Текст книги "Без ума от графа"

Трегарт мрачно и враждебно посмотрел в сторону Лидгейта.

– Не испытывайте мое терпение, сэр. – Гриффин опять повернулся к Монфору. – Где моя невеста?

Выражение отвращения на лице Лидгейта сперва сменилось на выражение удивления, а потом бешенства.

– Неужели вы собираетесь сказать, что намерены предстать перед моей кузиной, вашей будущей женой, в столь неприглядном виде, словно какой-то грязный фермер?

– Лучше выглядеть фермером, чем таким щеголем. – Губы Трегарта скривились в презрительной усмешке.

Сделав два-три быстрых шага, Лидгейт подскочил к нему и нанес удар прямо в челюсть.

Монфор не без любопытства смотрел на стычку, остановив Ксавье предостерегающе поднятым пальцем.

Несмотря на свой щегольской вид, Лидгейт регулярно занимался боксом с лучшими мастерами кулачного боя, поэтому был знаком с приемами бокса намного лучше, чем следовало джентльмену. Он поступил нечестно, внезапно напав на Трегарта и застигнув его врасплох.

Трегарт покачнулся, но удержался на ногах. Большой кровоподтек украсил его и без того не очень красивое лицо.

Нахмурившись, он сжал кулаки.

– А-а, Трегарт, – протянул Монфор, и его спокойный голос разрядил напряженную атмосферу, – добро пожаловать в гости.

Глава 5

Гриффин окинул взглядом всех троих Уэструдеров, стараясь сдержать охватившую его злость. Он дал себе зарок: ни с кем не драться в приступе гнева, – не собирался нарушать этого правила и сейчас.

Характер у него был отнюдь не легкий, да и настроение за время поездки ухудшилось. Дороги размыло, и они превратились в сплошную грязь. Уверенный в том, что домой вернется вместе с Розамундой, он поехал в карете, хотя в былые времена предпочитал ездить верхом.

К тому моменту когда Гриффин приехал в Лондон, из-за дорожной скуки и неудобств: рессоры у экипажа были никудышные – настроение у него окончательно испортилось. Но и это еще было не все: оказалось, что прислуга в городском доме никак не ожидала появления хозяина, вся мебель была зачехлена. Письмо, сообщавшее о его приезде, где-то задержалось в пути.

Несмотря на неприязнь к гостиницам, Гриффин не счел нужным поднимать всю прислугу на уши и решил, что вполне можно провести две ночи в одной из лондонских гостиниц. Неужели для того, чтобы упаковать свои вещи, Розамунде не хватит двух дней?

Сняв номер в «У Лиммера», Гриффин сразу отправился в дом Монфора, не забыв прихватить с собой брачную лицензию, которой предусмотрительно снабдил его Девер.

Хотя лицензия жгла ему руки, он был полон решимости покончить как можно скорее с затянувшейся помолвкой, раз и навсегда.

Впрочем, иногда его одолевали сомнения: может быть, дело окажется не столь простым. Для начала следовало преодолеть редуты мужской половины семьи Уэструдер.

Разумеется, Гриффин помнил герцога Монфора, тот навещал его в Пендон-Плейс три года назад. Двое других, несомненно, были его родственниками. Их объединял общий для Уэструдеров налет надменности, который они, по-видимому, приобретали еще в колыбели. Все трое отличались друг от друга цветом волос, телосложением и статью, но их роднили высокие острые скулы и прямой римский нос с небольшой горбинкой.

– Где она? – Гриффин повторил свой вопрос, ничуть не обескураженный не слишком гостеприимным приемом и холодной надменностью.

– Она не здесь, – тряся рукой, ответил хлыщ, нанесший ему неожиданный удар.

Гриффин надеялся, что тому так же больно, как и ему самому. Хотя это было маловероятно: челюсть не рука.

– Присаживайтесь. – Монфор любезно указал на кресло возле камина.

Гриффин покачал головой.

– У меня нет времени для пустых разговоров, ваша светлость. Скажите мне, где она, чтобы мы могли пожениться и покончить с этим делом раз и навсегда.

