Текст книги "Дворец утопленницы"

Когда перед ними поставили две чашки кофе с капелькой молока, Гилли сделала еще один заказ.

– Что это вы попросили? – вскинув бровь, поинтересовалась Фрэнки.

– Скоро сами увидите, – отказалась переводить Гилли. – А вы знали, что когда-то это была единственная во всей Венеции кофейня, куда пускали женщин? Отчасти поэтому я и люблю здесь бывать, даже несмотря на толпы на Сан-Марко.

Внезапная торжественность тона девушки удивила Фрэнки.

– Тут приятно, – признала она. Даже у стойки, вдали от роскошных залов, атмосфера была иной, нежели в барах, где ей приходилось бывать раньше, не обремененных ни историей, ни архитектурными претензиями, их непримечательность успокаивала, здесь же, в заведении, существовавшем веками, ее охватило странное волнение.

Через несколько минут официант вернулся с чашкой густого горячего шоколада, которую Гилли проворно пододвинула к Фрэнки, и та почувствовала, как все дружелюбное отношение в ней стремительно улетучивается.

– Вы серьезно?

Слова сами собой соскочили с языка. Гилли тут же сникла, на лице ее потихоньку расцветала обида. Но Фрэнки, вместо того чтобы устыдиться своей грубости, лишь сильнее разозлилась. Ее отчего-то выводила из терпения эта нелепая гримаса, эти кокетливо надутые губки. Чего эта девица, собственно, ожидала? Фрэнки с детства не пила горячего шоколада, да и в детстве, если уж на то пошло, терпеть его не могла.

– Ладно, – сварливо бросила она, воображая, какую выволочку получила бы от Джек за дурные манеры, окажись та рядом. Со вздохом она нарочито медленно поднесла чашку к губам, сделала глоток – и с удивлением поняла, что это и впрямь вкусно, куда вкуснее, чем она предполагала, с ужасом вспоминая бледное какао из своего детства, мерзким налетом оседавшее на языке.

Гилли просияла.

– Так и знала, что вам понравится! А теперь, – глотнув кофе, продолжила она, – расскажите о себе все. Я настаиваю.

– Боюсь, что и рассказывать-то нечего, – ответила Фрэнки, рассчитывая умерить ее пыл. – Живу я уединенно и довольно скучно.

– Вот уж не поверю, – заявила Гилли, возвращая пустую чашку на стойку.

Фрэнки отчаянно старалась не улыбаться.

– Вот как?

Подавшись вперед, Гилли замерла в паре дюймов от ее лица:

– Я, между прочим, в литературном мире ориентируюсь лучше, чем вы думаете.

– Вот как?

После секундной заминки Гилли кивнула:

– Именно так. У моего дедушки, между прочим, было свое издательство.

– Правда? – спросила Фрэнки, на этот раз с неподдельным интересом. – Как называется, может быть, я знаю?

– Вряд ли, оно было крохотное. Печатали в основном поэзию. Я до сих пор помню запах чернил и бумаги, пахло как будто гарью, только приятно. Не знаю, как объяснить. Почти что жженым сахаром, – добавила она с нервным смешком.

– Звучит здорово, – совершенно искренне ответила Фрэнки, жалея, что сама не могла похвастаться ни книгоиздателями в роду, ни хотя бы просто живыми родственниками.

– С таким дедушкой я, естественно, выросла среди книг. В том числе ваших. У меня слов нет, чтобы передать, как много для меня значил роман «Когда конец настал». – Глаза Гилли широко распахнулись, влажно заблестели, и Фрэнки поспешно отвела взгляд. – Расскажите, как вы его писали?

– Дело было сто лет назад. Я уже и не помню.

Ложь. На самом деле Фрэнки в подробностях помнила год публикации своего первого романа. Именно тогда ее жизнь началась заново. До того, как она начала писать, в первые годы после войны, после смерти родителей, время словно стояло на месте. Все вокруг ликовали, а она будто сбилась с пути, разучилась двигаться вперед. Годы пролетали точно дни. Один за другим мимо пронеслись почти десять лет, а ей все не верилось, казалось, это шутка, жестокий розыгрыш. Что она успела за эти десять лет? Черкнуть по паре строк в несколько журналов о светской жизни – легкомысленные заметки о треволнениях социального слоя, который теперь если не исчез окончательно, то заметно переменился. Ее будто обокрали, обманули, выпотрошили. Хотелось дать волю гневу, завопить в голос, потребовать, чтобы ей вернули время, растраченное до того бездарно, словно даже война, которой было принесено столько жертв, не научила ее жить по-настоящему.

