Текст книги "Самосострадание. О силе сочувствия и доброты к себе"

Затем участникам велели прочитывать записи на карточках трижды в день в течение двух ближайших недель, а также выполнять другие упражнения – например, написать себе сочувственное письмо (см. упражнение первое из главы 1). Как выяснилось, вмешательство специалистов существенно смягчило у участников исследования депрессивные ощущения и стыд, связанные с их хронической болезнью. Интересно, что, помимо этого, угри стали меньше беспокоить их физически: уменьшились боль и жжение.

Сталкиваясь с собственным человеческим несовершенством, мы можем отвечать на него либо добротой и заботой, либо осуждением и критикой. Важно спросить себя, какие душевные и умственные качества мы хотим в себе поддерживать. Мы не можем устранить самоосуждающие мысли, но нам необязательно их поддерживать и с ними соглашаться. Если мы будем относиться к самоосуждению мягко и с пониманием, презрение к себе в конце концов обессилеет и угаснет, лишенное необходимой ему поддержки. Мы способны радоваться и быть довольными жизнью, когда отвечаем на свои страдания добротой. И хотя наша культура не прививает нам эту привычку, мы можем что-то поменять. Я знаю это по собственному опыту.

Моя история. Человеку свойственно заблуждаться

Как я уже рассказывала, о сострадании к себе я впервые услышала в группе буддистской медитации, которую стала посещать в последний год докторантуры. Я присоединилась к ней главным образом из-за того, что меня переполняли стыд, вина и ощущение никчемности; я жаждала обрести хоть какой-то внутренний покой. До нашей с Рупертом свадьбы оставалось всего несколько месяцев, а я так и не сумела оправиться от кошмара, в который превратила свою личную жизнь несколькими годами раньше.

Видите ли, до этого я была замужем за человеком, назовем его Джон, с которым познакомилась на третьем курсе колледжа. После жалких типов, с которыми я встречалась подростком, мне показалось, что наконец-то мне попался человек, которым стоит дорожить. Джон был красивый, умный и интеллигентный. А еще он очень любил всех судить. Когда он попытался расстаться со мной из-за моих мнимых недостатков (стандартная тема в моих взаимоотношениях с мальчиками до этого), я уперлась. Этот слишком хорош, чтобы его терять, подумала я. И конечно, его попытка меня отвергнуть еще сильнее меня зацепила. Я пустила в ход все свои чары, и в итоге мы остались вместе. Через пару лет мы поженились.

Джон вообще-то был хорошим человеком, но, склонный по натуре к осуждению, крайне скептически относился к любым духовным учениям. И конечно, не одобрял религиозных убеждений, которые мне привили еще в детстве: считал их полнейшей чушью и не упускал случая напомнить мне об этом. А поскольку я жаждала, чтобы меня любили и принимали, я начала превращать себя в ту, какой он хотел меня видеть. Я стала скептиком, начала отказываться от того, что было, пожалуй, главным в моей жизни до сих пор, – от моих отношений с Богом, или Вселенским разумом, как я часто его себе представляла. Правда, справедливости ради нужно заметить: в глубине души я уже сомневалась, что реинкарнация, карма и просветление действительно существуют, хотя глубоко верила в них во времена своего нью-эйджевского детства. Кто может ручаться, что это реальность, а не подмена действительного желаемым, как в оптимистичном фантастическом романе? Скептическая натура Джона была идеальным трамплином для моего кризиса веры; я оттолкнулась и нырнула.

Вскоре после того, как мы сошлись, я оставила духовные поиски и поступила в магистратуру Беркли, чтобы стать психологом-исследователем. Моим новым богом стал рационализм. Этот период длился около семи лет. Я, конечно, не осознавала, как плотно захлопнулось мое сердце, когда я отгородилась от своих духовных устремлений. Одного лишь рационального ума не хватало, чтобы сделать меня счастливой, но я этого не знала. Я также не была счастлива в браке, но, поскольку он был стабильным и без явных проблем, моя неудовлетворенность по большей части оставалась бессознательной. Я никогда не знала, что это такое – когда мужчина видит, лелеет и любит тебя такой, какая ты есть. Я полагала, что если рядом с тобой человек, который тебя не бросает, то лучше и быть не может.

