Текст книги "Дворец утопленницы"

Глава 6

Фрэнки разбудил резкий запах сигаретного дыма. Сперва она думала, что запах ей просто приснился, потом, проснувшись окончательно, решила, что он доносится из распахнутого окна. Но одного беглого взгляда хватило, чтобы убедиться – вчера, перед тем как лечь, она закрыла окно на щеколду. Выбравшись из постели, Фрэнки схватила халат, ночью небрежно скинутый на пол, и стала спускаться в пиано нобиле.

– Мария? – позвала она, шагая по ступенькам. Ответа не последовало. Фрэнки потерла глаза, пытаясь прогнать остатки сна, из-за которых взгляд туманился, все расплывалось. Может, запах дыма ей просто померещился? Но у подножия лестницы она втянула носом воздух, и сигаретный дух вновь обнаружил себя, еще сильнее, чем прежде. Насторожившись, она обвела глазами гостиную в поисках источника, а сама попутно задумалась, не Мария ли это смолит тайком в каком-нибудь из секретных коридоров палаццо. От этой мысли она едва не рассмеялась, но тут взгляд ее упал на камин – и на человека, стоявшего рядом.

Фрэнки моргнула, заподозрив, что еще не вполне проснулась, даже на всякий случай ущипнула кожу на тыльной стороне ладони. Но нет, это был не сон – она наяву видела гостиную и постороннего человека в ней. Мужчина – хотя бы в том, что это мужчина, сомнений не было – стоял вполоборота перед камином, откуда дышали красным жаром угли, и держал между пальцев зажженную сигарету.

На мгновение Фрэнки окаменела, не зная, что сказать, не представляя, что в подобной ситуации полагается делать. Затем шагнула к нему. На вора он похож не был. Одет в дорогой с виду костюм, на руке серебряные часы, тоже явно не из дешевых. Хотя, может, в Венеции все воры так одеваются? К тому же с какой бы еще стати ему тут оказаться? Если только это не журналист. Подозрение укололо ее, что-то глубоко в душе дрогнуло, разладилось. Подозрение заставило ее действовать.

– Ни с места – или закричу, – заявила она. Слова сами собой соскочили с языка, не дав ей времени поразмыслить, хорошая ли это идея, не лучше ли было бы потихоньку улизнуть, пока ее не заметили. Вот бы заставить его стоять смирно – тогда, быть может, получилось бы подобраться к телефону, вызвать карабинеров; это ведь разумнее, чем прятаться в палаццо и ждать, пока вор найдет тебя сам. Тут же, стараясь не выдать испуга, она задумалась, какой номер набирать – точно не 999, это было бы слишком просто.

Впрочем, уже и неважно. Добраться до телефона она не успела – мужчина повернулся к ней, сделал шаг навстречу, разразился скороговоркой на итальянском.

– Стоять! – крикнула Фрэнки, отступая, стягивая на шее кимоно судорожным жестом, который ей самой немедленно показался идиотским. Поумнее ничего не придумала? Какой-то псих, пусть и с иголочки одетый – она успела заметить узкий черный галстук, ладно, по фигуре скроенный пиджак, безупречно сложенный красный платок в нагрудном кармане, – вломился в палаццо, а она переживает, как бы не сверкнуть ночнушкой. – Стоять – или закричу! – повторила она, пытаясь передать смысл хотя бы интонацией, на случай если английских слов незнакомец не понимает.

Тот все не умолкал, только теперь в разговор включились его руки – жестами он указывал на Фрэнки, на стены, на дверь, да как будто на все подряд. Затем на мгновение остановился, затушил сигарету в одной из расставленных по комнате пепельниц.

– Я не понимаю, – сказала ему Фрэнки, медленно отступая к лестнице. Тот продолжал надвигаться. – Пожалуйста, не подходите. Стойте где стоите, я вас прошу.

Пятка ее ударилась о ступеньку, и тут же в доме послышался шум – сперва безошибочно узнаваемый скрип двери, вроде бы входной, затем торопливое шарканье в коридоре, – и в гостиную вошла Мария. Замерев, она взглянула на Фрэнки, потом на мужчину. На одно безумное мгновение Фрэнки заподозрила, что они сговорились, хоть и не имела понятия, в чем этот сговор мог бы состоять.