Об этом она и написала книгу. Выплеснула все мысли, от которых не получалось избавиться, которые крутились в голове, мешая заснуть, – вопросы, сожаления, фантазии о том, как сложилась бы жизнь, будь ее родителям уготована иная судьба. Невыносимо было даже думать, что еще год придется провести в жалкой каморке, служившей ей домом, и именно этот страх заставил ее однажды взять ручку и бумагу, сесть за кухонный стол и начать писать; роман она исторгла из себя целиком всего за одну изнурительную неделю, последнюю точку поставила натруженной до мозолей, красной, трясущейся рукой. В нее будто демон вселился, сжал тисками душу и не отпускал, пока она не вытолкнула наружу все до единого слова, что роились внутри с самого начала войны. Голова кружилась, перед глазами все плыло. Порой она ловила себя на том, что не помнит, чем занималась мгновение назад. Время ускользало неведомо куда – не то вперед, не то назад, не то и вовсе в сторону.

Закончив рукопись, Фрэнки отправила ее одному редактору, которого Джек как-то мельком помянула в разговоре, – торопливо швырнула конверт в почтовый ящик, не дав себе времени передумать. А через пару недель позвонил Гарольд и завел разговор о публикации.

Фрэнки сама удивилась, поняв, насколько ей подходит писательская жизнь. Она всегда, даже в детстве, отличалась серьезностью, и что-то в этой работе, в уединении, которое она подразумевала, в дисциплине, которой требовала – хочешь не хочешь, а надо день за днем усаживать себя за стол, даже если рассудок восстает против долгих часов наедине с листом бумаги, – дарило настоящий покой. Поэтому, обнаружив, что второй роман дается ей куда тяжелее первого, она не слишком огорчилась, увидела в этом не помеху, а испытание на прочность. Третья книга потребовала еще больших усилий, но и тут она не спасовала, убедив себя, что все писатели проходят через подобные трудности, и лишь когда стали появляться рецензии на четвертую, впервые по-настоящему усомнилась в своей стратегии – не останавливаться, работать через силу, даже если слова не идут. Все вокруг твердили, да и сама она верила, что так правильно, но, возможно, лучше было никого не слушать и просто взять паузу? Поискать то утраченное чувство, с которым она писала первый роман, эту настырную необходимость схватить бумагу, ручку и строчить, не смея поднять головы, так, словно иначе вспыхнешь, сгоришь дотла.

– Ну ладно, – лукаво сказала Гилли, – не хотите делиться своей писательской кухней, расскажите хотя бы, о чем будет новая книга.

Фрэнки, еще опутанная воспоминаниями, звякнула чашкой о блюдце.

– Не расскажу.

– Почему? – спросила Гилли, снова надувая губы.

Сказать бы ей, что с этой гримасой она похожа на идиотку.

– Потому что я ни с кем не обсуждаю незаконченные тексты.

– Вот уж неправда.

Фрэнки вздернула брови:

– Прошу прощения?

– Ну, в смысле, я читала, что это не так. Что у вас есть подруга, которой вы всегда показываете черновики.

Фрэнки не сразу нашлась с ответом. За годы писательской карьеры она дала множество интервью, всех не упомнишь, но, хотя ей далеко не впервые бросали в лицо ее же собственные где-то, когда-то сказанные слова, в реплике Гилли что-то смутно настораживало. В который раз за день Фрэнки ошпарило уверенностью, что с этой девушкой она никогда не была знакома, что никто их друг другу не представлял, пусть та и утверждала обратное при первой встрече у моста Риальто.

Не дождавшись ответа, Гилли первой нарушила молчание:

– Или я ошибаюсь?

– Нет, – отозвалась Фрэнки, чувствуя, как нарастает тревога.

– Выходит, кто-то ваши незаконченные тексты все же читает? – подавшись к ней, спросила Гилли.

