Текст книги "Бегство от запаха свечей"

– Перестань, мама! Нечего сравнивать отца с теми бандитами, которых тетя Михася считает патриотами. Вот компресс, положи его на лоб и постарайся уснуть.

– Погоди! Я совсем забыла. Ведь в воскресенье к нам должны прийти Баранские. Может быть, предупредить их?

– Да, пожалуй. Хотя я не знаю, что лучше. Ведь они запретили рассказывать об обыске. И не исключено, что за нами следят, – начала я рассуждать вслух и тут же пожалела об этом, потому что мама расплакалась. – Не плачь. Надо все обдумать, чтобы не впутывать Баранских в наши неприятности. До воскресенья еще целых два дня. Давай подождем.

Отец не вернулся. Я каждый день наведывалась к бабушке и утешала ее как умела. Но разве мои слова могли ее утешить?

Я продолжала заниматься с таким рвением, так аккуратно посещала занятия, что мама вышла из себя.

– Ну что у тебя за характер?! Дома такое горе, а ты зубришь ночи напролет. Взгляни на себя, на кого ты стала похожа! Хочешь учиться, пожалуйста, но зачем лезть из кожи вон?

– Занятия – моя единственная отрада. За учебой я обо всем забываю. А без нее я бы вроде тебя вышла из колеи. Не сердись, мама. Это своего рода самозащита, которая помогает мне жить.

Шли дни. Отец не возвращался, и бабушка таяла на глазах. Она похудела, ссутулилась. Ее светло-русые волосы стали серыми, а потом как-то сразу поседели. Великолепные толстые косы превратились в два тоненьких жгутика. Ничего не радовало ее, не интересовало. Присланные из Валима луковицы каких-то необыкновенных тюльпанов лежали на комоде неразвернутыми.

Главной фигурой в тресте был теперь начальник отдела кадров. Количество составляемых для него сводок и отчетов росло с фантастической быстротой.

Однажды, когда я пришла в трест по срочному делу, дежурная отказалась впустить меня без пропуска или служебного удостоверения. Я решила, что она шутит.

– Таков приказ: пускать только по пропуску или служебному удостоверению. Если у вас их нет, предъявите другой документ, и вам выпишут пропуск. Причем предупреждаю, что его должен подписать тот, к кому вы идете. Иначе вахтер вас не выпустит и вызовет начальника отдела кадров.

– Пани Валасюк! Ведь вы меня не первый год знаете! Зачем эти церемонии? Мне нужно срочно в отдел снабжения, оформить заявку. Через пять минут я уйду, даю вам слово!

– Знаю, не знаю – это мое дело. К себе домой я вас и среди ночи пущу. А здесь трест! И приказ есть приказ.

Я получила пропуск, прошла в отдел снабжения, а затем в отдел кадров – за удостоверением.

– Принесите четыре фотокарточки, все одинаковые, – сказала какая-тo новенькая, – и через два дня получите удостоверение.

– Целых четыре карточки! Зачем? – воскликнула я с удивлением.

– Так полагается. И все обязаны их принести. Согласно приказу номер четыре. Кажется, вы уже нарушили сроки, поторопитесь, а то получите выговор.

Вернувшись на стройку, я рассказала об этом начальнику, но тот только рукой махнул.

– Я уже ничему больше не удивляюсь. При мне привезли в трест эти удостоверения. Знаете сколько? Полный грузовик. Десятки тысяч. Видать, богата наша народная Польша, может себе позволить такую роскошь. Удостоверения-то для всех разные. Для служащих одни, для рабочих другие, для проходящих испытательный срок – третьи. У нас с вами будут зеленые. И каждые три месяца их надо продлевать. Путаница, сам черт не разберет. Нет… что и говорить, у нас тут не соскучишься.

Отец вернулся через две недели.

Я сразу же побежала к нему. Он даже не поднялся мне навстречу, только улыбнулся вымученной улыбкой. И – ни слова!

Мы так и не узнали, где отец был все это время. На работу он больше не пошел. А через несколько дней слег совсем. Врач настаивал на больнице, но он отказался наотрез.

– Мне только покой нужен. И снотворное. А из дома я никуда не пойду. И не приставайте вы ко мне, ради бога, с вашими «поешь» и «выпей». Знаю, знаю, вы хотите как лучше, но мне уже ничем не поможешь.

