Текст книги "Если бы я был тобой"

– Сэр, у Вас такая белоснежная улыбка! Ну, прямо фаянсовый унитаз!

И валились от смеха на пол, надрывая животы. В тот раз было так же. Кое-как отдышавшись от приступа хохота, ты сел на полу и уперся локтем в диван.

– Когда вырасту, стану зубным врачом.

– На фига тебе это? – я еще не мог прийти в себя от тупого смеха, он клокотал у меня где-то в груди. С тобой можно было смеяться абсолютно над любым бредом.

– Исправлю себе зубы, – пожал ты плечами и оттянул пальцем нижнюю губу, – нижние – просто забор.

Не помню, что я тебе сказал тогда. Наверное, что-то вроде – да брось ты, нормальные у тебя зубы. Нам было уже по четырнадцать, и делать нормальные комплименты друг другу мы уже разучились. Зубы у тебя, кстати, правда были нормальные – белые, почти как фаянс, да-да, Эл, и, может, лишь слегка кривоваты на нижнем ряду. Конечно, я тогда не смог удержаться от шутки.

– Может, тебе лучше стать пластическим хирургом?

– Это ты на что намекаешь?

– Ну, если следовать твоей логике, – я откинул длинные волосы с лица, потому что тогда так было модно, но ты единственный называл мою прическу гнездом, – то каждый врач сможет вылечить себя сам, исправить в себе что-то…

– Ну и?

– Ну, а ты бы смог увеличить свой пенис.

Когда тебе четырнадцать – все шутки сводятся только к членам, верно? Жди, скоро и Рон вступит в эту пору. Или уже вступил?

– Эй, да иди ты на хрен! – вскинулся ты, – нормальный у меня пенис!

Самое ужасное, что я же его видел. И да, Эл, он был очень даже нормальным. Если бы я стал президентом, я бы запретил ставить в общественных местах, а особенно в школьных туалетах, писсуары. Это так бьет по неокрепшей психике мальчиков. Особенно тех мальчиков, которым тоже нравятся мальчики. Я нервно сглотнул, но сделал вид, что эта тема – только предмет для шуток, не более.

– Ну, для твоего роста, может, и нормальный…

– Отвали! Прекрати! – закричал ты, и схватив подушку, бросился на меня.

Пару минут мы валялись на полу, избивая друг друга подушками. Ты оказался сильнее и повалил меня вниз, усаживаясь сверху, и ударяя меня подушкой по голове.

– Отвали! Эл, хватит!

– Извинись!

– За правду не извиняются!

Мы еще какое-то время продолжали нашу возню, и мне уже стало не смешно. Не потому что мне не нравился бой подушками – я его всегда обожал, – мне не нравилось то, что ты сидишь на моих бедрах, двигаешься по мне, стараясь нанести как можно больше ударов. И мое тело реагировало на тебя. Тогда я этого еще не до конца понимал. Мне все же удалось кое-как тебя спихнуть и перевернуться на живот, скрывая от тебя свое возбуждение. Низ живота очень сильно болел.

– Все, я победил, – запыхавшись и наглотавшись пыли от диванных подушек пробормотал ты, – кстати, Ральф. А ты… Ну, измерял свой?

– Хочешь спросить, не только ли в росте я тебя обогнал?

– Хватит! – ты снова разозлился, но я знал, что не по-настоящему. Конечно, мы ведь никогда не злились друг на друга взаправду. Я продолжил лежать на животе, хотя член упирался в ковер и болел. Но лучше так, чем продемонстрировать тебе это. Краем глаза я заметил, что твои шорты оставались в том же положении, в каком и были, – у нас разница всего семь сантиметров.

– Восемь.

– Семь с половиной, – закатил глаза ты.

– А ты сейчас про рост или?…

Я не договорил, потому что ты со всего размаху ударил меня ладонью по заднице. Я замер.

– Это не смешно. У меня нормальный член.

Я обернулся, приподнимаясь на локтях. Ты выглядел таким обиженным, что даже нижняя губа задрожала. Я испугался, что ты сейчас заплачешь.

– Боже, Эл. Я не хотел. Извини. Конечно, у тебя нормальный член.

– Я видел в душе после физкультуры член Гарри. Это просто… Монстр какой-то, – ты снова начал активно махать руками.