– Выходит, что так.

В душе Фрэнки стремительно прорастали зерна неясных подозрений, ей отчаянно хотелось солгать, скрыть от этой пронырливой девицы любые подробности своей жизни. На свое чутье она привыкла полагаться, и сейчас чутье подсказывало, что Гилли, продолжавшей разглядывать ее с каким-то противоестественным любопытством, доверять не следует. Опасаясь, что у той заготовлен бесконечный список еще более странных вопросов, она поспешила сменить тему.

– А вы чем занимаетесь, Гилли? Учитесь еще?

– Давно закончила, – рассмеялась та. – Сколько мне, по-вашему, лет?

Фрэнки, сощурившись, вгляделась в ее лицо. Такие вопросы она терпеть не могла, презирала женщин, которые их задавали, всегда с очевидной надеждой – или, скорее, расчетом – на лесть. Правда никого никогда не интересовала.

– Двадцать с небольшим, – предположила она, жалея, что девушке при всем желании никак нельзя было дать больше, а желания ее позлить у Фрэнки имелось хоть отбавляй.

Гилли потянулась к ее чашке и глотнула горячего шоколада, на губе у нее осталась коричневая полоска.

– Холодно. – Она помолчала, точно ждала, что Фрэнки продолжит гадать, и, не услышав новых гипотез, добавила: – Весной будет двадцать семь.

– То есть двадцать шесть, – сухо прокомментировала Фрэнки.

Вины за грубость она на этот раз не почувствовала, хоть и подозревала, что следовало бы, но слишком уж нелепо это прозвучало, по-детски, так четырехлетка мог бы с гордостью заявить, что ему почти пять. Что за смехотворный ответ, подумала Фрэнки. Она допила остатки кофе, рассчитывая таким образом положить конец разговору, да и всей встрече. Мысленно она уже вернулась в палаццо, разожгла огонь в камине и устроилась на диване с книгой.

Отставив пустую чашку и заплатив по счету, она собралась было прощаться, но Гилли внезапно спросила:

– А у вас сейчас есть какие-то дела?

Вопрос этот она произнесла небрежно, словно знала наверняка, что никаких дел у Фрэнки нет и быть не может, поэтому той оставалось лишь покачать головой, сделать вид, что всерьез задумалась, и ответить: «Кажется, нет».

– Значит, вы не станете возражать против небольшого приключения?

Фрэнки нахмурилась:

– Какого рода?

Но прежде болтливая Гилли (и что за странная у нее манера говорить, внезапно осознала Фрэнки, – с придыханием, широко распахнув глаза, до того широко, что в этом чудилось даже какое-то жеманство) на этот раз держала рот на замке. Фрэнки же, с первой попытки не сумевшая изобрести правдоподобной отговорки, ничего не придумала и теперь, а потому вынуждена была вслепую тащиться за Гилли на другой конец города.

Выбравшись из гондолы, Фрэнки повернулась к своей провожатой:

– Где мы?

Внушительное здание, перед которым они стояли, выглядело еще более необъятным, чем так называемый Дворец утопленницы, казавшийся Фрэнки огромным до нелепости, но вот сохранилось куда хуже – явно много лет простояло пустым, заброшенным. Фасад покрывали вековые раны, нанесенные ветром, водой, песком, а крыша, похоже, частично провалилась. Трудно было поверить, что кто-то может жить в таком доме – уж точно не по собственной воле.

– Вы не волнуйтесь, Фрэнсис, – отозвалась Гилли, бросив короткий взгляд через плечо. – Тут живет старая приятельница моих родителей.

– А она ожидает нашего визита? – спросила Фрэнки, улавливая обрывки разговоров, судя по всему доносившихся из палаццо. Похоже, одним их визитом дело не ограничивалось.

– И не только нашего, – подтвердила ее подозрения Гилли. – Нам повезло, у нее как раз сегодня гости.

Внутри царила еще большая разруха, чем снаружи. Взглянув на потолок первого же помещения, в котором они оказались, Фрэнки с омерзением заметила, что там почти нет живого места – повсюду темнеют жуткие потеки, – а по стенам во все стороны ползут длинные трещины. Соседнее помещение, где в таких же трещинах угнездился мох, больше походило на сад. Пахло в нем соответственно – разрытой землей, чем-то темным, терпким.