Четвертый семестр был в разгаре, мне нельзя было отставать, и я забегала к отцу лишь поздно вечером, после занятий.

Ему стало хуже. Меня он едва замечал. Заходили товарищи по работе, заведующий мастерской. Отец поворачивался лицом к стенке и не отзывался.

– Когда вашего сына арестовали, – рассказывал бабушке заведующий, – мы хотели хлопотать, ведь мы же его знаем. Но директор был против. Он предостерег нас, что это может плохо кончиться, что у каждого из нас жена и дети, об этом нельзя забывать.

– Что теперь делать? – вздыхала бабушка.

– Не волнуйтесь. Завтра мы пришлем хорошего врача. Такой настырный – не уйдет, пока не уговорит его лечь в больницу.

Отца положили в клинику университета. Он не противился.

Я хотела поехать с ним вместе в больницу, но он не разрешил.

– Через пару дней придете меня навестить.

Десятого марта отец умер.

Я шла за гробом и плакала. Гроб стоял в кузове грузовика, украшенный венками, а мне не верилось, что отца больше нет. Я плакала от горя и ужаса, плакала над собой.

Когда гроб опустили в могилу, директор произнес речь. Он долго говорил о достоинствах отца, о его трудолюбии и в заключение сообщил, что ему посмертно присвоено звание ударника труда. Товарищи подходили прощаться с ним. Играл оркестр.

Я стояла рядом с бабушкой, не уронившей ни слезинки. Она принимала соболезнования, кивала, но лицо у нее оставалось неподвижным, словно высеченным из камня.

Люди разошлись, мы остались вдвоем, и бабушка заговорила впервые за время похорон.

– Да, не думала я, что приведется пережить своего сына. Он был честным человеком, помни об этом. Не плачь! Тут слезами уже не поможешь. И иди домой. Я хочу побыть здесь одна.

Мама была в Кальварии, о смерти отца узнала только по приезде. От волнения я все на свете перепутала и послала ей телеграмму не в Кальварию, а в Ченстохов.

Работы у меня было невпроворот. Я изо всех сил старалась помогать своему начальнику. Человек он был славный и работал не за страх, а за совесть. Он пережил Освенцим и, несмотря на молодой возраст, был совсем седой.

Вечером я шла на занятия в техникум, а потом дома снова садилась за учебники. Я задалась целью получить диплом техника и прилагала все усилия к этому, стараясь не думать о творившихся вокруг непонятных вещах.

Через неделю после похорон отца меня вызвали к управляющему. Там сидел незнакомый мужчина, который поднялся мне навстречу, протягивая какую-то красную книжечку.

– Я из госбезопасности. Идемте со мной.

Я молча, послушно застегнула пальто и пошла. Дежурная на этот раз ни о чем не спрашивала, только с ужасом смотрела мне вслед. Сердце у меня бешено колотилось от страха.

Туда мы поехали на машине. Молчали всю дорогу. В вестибюле здания мой провожатый оставил меня на попечении вахтера и велел ждать. Я осмотрелась кругом. Высоченный, в несколько этажей, вестибюль, облицованный не то зеленой, не то голубой плиткой, казалось, доставал до небес. Прекрасные зеленые пальмы усугубляли ощущение нереальности.

Меня позвали и повели по длинному коридору куда-то в глубь здания, все дальше и дальше. Потом вверх по лестнице, снова по коридору и снова по лестнице. Я задыхалась от усталости.

Длинные светлые коридоры казались вымершими, а стеклянные двери, закрашенные белой краской, вели как бы в никуда. На дверях не было никаких табличек, они ничем друг от друга не отличались.

Эхо усиливало звук шагов. Казалось, по коридору движется целое шествие. Я не знала, ни на каком мы этаже, ни в какую сторону идем, и думала лишь об одном: будет ли конец этому пути?

Наконец-то! Прибыли. Мы вошли в дверь, и я остановилась в изумлении: обыкновенная учрежденческая комната. Секретарь. Телефоны, шкафы с папками, письменный стол, заваленный бумагами. У окна – девушка за пишущей машинкой.

– Привели Дубинскую! – крикнул конвоир кому-то в соседней комнате.

