Текст книги "Бегство от запаха свечей"

– Спасибо вам большое и до свидания!

– Минуточку, – задержал меня Петкевич. – Не найдется ли у вас в ближайшие дни свободное время? Например, завтра? Или послезавтра? Пошли бы погуляли. С вами так легко разговаривать. Мне еще не приходилось встречать девушек, которых бы так интересовала рыбная ловля.

– Время бы, может, и нашлось. Только вы не знаете моей бабушки. Она меня никуда не пускает. Впрочем, если хотите… – Было приятно, что он старается поддержать со мной знакомство. Ничего общего с теми предложениями, которые я не раз получала во время поездок в Бельск. – Если хотите, может быть, послезавтра. Разумеется, я не настаиваю, как вам будет удобнее… Ждите меня на станции, допустим, в пять. Если до четверти шестого не приду, значит, бабка не отпустила.

Он был явно обрадован и охотно согласился.

Я проснулась. С минуту лежала, недоумевая, почему в комнате царит такая тишина. Взгляд мой лениво скользил по давно, до мелочей знакомой обстановке, пока не остановился на циферблате часов.

«Часы, наверно, стоят, – подумала я, – не может же сейчас быть половина первого. Разве что бабка заболела или мама приехала? Что-то произошло, иначе бабка давно бы меня разбудила».

В комнату вошла бабка.

– Как думаешь, Виктория, чем засыпать бульон к обеду – лапшой или перловкой?

– Чем угодно. Мне совершенно безразлично, все равно нет аппетита.

«Похоже, ничего не случилось, – подумала я. – Можно вставать».

И я одним махом соскочила с дивана.

– Выспалась, наконец? Мне даже было интересно, сколько можно спать, – приветствовала меня бабка. – Обедню ты уже проспала, придется пойти к вечерне.

– Я, верно, ослышалась. Может, и вы ходили сегодня в костел?

– Нет, еще не ходила, – спокойно ответила бабка, – но к вечерне пойду. А то кругом уже поговаривают, что из нас одна только Виктория в костеле бывает. С мнением людей надо считаться.

Это было что-то новое! Бабка, которая всегда без малейшего повода, не стесняясь, подымала крик на всю округу, моя бабка, никогда и ни с кем не считавшаяся (кроме Виктории и, может быть, хозяйки), заговорила об общественном мнении.

Возвращаясь с колодца, я встретила на лестнице хозяйку.

– Здравствуйте. Я сейчас к вам зайду, расскажу о танцульке. Только воду отнесу. А вам сегодня должно повезти, ведь я иду с полными ведрами.

– Поставь ведра. Я должна выложить тебе все, что думаю! Не ожидала я от тебя такого. Где у тебя голова?!

– Не понимаю, почему вы сердитесь?

– И она еще спрашивает! Все знаю, что ты там натворила. Познакомила Янку с этим бандюгой с Пепшувки, ну… как его, Гжыбачем. Девка вернулась домой сама не своя. Объявила матери, что влюблена в него и замуж выйдет только по любви. Мать уже сюда приходила жаловаться, едва я ее успокоила. Хотела непременно тебя разбудить, да я не дала. Ну, а ты сама какой номер выкинула! Того и гляди другая мамаша сюда примчится. Даже удивительно, что ее до сих пор нет. И все претензии ко мне. Только Петкевич тебе понадобился. Других не нашлось?

– А чем плох Петкевич? Вел он себя прилично.

Я почувствовала, что, пожалуй, до конца своих дней не разберусь, что в Кальварии считается плохим, а что хорошим.

– Он слишком хорош для тебя! Слишком! Петкевичи – первые богатеи в нашем повяте. Паевским до них далеко! Огромный капитал, вилла в Бельске. А жениться молодой Петкевич должен на дочке Крамажа, того самого, у которого на нашей улице каменный дом и лавка. Это дело давно решенное. Если свадьба теперь расстроится, тебе нечего делать в Кальварии.

Хозяйка не смогла дольше сохранять серьезность. Развеселилась так, что даже в ладоши захлопала.

– Ну, ты отличилась! Покажи им, на что способны нищенки. Они тебя долго поминать будут, как и меня. Мне до сих пор замужество не могут простить… Ну… иду в погреб, мы еще потолкуем.