Она повернулась к Гилли, рассчитывая увидеть в ее лице отражение собственного ужаса, но вместо этого встретила восторженный взгляд широко распахнутых глаз. Девушку явно восхищала люстра из муранского стекла, висевшая над ними в холле, картины, расставленные у стен. Она будто и не замечала, что люстре явно не хватает нескольких подвесок, а оставшиеся либо разбиты, либо висят кое-как, наполовину сдернутые с крючков, словно кто-то пытался сорвать их и не сумел; что картины, прислоненные к волглым стенам, опасно кренятся, да и сами стены, похоже, готовы вот-вот обрушиться.

Хозяйку Фрэнки увидела лишь мельком – Гилли указала на нее в толпе, пробираясь вглубь палаццо, и прошептала что-то про Америку, про внушительное состояние. Ровесница Фрэнки, а может, и старше, хозяйка была одета в короткое платье, уместное разве что на юной девушке, и шубу, с иных ракурсов смотревшуюся так, словно под ней и вовсе ничего не было. Эта шуба неприятно контрастировала с ухоженными, летом бережно хранимыми в недрах гардероба мехами, какие обычно носили венецианки. Она казалась дешевой, а мех – каким-то щипаным и облезлым, точно несчастного зверя, которому ради создания этого убожества пришлось пожертвовать жизнью, прикончили в самый разгар линьки. В палаццо, впрочем, и правда было прохладно – Фрэнки поежилась и поплотнее запахнула пальто в «гусиную лапку».

– Как вы вообще узнали про это место? – спросила она Гилли.

– Родители бывали здесь раньше, но меня с собой не брали, говорили, не доросла. Теперь я в городе сама по себе, наконец-то узнаю, что такого прекрасного в этих сборищах.

Фрэнки, вскинув брови, огляделась по сторонам.

Ей попадались модные снимки знаменитостей и старлеток, заигрывающих с камерой, порхающих по городу в мини-бикини – у кого в клетку, у кого в горошек – и солнечных очках-половинках, но для нее это была ненастоящая, чужая Венеция, которой она не знала, да и знать не хотела. Пусть приезжают, пусть пляшут в фонтанах и носятся галопом по городу, торопясь на следующий же день укатить в Рим или на Итальянскую Ривьеру в поисках неуловимой дольче вита. В Венеции все равно наступит ночь, укроет город пологом тишины, вернет его тем, кто остается здесь. Впрочем, запечатленные на этих снимках буйные забавы и утехи имели мало отношения к окружающей обстановке. Здесь за попытками создать атмосферу бесстыдной роскоши сквозила какая-то потаенная горечь, которой нельзя было не заметить. Музыка играла слишком громко, а гости, одетые с претензией на элегантность, смотрелись неуместно в ветхом палаццо, на восстановление которого у хозяйки очевидно не было денег.

Несмотря на протесты Фрэнки, не желавшей здесь задерживаться дольше оговоренных заранее пятнадцати минут, Гилли отправилась на поиски напитков. Переходя из одной выстуженной комнаты в другую – отоплением, судя по всему, хозяева тоже не озаботились, – Фрэнки неожиданно осознала, что понимает все без исключения разговоры, жужжащие вокруг.

– Здесь что, нет ни одного венецианца? – спросила она у Гилли, когда та вернулась, и, нахмурившись, окинула взглядом гостей.

Гилли пожала плечами:

– Может, и есть, просто их не видно.

Фрэнки кивнула, про себя усомнившись в ее словах. Попыталась вообразить, каково венецианцам было бы наблюдать, как чужаки бесстыдно трясут своим богатством в их родном городе, пока местные жители едва сводят концы с концами. Она осторожно поднесла к губам бокал. Вкус у шампанского был несвежий, прогорклый. Еще лет десять назад здесь, должно быть, кипела настоящая жизнь – о былой роскоши напоминали хотя бы сами бокалы-креманки тонкого бледно-розового и фиолетового стекла. Когда-то они, должно быть, обошлись хозяйке в целое состояние, но теперь отживали свой век: по стенке бокала, доставшегося Фрэнки, тянулась длинная трещина, казалось, одно неверное движение – и шампанское потечет по рукам.