– Мария! – воскликнула она, сообразив, что лучшего шанса спастись из этой переделки ей не представится. – Вызывайте карабинеров! Звоните им, скажите, к нам вор забрался.

Но Мария, вместо того чтобы послушаться, скрестила руки на груди и обратилась к незнакомцу по-итальянски.

– Да не надо разговаривать с ним! – прошипела Фрэнки. – Ну чего вы стоите? – возмутилась она, но ответная реплика мужчины заглушила ее слова.

А вдруг ее подозрения верны и эти двое действительно заодно? Может, Мария по глупости решила, будто Фрэнки так же богата, как и ее подруга, и задумала устроить ограбление. Если так, рассуждала она про себя, то ее ждет жестокое разочарование. Но в это мгновение мужчина сунул руку в карман и извлек комплект ключей, весьма похожий на тот, что получила от Джек сама Фрэнки. Она повернулась к домработнице:

– Что он говорит?

– Он не вор, – ответила Мария. – Он геометра.

– Он что?

– Геометра. – Мария жестом обвела комнату. – Проверяет дом.

Фрэнки тут же вспомнила разговор с Джек перед отъездом – та обмолвилась, что хочет продать палаццо. Она нервно выдохнула, про себя помянув недобрым словом забывчивую подругу.

– Хотите сказать, это оценщик?

Мария пожала плечами.

Фрэнки с досадой покачала головой, сердце ее все еще колотилось. Джек это просто так с рук не сойдет, будет еще молить о прощении.

– Ясно, – сказала она резко. Расправила плечи, стараясь не обращать внимания на бешеный стук в груди. Сделала пару шагов навстречу гостю, явившемуся без предупреждения. – Мария, пожалуйста, спросите у этого джентльмена, не найдется ли у него сигареты и для меня.

Мария повиновалась, и мужчина улыбнулся, достал из кармана небольшой серебряный портсигар. Фрэнки кивнула в знак благодарности, взяла сигарету и наклонилась к огоньку его зажигалки, стараясь унять дрожь в руках.

– Итак, кто будет кофе?

Геометра уже уходил, когда наконец позвонила Джек. День тянулся и тянулся, раскромсанный на части бесконечными перекурами и перерывами на чашечку кофе, и, хотя Фрэнки с удивлением обнаружила, что ее успокаивает присутствие в палаццо другого человека, она уже подумывала спросить, не планирует ли геометра, случаем, остаться на ночь, когда тот наконец засобирался и, пожелав ей buona notte[26]26
  Спокойной ночи (ит.).


[Закрыть], откланялся.

Снимая трубку, Фрэнки ожидала услышать на том конце провода искреннее раскаяние. Но вскоре, к ее великому неудовольствию, выяснилось, что Джек и знать не знает о постороннем мужчине, который заявился в дом этим утром.

– Посторонний мужчина? – переспросила она. – Ты о чем?

– Я о твоем геометра, – ответила Фрэнки, использовав слово, которым назвала его Мария. – У него были ключи от палаццо, и я его обнаружила утром в гостиной, куда спустилась в одном халате.

– О боже, – пробормотала Джек.

– Вот именно, боже, – подтвердила Фрэнки. – Чуть со страху не умерла.

По правде говоря, она начинала чувствовать себя героиней какого-то готического рассказа с привидениями: то загадочные соседи, то внезапные визиты незнакомцев. Она обвела гостиную взглядом, желая убедиться, что хотя бы теперь осталась одна.

– Ой, Фрэнки, как я перед тобой виновата. Мне на прошлой неделе звонили, интересовались покупкой палаццо. Сказали, что пришлют своего оценщика, перед тем как внести залог. И геометра, точно. Так их в Италии называют. Это все по поводу продажи.

– Могла бы меня предупредить.

– Твоя правда. У меня в последнее время голова не на месте. – Она на мгновение умолкла. – Прости меня, ладно? И не только за эту историю с геометра.