Так продолжалось до тех пор, пока я не повстречала мужчину, действительно понимавшего и ценившего настоящую меня, – мужчину (назовем его Питером) старше меня, мудрее и опытнее. С год мы дружили, все крепче и крепче, потом дружба переросла в любовную связь. Питеру я могла говорить то, что прежде боялась сказать кому-нибудь, а он от этого любил меня только сильнее. В чем-то я с Питером была счастливее, чем когда-либо прежде. Мое сердце распахнулось, я ощущала такую радость, энергию и согласие с собой, каких и представить себе не могла. Пробудилась моя духовная сторона. Впервые за долгое время я чувствовала себя цельной и наполненной до краев. То, что Питер был много старше меня, несомненно, тоже играло свою роль. Его желание ко мне, вероятно, компенсировало мне тот факт, что меня отвергал отец.

Но я очень переживала из-за своей неверности Джону и поэтому не отдавала отчета в том, что происходит, даже себе. Из-за привычки осуждать себя я не могла сознаться в том, что делаю: эта убийственная картина причинила бы мне слишком много боли, поэтому я как будто раздвоилась, и одна сторона моей жизни была полностью оторвана от другой, между ними не было никакой связи. Примерно три месяца длился ужасный период, когда я постоянно врала и обманывала себя, и когда наконец все вскрылось, я даже вздохнула с облегчением.

Опуская подробности, скажу, что я оставила Джона ради Питера, уверенная, что мы с ним родственные души и нам предназначено всегда быть вместе. Оправдать страшную боль, причиненную мужу, я могла только чем-то чистым и благородным. Но Питер не стал бросать жену ради меня.

Так началась самая беспросветная полоса в моей жизни. Я ненавидела себя за то, что так глубоко ранила Джона, и ненавидела Питера за то, что он не дал мне стать честной – или хотя бы более-менее честной – женщиной. Хорошо еще, что к тому времени я успела все подготовить для годичной поездки в Индию: хотела собирать там материал для диссертации. (Она была посвящена тому, как в индийских браках понимают права и обязанности, и да, я осознавала всю иронию ситуации.) Поездка за границу дала мне возможность на время оторваться от всего и зализать раны. Именно в Индии я познакомилась с Рупертом – британским писателем-путешественником, работавшим над путеводителем по одному из индийских районов. И хотя я говорила ему, что в душе у меня раздрай и таких лучше обходить за километр (что для него было как красная тряпка для быка), у нас все-таки закрутился роман.

Когда я наконец вернулась в Беркли заканчивать диссертацию, мне пришлось разбираться с хаосом, который я там оставила. Я извинилась перед Джоном, но это не помогло. Он по-прежнему был в ярости и не собирался меня прощать. Так, кстати, и не простил до сих пор. Не помогли и попытки переложить вину на Питера. К тому же я больше не могла на него злиться: я узнала, что вскоре после нашего разрыва он заболел раком и ему оставалось жить всего несколько месяцев.

Как раз в этот момент я начала каждую неделю ходить в буддистский центр и узнала о самосострадании. Вы, конечно, понимаете: для меня это было спасением. Я стала немного меньше осуждать себя, сочувствовать боли, которую мне нанесли в раннем детстве, и спокойнее относиться к собственным ограничениям, толкнувшим меня к неверности. Жаль, что мне не хватило зрелости, чтобы понять: мой брак не удался, и я не сумела поменять все более достойным образом. Жаль, что мне не хватило мудрости, чтобы увидеть: энергия и страсть, которые я в себе обнаружила, исходили не от моего любовника, а от меня самой. Но в то время я не была способна на все это. Я не смогла соответствовать своим идеалам, и это было очень по-человечески.

Тем не менее перестать критиковать себя мне было трудно. Сейчас, оглядываясь назад, я вижу, что это был изощренный способ поддержать самооценку. Ну хоть та моя часть хороша, что все время меня судит и критикует, пусть даже все остальное во мне плохо.