– Гарри старше нас. Он же в одном классе дважды сидел.

– Думаешь, он с годами вырастет? – спросил ты, растерянно смотря себе на пах. Я отодвинул от горла воротник футболки.

– А тебя это так волнует?

– Фигово быть самым низким в классе, – ты неопределенно пожал плечами, – еще и зубы кривые.

– Что-то я раньше не замечал, чтобы у тебя была заниженная самооценка, – я попытался как можно равнодушнее фыркнуть, но получилось как-то жалостливо. Ты улыбнулся.

– Иногда накатывает.

– Ты красивый, – быстро проговорил я, опуская глаза, – очень, Эл.

– Ты правда так считаешь?

Конечно, я правда так считал. Всегда. Ты был для меня самым красивым, и я просто не понимал, как ты сам можешь этого не видеть. Или как другие люди живут, видят тебя каждый день, общаются, и остаются равнодушными и не влюбляются в тебя, а в кого-то другого? Как можно знать тебя, но влюбиться в кого-то другого? Как? Видимо, в этом и есть магия любви – когда самый обычный для всех человек становится для тебя особенным. Ты и есть особенный, Эл.

– Конечно, я так считаю. Ты… Ты очень красивый, – проговорил я. Тогда я уже понимал, что влюбляюсь в тебя. Я читал об этом чувстве, видел в фильмах. Только у меня в животе были не бабочки, а мерзкие гусеницы, личинки, которые сидели у меня внутри, грызли, сжирали, и шептали о том, что я – гей. Ненормальный. Голубой. Не такой, как все, потому что влюбился в мальчика. В своего лучшего друга.

– Спасибо, – ответил ты и улыбнулся. На щеках у тебя расцвели семена ямочек. Я был влюблен в каждую из них, – ну, ты тоже ничего.

– Решил подкатить ко мне? – я шутливо похлопал ресницами и положил руку на бедро. Все, ради того, чтобы ты засмеялся.

– Ну, если я не женюсь до тридцати, то ты будешь моим запасным вариантом, – со смехом сказал ты.

У меня земля ушла из-под ног. В сердце что-то зачесалось.

– Ты сейчас серьезно?

– Конечно, нет, – ты сделал глупое выражение лица, как будто разговаривал с умственно отсталым, – у нас вообще разве разрешены однополые браки?

– Я… Я не знаю, – промямлил я. Потом, когда я ушел к себе домой, я стал искать эту информацию везде, где только можно, – а ты… Ты бы правда хотел? Ну, я понимаю, что ты шутишь, но если чисто теоретически…

Я выделил голосом последнее слово. Ты покачал головой.

– Ральф, я шучу. Мы друзья. Какой брак? Я видел, как ты блевал мороженым.

– Оно было просроченным, – протянул я, и в желудке от этого воспоминания по-прежнему становится липко.

– Какая разница, – ты пожал плечами, – я все же надеюсь, что я женюсь. И у меня будет семья. Дети там. Двое или трое, – ты задумчиво почесал нос, – пока точно не решил.

– Ты еще даже с девчонками не спал, – поддразнил тебя я, и ты опять обиженно надул губы. У меня начали зудеть свои собственные губы. Я понял, что хочу поцеловать тебя.

– Клянусь тебе, это скоро случится. Даже раньше, чем у тебя. Пускай ты и выше.

– Ага, за тобой уже прям очередь выстроилась как будто.

– Между прочим, – ты сделал вид, что поправляешь очки на носу, – в старших классах есть девчонка, которая делает всем минет за пару баксов.

– Делает… Что? – слово было мне неизвестным, но притягательным. Взрослым. Засосало где-то под сердцем.

– Ну, ты че, совсем дурной? Не знаешь, что это? – ты улыбнулся концом губ, – а еще старше меня.

– Извини, интересуюсь больше другими вещами, более интеллектуальными.

– Ага, как же. Короче. Это когда девушка берет член в рот. Ну и там дальше, – я понял, что ты и сам не особо разбираешься в этом, но даже не стал шутить на эту тему. У меня красным загорелись щеки от того, как ты это произнес.

– Только девушка?

– Ну, наверное, парни тоже могут, – ты задумчиво почесал голову, – ну, которые эти. Геи. А как им еще тогда заниматься сексом? Больше некуда же.