Не в характере Джек было извиняться. Фрэнки от этих ее слов сделалось не по себе.

– До сих пор не могу поверить, что ты продаешь палаццо, – поспешила она сменить тему. – Как твоим родителям вообще удалось его купить?

– Да через друзей друзей. – Телефонная связь вдруг исказила голос Джек, напомнив о милях, которые их разделяли. – Ну ты знаешь, как это бывает.

Фрэнки не знала. Друзей у нее всегда было мало, и уж точно никогда не водилось друзей друзей, готовых оказывать такого рода одолжения. Она вспомнила о Гилли, о ее признании. Быть может, не такие уж они и разные.

– Я скоро приеду.

– Я в состоянии сама о себе позаботиться, Джек.

– Я знаю, Фрэнки.

Обе они умолкли.

– Спокойной ночи, Джек.

– Спокойной ночи, Фрэнки.

Глава 7

Запрокинув головы, разинув рты, они разглядывали здание театра «Ла Фениче»[27]27
  Оперный театр в Венеции, существующий с 1792 года. Название театра в переводе с итальянского означает «феникс».


[Закрыть], ошеломленные его грандиозными размерами. С обеих сторон их окружали неоклассические колонны, в воздухе между которыми парил возродившийся из пламени феникс – эмблема театра. Сгущались сумерки, свет из дверей лился на Кампо Сан-Фантин, и Фрэнки в это мгновение казалось, что она в жизни не видела ничего прекраснее.

Всего несколько часов назад она сидела за столом в своей спальне, держа ручку над чистым листом, понимая, что и сегодня не напишет ни слова. Так продолжалось с самого визита геометра – слова просто не шли. И этот ступор беспокоил Фрэнки. Слишком уж напоминал о Лондоне, где слова точно так же испарялись, оставляя по себе лишь пустые страницы. В глубине души она винила во всем Джек, которая без конца звонила, но упорно молчала о том, почему до сих пор не приехала. Неизвестность заставляла Фрэнки с тревогой гадать, что держит ее в Лондоне. Не говоря уж об остальном. Погрузившись в свои размышления, она вздрогнула, когда раздался звонок в дверь.

– Гилли? – проговорила она в домофон, заранее уверенная, что так и есть.

– Фрэнсис, – раздался знакомый голос, – какие у вас планы на вечер?

Фрэнки подавила невольную улыбку.

– Да особенно никаких. А что?

– У меня есть два билета в оперу и ни одного желающего составить мне компанию.

Фрэнки много лет не была в опере – со времен той самой поездки в Париж в юности, с удивлением осознала она. Ей смутно помнилась пышно отделанная, тесная ложа – сплошная позолота и темно-красный бархат, – узкие стулья, нещадно скрипевшие, стоило только шевельнуться. А что до оперы, это, кажется, была «Богема», но точно Фрэнки не помнила. Ярче всего в сознании отпечатались цвета – вспышки красного, брызги синего – и воздух, густо, отчетливо пахнувший театром, а еще пылью, дымом и чем-то другим, плотным и насыщенным, наполнявшим все ее существо предвкушением. К домофону она подходила с намерением отказаться от любых приглашений Гилли, но сейчас, стоя среди необъятной тишины палаццо, представляя себе, как наряжается в вечернее платье, занимает свое кресло в притихшем зрительном зале, вдруг поняла, что именно это ей и нужно.

– Сегодня «Макбет», – сообщила Гилли, когда они шли к театру, и Фрэнки, взглянув ей в глаза, красноречиво выражавшие то, чего она не сказала вслух – ах, как нам повезло, какая чудесная опера, какой чудесный вечер, – подумала, что жизнь Гилли, верно, состоит из таких вот вечеров. Из удачных совпадений и идеальных мгновений, которые случаются лишь благодаря ее умению оказаться в нужное время в нужном месте и всегда сказать именно то, что нужно.