Я вылила воду в бочку и снова пошла к колодцу.

Трудно жить в такой дыре, как Кальвария. Что, собственно, дурного произошло? Поплясал со мной парень на танцульке, потом проводил домой, а шуму! Ничего не скажешь, быстро доходят слухи куда надо.

Когда я ставила в сенях два очередных ведра, меня окликнула бабка:

– Одно ведро вылей в бочку, а второе принеси сюда. И хватит возиться, сегодня воскресенье. Скажут еще люди, что мы бога не чтим – воскресенье не соблюдаем.

Опять что-то новое. Ведь неделю назад бабка еще придерживалась мнения, что воскресные дни лучше всего чтить трудом, а от лености до греха только один шаг. Что ж, можно и так! Я налила себе кружку молока, отрезала хлеба и примостилась на своем месте у окна.

Виктория беспокойно вертелась по комнате. Мне казалось, ей хочется о чем-то меня спросить. Она несколько раз начинала, но в последний момент слова застревали в горле. Бабка сидела за столом, сложив руки на животе, и беспрерывно вздыхала, устремив взгляд в пространство. Вероятно, ее раздирали какие-то внутренние противоречия.

Наконец тетка Виктория не выдержала:

– Знаешь, Катажина, я об этих Петкевичах не раз слыхала у Паевских. Семья, конечно, простая, но какая… Сам Петкевич сидит в Лондоне. У них там кто-то в правительстве. А жена и без него всю войну отлично делами ворочала. Баба с головой. Старшая дочь замужем за иностранцем, давно живет за границей. Очень хорошая семья.

«Интересно, оказывается, и они уже все знают», – подумала я, но по-прежнему сидела молча.

Бабка повернулась на стуле в мою сторону.

– Ну, выкладывай. Как там было на танцах? Когда не спрашивают, тарахтишь, как заведенная. А теперь вот надо бы рассказать, что и как, а ты язык проглотила.

Тут от какого-то толчка снаружи распахнулась настежь дверь. На пороге стояла хозяйка. Обе руки у нее были заняты.

– Это я, – сказала она. – Не могла ни постучать, ни отворить, как полагается. Локтем пришлось толкать. Капусты кислой вам принесла, остаточки. И яблок немного. Кушайте на здоровье.

Бабка поднялась из-за стола.

– Благодарим, покорно благодарим. Другой такой, как вы, на всем белом свете не найдешь.

– Пожалуйста, не благодарите. Кто мне принесет, кого я угощу, так вот и живем. Чего это у вас так тихо? Все молчат… Лучше сразу признавайся, Катажина, как было на танцах. А что касается Петкевича, так мой благоверный уже сказал Крамажу: хотите заполучить зятя – глядите в оба. Почему они свою дочку на танцы не послали?

– Сказать вам правду? Она там была. Я ее знаю, она ведь шила у пани Ковалик. Сначала Петкевич даже танцевал с ней. А как пригласил меня, к ней больше не подошел.

– Такой фортель выкинул? – покачала головой хозяйка. – А еще что? Лучше от тебя все узнать, чем слухами пробавляться. Только не темни. Правда – что шило в мешке, всегда наружу вылезет.

– Мне и невдомек было, что танцую с Петкевичем, а если б и знала, все равно бы это не помогло – ведь я понятия не имела, что он помолвлен. Он хорошо танцует, вежлив, вот и все. Сам должен понимать, что делает, – не маленький. Он на свою невесту ни разу не поглядел, может, они поссорились, и он решил ей насолить. Протанцевали мы с ним до самого конца вечера. А больше ничего интересного не было. Один раз на минуту погас свет. При этом поднялся такой визг, что я чуть не оглохла. Впрочем, откуда-то сразу принесли две карбидные лампы, и стало гораздо уютнее. Еще, кажется, ребята на улице подрались. Чего ради – не знаю. Откровенно говоря, если хотите знать, был не вечер танцев, а тоска зеленая. Присесть негде, никаких прохладительных напитков – только водка. Одним словом, ерунда!

