Текст книги "Бегство от запаха свечей"

Глава 3

Я постепенно осваивалась на новом месте. Все произошло быстро и без особых волнений. В Свебодзицах меня провожали только Мариан и Вися с женихом. С Марианом мы будем время от времени видеться – он обещал приезжать. Висю я заверила, что при первом удобном случае загляну в Свебодзицы.

В жилой комнате я поставила радиолу и самые необходимые вещи. Все свое остальное добро – узлы и ящики – разместила в другой комнате, где не было печи, и поэтому зимой она служила кладовой.

Во Вроцлав я ехала через Свидницу, где ко мне присоединился Мацеевский. Он же во Вроцлаве отвез меня прямо на место и позаботился о всех формальностях, связанных с переездом.

Только я собралась подмести комнату, как в дверь позвонили.

– Спасибо. У меня, правда, есть ключ, да руки заняты, не могла вытащить его из кармана.

На пороге стояла моя новая сослуживица и соседка, нагруженная всякими свертками и кульками. Правым локтем она прижимала к себе большую сумку, которая грозила вот-вот выскользнуть на пол. Я взяла у нее сумку, еще какой-то пакет и вслед за ней вошла в комнату.

– Никто не приходил? – осведомилась она, а когда я отрицательно покачала головой, добавила: – Это хорошо. Я забыла тебе сказать, что наши девушки любят одалживать всякие мелочи. У всех, кроме меня. Я убедилась, что они ничего не возвращают, и перестала давать… Воспользовавшись случаем, я получила свой месячный продовольственный паек и привезла его на машине. Теперь, когда мы будем жить вместе, пожалуй, лучше всего нам по очереди, раз в две недели, забирать сразу весь паек. Тогда дома у нас всегда будет еда.

«Поручик Люцина Орловская» – так представилась три дня назад эта красивая и энергичная девушка. И добавила: «Мне двадцать четыре года. Водку пью, и вообще я, кажется, неплохой товарищ».

Я внимательно пригляделась к ней. Высокая, сантиметров на десять повыше меня, на затылке скрученная в узел тяжелая каштановая коса, большие карие смеющиеся глаза. Смуглая кожа, темные брови и румянец во всю щеку. Люцина Орловская мне понравилась.

Вместе нас свели ордера на квартиру. Пока мы жили мирно. Люцина пробыла во Вроцлаве уже три месяца. Она умела устраивать всякие дела, знала, где получать продовольственный паек, который нередко приходилось вырывать с боем.

Гостиница, в которой мы обосновались, принадлежала Польскому Красному Кресту и состояла из двухкомнатных квартир, с нишей для кухни в передней. Январь выдался морозный. Во второй, неотапливающейся комнате, мы устроили кладовку. Люцина ежедневно пополняла наши запасы. На этот раз, разворачивая свертки и укладывая их в шкафу, она убежденно внушала мне:

– Главное, чтобы было, что в рот положить. Сытый человек по-другому смотрит на мир. На фронте, бывало, ни о чем так не мечтаешь, как о каше, о горячей каше, политой растопленным салом. Раз случилось, нас без конца перебрасывали. Пять километров вправо, потом десять влево, потом снова куда-то в сторону. И так в течение нескольких дней. Уже на второй день мы съели неприкосновенный запас. Туго нам тогда пришлось. А тут еще я заболела. – Люцина закрыла шкаф, подошла к столу, села. – То в жар, то в холод бросало, как в лихорадке. Отправили меня в тыл, в госпиталь, обещали если не вылечить, так уж по крайней мере откормить. Я и сама на это надеялась. Как бы не так! Ты ела когда-нибудь мамалыгу?

– Ела. Мне нравилось, но я вполне могу без нее обойтись.

– А меня тошнит от одной мысли о ней. Я дала себе клятву, что после войны никогда в рот ее не возьму. В этом госпитале кормили только мамалыгой. Мамалыга с молоком, мамалыга с маслом. Картошку я тоже не люблю, но уж лучше картошка.

– А мне супы молочные опротивели. Дежурное блюдо моей бабки. Главное – мы обе любим селедку и мясо. Будем делать селедку в уксусе, в масле. Как-нибудь приладимся.

