Текст книги "Бегство от запаха свечей"

Поездка с начала до конца была неудачной и тяжелой. С утра дул пронизывающий ветер. Я продрогла еще до отъезда из Кальварии. Казалось, конца всему этому не будет. На обратном пути в пятом часу добралась до Андрыхува. Машины вдруг точно сквозь землю провалились. Регулировщицы объясняли, что, видимо, передвигается линия фронта. Попутчики не стали дожидаться и решили все вместе идти пешком в Вадовицы. Я осталась, другого выхода не было – до Кальварии путь неблизкий, а уже смеркалось. В дороге я всегда питалась тем, что брала из дому, – обычно это был хлеб со смальцем и соленые огурцы. Тяжело ждать столько времени, особенно с пустым желудком на холодном ветру. Регулировщицы периодически сменялись – лишь это вносило некоторое разнообразие. Я продрогла и мечтала хотя бы об одном глотке горячего чая.

Наконец, уже далеко за полночь, на шоссе появился одинокий грузовик. В кабине сидел только шофер. Место рядом с ним было занято каким-то ящиком. Я забралась в кузов и пристроилась там на своем рюкзаке. Поехали. Благополучно миновали Вадовицы, потом Клечу. Вдруг машина затормозила. Авария. Протекает радиатор.

Шофер отправился на поиски воды. Я осталась одна. Кабину он запер. Я боялась пустого шоссе и хотела пойти с водителем, но тот не разрешил.

Ночь была темной, ветер гнал по небу огромные свинцовые тучи, трепал брезент. Я оказалась в одиночестве посреди этой сумрачной пустыни. Знакомые предметы изменили свои очертания. Все сильнее выл ветер. Я пыталась взять себя в руки, думать о чем-нибудь приятном. Не получалось. Вдруг щелкнула ручка кабины, но я убедила себя, что это мне только почудилось. Между тем звук повторился. Он был вполне реальным. Я осторожно приподняла край брезента и увидела, что в кабину пытается проникнуть какой-то человек. Откуда он тут взялся? Шагов я не слыхала.

Что же делать? Страх парализовал меня. Я сидела неподвижно, затаив дыхание. С минуту было тихо, казалось, незнакомец ушел. Вдруг меня ослепил скользнувший под брезент луч света от карманного электрического фонарика. Его владелец увидел меня. Залез в кузов. Выпрямился и направился ко мне, светя фонариком прямо в лицо. Он казался огромным. Остановившись, великан пробормотал что-то непонятное. Повторил то же самое. Теперь я разобрала одно слово: сигареты.

Силы вернулись ко мне, я вытащила из рюкзака пачку сигарет и спички и протянула ему. Он попытался зажечь спичку, но так тряслись руки, что ничего из этого не вышло. Он вернул спички мне. Я зажгла одну, поднесла к его лицу и невольно на него взглянула.

Тут события стали разворачиваться с головокружительной быстротой. Спичка выпала у меня из рук, великан пошатнулся. Он был мертвецки пьян. Потом он схватил меня за руку. Я вырвалась, он упал. Я спрыгнула с машины и помчалась в сторону Клечи.

Когда я вернулась с водителем, пьяный спал, еще тлел его окурок, а оброненный фонарик освещал кузов.

До Кальварии я доехала, примостившись в кабине.

Передо мной маячило лицо этого человека, губастое, слюнявое, и глаза… глаза помешанного. Вот он наклонился надо мной…

– Катажина, Катажина! – возле меня стояла бабка. – Проснись, уже белый день! Почему ты кричала? Приснилось что-нибудь?

Не совсем еще опомнившись, я села в постели и оглядела комнату, словно попала в нее впервые.

– Приснилось? Нет… Я только хотела сказать, бабушка, что ни за какие сокровища в Бельск больше не поеду.

Бабка не могла понять, почему я отказываюсь ехать, кипела от возмущения. Наконец она решила:

– Не хочешь – не надо, сама поеду. Хозяин говорил, что с завтрашнего дня будут ходить поезда.

Действительно, на другой день Виктория проводила бабку на вокзал. Из Бельска бабка вернулась ночью. С пустыми руками. Торговля кончилась.