– У тебя нет никакого воображения! – вмешалась тетка. – Разве можно так рассуждать? Откуда ты знаешь, как развлекаются другие? Здесь веселятся так, как позволяют условия. Не забывай, что еще идет война, не до жиру. Надеюсь, ты догадалась удержаться от критики в разговоре с Петкевичем?

– А чего мне было стесняться? И он со мной согласился. Ему тоже кажется, что такие танцульки не развлечение. И попал-то он туда случайно: какая-то поездка сорвалась. Собирался побыть с часок и, только когда со мной познакомился, решил остаться до конца. Он мне даже предлагал как-нибудь съездить с ним в Краков, в настоящий ресторан.

Тетка даже вспыхнула, так ее проняло.

– Неужели? В Краков пригласил поехать? Нехорошо. Тот, у кого серьезные намерения, не предложит барышне подобной эскапады. Это портит репутацию. Ты должна была тут же поставить его на место. И, как я понимаю, не сделала этого. Какое же ты еще дитя!

– Оставьте меня в покое! Подумайте – что случилось? Пошла на танцульку. Скучища там была такая, что мухи дохли. Протанцевала с парнем несколько танцев, а он оказался настолько благовоспитанным, что проводил меня домой. А что назначил свидание – невелика беда. Может, это он так, для фасону, брякнул, а теперь уже забыл? И я ему ничего не обещала. Вот и делу конец. А вы из всего делаете проблему, с самого утра только и слышу: то хорошо, это плохо… Пани Крамаж обещает мне скандал устроить: мол, у дочери жениха отбиваю. Оставьте, ради бога, меня в покое, не то разревусь!

Моя пылкая речь не произвела ни на кого впечатления, только хозяйка, опередив бабку, с улыбкой сказала:

– Теперь все ясно! Кто прав? Катажина! К чему делать из мухи слона? Больно уж мы разволновались, а все потому, что вспомнили свою молодость. Ну, я пошла готовить обед. И не приставайте больше к девочке!

Воскресенье прошло спокойно. Некоторое оживление внесла лишь соседка, которая под каким-то предлогом зашла к бабке и рассказала, о чем судачили люди после обедни. Янка Блахут пришла в костел вместе с матерью. Лицо у нее было заплаканное. Задерживаться после службы, как заведено, возле костела они не стали, а припустили рысью домой. Всех интересует, как поведет себя отец Янки и будет ли за ней увиваться Гжыбач. Были также сделаны надлежащие выводы и вскрыта причина подобной испорченности и падения нравов. Эта война настолько всех перебаламутила, что люди забыли, где чье место. Богатая невеста и нищий с паперти. Дальше я не слушала, убежала на чердачную лестницу и до позднего вечера просидела там, распарывая кофту.

Бабка не отпустила меня в Краков.

– Приедет мать, пусть и распоряжается. А я не разрешаю, и баста. Вечно тебя куда-то тянет, все бы болталась неведомо где, лишь бы от дому и от работы подальше.

Я многое могла бы сказать в свою защиту, да что толку? Поэтому решила ничего близко к сердцу не принимать. Одно интересовало меня: каким окажется при более близком знакомстве Петкевич, придет ли он вообще на свидание и как будет себя вести? Я уже давно мечтала о парне, который принадлежал бы только мне. Ходили бы с ним на прогулки и танцевали на вечеринках, и был бы он мне верным другом и защитником. Сколько раз, прежде чем уснуть, закрыв глаза, я видела себя танцующей с высоким юношей. Он обнимал меня, и мне становилось хорошо и покойно. Неужели это будет Петкевич?

Во Львове я отчаянно увлекалась танцами. Мама всегда говорила, что я ни минуты не простою на месте, все верчусь. Я часто танцевала под патефон – иногда с подругами, но больше одна. Это здесь я сникла, стала на удивление спокойной. На себя не похожей.

Я загадала: если в бочку войдет четное количество ведер воды, то знакомство с Петкевичем и в самом деле окажется интересным, ну и свидание состоится. Рьяно принялась за работу, но, когда бочка была уже почти полна, услыхала, что меня зовут. Пришлось поставить ведра, и так я не узнала, что мне сулит судьба.

Оказалось, что за мной прислала пани Ковалик. Я тут же отправилась к ней. Портниху я не видела с самой пасхи; мне частенько хотелось навестить ее, но бабка не разрешала, потому что тетка Виктория находила это неудобным.