Наши запасы в шкафу выглядели весьма внушительно. Пирамида консервов – паштет и говяжья печенка. Два ряда банок с джемом. Гора пачек чая и целая полка с сухарями.

– А ты где войну пережила? – вспомнила Люцина. – Ты такая молоденькая – наверное, у мамы под юбкой. Моему поколению очень повезло: мы отвоевались и теперь успеем еще немного пожить «как бог велел и как Маркс учил». Ты в костел ходишь?

На первый вопрос я не ответила: рассказывать о том, как я прожила войну, я не любила.

– В костел не хожу, я год провела в Кальварии. Знаешь, где это? Под Краковом. Там есть монастырь и чудотворная икона богоматери. Кто приедет и отслужит новенну,[19]19
  Новенна – католическое богослужение, обычно продолжающееся девять дней.


[Закрыть] получит на триста дней отпущение грехов. А тем, кто вроде меня, целый год по этим святым местам топал, грехи, наверное, отпускаются на несколько поколений вперед.

– Ты не веришь в бога? – возмутилась Люцина.

– Верю или нет – не знаю. Это вопрос сложный. А вот костелы и ксендзы вместе со всеми псевдонабожными святошами, по мне, хоть бы и не существовали. Сыта по горло.

– Это мне не нравится! Я многое понимаю и со многим могу смириться, я ведь войну прошла, но насчет костела и религии у меня свое мнение. Слышишь? – У Люцины даже голос изменился, стал визгливым и неприятным. – Я полька и католичка, и прошу никогда об этом не забывать. Только вера дала мне силы пережить войну. До конца жизни не устану благодарить господа бога за то, что осталась жива. Подумай! Костел и вера – единственная наша опора. В костел нужно ходить!

– Ну что ж, – ответила я ей после недолгой тягостной паузы. – Видно, долго вместе мы не проживем. Я постараюсь как можно быстрее куда-нибудь перебраться. Из Кальварии я уехала, потому что не могла жить в затхлом мирке, где верховодили святоши. Никогда не думала, что и здесь я с ними встречусь. Я никому не позволю указывать, ходить мне в костел или не ходить.

– Чего ты горячишься? Сразу и переезжать собралась? – опомнилась Люцина. – Ну да ладно, делать нечего. Это ведь тебя будут в аду поджаривать, не меня! Но знай, никакой ереси я не допущу.

Мы молча сели ужинать. Люцина несколько раз пыталась завести разговор, но я делала вид, что не замечаю ее усилий.

Говорит, что она полька и католичка. Я тоже полька, но разве могу еще считать себя католичкой? Со времени отъезда из Кальварии я ни разу не переступила порога костела.

Люцина встала из-за стола, всерьез на меня обидевшись. Она не убрала посуду, небрежно бросила на стул одежду и, даже не умывшись, легла.

Стоит прибраться мне или нет? Пожалуй, да. Лишь бы только Люцина не истолковала этого по-своему. Еще подумает, будто нарочно хочу ей показать, какая я аккуратная. Впрочем, пусть думает, что хочет, вчера убирала она. Я собрала и перемыла посуду, а когда вернулась в комнату, Люцина уже спала.

Во Вроцлаве я чувствовала себя чужой. Правда, не так уж много времени я здесь прожила. Город пока мало изменился. Кругом по-прежнему сплошные развалины, но уже начали наводить порядок. С такой задачей быстро не справишься. Трамваи уже ходят, пока без стекол. Работают четыре кино и опера. Все-таки Вроцлав уже не тот город, что год назад. Везде что-то чинят, исправляют.

Во Вроцлаве много львовян, их говор слышишь на каждом шагу. Знакомых я пока не встретила.

Девушки, с которыми я работаю, кажутся мне какими-то неприступными, равнодушными, поглощенными своими заботами. Но любопытны, обо всем меня расспрашивают. Я чувствую, что они мне почему-то завидуют. Интересно, почему?

У меня много денег, я почти их не трачу. Одной девушке я одолжила пятьсот злотых, она обещала назавтра отдать, но не отдала и теперь делает вид, что не замечает меня.