– Пусть войдет.

Я вошла в почти пустую комнату. Только письменный стол и кресло в одном углу да стул – в другом. Не дожидаясь приглашения, я села на этот единственный стул. Теперь надо заставить себя думать о чем-нибудь приятном, постараться забыть, где я. Машинально достав из сумки сигареты, я закурила.

– Пока что можете курить. Но в дальнейшем советую спрашивать разрешения.

Я вспомнила, что однажды уже была в этом здании. Из-за Кристины. Она как-то зашла за мной со своим очередным поклонником и позвала идти с ними фотографироваться. Мы снимались около универмага, возле оперного театра, у плотины, а потом решили зайти подкрепиться в кафе «Добро пожаловать» на улице Новотко. Как раз у входа в управление госбезопасности у меня развязался шнурок. Я остановилась, а Кристинин знакомый меня сфотографировал. Минуту спустя мы уже были внутри. Нас остановил и привел туда какой-то военный. Нам учинили допрос, записали наши фамилии и адреса, забрали всю пленку и только после этого отпустили. Мы быстро пошли в сторону рынка. Рядом с оперой Кристина остановилась у газетного киоска, рассматривая открытки.

– Вот так штука, – воскликнула она внезапно. – Гляньте, что я нашла! Много их у вас?

На открытке в красивом ракурсе было заснято управление госбезопасности. Кристина мгновенно приняла решение, скупила все открытки и отправила их по почте в отдел, где у нас изъяли пленку.

Как долго я жду? Несколько минут или несколько часов? Время идет. Не буду смотреть на часы. Лучше не надо. Только разнервничаешься еще больше.

– Вызывают Дубинскую! – в дверях стояла девушка-машинистка. – Это вы? Хороший у вас воротник на пальто. – Когда мы вошли в секретариат, она сказала: – Пройдите к начальнику.

Новая комната, точно такая же, как и та, в которой я ждала. Даже цветы в горшочках одинаковые.

За столом сидел молодой человек аскетического вида в зеленой военной гимнастерке, с сигаретой в зубах.

– Садитесь! – сказал он и, приподнявшись на стуле, отчего показался мне очень высоким, крикнул в сторону открытой двери секретариата: – Магда! Что там творится, черт возьми! Сколько можно ждать?

– Не кричите. Ролек был здесь, но его вызвала междугородная; сейчас он вернется, – откликнулась девушка.

Минуту спустя вошел второй мужчина, неся пишущую машинку. Сверху лежала пачка бумаги, которая соскользнула и рассыпалась по полу.

– Копаться ты умеешь, ничего не скажешь! Начнем мы когда-нибудь или нет? Собирай скорее эту проклятую бумагу! Магда, помоги ему, авось тебя не убудет.

Дверь за Магдой закрылась. Пишущая машинка стояла наготове. С минуту начальник молча шагал взад и вперед по комнате. Затем остановился и крикнул:

– Быстро, гражданка, отвечайте, только без всяких штучек и фокусов! Нам все это знакомо. Фамилия? Имя отца? Имя матери? Записывай скорее, черт возьми! Любовное письмо ты бы небось не так выстукивал. Записал? Поехали дальше. Чего ты уставился на нее? Девок, что ли, не видал? Год рождения? Адрес?..

Я старалась отвечать четко и быстро.

– Кем был отец вашего отца? Где родился?

– Не знаю.

Затем вопросы и ответы стали смешиваться, сливаться. Было жарко. Я отвечала, как автомат. И уже сомневалась во всем. Вопросы следовали слишком быстро один за другим, я не успевала отвечать, путалась. Мне стало нехорошо и, машинально достав сигарету, я закурила.

Когда стемнело, сделали перерыв. Я стояла в коридоре. Рядом сидел охранник. Меня это совершенно не интересовало. Кто-то проходил мимо. Я отдыхала. И поняла: здесь человека охватывает полнейшее безразличие ко всему на свете.

Меня снова ввели в ту же комнату. Но вопросов больше не задавали. Внезапно дверь отворилась, и в комнату вбежал, будто его толкнули сзади, какой-то мужчина. Я подняла на него глаза и встретила такой же, как и у меня, усталый, невидящий взгляд. Мы не были знакомы.