Пани Ковалик поджидала меня, сидя за швейной машиной. Нечесаная, какая-то постаревшая. На ней было ветхое летнее домашнее платье, на котором не хватало пуговиц – это совершенно не вязалось с ее обычной аккуратностью. Платье распахнулось на животе, и наружу вылезала рубашка.

– Чего смотришь? Сама знаю, что у меня за вид. Постарела и осунулась. Любовь вздумала крутить, а в результате едва по миру не пошла. Выставила вчера этого прощелыгу. Такое, видно, мое счастье – все мужики один другого хуже. Жили невенчанные, у него документы были не в порядке. Сколько стыда натерпелась – при мне останется, зато хлопот никаких не будет. Теперь все: романам конец, принимаюсь за работу. Видно, так мне на роду написано, чтобы жила своим трудом да на мужиков не заглядывалась. Труд – лучшее лекарство от всех горестей. Будешь со мной работать?

Так кончилась великая любовь, о которой пани Ковалик целыми часами рассказывала зимой. Мне было очень жаль ее.

– Бабка наверняка будет довольна, если я к вам вернусь. Я ей сильно надоела. Что же касается меня, так я с превеликим удовольствием.

– Если бабка разрешит, приходи завтра с утра. Я рада, что ты будешь со мной, – добавила пани Ковалик уже иначе, прежним своим, привычным тоном.

Я поднялась, чтоб идти домой, но портниха остановила меня:

– Подожди еще минутку. Нынче утром кумушки рассказывали, будто бы возле тебя Петкевич на танцульке вертелся. Так вот, послушай меня: будь осторожна! Петкевич – чистой воды барчук, в таких семьях только и ценится, что земля, дома да деньги. Та девушка, которая нравится, и та, которую берут в жены, не одно и то же. Придешь утром, мы еще потолкуем.

Бабка дала согласие на то, чтобы я работала у пани Ковалик, без особого энтузиазма и лишь при условии, что та будет мне платить.

Погода в тот день с каждым часом становилась все хуже, с полудня на дворе стало сумрачно, а около четырех пошел дождь. Хозяйке очень хотелось, чтобы мое свидание состоялось, и ее искренне огорчала скверная погода.

– А я и не думаю волноваться. Если будет лить дождь, то просто никуда не пойду. Кто гуляет под дождем! – спокойно сказала я.

– Пойдешь! Неудобно заставлять его дожидаться понапрасну. Можешь пойти и сразу вернуться, – изрекла тетка Виктория.

– А вы думаете, что он придет? – спросила я хозяйку.

– Если он парень порядочный, обязательно придет, а если размазня и только называется мужчиной, то может и не прийти. Увидим.

– Чтобы убедиться, надо самой пойти, а это уже поражение, – размышляла я вслух.

– Придумала: поглядим в слуховое окно, оттуда вся станция видна как на ладони. Я тоже посмотрю. Ну и дела! А я-то хороша – шестой десяток уже, а волнуюсь так, точно самой идти на свидание.

Когда часы пробили пять, мы с хозяйкой высунулись из слухового окна. У вокзала никого не было.

– Спрячь голову, ветер-то какой, уши надует в два счета, – сдерживала себя и меня хозяйка.

Мы с минуту постояли на чердаке. Пани Дрозд первая не выдержала, снова высунулась и закричала:

– Пришел! Смотри! Видишь, прогуливается? А ничего парень, с такой высоты выглядит прилично.

Я быстро оделась. Невзирая на протесты бабки, хозяйка вручила мне огромный зонт своего супруга. Петкевич был на месте. В широкой зеленовато-серой накидке с закрывающим лицо капюшоном он напоминал стог сена. При виде его я не удержалась от смеха.

– Добрый день, вернее, добрый вечер, панна Катажина!

Я ответила: «Добрый вечер», – и воцарилось молчание. Так мы и стояли друг против друга: я под огромным зонтом, с которого медленно стекали струйки воды, а он в своей накидке, – и не произносили ни слова. Наконец затянувшееся молчание мне надоело, и я выпалила:

– Дождь сильный, я лучше пойду домой. До свидания!