– Сэр, не кажется ли вам несколько странным столь внезапный интерес к моей сестре? – язвительно спросил другой, не столь щеголеватый, зато явно желчный джентльмен. Должно быть, это был Ксавье, лорд Стейн, брат Розамунды.

Разница в цвете волос могла ввести в заблуждение, но, приглядевшись, легко можно было заметить общие черты.

У всех Уэструдеров были синие глаза. Правда волосы у брата Розамунды чернели как вороново крыло, а локоны Розамунды отливали чистым золотом словно новенькая гинея. Кроме того, глаза Розамунды не омрачала тень цинизма, придававшая взгляду ее брата утомленно-разочарованный вид.

– Вы, по всей видимости, ее брат, – обратился Гриффин к Стейну. – В таком случае вы сможете воззвать к ее благоразумию.

– Поверьте мне, вы вряд ли захотели бы этого. – Стейн не скрывал своего презрения. – Не думаю, что наши понятия о благоразумии совпадают.

– Присаживайтесь, – снова предложил Монфор и махнул рукой на полку, где стояли графины с напитками. – Позвольте вам налить что-нибудь. Нам надо многое обсудить.

– Я не хочу ни сидеть, ни пить, сэр, – ответил Гриффин тоном, в котором чувствовалась напряженность. – Я приехал за своей невестой.

Черт, челюсть болела очень сильно. Этот фатоватый юнец, кузен Розамунды, обладал хорошим ударом справа. Гриффин раньше часто выходил на ринг, но такого удара не видел ни у кого.

Монфор развел руками:

– К сожалению, леди Розамунды здесь нет.

– Она в моем доме на Беркли-сквер, – вмешался Стейн, искоса посматривая на Монфора. – Навещает нашу мать.

Слова звучали вполне дружелюбно, но, несмотря на это, от наблюдательного Гриффина не ускользнула скрытая злоба в его насмешливом взгляде. Прожив столько лет со своим коварным и злобным дедом, он научился отличать искренность от притворства, за которым обычно скрывалась ловушка.

Но какой бы подвох ни затевал Стейн, Гриффин должен был встретиться с Розамундой. Поклонившись ее брату, он произнес:

– Благодарю вас. Теперь я знаю, где ее найти.

От ужаса у Лидгейта отвисла челюсть.

– В таком виде наносить визит маркизе? Мой друг, так не принято.

– Но я не наношу визит, – возразил Гриффин, – а просто хочу заявить о своих правах моей невесте.

Кивнув на прощание, он резко повернулся и вышел из зала.

По пути в мраморный вестибюль он услышал совсем рядом чей-то шепот:

– Лорд Трегарт! Сюда!

Он увидел, как из двери, расположенной справа, ему машет рукой леди Сесили Уэструдер. Сперва он хотел пройти мимо, проигнорировав призыв девушки, но вспомнив, с какой симпатий относилась к ней его будущая жена, решил подойти и узнать, в чем дело. А вдруг Сесили собиралась сообщить ему что-нибудь полезное.

Пока он раздумывал, на подвижном лице Сесили проскользнул целый ряд непередаваемых выражений. Она опять отчаянно зажестикулировала.

– Ну скорей!

Быстро оглянувшись – не видит ли их кто-нибудь, – Гриффин выполнил просьбу.

Схватив его за руку, она потащила его куда-то внутрь. Гриффин растерялся, однако послушно последовал за своей спутницей. Они оказались в небольшой гардеробной.

– Неужели вы наконец-то соизволили приехать к нам в гости? – с откровенной насмешливостью спросила Сесили, подбоченившись.

В ответ Гриффин не менее иронично произнес:

– А разве вас это касается?

– Все, что касается Розамунды, касается и меня, тем более если речь идет о ее счастье. А вам, по-моему, следовало бы очень и очень постараться.

– Постараться? Мне?

– Именно вам! Чтобы загладить свою вину за неслыханную грубость. – Не в силах сдержать возмущение, Сесили вскинула руки вверх, потрясая ими. – Розамунда – это самая ценная награда на ярмарке невест. Она потрясающе красива, но не это главное, главное в ней другое. Хотя никто из вас, мужчин, какие же вы все-таки идиоты, не заметил, что у нее золотое сердце, что она самая лучшая девушка во всей Англии.