На дне шкафа у нас лежала целая кипа шерстяных отрезов. Материал на костюмы до сих пор еще держался в цене. На выручку от продажи одного отреза можно было спокойно прожить месяц. К сожалению, Михал снова напомнил о себе, и это стоило нам кучу денег. Мы могли считать себя обеспеченными всего на каких-нибудь полгода. Бабка отличалась короткой памятью. Мои поездки в Бельск были сброшены со счета. Бабка снова помыкала мною и не переставая упрекала в безделье.

Я взялась вязать шерстяные кофты. Заказчиц присылала хозяйка. Как-то я осталась дома одна. Бабка с Викторией пошли за покупками. Я заканчивала кофту, за которой вскоре должны были прийти.

«Надо бы поставить на плиту утюг, – подумала я. – А может, попросить у хозяйки электрический? Бабки нет, никто не будет кричать: «Одалживаться – последнее дело. Учись обходиться своим!»

Доля истины в этом, конечно, есть, часто одалживаться неудобно, но один-то раз можно? Я довязала рукав, аккуратно расправила его. – Получу четыреста злотых. Пригодятся на поездку в Краков. У тетки с бабкой не разживешься. Им и в голову не приходит, что мне есть-пить надо».

Хозяйка сидела в кухне на маленьком табурете у окна и щипала перо.

– Утюг? Отчего ж не дать? Возьми на буфете.

Я быстренько приготовила все для глаженья. И успела в самый раз. Когда постучалась заказчица, я пришивала последнюю пуговицу.

– Я чуть пораньше пришла, потому что вечером к куме собираюсь. Подумала: а вдруг готово? Завтра мне тоже некогда. Свинью режем. Вижу, что готово. Сейчас примерю… Что ж, шикарно получилось. Моя Хеля тоже вязать умеет, да только на ее работу смотреть тошно. Там длинно, тут перекошено – никакого виду.

Кофта и в самом деле сидела великолепно.

– Очень хорошо, – сказала заказчица. – Так я, может, материю на платье принесу. Говорят, вы и шить умеете.

– К сожалению, у меня нет машинки. Зимой шила на соседкиной, но брать ненадолго – куда ни шло, а постоянно просить неудобно. Бабушка уже давно собирается купить машинку, если купит, я сразу вам сообщу.

– А где же родня? Вы сегодня одна дома?

– Мы вечно вместе, в одной комнате. Никакого покоя. Если немного одна побуду, мне это кажется праздником.

Заказчица расплатилась, но с уходом медлила. Я не стала ее задерживать, и она ушла.

«Как бы теперь припрятать деньги, да получше? – подумала я. – Иначе все кончится, как обычно, – уплывут мои денежки к бабке в карман. Может, отдать на сохранение хозяйке? Это мысль!»

Я побежала на кухню. Хозяйка по-прежнему неторопливо щипала перо.

– Спасибо, – я поставила утюг на место. – В самую пору поспела. Кофту уже взяли. У меня к вам просьба: не могли б вы спрятать эти деньги? Вы же знаете мою бабку, она всегда найдет, какую дырку заткнуть: не на Михала пойдут, так на тетку. Мне хотелось бы сберечь эти четыреста злотых.

– Могу спрятать, – коротко ответила хозяйка и сунула деньги в карман передника.

– Я еще никогда не щипала перо. Помочь вам? – спросила я.

– Садись помогай. Это для внука, который родился у моей младшей дочери. Мальчонке скоро два года, а я его еще не видала. Может, приедут, когда малость поутихнет вокруг, вот и будет кстати.

– Столько пуха на подушку?

– Какая подушка! На перину. Они там по-современному, под одеялами, спят. А перина всегда перина. Каждому нужна.

Мы молча взялись за работу. Дверь в сени я оставила приоткрытой, потому что не могла запереть нашу комнату. Единственный ключ бабка всегда брала с собой, чтоб я случайно не ушла далеко от дома. Вдруг кто-то вошел. Скрипнула несмазанная наружная дверь, послышались шаги по лестнице, и в дверь постучали.

– Входите! Не заперто! – крикнула хозяйка.

– Слава Иисусу Христу! – На пороге появилась опрятно одетая крестьянка с белоснежным полотняным узелочком в руке.

– Во веки веков! – ответила хозяйка. – Входи, входи! Ты, пожалуй, года два у нас не появлялась! Как дома-то?