Мешало мне и убеждение, что если я себя прощу, то просто освобожу себя от ответственности. Но когда я начала проявлять к себе больше доброты и сострадания, то, к своему удивлению, обнаружила, что стала честнее признавать, какой вред нанесла другим. Не только Джону, но и Питеру и его жене. Питер, более искушенный и опытный, чем я, понимал, что мой порыв страсти к нему, гораздо более зрелому человеку, скорее всего, скоро угаснет. Надо признать, он, вероятно, был прав. В чем-то я его просто использовала: это был способ сбежать из несчастливого брака. И хотя в то время я этого не осознавала, я, наверное, оставила бы его, едва достигнув этой цели. Он правильно поступил, оставшись со своей женой, которая была исключительно надежной женщиной; именно она в первую очередь давала ему силы в те месяцы, когда он проходил химиотерапию.

Когда я начала практиковать сочувствие к себе, меня поразила открывшаяся во мне невероятная способность ясно видеть себя и учиться на своих ошибках. Как только я перестала умирать от стыда и нашла в себе мужество всмотреться в ситуацию пристальнее, я увидела, где именно свернула не туда. С согласия своего жениха Руперта я совершила с Питером несколько долгих мирных прогулок в горах, и мы пришли к взаимопониманию; беседы эти никак нельзя было откладывать, потому что Питеру оставалось совсем недолго. Я сумела понять, почему поступала так, а не иначе, и почему Питер поступал так, а не иначе. Все это было не очень красиво, но так уж разворачивались события.

После смерти Питера я наконец сумела избавиться от стыда и самоосуждения. Я увидела, что, беспрестанно критикуя себя за слабость и незрелость, я только зря трачу время и не помогаю ни себе, ни другим. Я поняла, что, обращаясь с собой по-доброму и принимая себя, начну исцеляться. Этот новый источник внутреннего тепла, мира и эмоциональной устойчивости не только принес мне много радости, но и позволил мне больше отдавать в наших отношениях с Рупертом.

Драгоценный дар

Самосострадание – это дар, доступный любому, кто готов открыться самому себе. Когда мы привыкаем обращаться с собой по-доброму, страдание превращается в возможность ощутить любовь и нежность, идущие изнутри. Какие бы беды с нами ни приключились, мы, исстрадавшиеся и истерзанные, всегда можем утешиться в собственных теплых объятиях. Мы можем облегчить и успокоить свою боль, как материнские руки успокаивают и утешают ребенка. Нет необходимости дожидаться, когда мы достигнем совершенства и жизнь пойдет точно так, как мы хотим. Чтобы мы чувствовали себя достойными любви, необязательно, чтобы другие проявляли к нам заботу и сочувствие. А понимание и защищенность, которых мы жаждем, необязательно искать вовне. Это не значит, что нам не нужны другие люди. Конечно, нужны. Но кто, в силу своего положения, знает лучше всего, как вы на самом деле себя чувствуете под жизнерадостным фасадом? Кто в полной мере может оценить ваши боль и страх, понять, что вам больше всего нужно? Кто тот единственный человек, способный в любой день, в любое время окружить вас заботой и добротой? Вы сами.

Глава четвертая. Мы все в одной лодке

Человек – это часть целого, которое мы называем Вселенной, часть, ограниченная во времени и в пространстве. Он воспринимает себя, свои мысли и чувства как нечто отдельное от всего остального – сознание поддается своего рода оптическому обману. Этот обман для нас – подобие тюрьмы, которая сводит нас к личным желаниям и привязанности к немногим самым близким людям. Нужно поставить себе задачу освободиться из этой тюрьмы, расширив сферу своего сочувствия на всех живых существ, на всю природу во всем ее великолепии.

Альберт Эйнштейн, записки

Второй основополагающий элемент самосострадания – признание общности человеческих переживаний. Осознание взаимосвязи наших жизней помогает провести грань между самосостраданием, с одной стороны, принятием себя и любовью к себе – с другой. Принятие себя и любовь к себе – это важные чувства, но по отдельности они неполны. В них отсутствует очень существенный элемент – связь с другими людьми. Тогда как самосострадание по сути своей социально. «Сострадать» буквально значит «страдать вместе с», то есть сострадание предполагает обоюдность переживаний. Сострадание возникает из понимания, что человек по природе своей несовершенен. Иначе зачем бы нам говорить, утешая друга, совершившего ошибку, что это «очень по-человечески»? Сострадание к себе подразумевает, что всем людям свойственно ошибаться, что неверные решения и сожаления неизбежны, каким бы сильным и великим ни был человек. (Недаром говорят: «Чистая совесть – признак плохой памяти».)