Он посмотрел на меня, но, пожалуй, не увидел.

– Да, да, вы правы. А то еще простудитесь.

Я не стала дожидаться, пока он еще что-нибудь из себя выдавит, и пошла, а вернее, побежала обратно.

Хозяйка и тетка Виктория были в равной степени разочарованы. Я старалась держаться независимо, но чувствовала себя чертовски глупо. Петкевич, сказочный принц – какая же я дура!

К пани Ковалик вернулась былая энергия. Уже на второй день нашей совместной работы я отметила, что она привела себя в порядок и принарядилась, как в добрые старые времена. И настроение у нее было отличное – она все время что-то напевала, и дело спорилось у нее в руках.

– Значит, встречалась с Петкевичем, – констатировала она. – Он тебя в покое не оставит, увидишь. Я знаю мужчин. Но особенно хвастаться тобой не станет. Осторожность никогда не помешает. Эх, мужики, мужики… один другого лучше. А уж барчуки – это порода особая, с ними еще труднее… Правда, хоть ты и бесприданница, зато городская. Но долго этим не проживешь, так что держи ухо востро, как бы потом не пришлось из-за него слезы лить.

– Мне бояться нечего, пани Ковалик, – уверенно ответила я. – Замуж выходить я пока не собираюсь, а если нашелся парень, которому я нравлюсь, так это еще ничего не значит.

– Не очень-то храбрись. Ему захочется, чтоб ты плясала под его дудку. Дома его из-за тебя будут поедом есть, ведь они уже наверняка с Крамажами обо всем договорились. Значит, и он не все время будет ласковые слова говорить. Поверит, что ты хочешь заполучить его в мужья.

Медленно проходила неделя. Дни стали значительно длиннее, с утра я таскала для бабки воду, потом уходила к портнихе, а вечером, быстро управившись с работой, отправлялась в пекарню за хлебом.

В четверг случайно встретила Петкевича, он поклонился и прошел мимо. Я была разочарована.

В субботу, возвращаясь из пекарни, я снова на него наткнулась. Он подошел ко мне, приветливо поздоровался и проводил до дому. Условились встретиться. Не могу сказать, чтобы меня это порадовало. Он мне надоел. Я уже знала, что договорилась с ним о встрече лишь для того, чтобы показать всем вокруг, на что я способна. Так я обнаружила у себя новый недостаток: оказывается, люблю пускать людям пыль в глаза.

Встретились мы в воскресенье утром. Немного прошлись в полном молчании. Петкевич был чем-то сильно озабочен, а я внимательно разглядывала встречных.

Домой я вернулась грустная и разочарованная. Решила, что больше не буду с ним встречаться. Тетка Виктория, как всегда, принялась выспрашивать, что да как он говорил, и, как всегда, осталась недовольна моим поведением.

– Тетя, могу обещать, что ничего плохого не случится. С этим знакомством покончено! Больше я с ним не встречаюсь.

Тетка вспыхнула.

– Что ты сказала? Должно быть, я ослышалась. Да ты понимаешь, что делаешь? Опомнись, пока не поздно! Такого случая второй раз в жизни не представится. Любая кальварийская девушка сочла бы за честь выйти за Петкевича. Ты отдаешь себе в этом отчет? Попасть в такой дом!!! У них там, кажется, две гостиные, кухня, как в помещичьем особняке. И прислуга еще довоенная. А мы тут бедствуем, никакого просвета не видно. Только тебе может повезти. Никогда не поверю, чтобы ты была такая глупая и отказалась от единственного шанса устроить свою жизнь.

Хозяйка тоже взыграла:

– Попробуй у меня только ударить лицом в грязь! Вздую! Парень хоть куда, к тому же первый богач в округе, такого действительно упускать жалко.

– А может, он и не думает жениться, может, просто хочет покрутить на стороне, тогда что? – спросила я и тут же об этом пожалела.