– Живем помаленьку. Корову осенью купили, уже вторую, теленка теперь ждем. Есть и лошадь, только еще молода. Хлопот по хозяйству полно, а муж нисколечко не помогает, целыми днями сапожничает. Все хозяйство на моих плечах, ни минутки свободной нет. Младшая моя, Юзя, еще не крещенная….

– А знаешь, Марина, кто на прошлой неделе заходил? – перебила ее хозяйка. – Тот рыбак, помнишь? Который жениться на тебе хотел.

– Что вы говорите? Этот рыбак? Ну и как он поживает?

– Говорил, будто всю войну партизанил где-то в горах. Теперь возвращается в Краков, вот по дороге и заглянул. Славный он мужик, всегда таким был. Подарок мне принес. Подойди, Катажина, к шкафу, открой, где лежит белье, там увидишь сверток в бумаге. Принеси его сюда.

Хозяйка иной раз могла говорить долго, не переводя духа, без остановки и не меняя интонации. Поначалу мне не всегда удавалось сообразить, к кому она обращается. Теперь я уже привыкла и прекрасно ее понимала.

– А мужа вашего как здоровье? – поинтересовалась гостья.

– Ну, к нему никакая болячка не пристанет. Выпивать последнее время стал, но в меру, и держится молодцом! А ты в силу вошла, раз уже двух коров держишь. Когда дом новый ставить будете? Ваша халупа долго не простоит.

– Насчет этого дома я и пришла с вашим мужем посоветоваться. У моего старика одно на уме – перебраться в Кальварию. «Нечего, – говорит, – за землю держаться. Я за пять пар сапог столько получу – все равно, что целый год свинью откармливать. Резону нет». Его всю жизнь будет в город тянуть. Когда корову покупали, он даже торговаться не стал. Сказал только: «Корова тебе понадобилась, вот и торгуйся».

Я нашла в шкафу свёрток, принесла его в кухню и положила на табурет. Хозяйка развернула бумагу.

– Погляди, какую кожу он мне подарил – прямо загляденье. Это замша. И цвет хороший, коричневый, как шоколад. «Обязательно, – говорит, – сделайте себе туфли. Таких хороших людей, как вы, мало на свете. Примите от меня на память».

– Хорошая кожа! – согласилась женщина. – Может, мой старик сделает? Я бы прислала его, пусть снимет мерку. А знаете, соседка наплела моему об этом рыбаке. Три дня злой ходил, потом напился, избил, как полагается, и делу конец.

– Побил, говоришь? Куда ему, я ж его не первый день знаю. Небось и пальцем не тронул.

Снова запела входная дверь, и раздались шаги на лестнице. На сей раз это были бабка с теткой Викторией. Бабка двигалась тяжело – ведь она весила больше ста килограммов, часто останавливалась. Зато тетка Виктория ступала сперва на носок, звонко пристукивая каблучками по ступенькам.

– Мне пора. Бабка возвращается, сейчас начнет меня разыскивать.

– Сиди, – велела хозяйка, – ты же не бездельничаешь.

Некоторое время мы втроем молча щипали перо.

– Катажина! Катажина! – послышался бабкин голос.

Я поднялась. Придется пойти, иначе всей округе станет известно, что меня нет дома. Когда я вошла в комнату, бабка вешала пальто в шкаф, а тетка, еще одетая, сидела на стуле с крайне страдальческим видом. Бабка с ходу набросилась на меня:

– Где ты болтаешься? Стоит на минутку уйти из дому, как ее уже и след простыл!

– Я помогала хозяйке щипать перо.

– Поди принеси свежей воды, – не унималась бабка, – чай надо заварить, у Виктории болит голова.

Я взяла ведро и пошла за водой.

«Неужели бабка не может говорить со мной спокойно? Зачем нужно беспрерывно кричать?»

Возле колодца стояла Янка Блахут. Мне было не до разговоров, но она обратилась ко мне первая:

– Катажина, идешь в субботу на танцы?

– Будут танцы? Не знала. Нет, я не пойду: во-первых, бабка не разрешит, а во-вторых, не с кем.

– Танцы устраивают мои двоюродные братья в Барвалде. Очень хочется пойти, да стесняюсь.

– Чего стесняться? Не понимаю.