Я хожу как потерянная, чувствую себя никому не нужной и опять начинаю бояться людей. В Свиднице или в Свебодзицах мы были и сослуживцами и друзьями, все друг о друге знали. Здесь же существуют только начальники и подчиненные. Просто обычное учреждение, энтузиазма, с которым мы там брались за любое дело, нет и в помине.

Людей в нашей организации очень много, полным-полно разных отделов и секторов с громкими названиями. Во всем этом нелегко разобраться.

Я привыкла к непосредственным, товарищеским отношениям, и теперь без конца совершаю промахи.

– Ты восстановила против себя начальника, – шепнула мне как-то пани Мира, вручая очередную ведомость. Она была уже в годах, еще до войны работала старшей медсестрой. Здесь с ее мнением считались – Вот увидишь, он тебе при случае припомнит.

– Мне? Почему? Не понимаю. Я ничего плохого не сделала. Только сказала, что мы зря заполняем денежные документы в пяти экземплярах. Может быть, следовало заполнять их в четырех и не задавать вопросов?

– Ничего не делай на свое усмотрение. Здесь все нужно согласовывать с начальством, представляя письменное обоснование.

Спустя некоторое время я поняла, что по каким-то неясным причинам стала предметом пересудов. Возможно, мне так казалось. Во всяком случае, при моем приближении разговоры немедленно смолкали. А если нет, то я могла быть уверена, что они касаются одной из двух неиссякаемых тем: военных переживаний или продовольственных пайков. Мои сотрудники постоянно и неутомимо, во всевозможных вариантах, считали и пересчитывали получаемые пайки.

Чувствовала я себя на работе все хуже и хуже, а посоветоваться было не с кем. К Люцине после нашей ссоры я тоже не могла обратиться. Мы по-прежнему жили вместе, но говорили только о самых обыденных вещах.

Надо было найти жилье. Собственное жилье. Мысль эта всецело завладела мною. Только как это сделать? Многие дома кажутся необитаемыми, но что там в них – неизвестно.

Как-то в присутствии пани Миры я упомянула, что ищу квартиру. Она кивнула мне и, отведя в сторонку, где никто не мог нас услышать, сказала:

– Видишь ли, квартиру устроить можно, но нужны деньги. Можно и без денег, но это дольше. Мой шурин тебе поможет. Даст адреса, потом достанет ордер. Ну как?

– Я охотно заплачу. Мне очень нужна собственная квартира. Если хотите, могу дать деньги хоть сейчас.

Я вручила пани Мире тысячу злотых и заверила ее, что если будет нужно, разумеется, дам и больше.

Неожиданно приехал Мариан. С трудом нашел в нашем лабиринте отделов мою комнату. Я обрадовалась ему, как родному. Сослуживцы, разбуженные моими радостными восклицаниями, оторвались от бумаг, но мне было все равно.

– Подожди немного, мы сейчас кончаем. Я живу в гостинице Красного Креста еще с одной девушкой. Зайдем туда, чего-нибудь перекусим и поболтаем.

– Готов с тобой идти, куда захочешь. Скажи только, марки у тебя еще остались? Я специально из-за этого приехал.

– Остались, и порядком. Сколько тебе нужно?

– Все! Поговорим об этом в гостинице. – Мариан снова стал спокойнее и как будто немного пополнел. Вообще выглядел как нормальный, здоровый человек.

По дороге я узнала, что Вися решила выйти замуж на пасху. Уже шьет платье. Мацеевский вскоре перебирается в Познань. Обещал заехать во Вроцлав попрощаться со мной. Отдел Красного Креста в Свебодзицах уже ликвидирован.

Только мы поели, как в коридоре послышались знакомые шаги, а потом и резко распахнулась дверь. Вернулась Люцина.

Увидев сидящего за столом Мариана, она быстрым взглядом окинула комнату и каким-то неприятным, вызывающим тоном сказала:

– Прелестно… просто прелестно! Барышня уже водит к себе кавалеров! Этот номер не пройдет, не позволю.

Мариан встал.

– Не мешало бы начать по-другому, – начал он. – Поздороваться, потом представиться. На оскорбление ближнего время всегда найдется. Меня зовут Мариан Кухарский. Мы с Катажиной кое-что вместе пережили, и мне бы не хотелось, чтобы ее из-за меня оскорбляли.