Фрэнки попыталась припомнить, нравится ли ей вообще «Макбет» – вся эта кровь, убийства, дурные предзнаменования. Послушать бы лучше «Аиду» или «Кармен», какую-нибудь историю про тяготы любви, которая принесет удовольствие, но не разбередит душу столь же сильно, как ослепительная и трагическая судьба леди Макбет.

– Мои соседки были возмущены, когда узнали, что я собираюсь потратить вечер пятницы на оперу, – сказала Гилли, явно гордая тем, что отправилась в храм культуры, а не последовала за своей стаей в какой-нибудь из местных баров. Оделась она соответственно случаю. На ней был комплект незамысловатого кроя – в талию, с длинной юбкой, – но цветочный рисунок на ткани переливался и мерцал на свету. Пальто она, несмотря на холод, оставила дома. Фрэнки чувствовала, что в своем прямом черном платье без рукавов теряется на ее фоне, и была рада, что додумалась хотя бы надеть к нему перчатки, которые – хотелось верить – добавляли образу капельку шика.

Она нахмурилась:

– Почему это?

– Они отправились охотиться, – ответила Гилли, многозначительно усмехнувшись. Девушка взяла Фрэнки под локоть и с ноткой игривой досады в голосе пояснила: – На мужчин, Фрэнсис!

– А вы что же к ним не присоединились? – спросила Фрэнки, пока они поднимались по ступенькам. Другой вопрос, вертевшийся у нее на языке со дня их первой встречи, повис в воздухе.

Гилли повернула к ней голову:

– Вместо того чтобы проводить время с вами, хотите сказать?

– Да, именно это я и хочу сказать.

Фрэнки вгляделась в ее лицо и тут только заметила, что под слоем макияжа оно выглядит совсем иначе. Впечатление было обескураживающее. Гилли казалась старше, проницательнее. Глаза из-за стрелок на веках будто сузились, а невероятной длины накладные ресницы придавали им какое-то недоброе выражение, из-за чего улыбка, почти никогда не сходившая с ее лица, смотрелась фальшиво, даже зловеще. В таком виде ей было впору не сидеть в зале, а выступать на сцене.

Гилли, похоже, не заметила столь пристального внимания к себе. Вместо этого она склонила голову набок и сказала:

– А вы все-таки немного странная.

Фрэнки отметила про себя, что вопрос она предпочла обойти стороной.

– Простите, что разочаровала.

– Вовсе нет, – начала Гилли, не уловив сарказма в ее голосе. – В некотором смысле вы именно такая, какой и должна быть писательница, – со всей искренностью договорила она.

Фрэнки не нашлась с ответом, поэтому они молча перешагнули порог театра, плечом к плечу, все еще держа друг друга под локоть.

Места оказались лучше, чем Фрэнки ожидала. Им досталась целая ложа на двоих, хотя это, справедливости ради, объяснялось простым везением. Ложа была рассчитана на четверых, но двое других зрителей не явились, и потому Гилли и Фрэнки заняли места в первом ряду, у самого парапета. Цвет венецианского общества, лившийся с холодной улицы в золотую клетку театра «Ла Фениче», был перед ними как на ладони. Театр горел дважды, прошептала Гилли ей на ухо, пока они наблюдали, как сияющие драгоценностями женщины в мехах и вечерних платьях в пол плывут к своим местам в первых рядах партера, а их мужья покорно плетутся следом с театральными биноклями в руках. Смотрите, – Гилли обратила внимание Фрэнки на изящную даму в кимоно, величественно шагавшую к своему месту в глубине зала.

Оркестр начал настраиваться, и зрители притихли.

Говорившие перешли на шепот, многие и вовсе умолкли, а затем, когда в зале приглушили свет, установилась полная тишина. Фрэнки всегда любила этот миг – это безмолвие, исполненное предвкушения, готовности к путешествию в неизведанный мир. А потом путешествие начиналось – звучала музыка, набегала волнами, затапливала зал, накрывала с головой. Фрэнки скучала по этому ощущению, по возможности отдаться чему-то душой и телом, целиком, безраздельно. Она попыталась припомнить, когда испытывала нечто подобное в последний раз. И, поняв, резко выпрямилась на стуле – во время работы над первым романом, вот когда.