Когда мы осознаём общность человеческого положения, мы всегда помним, что чувство неполноценности и разочарование ощущают все люди. И вот чем отличается сострадание к себе от жалости к себе. Жалеть себя – значит говорить «бедный я», в то время как сострадать себе – значит помнить, что страдают все, и утешаться, потому что все мы люди. Боль, которую я ощущаю, когда мне тяжело, – это та же боль, которую чувствуешь ты, когда трудно тебе. Разные причины, разные обстоятельства, разная степень боли, но происходит одно и то же. Ты не можешь всегда получать то, что хочешь. Это верно для всех, даже для Rolling Stones[45]45
  «Ты не можешь всегда получать то, что хочешь» (You Can’t Always Get What You Want) – название песни группы The Rolling Stones. Прим. пер.


[Закрыть].

Часто мы пугаемся и злимся, концентрируясь на неприглядных сторонах самих себя и своей жизни. У нас опускаются руки, нас раздражает неспособность держать все под контролем: получать то, что мы хотим, быть такими, какими мы хотим. Мы возмущаемся тем, как все выходит, и цепляемся за свои ограниченные представления о том, как все должно быть. Мы, все до единого, в одной лодке. Самое прекрасное в признании этой данности – его светлая подкладка, так сказать, – в том, что оно позволяет ясно понять, каково наше общее положение.

Оторванный и одинокий

К сожалению, многие люди не задумываются о том, что у них общего с другими, особенно когда ощущают стыд и неполноценность. Вместо того чтобы рассматривать свое несовершенство как общечеловеческое свойство, они, когда терпят неудачу, чувствуют себя оторванными от окружающего мира[46]46
  Kristin Neff, “Development and Validation of a Scale to Measure Self-Compassion,” Self and Identity 2 (2003): 223–250.


[Закрыть].

Когда мы концентрируемся на своих недостатках, пренебрегая полной картиной человеческого положения, перспектива сужается. Нас поглощает чувство незащищенности и собственной никчемности. Мы замыкаемся в своем самоуничижении, и все остальное человечество словно перестает существовать. Почему-то кажется: я единственный, кого ругают, тыкают носом в ошибки и оставляют в дураках. Вот что пишет об этом Тара Брах (автор книги «Радикальное сострадание»[47]47
  Брах, Т. Радикальное сострадание. Как преобразовать страх в силу. М.: Эксмо, 2020. Прим. ред.


[Закрыть]): «Чувство собственной ничтожности сопровождается чувством отделенности от других, отделенности от жизни. Как мы можем быть частью целого, если мы такие неполноценные? Это какой-то порочный круг: чем более несостоятельными мы себя чувствуем, тем сильнее ощущение обособленности и уязвимости»[48]48
  Tara Brach, Radical Acceptance: Embracing Your Life with the Heart of a Buddha (New York: Bantam Books, 2003). Издание на русском языке: Радикальное сострадание. Как преобразовать страх в силу: практика четырех шагов / Тара Брах. – М.: Эксмо, Бомбора, 2020.


[Закрыть].

И даже если человек страдает не по своей вине (допустим, его уволили с работы из-за экономического спада), у него, вопреки всякой логике, возникает ощущение, что все остальные люди в мире – счастливчики и работают, в то время как он единственный сидит дома и пересматривает по телевизору всякое старье. А если он заболел, то ему кажется, будто болезнь – это какое-то противоестественное, аномальное состояние (как тот восьмидесятичетырехлетний старик, чьи последние слова перед смертью были: «Почему именно я?»). Попадаясь в эту ловушку – веря, что все «должно» идти хорошо, – мы, когда что-то вдруг идет не так, считаем, что все вконец разладилось. Это опять-таки не результат осознанного мыслительного процесса, а внутреннее предположение, окрашивающее нашу эмоциональную реакцию. Если бы мы взглянули на проблему с абсолютно логической точки зрения, то вспомнили бы, что в каждый момент могут случаться тысячи неприятностей, поэтому мы, весьма вероятно – и даже неизбежно, – будем регулярно сталкиваться с трудностями. Но к этому вопросу мы не склонны подходить рационально. А потому страдаем и в страдании чувствуем себя одинокими.