– Начнем! – скомандовал начальник. – Посмотрите друг на друга. Быстро! Ну, – он обратился ко мне, – кто этот человек?

– Не знаю! – Я продолжала смотреть на незнакомца. – Не знаю!

– Кто этот человек? Кто этот человек? – вопрос повторялся раз за разом.

– Не знаю! – отвечала я неизменно.

Теперь мне стали задавать вопросы, смысла которых я вообще не понимала.

Наконец прозвучало обвинение: сотрудничество с ВИНом. Я продолжала твердить: «Не знаю! Ничего не знаю!»

Нас допрашивали по очереди. Я соображала все хуже и хуже. Что-то давило на уши, мешая слушать. Вдруг я почувствовала тошнотворный запах свечей и потеряла сознание.

Очнулась я с горечью во рту. Сквозь застилающий глаза туман различила склонившиеся надо мной лица. Значит, я все еще здесь, в госбезопасности.

– На сегодня хватит. Уведите их! – начальник удалился.

Я встала сама, без посторонней помощи. Голова кружилась, запах свечей не ослабевал. У меня забрали сумку, часы, поясок от пальто, и охранники с какими-то стертыми лицами повели меня по тем же коридорам и лестницам вниз.

В темной дежурке со мной разделались быстро. При свете единственной лампочки, подвешенной к самому потолку – да еще в металлической сетке! – записали только имя, фамилию и год рождения. На книгу падала от проволоки странная, смешная тень.

Меня втолкнули в камеру. Маленькая клетушка, освещенная так же, как дежурка, но, пожалуй, еще хуже. Воздух тяжелый, пропитанный запахом плесени и мочи.

Я села на пол у двери, боясь шевельнуться.

– Эй, малышка, иди сюда, – позвал меня хриплый женский голос. – На нарах удобнее. Пальто сними, укроешься им. Здорово они тебя обработали, ты совсем как пьяная.

Я послушно поднялась и, словно автомат, пошла на голос. Кто-то невидимый, сидевший на нижних нарах, потянул меня за руку и усадил.

– Спать хочется, – пожаловалась я шепотом.

– Спи, спи… если можешь, – ответил тот же хриплый голос.

Я сидела на нарах, поджав ноги, и заново переживала весь допрос.

– Не знаю! – крикнула я вдруг с отчаянием.

– Успокойся. Не знаешь – не надо! Тут тебя никто ни о чем не спрашивает. Закурить нету?

– Пожалуйста, курите! – пошарив в кармане, я протянула сигареты и спички.

В камере зашевелились. Только теперь я поняла, что женщин несколько. Каждая взяла по полсигареты. Все закурили.

При свете зажженной спички я разглядела свою соседку по нарам, молодую еще женщину с прямыми, черными, как смоль, волосами.

– Сколько тебе лет? Ты выглядишь совсем девочкой, – спросила Черная.

– Двадцать.

– Двадцать лет! Если б ты знала, милая моя, где я была в твоем возрасте! Что и говорить, раненько начинаешь. И угораздило же нас родиться в это проклятое время, когда весь мир с ума сходит. Сволочная жизнь!

– Тише! – прошипел кто-то словно с потолка.

Все мгновенно замолчали, потушили сигареты и застыли на своих местах. Я боялась пошевелиться. У меня онемела сначала левая нога, потом правая, казалось, в тело впиваются миллионы иголок.

Из оцепенения меня вывел какой-то шум в коридоре, шаги, хлопанье дверей.

– Подъем. Половина шестого. Они считают, что с нас хватит сна. Здесь не гостиница, – объяснила Черная.

Свет стал ярче. Щелкнул замок открываемой двери. Женщины поднялись с нар и выстроились в ряд. Вошли два охранника. Один с раскрытой книгой в руках зачитывал фамилии.

– Адамовская Мария.

– Здесь.

– Барко Янина.

– Здесь.

– Дубинская Катажина.

– Здесь, – я хотела что-то добавить, но Черная до боли стиснула мне руку, заставив замолчать.

Принесли большой кувшин черного кофе и хлеб.

Я отхлебнула несколько глотков. Хлеб застревал в горле.

– Как ты думаешь, долго тебя продержат? – спросила Черная.