– Отец велел, чтоб обязательно пошла. Иду с двоюродным братом. Но почему-то стесняюсь. Может, пойдешь с нами? Веселее будет.

– Пустой разговор, меня не пустят, я свою бабку знаю.

– А если моя мама зайдет к твоей бабке? Брат будет нас там опекать. Мама обещала поговорить с бабкой, если ты согласишься. И пани Дрозд наверняка словечко замолвит.

– Попробуйте, только я не верю в чудеса.

И я потащила домой воду.

Тетка Виктория лежала в постели с компрессом на голове и громко стонала:

– Ох, как голова болит, прямо раскалывается! С ума сойти можно от такой боли!

Бабка ходила по комнате на цыпочках, что при ее тучности выглядело весьма комично, и шепотом отдавала мне приказания. Когда чай был готов, тетка села в кровати, сняла с головы компресс и обратилась ко мне:

– Подай мне пудреницу, гребешок и зеркальце. Боже милостивый! На кого ж я похожа! Если бы меня сейчас увидел Лукаш! О господи!

– Успокойся! – воскликнула бабка. – Только пуще себя растравляешь такими причитаниями. Выпей чайку, сразу полегчает.

Виктория напилась чаю, попросила по традиции еще чашку, уселась поудобней в кровати и, уже умиротворенная, сказала:

– Ты не представляешь, Катажина, какие милые люди эти Паевские. И какие респектабельные. Она прелестна, а он на редкость обаятелен. Они мне напоминают одну помещичью семью с кресов, такие же настоящие поляки.

– А чем, по-вашему, тетя, отличаются настоящие поляки от прочих?

– Дорогая моя, чтобы это понять, нужно кое-что в жизни испытать, кое-что увидеть. Понимаешь ли, довоенная интеллигенция – поистине соль земли польской. Каждая беседа с людьми этого круга – настоящее духовное пиршество.

Тетка подвела брови перед зеркальцем и продолжала:

– О чем там говорят? Они готовятся снова вступить во владение своими поместьями. Рассказывают, что будут делать, когда вернутся. Паевская – прирожденная общественная деятельница. Знакомые у них, разумеется, люди исключительно интересные и состоятельные. – Тетка вздохнула. – Это настоящий светский дом! У них я отдохнула от этих кумушек, что вечно здесь толкутся. От голытьбы, на которую смотреть тошно. О боже! Лишь бы Лукаш вернулся и забрал меня отсюда. Только этой надеждой я и жива.

– Они всем интересуются, – с уважением сказала бабка. – Откуда кто родом. У кого какое было поместье.

– Конечно, – осмелилась я подать голос. – Всюду только по деньгам о людях судят. Помните, что нам хозяйка рассказывала? Когда она двадцать с лишним лет назад выходила замуж, то была бедна, как церковная мышь. Нищенкой ее здесь прозвали. Потом получила из Америки наследство, да такое большое, что смогла дом построить. Ничего не помогло, по-прежнему «нищенкой из Вадовиц» называют. Так уж и останется. А по мне, важнее, чтоб человек был честен, держался с достоинством. Ну, а имение?.. Конечно, от прибытка голова не болит. Одного не понимаю: ведь Паевские все свои богатства получили в наследство. Так какие у них заслуги?

– Помолчала бы лучше. Один был «с достоинством» в нашей семье – твой отец. На несколько поколений хватит. Не люблю я, когда ты умничаешь. Понимала бы! – оборвала меня бабка. – Лучше постель приготовь, спать пора.

На другой день явилась мать Янки Блахут. У бабки с теткой уже давно сложилось единое мнение о Блахутах. По их представлению, это было одно из лучших семейств Кальварии. Правда, люди они простые, ремесленники, но порядочные и с достатком. Теперь при появлении пани Блахут обе оживились, и бабка радушно пригласила ее к столу:

– Садитесь, пожалуйста! Катажина, переставь чайник на середину плиты, пусть подогреется. Выпьете с нами чайку. Вы такой редкий гость.

– Спасибо, я бы выпила чашечку, да недосуг. Муж в Вадовицы за фанерой уехал, а мы ждем торговца из Кракова, который всегда у нас спальни покупает. Вот я и спешу домой.

Но все-таки она села и чаю, когда я ей подала, выпила.