Потребность в принадлежности

Абрахам Маслоу, известный американский психолог середины ХХ века[49]49
  Abraham Maslow, Motivation and Personality (New York: Harper, 1954). Издание на русском: Мотивация и личность / Абрахам Маслоу. – 3-е изд. – М. [и др.]: Питер, 2013.


[Закрыть], возглавлял гуманистическое направление в психологии. Он утверждал, что человек не может удовлетворить свои потребности в индивидуальном росте и в счастье, пока не удовлетворена его потребность в общности с другими людьми. Пока мы не соединены с другими узами любви и привязанности, полагал он, мы не можем двигаться дальше, не можем самореализоваться. Подобно ему, психоаналитик Хайнц Кохут[50]50
  Heinz Kohut, The Analysis of the Self (New York: International Universities Press, 1971). Издание на русском: Анализ самости: системный подход к лечению нарциссических нарушений личности / Хайнц Кохут. – 2-е изд. – М.: Когито-Центр, 2017.


[Закрыть], основавший в начале 1970-х годов направление под названием «селф-психология», предполагал, что потребность в принадлежности – одна из главных у «я». Принадлежность он определял как чувство, что ты «человек среди людей», чувство связанности с другими людьми. Одна из основных причин нарушений психического здоровья, считал он, – в отсутствии принадлежности, в ощущении, что ты отрезан от своих собратьев.

Одиночество обусловлено чувством, что ты не принадлежишь к группе, возникающим независимо от присутствия других людей[51]51
  Roy F. Baumeister and Mark R. Leary, “The Need to Belong: Desire for Interpersonal Attachments as a Fundamental Human Motivation,” Psychological Bulletin 117 (1995): 497–529.


[Закрыть]. Если ты пришел на большое сборище, но не очень вписываешься в компанию, то, вероятно, все равно будешь чувствовать себя одиноким. Одиночество проистекает из отделенности от других, пусть даже до них рукой подать. Боязнь публичных выступлений, фобия номер один в нашей культуре, вызывается страхом быть отвергнутым и боязнью изоляции. Почему работает известный способ – представить, что зрители сидят перед тобой в нижнем белье? Потому что он напоминает выступающему, что зрители тоже уязвимы и несовершенны, и усиливает чувство его общности с ними.

Даже страх смерти в значительной степени происходит от боязни утратить родство, близость, связи с другими людьми. И чувство одиночества фактически может превратить этот страх в реальность. Исследования показывают, что социальная изоляция в два-три раза повышает риск развития ишемической болезни сердца[52]52
  См., например, Lisa F. Berkman, “The Role of Social Relations in Health Promotion,” Psychosomatic Medicine 57 (1995): 245–254.


[Закрыть]. В то же время у больных раком, посещающих группы поддержки, уменьшаются беспокойство и депрессия и растут шансы на выживание в долгосрочной перспективе[53]53
  David Spiegel et al., “Effect of Psychosocial Treatment on Survival of Patients with Metastatic Breast Cancer,” Lancet 9 (1989): 888–891.


[Закрыть]. Одна из главных причин эффективности групп поддержки в том, что их участники чувствуют себя уже не такими одинокими в своих испытаниях. Таким образом, принадлежность к группе имеет основополагающее значение для физического и душевного здоровья.

Ощущение связанности с другими, выражающееся, например, в доброте, приводит в действие нашу систему привязанностей. «Дружеская» составляющая инстинкта «заботься и дружи» проявляется в стремлении человека присоединяться к себе подобным, собираться в группы ради ощущения безопасности. Именно поэтому людей, чувствующих себя связанными с другими, меньше пугают жизненные трудности и им легче держать удар.

Прекрасно, когда удовлетворить потребность в принадлежности позволяют близкие люди – друзья и родственники. Но если вы из тех, кому трудно налаживать отношения, возможно, социальная поддержка такого рода в вашей жизни отсутствует. Впрочем, и в самых благоприятных обстоятельствах окружающие не всегда способны пробудить в человеке ощущение принадлежности и признания. В потаенных глубинах сознания мы можем почувствовать себя одинокими в любой момент, даже если это в действительности не так. Страхи и самоосуждение подобны шорам, они часто мешают разглядеть протянутую руку помощи. К тому же, если мы испытываем чувство неполноценности, нам бывает стыдно признаться в этом любимым людям: мы боимся, что если они узнают, какие мы на самом деле, то перестанут нас любить. Мы скрываем настоящих себя от других и от этого становимся еще более одинокими.