– Люцина Орловская. Извините. Очень приятно. Теперь-то я, уж конечно, знаю, кто вы такой. Я думала, что раз начальник, значит непременно человек пожилой. Поэтому я так… Мир?

– Мир, – Мариан протянул ей руку.

– Все оттого, что я пришла расстроенная. Представьте, меня переводят в управление безопасности. Как я ни отказывалась, ничего не вышло. Партийный приказ. Теперь не время привередничать. Я прямо из комитета. Чуть не разревелась прямо там от огорчения.

Люцина – член партии! Эта полька и католичка – член партии. Она будет работать в УБ, то есть в тайной политической милиции?! Я смотрела на нее с изумлением.

Люцина встала, неторопливо сняла пальто, в котором до этого сидела, и с таким аппетитом принялась за еду, словно это было единственное лекарство от всех бед. Не сказав больше ни слова, она выпила поданный ей чай и, казалось, задремала.

Я тоже молчала. Не мое это дело. Люцина старше, пусть сама думает о себе.

Мы заговорили о Свебодзицах. Мариан тоже собрался оттуда уезжать, ждал только, пока подпишут заключительный протокол о ликвидации отдела. Имя Агаты так и не было произнесено.

– Я возвращаюсь на машине канатной фабрики, она будет ждать у «Монополя». Это далеко отсюда? Не знаешь?

– Понятия не имею, где это. Я знаю только дорогу на работу.

– «Монополь» за рыночной площадью, – вмешалась Люцина, хотя казалось, что она заснула. – Может, проводим пана Мариана? Возьмем оружие, пойдем по середине мостовой. Знаете, Катажина после работы никогда не выходит из дому. Неужели она и в Свебодзицах все сидела на одном месте?

Мариан оживился. Он так повел разговор, что через полчаса Люцина пришла в отличное настроение.

– Но мы заболтались. Я совсем забыл, что нам надо еще покончить с одним дельцем. Сколько у тебя этих марок?

Я достала чемодан, принесла его в комнату и вытащила пачку денег. Считали мы их втроем. Люцина была поражена.

– Я и не знала, что сплю под одной крышей с миллионершей. Что ж ты станешь делать с такой кучей денег?

– Никогда об этом не задумывалась.

Мариан купил у меня все марки за сто тридцать тысяч злотых. Мы немного поторговались, потому что он предлагал больше, но я не согласилась.

– Видишь, как плохо иметь много денег, – сказала Люцина. – Теперь будешь ломать голову, куда бы их спрятать.

– Ничего подобного. Суну их в тот же чемодан, где были марки. Деньги я не люблю, а этих все равно не хватит на всю жизнь, в лучшем случае какое-то время мне будет немножечко легче.

Пора было выходить. Когда мы предстали перед Марианом «вооруженными до зубов», он расхохотался и сказал:

– Ого, девушки, под таким конвоем я буду чувствовать себя пленником. Оставьте оружие дома. В случае чего обойдемся хорошим тяжелым ключом. Кстати, разрешение на оружие у вас есть?

– Разрешение? Первый раз слышу, – ответила я.

Люцина была удивлена не меньше меня.

– Так, так, сразу видно, что вы объявлений не читаете. А в них черным по белому написано, что каждый, у кого есть оружие, должен заявить об этом и что ношение оружия без разрешения карается тюремным заключением сроком до…

Мы, как по команде, сняли пояса. Лучше уж без пистолетов.

Спустя несколько дней мы отправились в милицию и сдали пистолеты. Из моего, с красивым названием «парабеллум», новехонького, словно только-только с завода, так и не было сделано ни одного выстрела. Люцина немного огорчилась, но ей объяснили, что, когда она поступит в управление безопасности, ей опять дадут пистолет.

Пани Мира со своей задачей справилась блестяще. Она потратила на меня уйму времени. В течение нескольких дней мы с ней осматривали квартиры. Иногда к нам присоединялась Люцина. Меня все квартиры вполне устраивали, но, к сожалению, они не нравились пани Мире.

– В этой квартире сейчас вроде хорошо, но летом будет слишком темно. Вот увидишь, деревья перед окном такие развесистые, что, когда появится листва, тебе придется весь день сидеть со светом.