Сесили ткнула его пальцем в грудь:

– А вы вели себя с ней так отвратительно. Потребовали, чтобы она по первому вашему слову помчалась в Корнуолл, чтобы выйти за вас замуж. Неужели вы стали бы уважать ее, если бы она бросилась в ваши объятия, и это спустя три года, в течение которых вы как будто не замечали ее.

Гриффин удивленно заморгал. Он ведь предполагал, что Розамунда благодарит Небо за такую долгую проволочку. Ее последнее письмо он расценил как хитрую уловку, благодаря которой она хотела сохранить за собой свободу как можно дольше.

Но тогда непонятно, почему Розамунда не бросила его до сих пор.

Сесили укоризненно покачала головой и пристально посмотрела на Гриффина.

– Вы должны доказать, что достойны ее. Вам надлежит, как полагается, ухаживать за Розамундой. Все в свете должны увидеть, с каким уважением вы относитесь к ней, что не презираете ее.

– Презираю?

Видимо, у девчонки не все в порядке с головой.

– Да об этом говорит весь Лондон! – не умолкала Сесили. – Ей то и дело намекали на то, чтобы она разорвала помолвку. А она отказывалась, потому что слишком добра, слишком великодушна. Дав обещание, она ни за что не нарушит его. Если вы умны, то сумеете склонить чашу весов в свою пользу. Но если будете и впредь так вести себя с ней, лорд Трегарт, то сами толкнете ее в объятия другого мужчины.

Последние слова она произнесла шепотом, сопроводив их многозначительным взглядом. Неужели она полагала, что он не понимает, на что или, точнее, на кого она намекает? Неужели она глупее, чем кажется? Гриффин нисколько не сомневался насчет того, чьи объятия имела в виду Сесили.

Разумеется, Лодердейла. У Гриффина заныло сердце, как и всегда при одной лишь мысли, что этот вертопрах, образец совершенства, все время вертится возле Розамунды.

Обозлившись, он хотел было расспросить Сесили подробнее, но гордость не позволила ему.

Неприязненно посмотрев на девушку, он сказал:

– Позвольте мне уточнить. Хотя мы помолвлены, хотя я…

Он запнулся, не нашелся что сказать и, показав на себя пальцем, хрипло произнес:

– Она хочет, чтобы я ухаживал за ней?

– Да, – ответила Сесили. – Она не выйдет за вас, если вы не станете за ней ухаживать. Розамунда выглядит как ангел, но может быть и упрямой. Кроме того, у нее, как и у вас, тоже есть гордость.

Но тут Сесили, разглядев его наряд, пришла в ужас, точно так же как и ее хлыщеватый кузен.

– Боже, что у вас за наряд?

И она о том же.

– Послушайте, леди Сесили. У меня нет времени на обсуждение моего наряда – по-моему, все это выеденного яйца не стоит. Итак, если вам больше нечего сказать…

Она не слушала Гриффина. Задумчиво коснулась пальцем своего точеного подбородка.

– Нам надо заняться вашим гардеробом.

«Нам»? – удивился про себя Гриффин.

– Нет! – возразил он. – Мне лично ничего не надо. Мой гардероб меня полностью устраивает. Я приехал в Лондон не ради одежды, а ради леди Розамунды. Не пора ли положить этому конец?

Сесили нахмурилась:

– Вы так ничего и не поняли!

В голову Гриффина пришла неожиданная мысль: не считая его сестры, похоже, эта была вторая леди, у которой его внешность не вызывала ни страха, ни откровенной неприязни.

Да, любопытные все-таки эти Уэструдеры.

Он немного отвлекся, но тут же опять сосредоточился.

– Ничего не выйдет; я не собираюсь ухаживать за леди Розамундой.

Он прошел мимо девушки. Когда он уже стоял возле дверей, она окликнула его.

– В таком случае возвращайтесь к вашим свиньям и коровам, лорд Трегарт, поскольку не сможете завоевать ее благосклонность.

Обернувшись, Гриффин оскалился – и наконец-то она испугалась его. Тихо вскрикнув, отпрянула назад, инстинктивно подняв руки к груди, как бы защищаясь. В глазах появился страх.