– Ну да, – смущенно я провел языком по зубам, по внутренней стороне щек. Внизу живота завибрировало, – а ты хочешь этого?

– Не знаю. Страшно как-то. Во рту столько микробов…

– Даже если зубы белые, как унитаз?

– В точку!

Мы снова начали смеяться, как дети. Неловкое чувство прошло, хотя я до сих вижу то, как твои губы складываются и произносят слово минет. Ну, тебе в любом случае повезло узнать, что это такое, Элвин, раньше, чем мне.

И надеюсь, ты теперь знаешь, как еще геи могут еще заниматься сексом, хоть и не на практике, в отличие от меня.

Такие дела.

Я часто думаю о том: неужели ты правда не замечал моих намеков? Или я недостаточно сильно намекал? Или ты не хотел этого замечать? Если бы ты первым начал разговор, если бы понял то, о чем я хочу сказать и задал бы какие-нибудь наводящие вопросы, мне было бы легче раскрыться. Но я чувствовал себя в опасности. Это как выходить в открытый космос без скафандра, Эл. Я ни в чем тебя не обвиняю и не перекладываю на тебя ответственность за свое признание, но мне просто нужна была твоя поддержка. Уверенность в том, что ты от меня не отвернешься, когда узнаешь. Когда узнаешь, что я не просто по мальчикам, а в первую очередь – по тебе.

Дата: 7.11.19 в 20.54

Кому: @elvin.devil

От кого: @R.Tanner

Помнишь, как мы ввязались в драку? Сколько нам тогда было лет? Четырнадцать? Мне, наверное, уже пятнадцать. Мы ведь просто возвращались из кино, никого не трогали. Но ты помнишь тех придурков? Меня до сих пор охватывает дикая злость на них. Три огромных парня приставали к парню на парковке. Они докопались до него из-за розовой рубашки! Розовая рубашки, господи помилуй! Они называли его всеми ужасными словами, какие только я знал в тот момент. Педик. Пидор. Гей. Голубой. Они забрали у него рюкзак и вытряхнули в помойку. Толкали. Ему было не больше тринадцати лет!

– Эй, придурки! Отвалите от него! – резво крикнул ты, выкидывая свой стаканчик из-под молочного коктейля в урну. Рукавом утер молочные усы. Я встал у тебя за спиной, хватая за рукав.

– Эл, не надо…

Но ты не терпел несправедливости. Ты уже закатывал рукава рубашки.

– А ты че лезешь? Вы такие же, что ли? – трое парней двинулись на нас, но отпустили бедного мальчишку. Он схватил порванный рюкзак и убежал. Мы так больше никогда его не видели, но надеюсь, что у него все хорошо.

– Даже если и да, то что? – ты гордо выступил вперед.

– Эл…

– Тогда мы и вам сейчас надерем ваши пидорские задницы.

Это была моя первая драка в серьезном понимании этого слова, хотя дракой это было назвать сложно. Это снова было форменное избиение, как в детстве – трое взрослых парней, весивших больше нас в два раза против нас, щуплых школьников. Но мы бились за правое дело.

– Сопляки, – плюнул один из них после того, как услышал где-то вой полицейской машины, – сваливаем, с них достаточно. Педики.

И они ушли. Мы помогли друг другу подняться. Избили нас не то чтобы сильно – удары были в пол силы, они больше показывали свое превосходство. Вероятно, боялись сделать нам по-настоящему больно. Но я был рад, что того парня отпустили и не тронули. Я был рад, что его спасли мы.

– Ты как? – ты встал с асфальта, пересчитывая языком зубы, хотя ни тебя, ни меня по лицу не били, но это был как обязательный атрибут крутых парней после драки – проверить, все ли зубы на месте, – не сильно?…

– Нормально, – я пошевелил руками и ногами. Все было цело. Пострадало только мое самолюбие и джинсы на коленке – я порвал их, когда упал, – могло быть хуже.

– Да, но зато мы спасли того парнишку.

– А он даже скорую нам не вызвал. А если бы нас убили?

– Он испугался. Ему на вид было не больше двенадцати! – ты поправил выбившуюся рубашку, – придурки, блин. Ты слышал, что они ему кричали?