– Что теперь получается? – начала она. – Не знаешь, как завтра будешь жить. Вроде и война кончилась и власть польская есть, а ясности никакой. О коммуне поговаривают. Мой ходит, словно в воду опущенный, не по нем все это. Вы, пани Виктория, женщина умная и в хороших домах бывали, наверно, лучше нас всех разбираетесь, что к чему?

– Да, времена действительно странные, – изрекла тетка с видом осведомленного человека. – Вот вернутся наши из Лондона, тогда и поглядим.

– А вы думаете, они вернутся?..

– Обязательно, поэтому я и жду здесь. Иначе что бы я делала в этой дыре?

Я сгорала от любопытства: пришла ли пани Блахут поговорить насчет вечеринки? – и, вместо того чтобы выколачивать на улице половики, осталась в комнате. Бабка, смекнув, в чем дело, прикрикнула:

– Чего ждешь, сейчас дождь начнется, ступай!

– А я как раз по поводу Катажины… – начала гостья.

Дальнейшего я уже не слышала. Пришлось спуститься вниз.

Половики я выбивала с такой яростью, что, будь они одушевленными существами, стон поднял бы на ноги всю Кальварию. Домой я уже не торопилась. Все равно вернусь наверх слишком поздно. Видно, уж так суждено. Бабка не согласится. Я ее знаю. Если бы мама была, то, может, и согласилась бы, а так…

Возвращаясь с вычищенными половиками, я встретила на лестнице пани Блахут. Она улыбнулась мне.

– Вот видишь, бабка разрешила тебе пойти с Янкой. Я сразу сказала, что она согласится. Только слушайся ее, чтоб она до субботы не передумала.

Дома на эту тему не было сказано ни слова. Тетка Виктория приглядывалась ко мне с какой-то странной подозрительностью. С чего бы это она?

На следующее утро бабка разбудила меня раньше обычного.

– Если ты собралась на танцы, то не должна нас срамить. Виктория дает тебе платье, вставай и принимайся за переделку. Смотри не испорти материала, он очень дорогой, довоенный.

Меня точно громом поразило. Что случилось? Тетка Виктория дала мне свое платье? Видно, скоро настанет конец света!

Я тут же взялась за переделку. Около двенадцати платье было готово к первой примерке. Я попросила у хозяйки разрешения посмотреться в большое зеркало.

– Я знала, что все будет в порядке, еще когда советовала пани Блахут, о чем вести речь, – смеялась хозяйка. – Хорошо, что малость развлечешься, ты это заслужила. Молодым девушкам обязательно надо развлекаться.

– Признаюсь вам, что все это кажется мне немного странным и подозрительным. Чего там Блахутиха наговорила, что они так быстро согласились?

– Чего наговорила, того наговорила. Главное, они теперь не будут так к тебе придираться. Сама убедишься!

Сразу же после обеда прибежала Янка.

– Ну как? Идем? У меня уже есть платье, правда, оно мне чуть узковато. Мама купила по случаю у одной варшавянки.

– Как будто идем. А платье принеси, – осмелилась я предложить свои услуги, хоть и знала, что бабка запрещает мне водить знакомства и смотрит волком, когда ко мне приходят подружки. – Принеси. Может, удастся немного расставить.

– Сможешь? – робко переспросила Янка.

– Ну конечно, обязательно принеси.

Вечером пришла Янка с платьем. Мы устроились на лестнице, ведущей на чердак. Там было тепло, потому что стену согревала труба. Работа закипела. Я заканчивала свое платье, а Янка порола свое…

– Знаешь что? – призналась Янка. – Честно говоря, я ни разу в жизни не была на вечеринке. А ты?

– О, я-то бывала! Во Львове была в шикарном ресторане, где оркестр – во фраках, и в Тарнове. И в Кракове один раз, – придумала я, не моргнув глазом.

– А я сижу как на привязи. Собственно, насчет моего замужества уже все решено. Года два назад договорились с одним семейством из Барвалда. У них большая столярная мастерская и только один сын. Дочки, правда, две, но обе замужние. Одна живет с мужем в Скавине а другая – в Кракове. Сын при мастерской останется. Он уже вернулся, я его несколько раз видела. Красивый стал. Он как будто на подпольных курсах[4]4
  Подпольные курсы нелегальной средней и высшей школы в оккупированной немцами Польше.