Эта квартира не подходит, в ней хоть танцкласс открывай. В той – не комнаты, а стойла какие-то, в них ни в жизнь не согреешься.

Так мы потеряли четыре дня. Но каждый день мы получали новые адреса, хотя шурина пани Миры это, наверное, уже выводило из себя. В воскресенье утром мы втроем в очередной раз отправились на поиски. В нашем распоряжении оставалось еще четыре адреса. Мы выбрали ближайший.

Олауерштрассе шла от рыночной площади на восток. Дом выглядел опрятным и добротным, Люцина обратила внимание на узорчатую кованую парадную дверь. Прекрасное впечатление произвела светлая лестничная клетка, выстланная зеленым линолеумом. На втором этаже были две квартиры, обе незапертые и пустые: одна поменьше – комната и кухонька, другая – побольше и в лучшем состоянии.

– Посмотрим выше. Улица узкая, лучше жить на третьем этаже, все немного светлей.

Мы покорно пошли за пани Мирой. И не пожалели. Теперь ни у кого из нас не оставалось сомнений.

– Замечательная квартира! Передняя – уютная и вместительная. Комнаты как конфетки. Кухня на север, как и должно быть. А ванная! Даже моей до нее далеко, – сказала пани Мира. – Тут, видимо, жил хозяин дома. Неплохо он устроился. Ордер я тебе организую. Если уж эта квартира тебе не по вкусу, ищи сама.

– Да что вы! Большое спасибо! Если б не вы, я бы въехала в первую попавшуюся квартиру. Не знаю только, как мне вас отблагодарить.

– Очень просто. Я мечтаю о часах с красивым боем. Может, сыщешь мне такие в Свебодзицах? Я, конечно, заплачу, была бы цена подходящая.

Мне доставляло большую радость устройство новой квартиры. Наверно, не меньше меня была захвачена этим и Люцина. С тех пор как у нас побывал Мариан, мы помирились. И, как раньше, все переживали вместе, а щекотливой темы по молчаливому уговору не касались.

Покрасив и основательно приведя в порядок всю квартиру, я по совету опытных людей перевезла на новое место свою тахту. Ночуя тут, я должна была почувствовать себя полной хозяйкой. Кроме меня, квартиру стерегли два внушительных замка, врезанных в дверь слесарем из Красного Креста.

– Так нужно, – растолковывали мне знакомые. – То, что у тебя есть ордер и ты прописана, еще ничего не значит. Люди ни с чем не считаются. Свободных квартир кругом полно, а каждый норовит занять такую, где кто-нибудь уже навел порядок.

Я предлагала Люцине поселиться со мной, но она отказалась, ссылаясь на то, что ее будущее пока неясно. Когда она перейдет в УБ, ее могут перевести куда-нибудь в другое место, так что нет смысла хлопотать о прописке. Жить можно и в гостинице, это удобно уже тем, что когда она задерживается на работе, ее вместе с другими сотрудниками подвозят прямо к подъезду. Если же она поселится у меня, ей придется возвращаться домой пешком.

Первую ночь, после горячей ванны, я проспала как убитая, без снов, а ведь Люцина учила меня:

– Непременно запомни, что тебе приснится. Первый сон в новой квартире всегда сбывается.

Вторая ночь принесла неприятную неожиданность: клопы. Тучи клопов. Они меня разбудили. Когда я зажгла свет и увидела, что творится на подушке, лечь на тахту больше не решилась. Так и просидела до рассвета в кресле. Утром я обследовала щели в плинтусах и дверные косяки, и поняла, что так жить не смогу.

– Как быть? – спросила я Люцину.

– Что ты говоришь? Клопы! – Люцина очень удивилась. – Я слыхала, что они существуют, но видеть не видела. Вши – эти попадались. У самой были. Когда волосы длинные, от вшей не убережешься. Но что делать с клопами? Понятия не имею. Спроси у пани Миры.

Пани Мира на работу не ходила, была больна. Несколько дней я ночевала у Люцины в гостинице.

– Ничего не могу поделать. Пропади она пропадом, эта квартира, я там не засну. Вот уж привалит тому счастье, кому достанется этот клоповник. Одну ночь я проспала в кресле. На вторую они меня и там настигли. Тогда я перебралась в ванную комнату и улеглась прямо в ванне. Так ты только представь, они сваливались в ванну с потолка! Какие-то дрессированные клопы, честное слово.