Оставив Гилли беседовать с одним из гостей – в пух и прах разодетым мужчиной лет шестидесяти, чей костюм и бабочка смотрелись на этом мероприятии чересчур официально, – Фрэнки ретировалась в тихий уголок, откуда можно было спокойно наблюдать за происходящим. Опершись на острый край журнального столика, она разглядывала гостей, которые рассыпались перед хозяйкой мелким бесом, принужденно хохотали сиплыми от выпитого голосами. Она поняла вдруг, что эта сцена могла бы разыгрываться в любой точке мира, да хотя бы в пресловутом «Савое», – те же люди, тот же гул пустых разговоров.

Ее тело отреагировало моментально. Горло будто стиснула невидимая рука – крепко, не вдохнуть. Она резко опустила бокал на столик, тот жалобно звякнул, шампанское плеснуло через край, забрызгав пальто, но ей было плевать. Жаждая оказаться на улице, на свежем воздухе, она стала поспешно пробираться к выходу, но вдруг замерла, поняв, что за дверью ее ждет лишь вода. Впервые ей показалось, что идея сбежать в Венецию с самого начала была абсурдной. И как ей пришло в голову искать покоя в городе, где даже улицы внушают клаустрофобию?

Развернувшись, Фрэнки направилась вглубь палаццо. Что-то же там должно быть – какой-то кусочек открытого пространства вне этих невыносимых комнат, переполненных людьми, затопленных запахами чужих тел. Ей нужно было наружу – перевести дух, позволить холодному воздуху остудить кожу, в которую уже вонзались колючие иглы жара, бежали по рукам от сгиба локтя к запястью, по спине, по груди, поднимаясь все выше, подступая к горлу. Переходя из комнаты в комнату, она вдруг не сдержалась и сдавленно охнула. Двое гостей обернулись, окинули ее неодобрительными взглядами – в глазах мужчины Фрэнки явственно различила осуждение, женщина лишь смотрела на нее с прохладцей из-под густо накрашенных ресниц.

За их спинами мерцала полоска угасающего дневного света. Фрэнки бросилась ей навстречу и, едва ступив за порог, едва выбравшись из дома, который больше походил на темницу, испытала огромное облегчение, ощутила, как сердце понемногу успокаивается при виде тенистого, заросшего сада, где густо-зеленый плющ взбирался по стене палаццо, оплетая каменную лестницу. Она сделала несколько неловких шагов и рухнула на скамейку, которая даже под ее скромным весом пошатнулась – все здесь разваливалось на части. Шли минуты; румянец на щеках потихоньку спадал, дыхание замедлялось, выравнивалось.

Спустя некоторое время она почувствовала рядом чужое присутствие.

– Чего вам? – спросила она, прекрасно зная, кто стоит за спиной. Взгляд Гилли так и впивался ей в затылок. В душе закипела ярость, но Фрэнки не без труда сдержала ее – поддавшись эмоциям, легко потерять бдительность.

– Я… я просто хотела вас найти. Видела, как вы уходили.

– Мне нужно было побыть одной.

Не глядя на Гилли, она поднялась и вошла обратно в палаццо, происходящее в котором после нескольких минут, проведенных в тишине, казалось еще более нелепым. Она направилась прямиком на террасу перед домом, протискиваясь сквозь плотную толпу. В комнатах висел липкий, приторный дух алкоголя, мешавшийся с едкими запахами чужих духов. Фрэнки затошнило. Она прибавила шагу.

– Фрэнсис, постойте!

Услышав за спиной голос Гилли, она еще немного ускорила шаг. Нужно добраться до выхода, до террасы с гондолой.

– Простите, Фрэнсис. – Гилли едва не бежала, дыша тяжело и неровно, пытаясь угнаться за ее размашистой, решительной поступью. – Я думала, вам тут понравится.

Замерев у входа, Фрэнки с любопытством обернулась:

– С чего вы это взяли?

Гилли явно растерялась.

– Я думала… Не знаю, что я думала.

Фрэнки смягчилась. Теперь, когда паника схлынула, она чувствовала себя неловко: сваляла дурака, да еще и на глазах у девчонки.