– Что я слышу! – вмешалась молчавшая до сих пор бабка. – Что это значит – покрутить на стороне? Смотри у меня, Катажина, вылетишь отсюда в два счета и оглянуться не успеешь. Уши вянут от твоей болтовни. Видите, какой у нее ералаш в голове, пани Дрозд, и вдобавок испорчена до мозга костей. Ты еще пока под моей опекой и потому заруби у себя на носу: либо ты будешь вести себя так, как советуют тетя и хозяйка, либо…

Я так никогда и не узнала, в чем заключалась другая альтернатива. Бабку перебила хозяйка, говорила она очень мягко, и это подкупало:

– Не торопись, Катажина, еще есть время. Подумай только: если за него выйдешь, никаких забот знать не будешь. Станешь думать только о нарядах да покупках. Вот ты любишь чтение, а уж тогда почитаешь вволю. Запомни, там не работают, там за людей работает капитал.

А за шитьем мне внушала свое пани Ковалик:

– Тебя все уверяют, что это великое счастье. Как бы не так! Тоже мне жар-птицу поймали. Может, во Львове такой брак был бы возможен, да мы-то живем в Кальварии. Здесь главное во всем – расчет, все пересчитывается на деньги. Ну кто такой Петкевич? Дурного слова не скажу, грешно, вроде бы парень подходящий, но богат, привередлив, любит поразвлечься. Другая бы бросилась как муха на мед, но у тебя есть голова на плечах. Смотри не попадайся на удочку, чем будешь с ним строже – тем лучше. Я в людях разбираюсь. Тот рай земной, что сулит тебе тетка, может быстро обернуться адом. Даже если ты, при своей бедности, войдешь в такой дом женой, тобой все будут помыкать. Что толку в гостиных, коли в конце концов тебе самой придется их вылизывать?

Слушая такие речи, я преисполнилась обидой на весь мир, который казался серым и убогим. На всем белом свете я не видела для себя пристанища.

Петкевич теперь часто прогуливался под окнами дома пани Ковалик, но я упорно делала вид, будто не замечаю этого.

Однажды – кажется, в пятницу – он подкараулил меня и настиг в тот момент, когда я выходила из дома. Уговаривал пойти прогуляться. У меня невольно вырвалось:

– Грязь нынче поистине кальварийская, и если уж прогуливаться, то путь может быть один: к рынку.

– Там такая толчея, лучше, может быть… – тут он замялся, – лучше, может быть, пройтись по беньковицкой дороге.

Дорога на Беньковице предстала перед нами во всей своей красе, изрезанная колеями, заполненная черной жижей. Весной люди избегали ее, предпочитая ходить кружным путем.

– Да вы шутите! – возразила я. – Взгляните на эти озера. Купаться еще рановато.

– Понимаете, если нас увидят вместе, начнутся всякие разговоры, на рынке всегда полно народу…

– А если увидят, что мы шлепаем по такой грязище, то ничего не скажут, – вслух размышляла я, а потом, поняв вдруг смысл его слов, воскликнула: – До свидания! Совсем забыла, что мне некогда, – и побежала домой.

Входя в ворота, я краем глаза увидела, что Петкевич стоит на том месте, где мы расстались, и вид у него крайне смущенный. Ну и хорошо, ни капельки мне его не жаль, поделом ему. Пусть только попробует когда-нибудь еще подойти.

– Разговаривала с Петкевичем? – этим вопросом встретила меня тетка Виктория.

– Конечно. Он предложил мне романтическую прогулку по грязи в Беньковице. На рынке он со мной появиться не может – люди увидят. А я от такой чести отказалась. Не настолько он мне нравится, чтобы ради него добровольно в грязи топиться.

Этого оказалось достаточно: тетке хватило темы для разговоров часа на два. Она непрестанно повторяла, что печется о моей же пользе. А я, неблагодарная, никак не могу этого понять.

Постепенно я стала забывать о Петкевиче. Работы у пани Ковалик было много, домой я с каждым днем возвращалась все позже и позже. Машинка стрекотала целый день, перерывы устраивались только, когда приходили заказчицы; впрочем, даже на них пани Ковалик не тратила много времени.

Весна была в разгаре, поэтому я и дома не сидела сложа руки. Бабке было не до меня. Ее целиком поглотили какие-то неизвестные мне хлопоты по делам тетки Михаси, от которой пришли подряд три письма. Теперь она даже не замечала, когда я возвращаюсь.