– Ты поменяла квартиру? – спросила меня пани Мира, когда вышла на работу. – Я видела, как ты сегодня утром вылезла из трамвая на улице Миколая.

– Ничего подобного! Я вас жду не дождусь. Не могу я спать в этой квартире, там клопы.

Пани Мира снисходительно рассмеялась.

– Это не беда. Есть лекарство и от клопов. Сходи к санитарному начальнику. Знаешь, куда его загнали? На улицу Понятовского. Их на прошлой неделе перевели туда вместе с больницей. Попроси его, он наверняка тебе поможет.

Санитарный начальник, великан, гроза лентяев и нерях, встретил меня добродушными насмешками.

– Клопы! Такие малюсенькие, а сколько шуму из-за них подняли. Да вы на себя поглядите – кровь с молоком, они знают, кого кусать. Стыд какой, взрослая барышня, а боится невинных созданьиц. Зачем же вы ко мне пришли? Что я могу сделать?

– Мне сказали, вы знаете, что надо делать, – смущенно пробормотала я. – У меня их столько сейчас, что спать невозможно.

– Есть такая специальная жидкость. Ею нужно облить всю квартиру, подождать несколько дней, пока они передохнут, и дело с концом. Только это не для вас занятие, поговорите-ка с моими ребятами. Может, ваши прекрасные глазки произведут на них впечатление, хотя, сколько я знаю, их способны растрогать только наличные.

Операция по выведению клопов состоялась в субботу. Вонь после нее стояла такая, что мою квартиру можно было отыскать в потемках. Ребята сказались симпатичные и добросовестные. Я с ними не торговалась, пообещала, что поставлю еще пол-литра, если они сделают все на совесть. Они старались изо всех сил и для верности расширили поле своей деятельности, тщательно полив вонючей жидкостью все три этажа. И это подействовало!

Люцина забегала теперь ежедневно. Мы вместе обсуждали каждую деталь будущей обстановки. Пока, кроме тахты и кресла, у меня была только подставка для цветов.

Работала я теперь в отделе снабжения. Ежедневно восемь часов кряду я выверяла расходы и приходы. Скучное это было занятие, да и от пани Миры далеко. Вечера оставались свободными, и я могла, наконец, понемножку знакомиться с городом.

Целью своей первой прогулки я избрала центр города. Прошла по Кузнечной, свернула в Университетские ворота и очутилась на мосту.

Это был тот самый мост, на котором я остановилась, когда торопливо шагала по Вроцлаву, разыскивая дорогу в Свидницу. В этом месте сливались два рукава Одры, чтобы дальше опять раздвоиться. Сегодня можно было постоять спокойно и поглядеть в воду. Только теперь я поняла, как красива эта река.

За мостом начиналась улица Сталина. Там было царство торговли. Магазин на магазине – купить можно все: контрабандный товар, мыло и повидло. Я осмотрела витрины и купила хорошие швейцарские часики. Боясь заблудиться, вернулась той же дорогой.

Никто не подозревает, что у меня столько денег. «По моему виду этого не скажешь, – подумала я на обратном пути. – Человек, который продавал мне часы, дважды повторил цену, хотя я сразу же сказала, что покупаю их».

– Я такая стала рассеянная в последнее время, что даже записала то, о чем хотела тебе сказать, – этими словами я встретила Люцину.

– Рассеянность – привилегия людей гениальных; у тебя она необъяснима. Ну и что же ты записала?

– Во-первых, с моста около Университетских ворот я видела очень живописный остров, куда нужно будет как-нибудь выбраться, – перечисляла я. – Во-вторых, я купила себе часы, с виду они совсем как новые и ходят замечательно. Ты своими довольна? А то в этом магазине есть еще одни, точно такие же, как мои… Ну и, в-третьих, пани Мира напоминает, что пора бы уж обмыть квартиру. Когда я сегодня в очередной раз сказала ей, что мы еще не обставились, она подняла нас на смех. Нужно что-то решить.

– В-четвертых, сегодня суббота, и я могу переночевать у тебя. В управлении мне сказали, что во Вроцлаве есть гигантская толкучка, где все можно купить. Немцы снесли массу домов под аэродром, теперь там вовсю идет торговля.