– Слишком у вас романтичная натура, такое до добра не доводит. Никто вам об этом раньше не говорил?

Гилли робко улыбнулась.

– Простите меня, Фрэнсис. Я просто надеялась произвести на вас впечатление.

– Впечатление? На меня?

– А вы, случайно, есть не хотите? – вопросом на вопрос ответила Гилли.

Фрэнки в очередной раз удивилась ее нахальству.

– Умираю с голоду, если честно.

Вечер постепенно сменился ночью, солнце село, и город притих, окутанный тьмой. За это время они успели сделать не одну и не две, а целых три остановки, чтобы попробовать чикетти – маленькие аппетитные закуски, которые продавали из-за стойки, точно десерты в кондитерской. Фрэнки и прежде обращала на них внимание в полюбившихся ей барах, но ни разу не решилась заказать. Больше всего ей понравились ломтики жареного хлеба с разными начинками – то ярко-оранжевые кусочки zucca[22]22
  Тыква (ит.).


[Закрыть] и шарики красного перца поверх слоя рикотты, то маринованные листья салата радиккьо с pesce spada[23]23
  Меч-рыба (ит.).


[Закрыть] и темными дорожками бальзамического уксуса по бокам. Baccalà mantecato[24]24
  Взбитая треска (ит.) – традиционная венецианская закуска, паштет из соленой трески.


[Закрыть] оказалась на вкус соленой, как море, а от acciughe marinate[25]25
  Маринованные анчоусы (ит.).


[Закрыть], богато сдобренных уксусом, во рту защипало; названий большинства блюд Фрэнки не удалось ни понять, ни запомнить, но она точно знала, что никогда не забудет их вкусов и запахов.

– А ваши друзья не будут волноваться? – спросила Фрэнки в очередном баре, пока они стояли, облокотившись на стойку, перед тарелками, полными зубочисток от съеденных чикетти. Она вгляделась в лицо Гилли, пытаясь расшифровать его выражение.

– Не так уж мы с соседками и дружим. – Гилли на мгновение будто бы смутилась. – У меня вообще не очень много друзей, даже дома, – добавила она. Фрэнки почудилось, что эти слова и эта откровенность стоили ей усилий.

– Правда? – спросила она, стараясь не выдать своего удивления. Гилли ошеломила ее – и этим признанием, и готовностью, с которой оно было сделано. Фрэнки и сама не знала толком, какой образ новой знакомой успела нарисовать в голове, но на одиночку та не походила совершенно. – Что ж, – добавила она, когда Гилли кивнула, по-девичьи покраснев до кончиков ушей, – дружба в любом случае переоценена.

Это замечание, казалось, слегка успокоило девушку.

– А у вас совсем нет друзей?

– Есть одна подруга, – ответила Фрэнки. – Но с ней я познакомились примерно в вашем возрасте. – Она пригубила вино. – У вас еще все впереди.

За эти слова Гилли вознаградила ее столь ослепительной улыбкой, что Фрэнки принуждена была отвернуться и сделать еще несколько глотков из почти опустевшего бокала, который бармен, с ее молчаливого согласия, тут же проворно заменил на новый. Возможно, так действовало вино, но теперь, глядя на девушку напротив, слушая ее болтовню, Фрэнки чувствовала, как что-то внутри смягчается, поддается ее напору. Удовольствие и досада весь день сменяли друг друга, но сейчас удовольствие определенно побеждало. После бара они отправились в одно из кафе на Кампо Санта-Маргерита, заказали глинтвейн, чтобы, несмотря на холод и туман, устроиться со стаканами на скамейке снаружи и наблюдать за прохожими. Гилли забрасывала Фрэнки вопросами о местах, где та успела побывать, советами и идеями для будущих вылазок. Лишь поздней ночью, дав обещание непременно увидеться снова и многократно повторив, что нет, провожать ее домой не нужно, Фрэнки зашагала к палаццо, унося с собой воспоминание о Гилли, о том, как она сидела на скамейке и на верхней губе ее темнел винный налет, как она расхохоталась, запрокинув голову, и воскликнула:

– Ох, Фрэнсис, ума не приложу, чем вы до сих пор занимались в Венеции!