– Не знаю. Хочешь – верь, хочешь – нет, но я вообще не знаю, в чем дело. Меня все только спрашивали и спрашивали, пока мне не сделалось дурно. Ничего не понимаю.

– Бывает. Если тебя отпустят домой, то вызовут с вещами. Тогда оставь нам сигареты.

– Возьмите сейчас… – я полезла в карман.

– Брось, мы же не свиньи. Тебе самой они еще могут понадобиться.

Дверь открывалась часто. На входившего охранника со страхом и надеждой устремлялись все взгляды.

– Дубинская, с вещами!

– Прощайте, – я поднялась. – Вот сигареты.

Мы проделали снова тот же путь, только в обратном направлении. Лестница вверх, длинные коридоры, снова лестница вверх.

«Забыла оставить им спички! – спохватилась я дорогой. – Какая досада!»

Мне вернули сумку и часы. Я расписалась в получении и прошла в секретариат. Там дежурила другая женщина, пожилая, с усталым, осунувшимся лицом.

– Прочтите и распишитесь, – сказала она негромко.

Я прочла. Это было обязательство сохранять в строгой тайне все, что я здесь видела и слышала.

Выпустили меня в другую дверь, маленькую и незаметную. Я очутилась на Луговой улице.

– Гражданка! – грозно окликнул меня часовой с автоматом и в каске, закрывавшей пол-лица. – Проходите, здесь стоять нельзя.

Я свободна. Могу идти, куда захочу. Скорее, скорее отсюда, подальше от этого здания. Но не успела я отойти, как кто-то тронул меня за руку. Рядом стояла сгорбленная женщина, по-деревенски закутанная в большую шерстяную шаль.

– Девушка, милая, послушайте, помогите! Мой сын Янек, там, в том доме…

Я вздрогнула.

– Не понимаю вас. Давайте отойдем отсюда.

Мы зашагали вместе в сторону рынка, непохожие друг на друга, но одинаково беспомощные и растерянные. Я украдкой разглядывала свою спутницу. Низенькая, пожилая. Лицо со следами многих пролитых слез и многих бессонных ночей. Подойдя к нашему дому, я взяла женщину за руку и втащила в подъезд.

Мама была дома и открыла нам дверь. Увидев меня, она встала как вкопанная.

– Вот и я. Этой женщиной нужно заняться. Я не могла ее бросить на улице. Мы обе голодны. Мне надо помыться. Знаешь, мама, где я была?

– Знаю. Сюда приходила ваша дежурная с работы. Сперва ничего не хотела говорить. Пришлось показать паспорт, чтобы убедить ее, что ты моя дочь. Тогда она сказала, что пришли из госбезопасности и тебя забрали. Мы пережили ужасную ночь, Катажина.

– Да и я, наверное, не лучшую. Пока что меня выпустили, но в чем дело – я так и не узнала. Мне устроили очную ставку с каким-то человеком, которого я в жизни не видела! Боже мой! Я едва жива. Раздевайтесь, пожалуйста. Закусим, а потом поговорим.

– Я здесь уже третий день скитаюсь, – рассказывала женщина. – Приехала из-под Бохни. Мой сын Янек там… в том доме… – старушка расплакалась снова.

Мама стала ее утешать как маленькую, а потом увела на кухню. Я не могла ничего есть. Выпила два стакана чаю и курила сигарету за сигаретой. Голова болела, мысли разбегались.

– Ложись в постель, – сказала мама. – Я займусь этой женщиной сама. Поведу ее к Стефану, авось он что-нибудь присоветует.

– Всю жизнь буду вам благодарна за совет. Я там двоих внучат оставила на чужих людей. Хозяйство бросила. Такое горе, ни о чем другом думать не могу.

– Не отчаивайтесь. Что-нибудь придумаем. Только к первым встречным больше не подходите. Еще затащат куда-нибудь, решив, что у вас есть деньги.

Я легла в постель. У меня поднялась температура. Я дремала, просыпалась вся в поту, засыпала снова. Временами мне казалось, что я стою, а меня окатывают ледяной водой. Потом становилось жарко и душно, как в аду.

Очнулась я вечером. В маминой комнате горел свет. Я хотела позвать маму, но не смогла выдавить из себя ни звука. Сесть в постели мне тоже не удалось. Тогда, смирившись, я стала терпеливо ждать, пока мама зайдет сама. Наконец дверь открылась, и вошли мама и пани Дзюня.