У меня сердце забилось чуть быстрее.

– Да. Слышал. Это… Отвратительно.

– А если бы мы не ввязались? Что тогда? Они могли убить его! – вскрикнул ты, тряся руками в воздухе. Мы осмотрели друг друга на предмет ран и ссадин. Пара синяков обнаружилось на спине, но это была ерунда.

– Они говорили ужасные вещи, и я… Ты такой смелый. Эл.

– Ерунда, – ты махнул рукой, – любой бы поступил так же. Он просто парень в розовой футболке, о чем ты? Разве мы могли пройти мимо?

Я покачал головой.

– Уверен на сто процентов, что он даже не гей. А его могли избить просто так. Не представляю, как живется тем, кто по-настоящему… Ну, ты понял, – ты изобразил пальцами в воздухе какой-то неопределенный жест.

– Вероятно, непросто.

Мы помолчали. Отряхнули джинсы и направились домой. Я хотел нарушать это молчание, но нужные слова не находились. Я попытался начать издалека.

– Эл?

– М?

– А если бы… Ну, предположим, – начал я, идя рядом с тобой, – там бы действительно был парень-гей. Или парочка. Ты бы… Ты бы тоже помог им?

Ты остановился и посмотрел на меня.

– За мудака меня принимаешь?

– Почему?

– Конечно, я бы помог им, если бы им была нужна помощь.

– Но ты… Не очень хорошо относишься к геям.

Ты задумчиво закусил губу.

– Я не то чтобы… Плохо отношусь. Мне просто это непривычно, понимаешь? Для меня это странно. Я не понимаю, как можно любить мужчин или там… Спать с ними, – при этих твоих словах меня внутренне сжало, – но я точно против того, чтобы кого-то избивали. Того, кто не может дать сдачи.

– Даже ценой собственных синяков?

– За кого ты меня вообще принимаешь? – зло спросил ты, – это ты, между прочим, стоял и ничего не делал, пока этого парня поливали дерьмом.

Я дернулся, как от пощечины.

– Я испугался.

– Чего, блин? Троих придурков?

– Они могли нас убить, – тихо сказал я. «Они могли узнать, что я тоже гей и убить меня тоже!» – хотелось закричать мне, но я промолчал. Ты начал размахивать руками.

– А если бы они убили его?! Об этом ты не подумал? Один маленький пацан и трое придурков! Думаешь, я бы стал разбираться, гей он или не гей?!

– Но тебе было бы не все равно, если бы геем оказался бы кто-то из твоих знакомых, – вдруг сказал я, обхватывая себя руками и замирая посреди улицы. Фонари светили мне в лицо. Ты резко обернулся.

– Господи, Ральф, что за херню ты несешь?!

Я ничего не ответил. Попытался перевести тему и дальше мы дошли до дома молча. Меня всего трясло. Я испугался, когда услышал, как те парни выкрикивали ругательства. Гей. Пидор. Пидорас. Потому что эти слова относились и ко мне. И я тоже мог оказаться жертвой такой травли, даже не нося розовую футболку, а нося кое-что похуже.

Любовь к своему лучшему другу в себе.

В ту ночь я не мог заснуть. Я ворочался в кровати, скидывал одеяло, а потом укутывался в него как в кокон. Меня всего знобило и бросало в пот. Я почти признался тебе. Я почти сказал тебе, кто я и что со мной не так, но я испугался, что ты отвернешься от меня. Что ты бросишься на помощь только постороннему, а от меня отвернешься, потому что получать такие признания от близких людей – страшно. Мы легко можем посочувствовать парню из телевизора или из интернета, если узнаем, что у него рак. Можем даже перевести ему деньги на лечение и написать поддерживающий комментарий. Но мы всегда уверены, что с нами такого не случится. И когда такое случается с нами – наша поддержка, наша толерантность куда-то резко испаряются.

Раньше я боялся открыться и пострадать за свою любовь, за свои чувства, за то, кем я являюсь. Я задавал себе сотни вопросов: почему я? Почему именно со мной? Где я так согрешил? У меня не было информации, не было знаний о том, что это нормально. Я стыдился себя, я ненавидел себя. Но с годами я понял, что любовь – какая бы она ни была, к кому бы она ни была – есть любовь, самое светлое и прекрасное чувство, и я не должен его стыдиться. Не должен стыдиться себя.