Однажды в полдень к пани Ковалик прибежал соседский мальчик с известием, что меня немедленно требуют домой.

От волнения сердце так и запрыгало в груди: я была убеждена, что приехала мама.

Домой я мчалась во весь дух.

А оказалось, что ничего особенного не произошло. Бабка в старом переднике стояла у плиты, а тетка лежала на диване. Когда я вошла, тетка объявила мне тоном, не допускающим никаких сомнений в важности своего сообщения, величайшую новость:

– Поздравляю, Катажина! Пани Петкевич приглашает тебя лично к себе в пять часов. Это огромный успех и большая честь. Мать Петкевича хочет с тобой познакомиться! Что ж ты стоишь, почему не прыгаешь от радости? Скажи что-нибудь…

Я стояла совершенно спокойно, хоть и была сильно разочарована – мама не приехала. Потом я начала лихорадочно соображать, чего от меня надо пани Петкевич. Я ее побаивалась.

– Мы сами об этом только что узнали, – продолжала тетка. – Сюда заходила служанка Петкевичей. Дошло до тебя, что я сказала?

– Понимаю, я понимаю, – машинально ответила я. – А она случайно не сказала, в чем дело? Зачем мне туда идти?

Тут тетка показала, на что способна. Она все предвидела; она ничуть не сомневается, что встреча эта подстроена Петкевичем, и даже всерьез подумывает, не следует ли ей сопровождать меня. Она развернула передо мной великолепную картину моего ближайшего будущего. Собственный выезд. Роскошные туалеты. Всеобщее преклонение и пышные приемы. Теперь все пойдет как по маслу, лишь бы я не допустила какой-нибудь бестактности. У Петкевича вполне определенные намерения, это уже не подлежит сомнению. Тетка говорила без умолку и с глубокой убежденностью. И я ей поверила.

Петкевичи принадлежали к тому кругу, в котором для нее не существовало тайн. Ведь она издавна вращалась в этом кругу. У нее есть опыт, и многое она может предугадать лучше меня.

Виктория целый час вбивала мне в голову, как надлежит себя держать, как отвечать на вопросы. Пожалуй, она перебрала все возможные варианты. Проверила, умею ли я вести себя за столом. И к пяти часам просто загипнотизировала меня. Задолго до назначенного времени мне велели одеться и не разрешали присесть, чтобы не помялся подол. Я без конца счищала с платья невидимые пылинки, и мне уже казалось, что они обе удовлетворены, как вдруг Виктории вздумалось проверить, достаточно ли чистые у меня уши.

– Никто мне в уши не заглянет, тетя. Не преувеличивайте. Я пошла.

Дорога показалась мне бесконечной. Времени впереди было много, и я потащилась через рынок, дважды обогнула его и только без нескольких минут пять повернула к дому Петкевичей. Моя – по общему мнению, излишняя – самоуверенность исчезла без следа. Я не могла придумать ничего такого, что хоть немного придало бы мне бодрости. Я чувствовала себя маленькой и невзрачной и готова была расплакаться. Мысленно я представляла нарисованные Викторией радужные картины, но теперь, когда мне предстояло вступить в единоборство с незнакомой женщиной, теткины уверения перестали казаться незыблемыми. Может, пани Петкевич накричит на меня и спросит, по какому праву я путаюсь с ее сыном?

Я робко вошла во двор и оглянулась по сторонам. Все тут было внушительно и сверкало чистотой. Я уже собиралась зайти в дом, как вдруг откуда-то выскочила босоногая девушка и спросила:

– Вы к пани Петкевич?

Я кивнула. Она велела мне идти за собой и повела в глубь двора. Мы миновали парадный вход и вошли в дом со стороны кухни.

Кухня была поистине барская. Просторная, светлая, с большой печью в углу и огромным обитым жестью столом. Указав на табурет у двери, девушка сказала:

– Подождите, я сейчас скажу пани Петкевич.

Я уселась, недоумевая, но все еще была уверена, что это какое-то недоразумение. Одного только я опасалась: как бы в кухню не заглянул случайно Петкевич. Тогда бы я, наверно, сгорела со стыда. В доме царило оживление. Встретившая меня девушка то и дело прибегала на кухню, наливала в стаканы чай, резала и накладывала на поднос хлеб.