– Видите, как ей плохо? – сказала мама.

– Прежде всего давайте вызовем врача, – решила пани Дзюня.

Теперь я могла быть спокойной и ничего не бояться. Врач сказал, что у меня тяжелая ангина. Мама и пани Дзюня ухаживали за мной, стараясь угадывать любое мое желание. И, как ни странно, жили в полном мире и согласии.

На работу я не ходила десять дней. Послала туда с соседским мальчишкой записку, сообщив, что я заболела. Больше всего меня беспокоило, что я безнадежно отстану в техникуме. Но ни читать, ни даже вышивать не было сил. Едва взявшись за что-нибудь, я тут же засыпала.

Стройка простаивала. Рабочие болтались без дела – ждали цемента. Начальник сидел у себя и составлял отчет.

– Хорошо, что вы пришли. Здорово вас потрепала эта ангина, вы похудели, осунулись. Ну, а теперь как самочувствие?

– Сил еще маловато, но в остальном все в порядке. Меня волнует учеба, трудно, наверное, будет наверстывать.

– Знаете, что я вам посоветую? У меня один приятель дает уроки. Он инженер-электрик. А вообще, чего он только не изучал: и филологию, и искусствоведение… Электротехника – его четвертая или пятая специальность. Мы вместе учились в гимназии, и только благодаря ему я по сей день умею решать задачи по тригонометрии. Он прекрасный педагог.

– Большое спасибо, помощь мне очень пригодится. Такой огромный материал. Я все время корпела над математикой, но увы, без особых результатов.

– Да, чуть не забыл. Уже три раза звонили, чтобы вы немедленно по возвращении на работу зашли в отдел кадров. Советую не откладывать.

По дороге в трест я купила три плитки шоколада для детей дежурной, чтобы как-то отблагодарить ее за сочувствие.

– Вот пропуск. Можно пройти? – спросила я официальным тоном, а затем, наклонившись к дежурной и дав ей шоколад, добавила шепотом: – Большое спасибо, всю жизнь буду вам благодарна за то, что вы предупредили маму.

Девушка в отделе кадров протянула мне какую-то бумагу и попросила расписаться.

Что такое? «Гр. Дубинская уволена с работы в связи с грубым нарушением социалистической трудовой дисциплины…»

– Пропуск оставьте у нас. За расчетом придете в день выдачи зарплаты.

Я вышла в коридор и еще раз внимательно перечитала бумагу. Все понятно! Приказ подписали: начальник отдела кадров, председатель месткома и управляющий трестом.

«Ничего не поделаешь, – подумала я. – Придется уйти».

Дверь комнаты секретаря парткома была приоткрыта. Секретарь сидел за столом. Я вошла не задумываясь, даже не постучав.

– Вам говорили? Я уволена за нарушение трудовой дисциплины. С партийного учета снимусь, когда найду другую работу.

– Что с вами, на вас лица нет! Вы болели?

– Болела.

– Я ничего не знал. Погодите, мы попытаемся что-нибудь сделать. Соберем бюро, вызовем начальника отдела кадров, он может отменить приказ. Надеюсь, у него не останется сомнений, когда он вас увидит?

– Спасибо, не надо. Я поищу другую работу. А вам вот что скажу. Прежде чем писать приказ, надо проверить факты. В другом месте мне, без сомнения, будет легче. У нас в последнее время сложилась ужасная обстановка. Людям надо верить. Правильно сказал товарищ Фронтчак, что самая прекрасная идея в руках недостойных людей…

Вернувшись на стройку, я, не говоря ни слова, положила начальнику на стол приказ о моем увольнении. Он огорчился, но сказал, что ожидал чего-нибудь в этом роде. Правда, он надеялся, что дело ограничится выговором.

– У одних неприятности из-за того, что их не отпускают с работы. У других, как видите, наоборот. Ну и времечко! Знаете, Катажина, по-моему, это и есть саботаж! Тот, кто придумал эту «бдительность», теперь, должно быть, локти себе кусает. Если, конечно, до него дошло, что у нас понимают под бдительностью. Что вы будете делать? Ведь вас, возможно, не оставят в покое.