Но когда я понял это, стало слишком поздно.

Прости, что не сказал тебе этого раньше. Я не знал, как ты сможешь принять эту информацию. Боялся скомпрометировать тебя. Поставить в неловкое положение. Этого я всегда хотел меньше всего. Я боялся, что из-за меня может пострадать твоя репутация, твоя спокойная жизнь. Поэтому я молчал. Я решил страдать в одиночку, но сейчас я больше не могу переносить это один, поэтому я и пишу тебе эти письма и сейчас нахожусь в конечной точке своих страданий.

Страдания – конечны. Любовь – нет. Я конченный и пьяный. Прости.

Дата: 13.11.19 в 23.21

Кому: @elvin.devil

От кого: @R.Tanner

Мне было так стыдно думать о тебе в сексуальном плане, Эл. Сейчас я даже выпил для храбрости, чтобы написать тебе об этом. Я ведь много лет даже не подозревал, как это происходит. Думал, что мужчины могут просто целоваться и трогать друг друга. Другие мысли я даже не мог допустить в свою голову, это казалось мне неправильным и странным. Я даже долго не мог возбудиться, если пытался сделать это специально – будто все мое тело восставало против и не хотело, чтобы я испытывал эти чувства.

Но чем старше я становился, тем больше я понимал, что я хочу тебя. Я не мог дать точное определение этому ноющему чувству внизу живота, но потом я узнал, что это было желание. Невозможное, острое, от которого скручивало живот, и приходилось оставлять тебя в комнате одного и идти в ванную, якобы помыть руки, но там я задерживался на несколько минут дольше, чем было нужно. И неужели ты не замечал этого? Всегда рядом с тобой я был напряженным. Когда ты клал мне голову на плечо, я клал себе подушку на пах, чтобы ничего не было заметно. Я ненавидел свое тело. Стал носить мешковатые штаны, чтобы в случае чего ты ничего не заметил. Пытался перевести мысли на что-то мерзкое и неприятное, только чтобы возбуждение прошло. Но ты, как назло, в эти моменты закидывал на меня ноги в коротких шортах, и я не мог отвести взгляда от твоей кожи.

– Чем займемся? – ты заерзал на диване, задевая меня ногой по колену. Я дернулся. Член тоже. Нам было по шестнадцать. Я хотел тебя каждый день.

Самое ужасное, что другие парни так на меня не действовали. Я мог смотреть по несколько минут на голые задницы одноклассников, пока они мылись в душевых кабинках после физкультуры и почти ничего не ощущать. Так, легкое колыхание внизу живота, ничего более. Но как только я переводил взгляд на тебя – в голове не оставалось ни одной приличной мысли.

Я представлял тебя с собой в постели. Даже в шестнадцать лет я еще смутно представлял, как мужчины могут заниматься этим – я был из тех парней, которые и с девушкой бы налажали, не смогли бы вставить с первого раза, что уж говорить о таком интимном деле. Я представлял, как мы целуемся, и порой даже этих мыслей хватало, чтобы взорваться. Эл, мне так стыдно, ей-богу, но я решил быть предельно откровенным, а значит, я должен сообщить тебе это.

Я представлял себе все твое тело. Гладкое, теплое, податливое. Я хотел трогать тебя везде. Я представлял, как начинаю целовать тебя с губ, потом спускаюсь на шею, ключицы, грудь. Прохожусь по животу, глажу его, спину, все тело, а ты тяжело дышишь и стонешь. Я мог думать об этом часами. Я ненавидел себя за эти мысли, но они были сильнее меня. По вечерам в душе я закрывал себе рот рукой, делал мощный напор воды, чтобы все это заглушило мои стоны. Это было отвратительно. Я был отвратительным. Прости меня.

Я боялся, что ты узнаешь об этом и решишь, что я извращенец. Что всем расскажешь об этом, и меня с позором выгонят из школы, а ты сам перестанешь со мной общаться. Все, что я хотел – гладить тебя по бедру и целовать под коленями, задыхаясь и сходя с ума, а не придумывать, чем нам сейчас заняться. Мне казалось, что все написано у меня на лице.