Ее слова обозлили его, скрипнув зубами, он бросил:

– Посмотрим.

И вышел из комнаты.

«Боже, зачем я послушалась маму, зачем только согласилась?»

В художественной мастерской, расположенной в доме маркиза Стейна, на невысоком возвышении стояла Розамунда. Одной рукой она обнимала греческую вазу, а другую грациозно изогнутую держала над головой. Небольшой кусочек ткани – таким был весь ее наряд, – как опасалась Розамунда, мало прикрывал ее тело. По настоянию маркизы она сняла все, и под нарядом, кроме прозрачной сорочки, больше не было ничего.

– Жаль, что ты такая высокая, – с сожалением заметила леди Стейн. – Настоящая амазонка. Дорогая, ты не против, если поместить подкладку чуть пониже твоей талии? Да, хорошо бы сделать руки более нежными и округлыми. Франсуа, как вы думаете, вы сможете исправить кое-какие недостатки в фигуре моей дочери?

Язвительная усмешка скрывалась в уголках губ маркизы.

– В молодости у меня не было подобных изъянов.

Розамунда покраснела от обиды и принялась успокаивать себя: не волноваться; что бы ни говорила мать – не обращать на это никакого внимания.

Избитое, старое заклинание, как обычно, оказалось действенным.

«У меня нет никаких изъянов», – твердила про себя Розамунда. Что поделаешь, диета под названием «воздух и шампанское», которой придерживалась мать, помогала ей сохранять прекрасную фигуру даже в таком возрасте.

Впрочем, Розамунда едва удержалась от искушения уколоть мать вопросом: почему же в таком случае позирует не она сама, а дочь, если у той столько недостатков?

Увы, воображаемая язвительная насмешка не помогла. Давнее, закоренелое чувство собственной вины и ущербности овладело Розамундой.

Впрочем, ее утешало одно обстоятельство: никто, кроме матери и художника, не будет знать, кто стал моделью для созданного художественного образа. Месье Франсуа вместо ее золотистых волос нарисует темные, как у леди Стейн, и придаст лицу классически красивые черты ее матери, которая предстанет в виде богини или нимфы.

Откровенно говоря, Розамунда не замечала никаких недостатков в материнской фигуре, раздражало ее совершенно другое: маркиза была просто одержима одной идеей – во что бы то ни стало сохранить красоту юности. Больше всего огорчений маркизе доставляла кожа. Несмотря на все старания, на обилие применяемых косметических средств, кожа не была такой же упругой, мягкой и нежной, как в молодости.

Ей было искренне жаль мать. Для Нериссы Уэструдер, леди Стейн, собственная красота была единственной драгоценностью, так сказать, мерилом представления о собственной значимости. И если все остальные видели в ней по-прежнему прекрасную женщину, то Розамунда знала, с какой горечью мать осознает, что красота с годами уходит, утекает, словно вода между пальцами, и ничего тут нельзя поделать. Этот составной портрет, по сути, был очередной, отчаянной и трогательной, попыткой удержать молодость.

В мастерской было прохладно, несмотря на яркие солнечные лучи, льющиеся сквозь широкое окно. Розамунда поежилась, по коже поползли мурашки. Ей стало неуютно, это ощущение усилилось, когда она заметила, что соски отвердели и стали видны сквозь легкую ткань.

Однако то, что волновало ее, нисколько не трогало художника. Он с головой ушел в работу. Недовольно хмуря брови, он бросил:

– Поднимите урну чуть повыше, мадемуазель. Еще выше. Да, вот так. Мне надо работать быстро, быстро, пока не ушло освещение.

Розамунда задумалась, размышляя над тем, как с годами среди любовников ее матери становилось все меньше аристократов и все больше мужчин, чьими главными достоинствами были молодость и красота. Взять хотя бы лакея у входа: он был вызывающе красив. Интересно, знал ли Франсуа, что у него появился соперник? Или ему все равно?

Размышляя о многочисленных любовных связях леди Стейн, от растерянности можно было прийти в сильное недоумение.

Насколько выше? У нее уже болела рука, нос чесался, а венок из цветов и растений, который леди Стейн водрузила ей на голову, неприятно колол кожу.