[Закрыть] учился. Должен быть на танцах, поэтому и я иду.

– А что будет, если вы познакомитесь поближе и поймете, что не подходите друг другу?

– Да ты что, Катажина! – возмутилась Янка и даже перекрестилась. – Можно ли говорить такое! Решают родители, а их воля – закон. Хорошо, что моя мама не слышит твоих слов. Ведь у меня есть брат. Ему останется наша столярная мастерская. А у моего жениха дом и отличное хозяйство. Это важнее всего. Стану хозяйкой что надо. Старики обо всем договорились, так что я спокойна.

– А у меня все будет иначе. Я выйду замуж по любви. У меня ничего нет, и от будущего мужа я ничего не жду. Одного желаю: чтобы был человеком. Знаешь… таким, настоящим… и чтобы любил меня!

– Любовь приходит позже – так моя мама говорит. Иногда только после того, как появятся дети. Главное – воля и согласие родителей. Ну и благословение господне.

– А без готовенькой мастерской и дома ты своего будущего не представляешь? Не понимаешь, какая это радость – добиваться всего собственным трудом! Подумать только, ты всего на три года меня старше, а думаем мы совсем по-разному. Я свою жизнь представляю иначе. Кастрюли, уборка, дети… Считать деньги, обеспечивать государству прирост населения, а себе набивать кубышку? Нет уж! Я буду работать, радоваться тому, что живу, и замуж спешить не стану.

– Советую тебе, Катажина, на людях в Кальварии такого не говорить. Только навредишь себе.

В пять часов я надела новое платье и побежала к хозяйке посмотреться в большое зеркало. Выглядела я сносно. Круглое, смуглое, немного скуластое лицо, большие карие, чуть раскосые глаза, почти черные прямые брови и густые, волнистые, русые волосы. Это недурно. Рослая, хорошо сложена. Только надо следить за собой, чтобы поменьше этих угловатых, мальчишеских движений.

Платье мне к лицу. До сих пор я о своей внешности не задумывалась.

Посторонние часто отпускают комплименты, от которых меня бросает в краску, зато родственнички только шпыняют, – таким образом, одно уравновешивает другое. Я собой не восхищаюсь, но и самоуничижением заниматься не склонна. Других забот хватает.

Туфли для танцев мы с Янкой взяли с собой, а шли в высоких резиновых сапогах. Мне становилось все веселее. Совсем не то, что ходить по Кальварии с бабкиными поручениями. Похоже на настоящее приключение. С полей потянуло запахом талой земли. Снег, выпавший несколько дней назад, еще держался, но был уже грязный и ноздреватый. Кое-где пробивалась сочная зелень озими. Было уже много птиц. Вокруг царило необычайное оживление.

Некоторое время мы шли молча. Все внимание было сосредоточено на дороге – поскользнуться ничего не стоит, а тогда неизбежно вываляешься в грязи. Мне казалось, что мы вышли из дому уже очень давно.

Едва мы свернули на проселок, как начало смеркаться. В темноте все вокруг стало унылым. Только поднявшись на бугор, мы почувствовали себя бодрее. Теперь можно было различить деревенские хаты, окна уже светились, и дома казались какими-то теплыми и уютными.

– Видишь те три тополя, Катажина? – воскликнула Янка. – Вон там, слева. От этих тополей и до самой дороги – земля того семейства, о котором я тебе рассказывала. А вон их дом – тот, что повыше других, у шоссе.

– Ну, ну, будешь хозяйкой что надо, поздравляю, – сказала я как бы всерьез, но на самом деле мне было жаль Янку. Ведь она все знала о своей жизни наперед – никакой романтики не было в этом распланированном будущем.

– Интересно, пришел ли мой суженый на танцы, ждет ли он меня? – загадывала Янка.

– Отчего ж нет, обязан ждать, – успокоила я ее. – Знаешь, как меня напутствовала тетка Виктория? «Смотри, – говорит, – не знакомься с кем попало, танцуй только с приличными молодыми людьми». Неплохо, верно? А я ей сказала, чтобы не беспокоилась: я буду пользоваться успехом, как трамвай на рождество, значит, не о чем тревожиться.