Из глубины дома доносились голоса. Я сидела неподвижно и всякий раз, заслышав приближающиеся шаги, распрямляла плечи. Но пани Петкевич все не шла. Видимо, она обо мне забыла. Я решила ждать до определенного момента, но, когда назначенный срок пришел, дважды продлевала его еще на пять минут.

Наконец пани Петкевич явилась. Я встала. Она была высокая, почти совсем седая, с длинным острым носом и пронизывающим холодным взглядом.

– Добрый вечер! Вас от Дроздов прислали, если я не ошибаюсь. Теперь столько пришлых везде вертится, что и не знаешь, кто свой, а кто чужой. Беженцы, репатрианты, партизаны… Трудные времена.

Я молча поклонилась и кивком подтвердила, что это я и есть. Мы по-прежнему стояли друг против друга, обе одинакового роста. Пани Петкевич говорила и внимательно меня разглядывала.

– Столько горя и несчастий принесла эта война, просто руки опускаются. И ведь всем не поможешь, самим уже не хватает. А людям кажется, что у нас бездонный колодец.

О чем говорит эта женщина? К чему она клонит? Я слушала ее плавную речь, ничего не понимая, и чувствовала себя пристыженной.

– Есть тут у меня два свитера для перевязки, не новые, – продолжала она, – впрочем, новые никто не перевязывает. Распустите их и попытайтесь связать по размеру того, что посветлее. И чтобы вязка была плотной и аккуратной. Готовы они должны быть, скажем… через неделю. Если два не выйдут, свяжите один толстый. Это все. За работу плачу триста пятьдесят злотых, большего они не стоят, ведь шерсть старая. Даже не знаю, имеет ли это вообще смысл делать. Просто даю людям возможность подработать. Пожалуйста, не благодарите, проявлять милосердие к ближним – наш долг. И еще одно: готовую вещь я взвешу – надеюсь, вес не изменится. Предупреждаю заранее, чтобы потом не было никаких недоразумений.

И она протянула мне какое-то рванье, с виду похожее не на свитеры, а на подстилку из собачьей конуры.

– Простите, – сказала я, – но тут какое-то недоразумение. Я уже давно не беру заказов. Я теперь работаю… – Тут я запнулась, но быстро добавила: – У меня теперь есть постоянная работа. Очень жаль, но вам придется обратиться к кому-нибудь другому. Извините и до свидания.

Ответа я дожидаться не стала, потому что где-то в глубине дома послышался голос Петкевича, выбежала во двор и помчалась домой самой короткой дорогой.

Действительность настолько не соответствовала прогнозам тетки Виктории, что я не могла удержаться от смеха. Я бежала и смеялась до слез. Вошла в дом, и никак не могла остановиться, покатывалась со смеху, уже у меня болело в животе, сводило скулы, а я продолжала хохотать. Бабка велела мне умыться холодной водой, и только это помогло.

Наконец я успокоилась настолько, чтобы относительно связно рассказать все по порядку. Как и следовало предполагать, у тетки началась мигрень. После второго стакана настоящего чая, приберегаемого бабкой для таких случаев, Виктория неожиданно села на кровати и сказала:

– Это все из-за тебя. Сама виновата. Где это видано, чтобы барышня из хорошей семьи бралась вязать кофты или нанималась на работу к деревенской портнихе.

Я могла бы ответить тетке так, чтобы ее в пот бросило, да не хотелось связываться. Если даже то, что я честно работаю, можно обратить против меня, – лучше молчать.

Хозяйка, выслушав мою реляцию о «визите» к Петкевичам, только выругалась себе под нос и ушла.

Пани Ковалик торжествовала:

– Ну, что я говорила? Не думай, что я радуюсь, меня зло берет, когда я себе представляю, что ты пережила. Но до чего ж это похоже на Петкевичей! И так получилось не случайно, просто она решила показать тебе, что ты для них значишь. Давали бы за тобой землю или лесопилку, она бы по-другому запела. А теперь послушай меня. Ты развитая, толковая, работящая – воспользуйся этим. Старайся пройти по жизни независимой. Для бедной девушки это единственное приданое, и кто знает, не дороже ли оно денег…