В тот же день мы помчались на Грюнвальдскую площадь.

– О боже! В жизни не видела ничего подобного! – воскликнула я. – Иди сюда, забирайся на камни. Вот где зрелище-то!

С небольшого холмика, образовавшегося из груды кирпичей, видна была вся левая сторона Грюнвальдской площади, от Пястовской улицы до Щитницкого моста. Ларек на ларьке, палатка на палатке, тысячи людей. Настоящий муравейник.

– Подойдем поближе, посмотрим, что там есть.

Люцина поправила пояс. У нее был новый пистолет, но она оставила его у меня дома.

– Где у тебя деньги? Спрячь получше, мастеров лазить по чужим карманам здесь наверняка хватает. Будем мы что-нибудь покупать?

– А как же! Что приглянется. Такой случай в жизни не часто бывает, – ответила я и переложила деньги из сумочки в карман мундира под пальто.

Мы смешались с толпой. На первый взгляд она казалась однородной, но мы скоро разобрались, что торгующие делятся на две основные группы. Одни – профессионалы – торговали в ларьках и киосках. Эти люди вели себя уверенно, охотно вступали в пререкания и заводили ссоры; здесь они верховодили. Другая группа – значительно малочисленнее – состояла из дилетантов, продававших, видимо, свой собственный скарб. Эти держались в сторонке, цену называли еле слышно, смущаясь. Они явно чувствовали себя здесь не на месте.

Вещей продавалась тьма-тьмущая, самых разных по качеству, так что даже у людей с крепкими нервами голова шла кругом, и они делали самые невероятные покупки.

Это было царство редкого случая. Толпа бурлила, клокотала, как кипящая вода в котле. Человек с деньгами моментально находил то, о чем, казалось, мечтал всю жизнь.

Я чувствовала, что у меня от возбуждения горит лицо. Мне хотелось увидеть все самое интересное, и в то же время я старалась не упустить из виду Люцину. Я боялась, что мы потеряемся в этой толкучке.

– Самые веселые фокстроты, самые грустные танго – только у меня! Налетай, разбирай. Венские вальсы, марши-мелодии на любой вкус. Вам что, барышня? Пожалуйста, в миг выбираем, в миг покупаем! – безуспешно взывал к любителям музыки обладатель хриплого пропитого голоса.

Ванны. Хрусталь. Кровати. Груды жалких старых ботинок. Газовые плиты. Перины. Фарфор. Мундиры чуть ли не всех армий мира.

– Люцина! Посмотри, какой прелестный железный фонарь! Совсем целый, исправный. Я его беру. Сколько вы за него хотите?

– Триста злотых. Просто даром. Сейчас уже нет таких кузнечных дел мастеров. Исторический фонарь.

И я решила купить фонарь. Вокруг нас тотчас же собралась кучка зевак. Любая сенсация чего-нибудь да стоит.

– Брось! Что ты с ним будешь делать? – энергично вмешалась Люцина. – Лучше в Одру выбросить триста злотых, по крайней мере не придется тащить домой железный лом. Зачем тебе такой хлам?

– Хлам? Это такой же хлам, как я ченстоховский епископ. Прекрасная вещь. Куда же вы, барышни? Подождите. Я уступлю. Ну, пусть будет сто пятьдесят злотых. Лучше уж себе в убыток, шла бы торговля.

Когда мы уже выбрались с площади, Люцина сказала:

– Фонарь и в самом деле хорош, можешь смело повесить его в передней. Будет красиво. Он мне сразу понравился, но я нарочно так сказала, потому что ты совсем не торговалась.

Мы возвращались пешком через Одру по шаткому деревянному настилу, укрепленному на уцелевших конструкциях разрушенного железного моста. Нам очень понравился другой мост, слева. К сожалению, проход по нему был закрыт – ремонт.

– На этот мост надо бы посмотреть вблизи. Да ты погляди, он же висит! Какой оригинальный!

– Завтра придем и посмотрим, мне пора домой. Надо же фонарь отнести, – ответила я. Мне уже порядком надоело тащить эту тяжесть, к тому же фонарь был такой формы, что я никак не могла удобно за него ухватиться и все время царапала себе руку.