Янкин двоюродный брат, высокий худой парень лет двадцати двух, по словам хозяйки, «известный кальварийский соблазнитель», участия в разговоре не принимал. Был он богат и хорош собой и поэтому соответственно задирал нос. И конечно, воображал, что стоит ему только заговорить с девушкой, как у той от радости сердечко затрепещет. Я решила немножко его поддразнить.

– Знаешь, Томаш, гляжу я на тебя иной раз в окошко, и кажется мне, что ты аршин проглотил: такой ходишь надутый.

Томаш не удостоил меня ответом.

– Оставь его. Он сегодня злится, ему портной испортил костюм…

– Между прочим, кто выдумал так далеко устраивать танцы? Идем, идем, у меня даже ноги заболели, а конца дороги не видно, – проворчала я.

– Мы уже совсем близко, – объявила Янка. – Видишь освещенный дом у дороги? Это здесь.

– Какое счастье, а то я уже подумывала, не повернуть ли назад, – продолжала я дурачиться, чтобы скрыть растущее волнение.

Наконец мы пришли. Еще издали я заметила перед домом непонятное большое, темное пятно. Когда мы подошли поближе, оказалось, что это толпа народу. При виде такого странного скопища людей я встревожилась и спросила:

– Почему они тут стоят? Может, уже нет места?

– Да ты что? Просто раздумывают, стоит входить или нет, – тоном завсегдатая пояснил Томаш.

– А я думала, ты свой язык в Кальварии оставил. Мог бы и полюбезнее быть. Компанейским тебя не назовешь. Пригласил девушек на танцы, так изволь их развлекать. А ты идешь, идешь, и хоть бы слово молвил.

– Давайте, девчата, заходите, – заторопил нас Томаш. Он явно почувствовал себя увереннее. Видимо, здесь он уже не боялся наших насмешек.

Мы разделись в комнате у Янкиного двоюродного брата, хозяина дома. У Янки, как и у большинства обитателей Кальварии, была масса родственников. Не удивительно поэтому, что с одним кузеном она пришла, а в доме у другого устраивались танцы. Трудно было разобраться в этих запутанных родственных отношениях. Длинным, характерным для большинства деревенских домов коридором мы прошли в зал. Я вошла – и остолбенела. Это была столярная мастерская, из которой вынесли буквально все. Помещение совершенно пустое и холодное. Ни следа хоть каких-нибудь украшений. В одном углу обосновался жалкий оркестр, состоящий из барабана, скрипки и гармони. Девушки, которых пока еще собралось немного, сбились в кучку в противоположном углу. Парней вовсе не было, видимо, они предпочитали сидеть около буфета или толпились перед домом. Мы втроем остановились посреди зала. Это вызвало оживление в девичьем углу.

Янка улыбнулась Томашу:

– Видишь, какой шум поднялся из-за твоей персоны! Интересно, которая тебе сегодня приглянется?

– Отстань! Попридержи лучше язык, – взорвало Томаша. – С ума с вами сойдешь. Это все Катажина тебя баламутит.

– Неужто? Приятно слышать. Если ты воображаешь, что оказал мне великую честь, приведя на этот «бал», то глубоко ошибаешься. Мне на все это наплевать. Я иду домой! До свидания.

И я решительно вышла из зала. Значит, так должен был выглядеть мой первый бал? Меня душили слезы. В коридоре была давка. Я злилась на себя и на весь мир.

– Чего ждете, ребята? Танцевать так танцевать! – крикнула я и бросилась в комнату Янкиного кузена.

– Извините, что без стука. Я ухожу домой. Голова разболелась, – объяснила я его жене.

– Ну что вы! Поболит и перестанет. Подождите, будет весело, – убеждала меня хозяйка.

За стеной заиграл оркестр.

– Пойду. – Я старалась быть последовательной. – Позже будет страшнее, я впервые в этих краях, могу заблудиться.

– Об этом не беспокойтесь. В провожатых недостатка не будет, я вызываюсь первым, – послышался откуда-то из угла приятный мужской голос. – Разрешите представиться, Адам Гжыбач.

Я обернулась. Рядом со мной стоял парень, один из тех, что снятся по ночам молоденьким девушкам.