В более старшем возрасте, когда я уже начал вести половую жизнь, я никогда не страдал от недостатка половых партнеров и секса. У меня были очень умелые любовники, которые были так хороши, что с ними было тяжелее всего расставаться. И совсем юные, и мои ровесники, которые точно знали, как и что надо делать, чтобы на утро я даже не хотел с ними расставаться.

Но клянусь тебе, Эл, ни с одним из них я не занимался любовью так, как с тобой в своих фантазиях.

Дата: 16.11.19 в 21.56

Кому: @elvin.devil

От кого: @R.Tanner

Порой мне казалось, что я достиг какой-то точки в своих чувствах к тебе, но происходило какое-то событие, и чувства только усиливались. В подростковый период я думал, что сойду с ума. Я умирал от невозможности быть с тобой, от одной лишь мысли о том, что я не могу тебе признаться, и мне надо как ни в чем не бывало катить с тобой рядом на великах, обсуждать уроки и тупых одноклассников, тогда как мой взгляд был прикован только к тебе. К изгибу шеи с короткими темными волосами, к линии плеч, и летом и поздней весной покрытым тонкой корочкой загара, к рукам с длинными пальцами, которыми ты вечно щелкал, барабанил по столу и никогда не оставлял их в покое. К твоему лицу – безупречно гладкая кожа, широкие брови вразлет, зеленые глаза и одна единственная родинка на середине верхней губы. Мне казалось, что весь я, все мое естество выдает меня с головой. Когда летом мы катались на велосипедах и приезжали к реке, когда ты первым снимал футболку через голову, бросал ее прямо на землю и нырял в воду, а я стоял на берегу, щурясь от полуденного солнца и твоей красоты.

Я понимал, что это неправильно. Я гнал от себя все мысли, которые могли бы быть хоть как-то связаны с некоторыми физиологическими потребностями. Я сгорал от стыда, молчания и чувств. Это было одновременно самое прекрасное и ужасное лето в моей жизни, Элвин. Лето 1995-го.

Мы ведь каждый день проводили вместе. Ночевали то у тебя, то у меня. Уже жили как настоящие родственники, не деля вещи и одежду между собой, хотя со временем мы стали носить разный размер одежды. Могли спать до двенадцати, пока родители были на работе, есть на завтрак хлопья, печенье и шоколад. Часами смотреть Никелодион, хотя мы уже были для него слишком взрослыми. Ездили за город на велосипедах и автобусах, прихватывая с собой огромный кассетный плеер на двоих. Гуляли до темноты, плавали, играли в теннис. Рассматривали звезды, бегали друг за другом, и нам никогда не было скучно вдвоем. Мы были счастливы, правда? Мне так жаль, что тогда еще не было таких телефонов как сейчас, чтобы можно было фотографировать каждый миг, каждую минуту. Я бы снял километры кинопленки, чтобы пересматривать их сейчас. Мы могли разговаривать с тобой обо всем – о планах на будущее, о полетах на Марс, о том, кем могли бы быть в прошлой жизни. Мне было пятнадцать, тебе – месяц до дня рождения. 26 июля – мой любимый день. Мы были молоды, уже не дети, но еще и не взрослые, балансирующие на грани серьезных и детских тем, ничего не знающие о жизни и о том, что с нами случится потом. Мы были вдвоем, и этого было достаточно.

Помнишь эти шумные компании старшеклассников? Мы с тобой не понимали, как можно гулять огромными толпами, смеяться на всю улицу, громко разговаривать. Нам было абсолютно все равно на других, мы жили в собственном мире, где можно по ночам играть в приставку, а потом спокойно засыпать в комнате своего лучшего друга, которая уже почти стала твоей.

Наши мамы шутили, что мы братья, которых разделили при рождении. Я правда часто чувствовал с тобой такую сильную связь, что ее сложно было рационально объяснить. Помнишь тот день, когда ты отправился на праздник к своему дедушке? Нам тогда было по семь. Я был дома, лежал с ангиной, и вдруг стал чувствовать себя еще хуже, чем было до этого. Резко поднялась температура, я стал думать о тебе, переживать, все ли хорошо. Оказалось, ты отравился чем-то за ужином, и тебя тошнило весь вечер и твоей маме пришлось везти тебя домой ночью обратно, потому что ты заблевал платья своих любимых тетушек. И на утро ты признался мне, что думал, что умираешь – что сейчас выблюешь весь свой желудок, и плакал, что не успеешь со мной попрощаться и передать мне всю свою коллекцию наклеек.

