скатилась с кровати. Проходя мимо туалетного столика, она посмотрела на себя в зеркало. Маленькая, худая девочка с лохматыми темными волосами и одной рукой. И глаза, все еще опухшие оттого, что она плакала. Дома, когда была мама, она никогда не была такой.

Дверь открылась, в проеме стояла Лерлин.

– Доброе утро, дорогая.

Она протянула руку и заправила спутанную прядь волос за ухо Иззи. Иззи посмотрела на нее снизу вверх.

– Пойдем, тыковка.

Иззи молча последовала за ней по коридору.

Энни стояла на розовом коврике при входе в дом Лерлин и Бадди – трейлер тройной ширины. Бадди, муж Лерлин, «радсвамипознакомицца», сидел, задрав ноги, в бордовом кресле с откидывающейся спинкой, на его груди лежал раскрытый номер «Спорт иллюстрейтед», а в правой руке была банка пива «Миллер». Он внимательно наблюдал за Энни.

Она переступила с ноги на ногу, стараясь не думать о том, что она не психиатр и что травма ребенка – это темный, бездонный колодец, и о том, что она сама как потерянная. Энни всегда знала, что любовь очень важна, возможно, это самая важная вещь на свете, но за последние несколько недель она поняла, что это не волшебный эликсир. Даже Энни была не настолько наивной, чтобы верить, что любую проблему можно решить, окутав ее любовью. Бывает боль, которую нельзя облегчить, бывают травмы, от которых невозможно оправиться. Она это знала с того дня, когда умерла ее мать.

– Ник не придет, Лерлин вам сказала?

Энни нахмурилась и посмотрела на Бадди:

– Нет. Я не знала.

– Он никогда не появляется, когда это действительно нужно. – Бадди надолго приложился к банке с пивом, одновременно разглядывая Энни. – Знаете, вы берете на себя ту еще работенку. Эта Иззи явно не в себе.

– Ник мне рассказал про то, что она уже некоторое время не разговаривает, и про… про исчезающие пальцы.

– Это еще не все, даже не половина. У нее несчастье такого типа, что засасывает ничего не подозревающих наблюдателей и топит их.

Иными словами: «Тебе эта задача не по зубам, городская дамочка». Энни догадывалась, чтó он думает о ней – женщине в дешевых джинсах, на которых еще видны магазинные складки, и теннисных тапочках, белых, как свежевыпавший снег. Она подняла руку, чтобы заправить за ухо прядь волос, но пряди не было. Смущенная, она вымученно улыбнулась:

– Вчерашний дождь ускорил приход весны. Знаете, перед домом моего отца уже вовсю лезут нарциссы. Я подумала, может быть…

– Энни?

Это был голос Лерлин. Энни медленно повернулась.

Лерлин показалась в конце коридора. Она была в неоново-зеленом свитере и обтягивающих фиолетовых легинсах с выделкой под змеиную кожу.

К ее ноге жалась маленькая девочка с большими карими глазами и волосами цвета ночи. На ней было розовое платье, знававшее лучшие времена, к тому же она из него уже выросла. Тоненькие ножки торчали из-под платья как два прутика, а из замызганных теннисных тапочек выглядывали разные носки – на одной ноге розовый, на другой желтый.

Маленькая девочка. Не букет психологических проблем, не жертва травмы, не дисциплинарная проблема, а обычная маленькая девочка, которая тоскует по матери.

Энни улыбнулась. Пусть она ничего не знает о травматической немоте и о том, как, по мнению врачей и знающих специалистов, ее следует лечить. Но она знает, что такое бояться, и знает о матерях, которые однажды исчезают и никогда не возвращаются. Она медленно двинулась к девочке, протянув руку, и тихо сказала:

– Привет, Иззи.

Иззи не ответила, но Энни и не ожидала ответа. Она рассудила, что Иззи сама заговорит в свое время. А до тех пор она просто будет вести себя так, будто все нормально. И возможно, после того, что Иззи пришлось пережить, молчание – самая нормальная вещь на свете.

– Меня зовут Энналайз, но это очень длинно, правда? Можешь звать меня Энни. – Она присела перед девочкой и посмотрела в самые большие и самые грустные карие глаза, какие ей только доводилось видеть. – Я была большой подругой твоей мамы.

В ответ в глазах Иззи что-то мимолетно вспыхнуло. Энни восприняла это как добрый знак.