Она готовилась окунуться в музыку, освободиться хотя бы на несколько часов от уз материального мира. Повернувшись в театральных сумерках к Гилли, она поймала на себе ее внимательный, испытующий взгляд. В нем сквозило то же сдержанное любопытство, с каким сама Фрэнки могла бы рассматривать нечто незнакомое, в равной степени занятное и непостижимое. Еле заметно улыбнувшись, она повернулась к сцене. Примерно через минуту она почувствовала, что и Гилли отвела взгляд.

Занавес поднялся, и зал окутала тьма. После этого не было ничего, кроме света, лившегося со сцены, кроме солистов и музыкантов, наполнявших его жизнью.

Во время антракта Фрэнки не хотелось уходить со своего места.

– Пойдемте выпьем шампанского, пока снова не погасили свет, – тихонько проговорила Гилли, тронув ее за руку. Но Фрэнки, последние полтора часа завороженно стискивавшей парапет, казалась неприятной одна мысль о том, чтобы встать и уйти из ложи, которая успела за это время сделаться родной. Ей хотелось одного – остаться в мире, куда перенесла ее опера, в мире дыма, мечей и неминуемой расправы.

Скрепя сердце она покинула уютную ложу и покорно нырнула следом за Гилли в пучину хаоса – толпу ценителей оперы, в едином порыве стремившихся в буфет. Гилли облокотилась на стойку, держа на весу бокал, – пузырьки шампанского опасно близко подбирались к самому краю, казалось, вот-вот выскочат наружу. Полчища зрителей осаждали бар, выкрикивая заказы, надеясь пропустить еще по бокалу, пока не пришло время возвращаться в зал, но Гилли умудрилась, в свойственной ей манере, добыть два бокала шампанского, даже не заметив всеобщей суеты.

– Фрэнсис, а почему вы не замужем? – спросила она, прислоняясь к деревянным перилам стойки.

Этот вопрос Фрэнки задавали неоднократно. И всякий раз она едва ли не благодарила судьбу, что мать и отец не дожили до этого дня (разумеется, не всерьез – она скучала по ним до сих пор, мучительно и нестерпимо) и им не пришлось носить это позорное клеймо, быть родителями незамужней дочери. Сама она ничуть себя не стыдилась, разве только устала от этого вопроса, который с годами раздражал все сильнее, изнашивал терпение. Она взглянула на Гилли, пригубила шампанское и вздохнула.

– Я на вас скуку навожу, – догадалась та, слегка нахмурившись.

– Не в вас дело, – ответила Фрэнки, не зная толком, с чего вдруг бросилась ее успокаивать. Она сделала еще глоток из бокала, почувствовала, как колючие пузырьки опустились в желудок, согрели ее, отгоняя зябкую промозглость, которая ощущалась даже здесь, в самом сердце театра. – А в вопросе.

– В вопросе? – переспросила Гилли. – Вопрос наводит скуку?

– Да, – подтвердила Фрэнки. – Невыносимую.

– М-м, – отозвалась Гилли так, будто ей все стало ясно. Впрочем, подумала Фрэнки, может, ей и вправду ясно.

Как ни задевали порой ее неосторожные реплики, чем-то эта девушка все же походила на саму Фрэнки в молодости. Не открытостью, разумеется, не оптимизмом, не радостной улыбкой, почти не сходившей с лица, будто жизнь – бесконечный праздник. Вовсе нет. Их объединяло другое – решимость, стремление к независимости. А этими качествами частенько бывает вымощена дорога к одиночеству – если только не приспособиться, как Джек, существовать сразу в нескольких мирах. Фрэнки приспосабливаться никогда не умела и не очень-то стремилась учиться. Она гордилась своим цинизмом и упрямством – куда больше, чем следовало бы. И плевать, что человеку ее склада куда сложнее разделить жизнь с кем бы то ни было – в особенности с партнером, – Фрэнки всегда была самодостаточной личностью.

– Неужели вам не бывает одиноко? – не сдавалась Гилли.