И так было много раз. Когда нам случалось не видеться хотя бы пару дней, стоило мне только подумать о тебе, как ты тут же звонил мне – сначала из телефонов-автоматов, потом со стационарных телефонов из своих комнат, потом – с первого мобильного телефона.

И можно ли было назвать эту связь дружбой?

В университете, на старших курсах, когда я стал выпускать свои первые спектакли, я познакомился со многими другими молодыми режиссерами, талантливыми актерами. Наверное, нас можно было назвать друзьями. Мы могли встретиться на выходных за кружкой пива, мы давали деньги друг другу в долг, я был на свадьбе у двоих актеров, с которыми работал. Это можно назвать дружбой? Наверное, да, но я не умирал без них, даже если не виделся с ними целый год. А как тогда назвать нашу с тобой связь? Любовь? Родство? Наверное, все и сразу. Я люблю тебя, чувствую тебя родным. И так было всегда, Элвин.

Дата: 20.11.19 в 23.43

Кому: @elvin.devil

От кого: @R.Tanner

Смогу ли я когда-нибудь разлюбить тебя? Наверное, уже нет. Это как курить тридцать пять лет своей жизни, знать, что твое легкие уже ни к черту, и ты, наверное, сократил себе уже десяток лет жизни, но ты физически не можешь бросить.

А я уже и не хочу.

Дата: 21.11.19 в 00.13

Кому: @elvin.devil

От кого: @R.Tanner

Сегодня играем Теннеси Уильямса, и я помню, что ты заснул на этой премьере, когда увидел спектакль впервые. И только ты мог сказать потом, что это – самый честный отзыв зрителя. Можно написать десятки хвалебных или критических статей по поводу спектакля, но если зритель заснул – это красноречивее всех слов. Мы, кстати, сократили второй акт – теперь храп из зала слышится намного реже.

Дата: 23.11.19 в 20.34

Кому: @elvin.devil

От кого: @R.Tanner

Думаю о том, чтобы взяться за постановку какой-то русской классики. В университете нам говорили, что только русские могут так остро чувствовать и играть, что русскую душу понять иностранцу – все равно что другой язык, но я хочу взяться за этот материал. Мне близок Островский. В нем чувствуется какая-то живучая сила, острота. Еще манит Куприн. Пьеса про мужчину, который всю жизнь любил одну единственную женщину, слал ей письма, хотя точно знал, что у него нет никаких шансов быть с ней рядом, а в конце он кончает жизнь самоубийством.

И почему эти русские так любят такие драматичные вещи?

Дата: 25.11.19 в 23.20

Кому: @elvin.devil

От кого: @R.Tanner

Начал работу над спектаклем. На следующей неделе начинаем читать по ролям, есть несколько актеров на примете. Для тебя, как обычно, приготовлена ложа. Конечно, я позвоню и сообщу тебе об этом лично, но уже не могу не писать. Это стало моей привычкой. Так я хотя бы немного представляю, что раскрылся перед тобой и несу свой секрет не один.

Дата: 27.11.19 в 21.56

Кому: @elvin.devil

От кого: @R.Tanner

Вот сейчас одна из таких сцен встает перед глазами. Мои родители уехали к бабушке, а твоя мама взяла дополнительную ночную смену на работе. Мы остались у меня, валялись на диване, ели попкорн и смотрели ужастики. В особо страшных моментах ты резко хотел пить, в туалет или посмотреть, что там происходит за окном, потому что не мог признаться, что тебе по-прежнему страшно. Ты знал, что я обожал такие фильмы и поэтому смотрел их вместе со мной.

Когда на экране появилась реклама, ты закинул мне на колени ноги и лениво спросил:

– Ральф, а я красивый?

Я чуть не подавился попкорном. Закашлялся, и ты тут же начал бить меня по спине. В глазах защипало, горло сдавило. Я кое-как отдышался и посмотрел на тебя.

– Почему ты спрашиваешь об этом у меня?

– Ну, потому что ты мой лучший друг и только ты можешь сказать мне правду, – ты равнодушно пожал плечами и вернулся на свое место в углу дивана.