Вот почему так важно изменить взаимоотношения с собой, признав свою органическую связанность с другими. Если мы умеем в горькую минуту сочувственно напомнить себе, что неудача – это часть общечеловеческого опыта, то эта минута становится минутой слияния, а не оторванности. Если в тягостные, болезненные моменты мы всегда помним, что и бесчисленное множество других людей сталкивались с подобными трудностями, то удары смягчаются. Нам все равно больно, но страдание не усугубляется чувством отделенности. Правда, в нашей культуре, к сожалению, принято делать упор на том, насколько каждый из нас уникален, а не насколько все мы одинаковы.

Игра в сравнения

Поскольку наша культура требует, чтобы мы чувствовали себя «особенными и выше среднего уровня», мы постоянно заняты эгоистическим социальным сравнением себя с другими. Если положительная самооценка для нас чрезвычайно важна[54]54
  Abraham Tesser, “Toward a Self-Evaluation Maintenance Model of Social Behavior,” in Advances in Experimental Social Psychology, vol. 21, ed. Leonard Berkowitz (New York: Academic Press, 1988), 181–227.


[Закрыть], то, когда у окружающих что-то получается лучше, чем у нас, мы видим в этом угрозу для себя.

Лиз очень радовалась, когда получила первый годовой отзыв о своей работе на новом месте. Ее хвалили за трудолюбие и усердие, ей обещали поднять зарплату на 5 % в следующем финансовом году. В чудесном настроении она позвонила своему бойфренду и сообщила ему новости. «Невероятно! – сказал он. – Я к твоему приходу открою шампанское». Однако на парковке Лиз случайно услышала, как ее коллега возбужденно рассказывала кому-то по телефону: «В отзыве говорится, что я самый перспективный новый сотрудник в этом году! И ты только послушай: они собираются дать мне десятипроцентную надбавку! Это вдвое больше, чем 5 %, которые получат все остальные. Потрясающе, правда?» За какую-то долю секунды восторг Лиз сменился ощущением полного провала. Дома, вместо того чтобы отмечать удачу с бойфрендом, она плакалась ему в жилетку.

Одно из самых печальных последствий социального сравнения – отдаление от тех, чей успех делает нас недовольными собой[55]55
  Robert Pleban and Abraham Tesser, “The Effects of Relevance and Quality of Another’s Performance on Interpersonal Closeness,” Social Psychology Quarterly 44 (1981): 278–285.


[Закрыть]. Интересно, что, как показало одно исследование, отдаление это происходит не только в переносном, но и в прямом смысле. Участникам эксперимента сообщили, что для предстоящего состязания на кубок колледжа будут оцениваться их интерес и знания по разным предметам. Студенты полагали, что их тестируют парами, но на самом деле в каждой паре один из участников был членом исследовательской команды. Провели пробное испытание: студенты должны были без подготовки отвечать на вопросы о рок-музыке и футболе. Каждому из них сообщали одно из двух: либо что он обогнал своего напарника, либо что напарник его превзошел. После этого экспериментаторы оценивали, насколько велико было у студентов чувство близости к своему напарнику: их спрашивали, много ли у них, по их мнению, общего и хотят ли они в дальнейшем работать вместе с ним. Оценивалось даже, насколько близко студенты садились к своим напарникам, когда их переводили в другую комнату. У тех студентов, кому сказали, что напарник их превзошел, чувство близости с напарником оказалось слабее, и они садились от него дальше.

Печальный парадокс – мы жаждем успеха главным образом ради того, чтобы чувствовать: нас принимают и ценят; ради того, чтобы быть ближе к другим, ощущать свою принадлежность. Это заколдованный круг. Ведь само то, что мы соревнуемся с окружающими ради успеха, ставит нас в проигрышную ситуацию: ощущение связанности с другими, которого мы так жаждем, вечно остается недосягаемым.