– Не скажу, что я убита этим увольнением. Жаль только, что с вами не придется работать. У вас я делала свои первые шаги как строитель и многим вам обязана. А в остальном, что же… Мне ведь немного нужно. Я учусь, и тратить деньги мне просто некогда. Как-нибудь проживу. Лишь бы меня из техникума не исключили. Ну, я пошла. Посторонним нельзя находиться на территории стройки. Замки все на месте? Ключи у вас? Не потеряли? Ладно. Спасибо за все, хотелось бы еще когда-нибудь с вами поработать. До свидания.

Я пошла к дому. Было одиннадцать часов утра. «Снова весна, – подумала я. – Не везет мне весной. Каждый год в это время горе и неприятности. В прошлом году Ирек, в этом – обыски, смерть отца, арест, а теперь увольнение с работы. Как быть дальше? К кому обратиться за советом? Кто тот человек, с которым мне устроили очную ставку? Я безработная – это звучит неплохо. Меня уволили за нарушение трудовой дисциплины, меня подозревают органы безопасности – правда, неизвестно, в чем. Все вместе так весело, что хоть вешайся!»

Все-таки Стефан может дать толковый совет. Женщина, которая остановила меня у тюрьмы, написала заявление начальнику Воеводского управления госбезопасности. И, слава богу, помогло. Бедная, измученная старушка!

Я шла очень медленно. Так редко представлялся случай побродить по улицам, осмотреть витрины. Пытаясь как-то приободриться, я купила себе босоножки, цветную косынку, полкилограмма шоколадных конфет. Потом зашла в парикмахерскую, решив, что мой вид не должен соответствовать настроению. В парикмахерской было пусто, я сразу же попала к мастеру, а час спустя вышла оттуда, заметно повеселев. Едва пройдя пару шагов, я встретила Кристину в обществе незнакомого мне юноши.

– Привет. Вот так встреча! Когда ты приехала во Вроцлав?

– Я вернулась насовсем. Решила учиться здесь. Во-первых, так будет дешевле, а во-вторых, у тетки мне приходилось больше времени проводить в костеле на всяческих заутренях и обеднях, чем в институте.

– Что же ты ко мне не зашла?

– Я заходила недели две назад. Мама сказала, что ты вернулась, но заболела и лучше тебя не беспокоить. Выглядишь ты очень мило, но еще бледная. Ты уезжала куда-нибудь?

Смущенная присутствием незнакомого юноши, я медлила с ответом.

– Ты его не стесняйся. Знакомься, мой кузен. Мальчишка еще, но парень толковый.

– Я болела ангиной, а кроме того, меня сутки продержали в управлении госбезопасности. Я под подозрением, боюсь, как бы общение со мной тебе не повредило.

– Чепуха, – перебил меня Кристинин кузен. – Нам с ней нисколько не повредит, если ты нас угостишь пирожными. Отец Кристины ударился в экономию, боится войны, и мы на этой почве без гроша.

– Вот это мне нравится! – я расхохоталась. – Твой кузен, Кристина, действительно, толковый парень. Я сегодня растранжирила уйму денег, и все потому, что два часа назад меня выгнали с работы. Но на пирожные хватит. Купим – и идем ко мне.

Дома, за вкусным чаем, мы совсем развеселились. Шутили, смеялись. Вдруг Кристина спросила:

– А твоя история с госбезопасностью… это правда?

– Да. Меня допрашивали, потом продержали в камере всю ночь и только наутро выпустили. Велели хранить тайну. Но, по-моему, тебе надо знать об этом. Возможно, за мной следят.

– А я не боюсь. В Кракове в университете тоже была какая-то история. Многих арестовали. Но в чем дело, я так и не узнала. А как у тебя с учебой?

– Я пропустила из-за болезни десять дней. Но, надеюсь, меня не исключат, я посещала занятия аккуратно. Мне рекомендовали одного преподавателя математики, завтра пойду к нему. До сих пор у меня все шло благополучно, ну, а теперь придется попотеть, иначе худо будет.

Мы мирно беседовали, когда в комнату вошла мама с женщиной из треста. Секретарь парторганизации срочно вызывал меня на бюро.

– Мне придется вас оставить, простите. Подождите, пани Валасюк, я мигом соберусь, пойдем вместе.