– Откуда мне знать, – я поставил миску с попкорном себе на колени, – я не разбираюсь в мужской внешности.

Очередная ложь, заметил? К пятнадцати годам я уже научился неплохо врать.

– Мы ведь можем с тобой все обсуждать? – ты сел на колени на диване и в нетерпении стал отбивать пальцами какой-то ритм по обивке, – Ральф?

– Да?

Я почувствовал, что разговор идет куда-то не туда. Брал попкорн из миски и запихивал себе в рот, не смотря на тебя. Делал вид, что нет ничего интереснее, чем тарелка попкорна.

– Я, в общем… Хотел у тебя спросить, – ты почесал нос, и я понял, что разговор предстоит серьезный, – ну, это… У тебя же по утрам такая же фигня? Я же не один такой?

Шея у меня покраснела. Да она покраснела даже сейчас, когда я пишу это! Я откашлялся и поправил очки тыльной стороной руки.

– О чем ты?

– Ой, не строй из себя святошу, – ты пихнул меня по бедру, и по всему телу прошла рябь, как по глади воды, – и если бы только утром. Эта фигня происходит постоянно, – ты поднял брови, – и мне стало интересно, как это происходит у тебя.

Я что-то пробормотал тогда, не помню, что, потому что от неловкости не мог связать и пары слов. Не мог же я сказать тебе, что причина моей эрекции, утренней или вечерней, сидит справа от меня! А ты продолжал доставать меня вопросами.

– И волосы эти достали. Я дважды вчера себе там все порезал. И приходится брать мамины станки для бритья, потому что она считает, что я еще ребенок.

– Фу, Эл, прекрати. Избавь от подробностей, – я отставил миску с попкорном. И сейчас фантазия подкидывает слишком яркие картинки. Ты в ванной, закусив нижнюю губу, нагнувшись, орудуешь розовым бритвенным станком… Я покачал головой, – надеюсь, ты не возвращаешь его ей на место.

– За кого ты меня принимаешь? – ты запрокинул голову, подставляя под мои глаза свою шею, – тебе легко говорить, у тебя есть отец, с которым ты можешь поговорить на такие темы.

– Упаси Боже, чтобы я говорил со своим отцом про волосы на лобке, – меня даже передернуло, а ты засмеялся.

– Можно я тогда с ним об этом поговорю?

Я уставился на тебя, как на дурака. Меня всегда удивляла в тебе эта способность – с абсолютно невозмутимым видом разговаривать на любые темы. Я бы не нисколько не удивился, если бы ты действительно подошел к моему отцу и с самым невинным видом спросил: «Мистер Тэннер, а как Вы избавляетесь от волос на лобке?»

Мы подумали об одном и том же, и так засмеялись, что ты начал задыхаться. Мы смеялись минут десять, до рези в животе, и еле успокоились. Пока ты еще вытирал слезы от смеха, я решился задать тебе вопрос.

– А зачем тебе вообще это? Ну… Там же никто не видит.

– Ну ты и дурак, конечно, – ты закатил глаза так, что видно было только белки, – ну, типа, для секса.

– Ты же еще ни с кем не спал, – быстро проговорил я, и сердце забилось где-то внизу живота, – Эл?

– Конечно, нет, но… – ты стал рассматривать свои пальцы, выкручивать их из суставов, как делал всегда, когда волновался, но знал об этом только я, – мне уже почти пятнадцать. И надо думать наперед. Неужели ты об этом не думаешь? Ральф, блин, даже в нашем классе есть красивые девчонки, а во всей школе? Их сотни! Я даже выбрать какую-то одну не могу.

– Ага, и конечно, все они хотят переспать именно с Элвином Кэмпбеллом.

– А ты не завидуй. Я еще раньше тебя девственности лишусь, понял?

– Может, все же я?

– Вообще-то, мы лучшие друзья, – сказал ты, – и мы должны сделать это вместе.

– Звучит как предложение, – произнес мой язык быстрее, чем сообразил мозг. Ты покачал головой, восприняв это как шутку.

– Твои гейские приколы не смешные.

– Как скажешь.

– И я серьезно про твоего отца. Я бы хотел с ним поговорить. Это единственный мой знакомый мужчина.