Спрашивала ли она из любопытства или по какой другой, более сокровенной причине, Фрэнки не знала.

– Не мелите чепухи, – с улыбкой ответила она и опрокинула в себя остатки шампанского. – Какое уж тут одиночество, когда за мной хвостом таскаются экземпляры вроде вас.

Гилли рассмеялась.

– Так у вас много поклонников?

На мгновение Фрэнки вернулась мыслями к упавшим продажам, к злосчастной рецензии, но тут же решительно выбросила из головы и то и другое. Сегодня об этом думать незачем. Она лишь небрежно пожала плечами в ответ.

– Уверена, что много, – сказала Гилли, и ровно в ту же секунду приглушили свет.

– Нет времени рассказывать, – со смешком ответила Фрэнки, чувствуя, что алкоголь делает свое дело – тело становится легче, кажется, его можно сбросить и воспарить. Такой уж у шампанского эффект. Жидкое волшебство – так его назвала мама однажды под Рождество, много лет назад, когда Фрэнки была еще совсем ребенком. Она усилием воли сдержала навернувшиеся слезы. Вот и еще один эффект шампанского. Свет снова потускнел. – Пора в зал, – с трудом выговорила она, поспешно отвернувшись.

Вторая половина представления, как это часто бывает, пролетела быстро. Сильнее всего Фрэнки впечатлила ария леди Макбет – полнокровные переливы ее голоса эхом разносились по залу, а во время кульминации все зрители будто бы разом задержали дыхание. Любить леди Макбет казалось едва ли не пошлостью, но Фрэнки любила ее всей душой и во время знаменитой сцены во сне невольно подалась вперед, будто надеялась, хоть немного приблизившись к солистке, разобрать слова или, скорее, по-настоящему почувствовать их. Певица была одета в простое черное платье с рукавами до самого пола – кроваво-красными от запястий. Эффект был ошеломляющий. Фрэнки точно знала, что это впечатление останется с ней надолго.

– В первой редакции этой арии вообще не было[28]28
  Гилли ошибается. Знаменитая сцена сомнамбулизма леди Макбет из IV акта, во время которой звучит ария «Una macchia è qui tuttora!», присутствовала и в первой редакции оперы, поставленной в 1847 году. В переработанной версии 1865 года появилась другая ария леди Макбет – «La luce langue» из начала II акта.


[Закрыть], – прошептала Гилли ей на ухо, когда сцена закончилась.

Фрэнки, не веря своим ушам, покачала головой. Верди просто дурак, если думал, что леди Макбет можно отодвинуть на второй план.

По дороге из театра Гилли была на удивление молчалива – верно, обе слишком углубились в собственные мысли. Сколько Фрэнки ни твердила, что вполне способна найти дорогу самостоятельно, новая знакомая настояла на том, чтобы проводить ее до дома. По правде говоря, Фрэнки была рада компании. Ночью улицы Венеции казались зловещими, а сегодня к этому примешивался еще и нелепый страх, будто из-за угла вот-вот покажется хор ведьм, манящих к себе крючковатыми пальцами. Взглянув исподтишка на молча шагавшую рядом Гилли, Фрэнки поняла, что не так ей и важно, были они знакомы прежде или нет. Может, та просто ошиблась – видела Фрэнки где-то в Лондоне или узнала по фотографии на обложке, – совершенно невинная оплошность, которую слишком долго объяснять.

У входа в палаццо она замешкалась, размышляя, не пригласить ли Гилли зайти, невольно возвращаясь мыслями к той минуте, когда вытаскивали из канала бездыханное тело несчастной женщины. Впрочем, сейчас не время для дурных воспоминаний, незачем портить прекрасный вечер.

– Спокойной ночи, Гилли, – сказала она, заходя во двор. – Спасибо за приглашение.

– Спокойной ночи, Фрэнсис, – бросила ей вслед Гилли.

Той ночью Фрэнки отправилась в постель счастливая и хмельная – еще плескалась в желудке порция виски, выпитая перед сном. Впервые за долгое время она была довольна жизнью, чувствовала, как ослабевает тугой, колючий узел в груди.