– Я познакомилась с твоей мамой в мой первый день в детском саду. – Она улыбнулась Иззи, потом встала и повернулась к Лерлин: – Она готова ехать?

Лерлин пожала плечами и прошептала:

– Кто знает? Бедняжка! – Она наклонилась к Иззи: – Ты помнишь, о чем мы с тобой говорили? Мисс Энни будет о тебе заботиться, когда твой папа на работе. И ты будешь с ней хорошей девочкой, слышишь?

– Она вовсе не должна быть хорошей девочкой. – Энни подмигнула Иззи. – Она может быть какой хочет.

У Иззи расширились глаза.

– О! – Лерлин выпрямилась и улыбнулась Эн ни: – Благослови вас Бог за это.

– Знаете, Лерлин, мне и самой это нужно. Увидимся позже.

Энни посмотрела на девочку:

– Ну что, Иззи, в путь. Мне просто не терпится увидеть твою комнату. Наверняка у тебя там полно всяких классных игрушек. Я, например, обожаю Барби.

Она первая направилась к машине. Усадив Иззи на переднее сиденье, она пристегнула ремень безопасности.

Иззи сидела, крепко пристегнутая, наклонив голову, словно птичка, и смотрела в окно. Энни завела машину и стала осторожно выезжать задним ходом, стараясь не задеть керамических гномов. По дороге они проезжали резервацию индейцев квинолт, ехали мимо придорожных прилавков, за которыми торговали копченым лососем и свежими крабами, мимо пустых стоек для фейерверков, и все это время Энни непрерывно говорила. Она говорила обо всем: о старых деревьях, о красках, о любимых фильмах, о том, как они с Кэти были в скаутском лагере и как жарили на костре хлеб; и все это время Иззи молча смотрела в окно.

Ведя машину по извилистой дороге среди огромных деревьев, Энни испытывала чувство, будто она совершает путешествие в прошлое. Гравийная дорога, в это время суток испещренная пятнами теней, казалась прямым маршрутом во вчерашний день. И когда они доехали до конца дороги, Энни поняла, что не может двинуться с места. Она сидела за рулем и смотрела на старый дом Борегара. Теперь – дом Ника.

«Когда-нибудь этот дом будет моим».

Тогда, много лет назад, это показалось Энни глупой мечтой. Ей казалось, что это просто слова, которые парень может сказать звездной ночью, перед тем как набраться храбрости поцеловать девушку. Теперь-то оказалось, что эти слова были пророческими. А у нее-то самой были вообще хоть какие-то мечты в том юном возрасте? Если и были, она их не помнила.

Она въехала на подъездную дорогу и поставила машину рядом с поленницей. Перед ней на опушке чинно стоял дом. Солнечный свет подкрашивал кончики сочной зеленой травы и освещал желтую дощатую обшивку дома. Этот дом времен королевы Виктории и сейчас казался заброшенным. Краска на нем местами облупилась, с остроконечной крыши кое-где обсыпалась кровельная дранка, а рододендроны буквально молили, чтобы их подстригли. Энни разглядела высоко между ветвями дремлющей ольхи сломанные доски домика, сооруженного на дереве.

– Готова поспорить, когда-то это был форт, – сказала она. – Мы с твоей мамой, бывало, устраивали девчоночьи…

Раздался резкий щелчок – это Иззи отстегнула ремень безопасности. Металлическая пряжка звякнула о стекло. Иззи открыла дверь и побежала в сторону озера. У огороженного участка под большим, покрытым мхом кленом она резко остановилась. Энни пошла за девочкой через лужайку и встала рядом с ней. За белой оградой был клочок земли, не такой заросший, как остальная часть территории вокруг дома.

– Это был сад твоей мамы, – тихо сказала Энни.

Иззи стояла опустив голову.

– Сады – это особые места, правда? Деревья не как люди, у них сильные корни, они уходят глубоко в землю, и, если набраться терпения и неустанно работать, они оживают.

Иззи медленно повернулась, склонила голову набок и посмотрела на Энни.

– Иззи, мы можем спасти этот сад. Ты бы этого хотела?

Иззи очень медленно потянулась вперед и взяла большим и указательным пальцами засохшую головку садовой ромашки. Она дернула его так сильно, что вырвала с корнем. А потом протянула цветок Энни.

Энни подумала, что никогда в жизни не видела ничего более прекрасного, чем это засохшее растение с хилым корнем.