«Мы» против «них»

Мы не только сравниваем себя с другими людьми. Мы сравниваем группы, к которым принадлежим, – американцы, русские, республиканцы, демократы, христиане, мусульмане и т. д. – с другими группами. Вот почему мы нашиваем эмблему своей группы на рукав (или наклеиваем на бампер автомобиля). Наше самоощущение испещрено метками социальной принадлежности, которые характеризуют нас, позволяют чувствовать, что мы в безопасности и нас принимают в границах четко очерченной группы. Групповая самоидентификация дает человеку ощущение принадлежности, но лишь умеренное. Идентифицируя себя с человеческими подмножествами, а не со всем человечеством, мы возводим границы, отделяющие нас от собратьев.

К несчастью, эти границы часто порождают предрассудки и ненависть. Ведь нам не только нравится чувствовать, будто мы превосходим других людей и находимся выше среднего уровня в том, что касается наших личных качеств, – нам нравится чувствовать, будто наши группы превосходят все другие. Согласно теории социальной идентичности Генри Тэджфела, когда мы идентифицируем себя с какой-то группой, наше чувство собственного достоинства тесно связано с принадлежностью к этой группе[56]56
  Henri Tajfel, “Social Identity and Intergroup Behaviour,” Social Science Information 13 (1974): 65–93.


[Закрыть]. Поэтому мы глубоко заинтересованы в том, чтобы представить «нас» в лучшем свете, а «их» в худшем. Именно заинтересованность в позитивном имидже той или иной группы лежит в основе групповой дискриминации и расизма. Я хочу принизить твою группу (гендерную, этническую, расовую, политическую, национальную) потому, что тем самым я возвышу собственную группу и это придаст мне чувство гордости и законного превосходства. Когда куклуксклановец надевает белый колпак и мантию или потенциальный террорист приходит на митинг, его чувство собственного достоинства становится куда сильнее – и опаснее – любого наркотика.

Исследования Тэджфела показали, что групповые предрассудки возникают даже тогда, когда группы формируются по произвольному принципу[57]57
  Henri Tajfel, “Experiments in Intergroup Discrimination,” Scientific American 223 (1970): 96–102.


[Закрыть]. Например, можно разделить людей на группы на основании того, кого из художников-абстракционистов они предпочитают, Клее или Кандинского, или даже на основании того, «орел» или «решка» выпали при подбрасывании монетки, и все равно люди будут больше симпатизировать членам своей группы, предоставлять им больше ресурсов и не доверять представителям другой группы.

Групповая самоидентификация лежит в основе большинства ожесточенных конфликтов, будь то потасовка между районными школьными командами или крупномасштабная война между государствами. Тэджфел ощутил последствия групповой предвзятости на себе. Польский еврей, учившийся в парижской Сорбонне в то время, когда началась Вторая мировая война, он был призван во французскую армию и попал в плен к нацистам. Его поместили в лагерь для военнопленных только потому, что никто не знал, что он еврей. Большинство его друзей и родных, оставшихся в Польше, были убиты. Холокост – один из ужаснейших (и, к сожалению, не последних) примеров, показывающих, до какой жестокости могут доходить люди из-за того, что относят себя и других к разным группам.

К счастью, психологи обнаружили, что, когда чувство принадлежности простирается на все человеческое сообщество, а не замирает у границ конкретных социальных групп, конфликтов становится существенно меньше. Если мы признаём, что все мы взаимосвязанные, а не отдельные существа, то понимание и прощение можно дарить щедрее и себе, и другим, поскольку барьеров между людьми становится меньше. Эту мысль прекрасно иллюстрирует один эксперимент[58]58
  Michael J. A. Wohl and Nyla R. Branscombe, “Forgiveness and Collective Guilt Assignment to Historical Perpetrator Groups Depend on Level of Social Category Inclusiveness,” Journal of Personality and Social Psychology 88 (2005): 288–303.


[Закрыть]. Студентов-евреев попросили оценить, насколько они готовы простить современных немцев за то, что случилось во времена холокоста. Исследователи предложили участникам два описания холокоста: первое – это когда немцы проявляли агрессию по отношению к евреям, и второе – это когда люди проявляли агрессию по отношению к другим людям. Еврейские студенты выразили большую готовность простить современных немцев во втором случае, когда речь шла о людях, а не о социальных группах, и в этом же случае нашли больше сходств между немцами и собой. Всего лишь сместив акцент с различий на схожесть, мы можем значительно изменить восприятие и эмоциональную реакцию.