– Подожди! Поставь фонарь. Отдохни немного, я его понесу, – предложила Люцина. Я согласилась. А Люцина, показав рукой на берег, спросила: – Какие странные белые птицы, чайки, что ли?

– Это крачки. Наверно, возвращаются к морю, – догадалась я.

– Романтичные птицы. Они напоминают, что пришла весна. Я где-то читала, что не для всех весна начинается в один и тот же день. Пожалуй, это верно. Март прошел, а я вот только сейчас поняла, что уже весна.

– Это ты хорошо сказала, – согласилась я. – Я все жалею, что ты не хочешь перебраться ко мне.

– Я же тебе объясняла. Придет время, и меня потянет обзавестись собственным домом. Я этого жду. Если же я поселюсь у тебя, боюсь, ждать придется дольше.

Я была в Свебодзицах у Виси на свадьбе. Сыграли ее на второй день пасхи; гремел оркестр, плакали матери, всех обливали водой. К сожалению, из старой гвардии никого, кроме меня, не было. Мариан перебрался в Остров. Остальные тоже разъехались кто куда.

Свадьба удалась на славу. Мне понравилось. А матери жениха и невесты меня просто растрогали – они так волновались, так хлопотали! Следили, чтобы на столах всего было вдоволь, то и дело приносили новые лакомства, разрумянившись от возбуждения, угощали гостей.

Несколько дней перед поездкой на свадьбу я ломала себе голову над тем, какой подарок мажет обрадовать невесту. Как всегда, выручила меня пани Мира.

– Купи ей воротник из чернобурки. Это мечта каждой женщины.

Чернобурка попалась отличная. Вися пришла в восторг и заявила, что лучшего подарка ей никто не сделал.

Гости разъехались за полночь. Я осталась еще на день. Утром нам с Висей, наконец, удалось поговорить без помех.

– Агата в Свебодзицах, – рассказывала Вися. – С Марианом они порвали сразу же после твоего отъезда. Я это предвидела. У нее новый поклонник, много старше ее, зато прямо набит деньгами. Он разводит скаковых лошадей и ворочает крупными суммами. Агата с шиком разъезжает на его машине. Мне Мариана жалко было, а раз она от него отцепилась – остальное не имеет значения. А тебе как живется во Вроцлаве? Обратно вернуться не хочешь? Свободных мест здесь много.

– Нет, я останусь во Вроцлаве. Пока, правда, я там не чувствую себя дома. Со Свебодзицами нет никакого сравнения, здесь жизнь была куда проще. Но я должна выдержать.

– Знаешь, я вчера попыталась прибить почтовый ящик. Мне казалось, ничего нет проще. Вбила два гвоздя, и готово. К сожалению, вместо второго гвоздя я хватила себя по пальцу, ящик висит криво. А сегодня гляжу – в нем письмо.

– Письмо! – удивилась Люцина. – И ты спокойно сидишь на месте? Чего ты ждешь? Откуда бы оно могло быть? Я б уж давным-давно прочитала, прямо на площадке. Ну и нервы у тебя!

– Мне тоже интересно, – попыталась я оправдаться, – да жаль ящик портить. Когда я поранила палец, то вернулась в квартиру и забросила куда-то ключик. Теперь никак не могу его найти.

– А на подоконнике что за ключ лежит?

– Он самый! Бегу за письмом!

Я открыла дверь и вытащила из почтового ящика зеленый конверт. Повертела его в руках, потом закрыла дверь и закричала:

– Представь себе: это от моей мамы! – Быстро разорвав конверт, я вполголоса прочитала:

– «Дорогая дочка!

Две недели назад я вернулась в Польшу. Пробыла пять дней в Ченстохове у тети Михаси и только после этого поехала в Кальварию. В Ченстохове я задержалась, потому что мне хотелось разузнать, нельзя ли нам с тобой там обосноваться. Но из этого ничего не вышло, всюду теснота.

Я была поражена, когда мама сказала мне, что уже год, как ты у нее не живешь. Я бы такого безобразия не допустила. Ты должна вернуться в Кальварию. На что это похоже, когда такая молоденькая девушка уезжает из дому невесть куда!