Розамунда согласилась побыть моделью только ради того, чтобы успокоить свою совесть. Вечные упреки матери, что ее забросили и забыли, отчасти были справедливы. Навещать леди Стейн было настолько мучительно, что, если предоставлялся повод не приезжать на Беркли-сквер, Розамунда без колебаний пользовалась им. Но, даже навещая мать, она старалась выбирать приемные дни, чтобы избежать тягостных разговоров с глазу на глаз.

Если бы она сдержала обещание, данное Монфору, и привела с собой Тибби, старую гувернантку, та, вероятно, сумела бы найти способ избавить Розамунду от столь тягостной обязанности – позировать. Но зная, что Тибби – синий чулок – в душе презирает леди Стейн, Розамунда, поразмыслив, решила с собой не брать.

Был еще один способ избавиться от страхов, которые внушала мать. Мэг, камеристка Розамунды, оказывала ей молчаливую поддержку всякий раз, когда леди Стейн принималась ощипывать перья у своей дочери. Но сегодня камеристка осталась внизу, на кухне, и о том, что происходило наверху, могла лишь догадываться.

Розамунда даже позавидовала Мэг, которая, несомненно, с удовольствием болтала с камеристкой леди Стейн. Розамунде стало зябко. С каким удовольствием она выпила бы чашечку горячего чая.

– Моя дорогая девочка, у тебя такой вид, как будто тебя наказали! – недовольным тоном произнесла мать. – Ты же Аретуса, речная нимфа. Больше легкости, грации! Живости!

– Извини меня, мама.

Хотя она с трудом удержалась, чтобы не напомнить матери, чье лицо и с каким выражением будет, в конце концов, изображено на полотне, Розамунда постаралась изобразить то, что хотела видеть ее мать.

Но едва леди Стейн отвернулась, как она тут же бросила взгляд на каминную полку, где стояли часы. Пятнадцать минут, от силы полчаса – вот сколько она намеревалась провести у матери: обычный, освященный правилами приличия визит, а вместо этого провела здесь уже более двух часов. Теперь она лишь надеялась, что протеже матери закончит портрет не очень поздно, чтобы успеть по возвращении домой переодеться к вечернему выходу в свет.

Усилием воли Розамунда заставила себя не думать о происходящем и переключилась на более приятные мысли: интересно, скоро ли приедет Гриффин?

Хоть она и гордилась тем, что сумела настоять на своем – заставить его ухаживать за ней, как полагается перед свадьбой не была уверена, что поступает правильно. Если бы Гриффин по приезде сразу потащил ее под венец, она, как ей казалось, не слишком бы сопротивлялась. Откровенно говоря, ей очень хотелось выйти замуж и начать семейную жизнь.

Если бы он появился перед ней прямо сейчас и изобразил по крайней мере раскаяние, она, забыв о своей гордости, с радостью пошла бы под венец.

Хотя внутренний голос нашептывал ей, что не стоит обольщаться, что вряд ли дождешься от этого злобного молодого человека каких бы то ни было извинений.

Не успев дойти до середины Гросвенор-сквер, Гриффин почувствовал чье-то властное прикосновение.

– Помедленней, старина. К чему такая спешка?

– Черт побери! – воскликнул Гриффин, обернувшись и увидев виконта Лидгейта.

Лидгейт опустил трость, он явно перед этим стучал ею по плечу Гриффина, и серебряной ручкой лихо сдвинул свою меховую шапку набок.

– Я подумал, что будет лучше, если мы отправимся туда вместе.

– Напрасно вы так думали, – ответил Гриффин, ускорив шаг.

Несмотря на это, длинноногий Лидгейт не отставал от него.

– Как только мы доберемся, – невозмутимо продолжал он, – вы поймете, что я вам просто необходим.

Гриффин поморщился:

– Я не нуждаюсь в вашей помощи, милорд.

– Зовите меня просто Лидгейт, – ответил его спутник. – Ведь мы практически уже одна семья. И я вам нужен, если только вы хотите избежать нежелательного вмешательства.

– Какого еще вмешательства? – удивился Гриффин.

– Как какого? Как вы собираетесь остаться наедине с Розамундой, если я не отвлеку ее мать?