– Конечно, подожду, куда мне торопиться. Раз послали по службе, то имеешь право возвращаться спокойно, без спешки. Не горит ведь.

– Сразу после вашего ухода, – рассказывала дорогой пани Валасюк, – секретарь побежал к начальнику отдела кадров и поднял такой крик, что сбежалось полтреста. Потом они вместе пошли к управляющему и там продолжали скандалить. Теперь вот бюро созвали.

Когда я вошла в комнату парткома, там было много народу. Я села на стул у самой двери. Выступал управляющий.

– Начальник отдела кадров отвечает за подбор людей. Конечно, то, что он говорил здесь, многим может не понравиться. Ничего не поделаешь, товарищи, мы осуществляем единственно правильную линию нашей партии. Помните, не кто иной, как товарищ Сталин, первым указал на то, что классовая борьба обостряется и требует усиления бдительности.

Слово взял секретарь.

– Идите сюда, Дубинская, покажитесь. Такое уж ваше счастье, что вас без конца осматривают… Взгляните на нее. Каждый, кто ее знает, поймет, что она болела. Похудела, осунулась. Верно она мне сегодня утром сказала – мы отталкиваем от себя людей. Я поддерживаю предложение товарища Фронтчака о том, чтобы восстановить Дубинскую на работе. Если нельзя постоянно, то пока хотя бы на три месяца. А вынужденный прогул зачтите в счет очередного отпуска. Это уж, безусловно, можно сделать!

Прения были краткими. Проголосовали и приняли предложение секретаря.

– Ну что ж! Я член партии и подчиняюсь решению большинства, – сказал начальник кадров каким-то странным, будто специально предназначенным для бюро, голосом.

Я побежала в техникум. Надо проверить, все ли там в порядке. Классный руководитель сам остановил меня.

– Вы уже поправились? Завтра приходите обязательно, будет итоговая по математике. А сегодня идите лучше домой, подготовьтесь.

Была суббота. Самый приятный день недели. Лекция подходит к концу. Еще всего пять минут – и домой. Наконец-то! Аудитория облегченно вздохнула. Звонок!

Я быстро уложила портфель.

– Пошли скорее, жалко времени.

Стефан был уже готов, только Сташек, как всегда, медленно и аккуратно складывал книги.

Мы вышли. На улице Сверчевского было оживленно, как обычно в центре в вечерние часы. Из «Полонии» с шумом высыпала большая группа солдат. Перед кинотеатром «Шленск» и «Варшава» стояли толпы.

– Если кто-нибудь скажет, что мы живем, – разволновался вдруг Стефан, – плюньте ему в лицо! Люди ходят в кино, развлекаются, а мы как каторжные: на работу, на занятия и домой – зубрить. Я каждый день перед сном даю себе клятву, что брошу всю эту канитель, а назавтра снова иду. На работе ишачишь до потери сознания, потом глотаешь в кафе-молочной кефир с парой булок и летишь сломя голову в техникум! Да вы еще тут на мою голову, передовики! Следите за мной хуже сыщиков: «Стефан, не болен ли ты?» Слава богу, что жена не слышала, а то был бы скандал. И что мне с вами делать? Лучше уж ходить, а то запилите совсем!

– Это нам уже знакомо, перемени пластинку, – флегматично ответил Сташек. – Думаешь, мне легче? Всегда так получается, что если в техникуме контрольная, то на работе – срочный проект. Не знаешь, за что раньше хвататься. И в финале к концу недели я уж спать не ложусь совсем. Единственное утешение, что до конца учебного года осталось всего два месяца. А в октябре – диплом и прости-прощай техникум! Конец нашим мукам.

– Как только кончатся занятия, – сказала я, – начну ходить в кино и театр. Месяц подряд каждый день. Решено!

– Эх, планы, планы, – вздохнул Стефан. – А на деле получится так: жена скажет, что неплохо бы отремонтировать квартиру. Потом придет зима – надо уголь таскать. А весной и вовсе дела замучают.

Мы подошли к нашему дому. Я попрощалась и быстро вбежала в подъезд.

У мамы снова были гости. Стефан, мать Иоланты – пани Броня, Иоланта и Збышек. Все сидели за ужином.