Есть замечательная программа для подростков, «День испытаний», позволяющая обрести невероятный опыт единения с другими[59]59
  Информация есть на сайте http://www.challengeday.org. Также можно посмотреть видеозапись описанного упражнения: наберите «The Teen Files – Part 2: Lines That Divide Us» в строке поиска на http://www.youtube.com.


[Закрыть]. Группа старшеклассников проводит день за занятиями, способствующими возникновению чувства общности со сверстниками. Например, во время упражнения «Границы, которые нас разделяют» подростков просят встать перед линией, нарисованной на полу школьного спортзала. Потом ведущий начинает описывать разнообразные болезненные ситуации, а те, кто хоть раз в них попадал, переходят на другую сторону зала. Он говорит медленно, всякий раз давая каждому время увидеть, кто еще страдал так же, как он. «Пожалуйста, переступите эту линию, если вас когда-нибудь обижали или осуждали из-за цвета кожи… Если вас унижал в классе учитель или ученик… Если вас запугивали, или дразнили, или обижали из-за того, что вы носите очки, брекеты, слуховой аппарат… из-за вашей манеры говорить, из-за того, во что вы были одеты, из-за форм, размеров или вида вашего тела». В какой-то момент линию пересекают почти все, и становится очевидно, что от осуждения и жестокости в тот или иной момент страдают все подростки. После этого упражнения даже самые крепкие ребята обычно не могут сдержать слез: их переполняет сочувствие к себе и остальным. Этот опыт разрушает воображаемые стены, из-за которых подростки чувствуют себя одинокими, дает им понять, что их чувство оторванности – заблуждение, снижает вероятность возникновения между ними конфликтов.

Вот почему признание человеческой общности, эта составляющая самосострадания, имеет такую исцеляющую силу. Тогда чувства собственного достоинства и принадлежности основаны на том простом факте, что мы люди, нас нельзя ни отвергнуть, ни изгнать. У нас нельзя отнять нашу человеческую сущность, как бы мы ни отличались от других. Само то, что мы несовершенны, подтверждает: мы полноправные представители человечества и потому всегда связаны с целым.

Иллюзорное совершенство

Однако очень часто мы идем на поводу у своего сознания и начинаем верить, что можем и даже должны быть не такими, какие мы есть. Никому не нравится чувствовать себя небезупречным, но некоторым людям смириться с несовершенством особенно трудно. Перфекционизм – это болезненная потребность достигать поставленных целей, возможность не дотянуть до идеала здесь даже не рассматривается. Перфекционисты испытывают огромный стресс и беспокойство: им нужно, чтобы все получилось так, как надо, а когда так не выходит, они страшно переживают. Нереально завышенные ожидания неизбежно приводят к разочарованию. Из-за того что перфекционисты видят все в черно-белом цвете – либо я само совершенство, либо ни на что не гожусь, – они все время недовольны собой.

Том писал исторические романы и достойно на них зарабатывал, правда, никогда не добивался большого успеха. Авторские гонорары покрывали все его расходы (что для писателя вообще-то серьезное достижение), но Том понимал, что не будет доволен, пока не напишет бестселлер. Наконец к нему пришла настоящая удача. Его новый роман получил хвалебный отзыв от New York Times, и несколько телеканалов и радиостанций пригласили его на интервью. Доходы от продажи книги стали быстро расти. Вскоре Том уже представлял себе надпись «Бестселлер номер один» на мягкой обложке. Но хотя книга прекрасно продавалась и даже попала в список бестселлеров (под номером 23), Том не был счастлив. Он думал только о том, что продажи вообще-то могли бы быть и повыше. Он не был номером один и даже не попал в первую десятку. Как ни странно, подавленность Тома усилилась после того, как взлетели продажи, поскольку «лучший» вариант уже крепко засел у него в голове. Ему было недостаточно быть просто хорошим, поэтому он чувствовал себя неудачником даже несмотря на то, что добился настоящего успеха. Эта история прекрасно иллюстрирует коварную сущность перфекционизма и показывает, какие страдания он может вызывать.