«О боже! – только успела я подумать. – Здесь и такие есть?» И без лишних слов пошла вместе с ним в танцевальный зал.

– Вы прекрасно танцуете, – сказала я, когда немного опомнилась. – Не понимаю, откуда вы тут взялись.

– Я, разумеется, из Кальварии. Только из верхней, знаете? Из так называемой Пепшувки. Живу возле монастыря. А вы? Я вас никогда не видел.

– Ну, я здесь меньше года. Бабушка меня никуда не выпускает. Несколько раз была на рынке. Хожу за водой к колодцу да в булочную. Только и всего. А вы, должно быть, туда не ходите, вот мы и не встречались.

Мы отплясывали один танец за другим, болтали, смеялись. Я по-настоящему веселилась.

После очередного танца ко мне подошла Янка:

– Можно тебя на минуточку?

– Погоди, не удирай. Вы не знакомы? Дай хоть разок я тебя с кем-нибудь познакомлю.

Янка и Гжыбач взглянули друг на друга. Мне сразу же показалось, что для них это не случайная встреча. Как будто они давно мечтали познакомиться.

Мы немного постояли втроем, а когда заиграл оркестр, какой-то парень пригласил меня танцевать. Только тогда закружились и они.

– Ну что это за вечер! – заговорила я со своим новым партнером. – Девчата, как всегда, внакладе. У них нет такого выбора, как у парней. Это несправедливо. А ребята делают, что кому вздумается: кто танцует, кто водку пьет. Организация – никуда. А как вы развлекаетесь?

Молодой человек старательно подбирал слова:

– Простите, вас, кажется, кто-то задел? Мне надо быть внимательнее. Разрешите узнать, вы здесь одна?

– Как это одна? Сейчас с вами – до конца этого танца, а там видно будет. Главное, что настроение у меня хорошее.

– Могу я надеяться, что следующий танец будет за мной?

– Что ж, если у вас так заведено, пожалуйста, – улыбнулась я.

К тому времени я настолько освоилась, что совсем непринужденно разглядывала танцующих. С некоторыми девушками я была знакома, других знала с виду. Янка и Адам Гжыбач танцевали, не сводя друг с друга глаз.

– Для них, пожалуй, никто в этом зале не существует. Знаете, мне кажется, что тут любовь с первого взгляда. Это здорово. А все из-за меня, я их познакомила.

К трем часам ночи веселье стало угасать. Янка с Адамом куда-то исчезли. Томаш спал в соседней комнате, возле буфета. Таинственный поклонник весь вечер не отошел от меня ни на шаг.

– Знаете, у меня уже ноги отнимаются. И от пыли першит в горле, Я бы пошла домой, только удобно ли без Янки и Томаша? Вдруг они на меня обидятся? Нужно, пожалуй, разыскать Янку.

– О них можете не беспокоиться. Не пропадут. Я провожу вас, если позволите, – предложил мой кавалер. – Простите, но прежде всего я сделаю то, с чего следовало бы начать несколько часов назад, и представлюсь: Петкевич.

– Очень приятно. Так, кажется, говорят в подобных случаях? Дубинская, Катажина. Не люблю, когда называют Касей. Постойте-ка, ведь я вашу фамилию уже не раз слыхала, не помню только где и по какому случаю.

– Вы вполне могли услышать что-нибудь плохое, в Кальварии за этим дело не станет. В одном можете не сомневаться: вашей репутации мое общество не повредит. Даю слово.

– Вот еще: я за свою репутацию не тревожусь. Если хотите, пойдемте. Я другого боюсь: не утонем ли мы в грязи? Еще темно.

Я весело болтала, полагая, что должна скрывать свою растерянность. В действительности я понятия не имела, как поступить: искать Янку или ждать ее?

– Можно пойти по шоссе. Это немного дальше, зато посуху.

Я решилась, тихонько зашла в комнату Янкиного кузена, отыскала пальто и сапоги. Оделась, и мы вышли. Время в пути, хоть и не близком, промелькнуло незаметно. Оказалось, что мой спутник заядлый рыбак. Он много и интересно говорил на эту тему. Я узнала, как ловят форель, какие бывают удочки. Мы условились как-нибудь пойти вместе за Барвалд, чтобы попытать счастья в горной речке.

Прежде чем мы дошли до дому, рассвело.