Гриффин нахмурился. Ему сразу не понравилась роль просителя, в которой ему придется выступать, тем более что он имел полное право на разговор со своей невестой.

– Ну что ж, пусть только попробует помешать мне.

Лидгейт внезапно замер на месте. Гриффин тоже остановился.

Взгляд Лидгейта стал жестким и колючим, плотно сжатые губы мрачно искривились, обаяние улетучилось. Если бы Гриффин чуть раньше не получил явное тому доказательство – удар в челюсть, – то теперь при одном взгляде на Лидгейта было бы видно, какой это жесткий человек.

– Вы просто не понимаете, на что способна эта женщина, – заметил помрачневший Лидгейт. – Я все равно пойду вместе с вами. Если это может вас утешить, я делаю это не ради вас, а ради Розамунды. Неужели вы полагаете, что Ксавье оказал вам любезность, сообщив, где сейчас Розамунда?

Нет, Гриффин так не полагал. Он не обольщался насчет намерений лорда Стейна. Но какими бы ни были тайные мотивы его будущего шурина, надо было как можно скорее решать дела с Розамундой. Гриффин не собирался задерживаться в Лондоне – слишком много дел дома.

Гриффин пристально посмотрел на Лидгейта, пожал плечами и как ни в чем не бывало пошел дальше.

– Если бы вы оделись более прилично, это пошло бы на пользу вашим отношениям с Розамундой, – резко произнес Лидгейт. – А также отношениям с ее матерью.

Но Гриффину это было совершенно безразлично. Элегантная одежда только подчеркнула бы его чрезмерную физическую силу и общую неприглядность. Ни к чему выставлять себя на посмешище, даже ради Розамунды Уэструдер.

И в особенности перед леди Розамундой Уэструдер.

– Нам сюда, – указал Лидгейт и стал подниматься по лестнице, ведущей в особняк. Окинув еще раз своего спутника недовольным взглядом, он заметил: – Предоставьте мне право вести беседу.

– Черт побери, – буркнул Гриффин. – Как-нибудь обойдемся без вас.

Не успел Эндрю постучать тростью в дверь, как опередивший его Гриффин с силой стукнул по ней кулаком. Дверь тут же распахнулась, и за ней оказался невозмутимый лакей в темно-синей ливрее.

Гриффин никогда не обращал особого внимания на внешность мужчин, но лакей поразил даже его. Трудно было вообразить себе более красивого юношу, чем этот: казалось, что на землю спустился или греческий бог, или ангел.

Лакей, по-видимому, был удивлен не меньше, чем Гриффин, но его удивление было с противоположным знаком. Внезапная боль в челюсти напомнила о себе, и Гриффин понял причину столь явного удивления, написанного на лице слуги.

Гриффин чертыхнулся, красавец слуга побледнел как полотно и попытался было закрыть дверь прямо перед носом гостя столь устрашающего вида.

Но не тут-то было. Гриффин уперся сильной рукой в дверь, явно намереваясь оттолкнуть слугу, чтобы войти внутрь. Но вовремя вмешался Лидгейт.

Пробравшись вперед, он встал между Гриффином и лакеем, протягивая последнему визитную карточку.

– Может, вы все-таки позволите нам зайти, дружище? Узнайте, принимает ли ее светлость. Доложите, что к ней пожаловали с визитом лорд Трегарт и лорд Монфор.

Взяв в руки визитку, лакей невольно отпустил дверь, и гости наконец-то смогли войти.

Эндрю вел себя как дома: положив головной убор, перчатки и трость на столик у входа, он прошел в холл.

Гриффин последовал за ним, а лакей, глупо ухмыляясь, остался на прежнем месте.

– Прочисти поскорей мозги, парень, – буркнул Гриффин. – Ты разве не слышал, что сказал лорд Лидгейт? Пошевеливайся.

Слуга поклонился, не сводя настороженных глаз с Гриффина.

– Я провожу вас в библиотеку.

– Не надо. Я знаю, где она, – небрежно отмахнувшись, отозвался Лидгейт и с лукавым блеском в глазах добавил: – А мы тем временем отведаем бренди моей кузины.