Текст книги "Оборотень"

Кристина Стайл
Оборотень

ГЛАВА 1

Тризну справляли в доме Ньорда. Хотя его дружина не поспела к битве, в которой сложили головы и сам Вулфер, и все его воины, а потому в клане Ньорда некого было оплакивать, но бывалый асирский воин любил своего соседа и давнего друга, как родного брата. Он не был виноват в том, что не успел привести дружину вовремя: им помешала засада. Да и не вина терзала его сердце, а сильная боль от невосполнимой утраты.

Ньорд уже не помнил, почему они враждовали с Браги – ваниром, жившим по другую сторону гор, естественной границы между Ванахеймом и Асгардом. Так было всегда. Враждовали их отцы, деды, прадеды. Кровная вражда в Нордхейме, разделенном ныне на две страны, могла продолжаться столетия. Еще в раннем детстве Ньорд знал, что ближайший сосед-ванир – враг, этому же он обучил и своих детей. Правда, биться им теперь, похоже, не с кем: все войско Браги и его старшие сыновья тоже полегли на том поле брани. Теперь в клане врага остались лишь старики да дети. Женщин можно не считать. Ни один асир никогда не будет воевать с женщиной. Но и в клане Вулфера, старого испытанного друга, теперь тоже только женщины, дети, подростки да старики. А значит, забота о них ляжет на его, Ньорда, плечи.

Сильным и богатым вождем был Ньорд. Его дружина насчитывала несколько сотен воинов, которые не только с почтением относились к своему предводителю, но и искренне любили его за смелость, мужество, справедливость. Ни разу не было случая, чтобы Ньорд нечестно поделил между ними добычу, ни разу он не наказал никого просто из-за плохого настроения. Дом, выстроенный для дружины, был не менее прочен и удобен, чем дом самого Ньорда, а на их столах всегда стояла та же еда, что и у вождя.

Окрестные рыбаки, охотники, мастеровые тоже тянулись к Ньорду и старались селиться как можно ближе к его дому, чтобы быть под его защитой. А он только приветствовал это, ибо нуждался в их умелых руках. Боги наделили Ньорда острым умом, блестящей смекалкой. Он довольно быстро понял, как лучше договориться со всеми этими людьми, и вскоре на его подворье выросли кузницы, столярни, кожевни, помещения для ткачей, склады. Он защищал вольных поселенцев и всячески помогал им, а те, в свою очередь, с удовольствием подносили ему плоды своего труда.

Хорошие мастера строили дом Ньорда. Он получился большим, просторным, удобным. Более ста шагов в длину и не меньше пятидесяти в ширину, правильной прямоугольной формы, с двумя дверями: на восход солнца и на закат. Двери, выходившие на восход, предназначались для женщин, ибо те вставали рано, чтобы успеть переделать все дела по хозяйству и не мешать при этом мужчинам, день которых начинался намного позже. В середине дома располагался большой зал. Здесь собирались военные вожди, когда подходила пора начинать поход, тут справляли свадьбы и праздники, здесь же сейчас шла тризна по погибшим друзьям.

Высокие бревенчатые стены украшало оружие и охотничьи трофеи. В центре был установлен огромный стол на массивных ножках. Вдоль него тянулись скамьи, на которых сидели воины, каждый на строго отведенном ему месте, а во главе стола высилось кресло, покрытое шкурой белого медведя, убитого еще отцом Ньорда. Кресло всегда занимал сам вождь.

Стол был накрыт обильно, а женщины все подносили и подносили на больших деревянных блюдах жареное мясо, запеченную и вареную рыбу, дичь. В круглых мисках дымились каши, возле лавок стояли бочонки с медом и хмельным ячменным пивом. Мужчины уже успели захмелеть и говорили все разом, не слушая друг друга, каждый о своем.

На почетном месте возле вождя сидел его гость – Конан. Он был единственным, кто вышел живым из той бойни. Еще совсем недавно он служил в туранской армии, но из-за нелепой ссоры с офицером, закончившейся для того уходом на Серые Равнины, был вынужден бежать. Добравшись до родной Киммерии, варвар недолго прогостил там. Его родное селение было разрушено врагами много лет назад, никого из близких не осталось в живых. Конан побродил по стране, побывал у друзей, а потом отправился к давнему приятелю отца – асиру Вулферу. Но в доме Вулфера он прожил всего несколько дней, и когда тот отправился на битву со своим давним врагом Браги, пошел вместе с ним.

Битва была ужасной. Казалось, воины приглашены на пир к самой Смерти. И все, упившись ее кровавым вином, полегли на приготовленном ею ложе. Только двоим не ударил в голову страшный хмель: Конану и Хеймдалу – старшему сыну Браги. Они сошлись в последнем поединке, и киммериец победил. Но Имир, грозный бог нордхеймцев, послал к непокорному варвару свою дочь, прекрасную Атали. Красивая и коварная ледяная дева чуть не погубила Конана. Она попыталась отдать его своим братьям, но не появилась еще в мире сила, которая могла бы сломить могучего киммерийца. Он выстоял и против детей Ледяного Гиганта.

А потом его, израненного и обмороженного, разыскала подоспевшая дружина Ньорда. Старый седой воин Горм растер варвара и вернул его к жизни. Ньорд пригласил Конана пожить в своем доме, и тот охотно согласился. Теперь он сидел по правую руку хозяина и сосредоточенно поглощал темное пиво и обильную еду. Побывав за свою пока еще не очень долгую жизнь (ему совсем недавно минуло двадцать два года) во многих странах, варвар пробовал и более изысканную пищу, и тонкое терпкое вино, которого не знали в этих заснеженных краях, но густое ячменное пиво, напоминавшее ему то, что когда-то так умело варила его мать, показалось Конану живительной влагой. Оно как будто текло по жилам и наполняло усталое тело силой и мощью.

Крепкими белыми зубами он рвал куски мяса, обжаренного сверху и полусырого внутри, разламывал одним движением хребты печеной рыбе, обрызгиваясь при этом обильным соком, разлетавшимся во все стороны, смачно пережевывал румяные лепешки. Руками, испачканными жиром, варвар брал высокий вместительный кубок и опрокидывал в свою ненасытную утробу то хмельной ароматный мед, то горькое пиво, столь любезное его душе и желудку. Он мог подолгу обходиться без еды, и не раз ему случалось неделями довольствоваться сухарями, крошечными кусочками вяленого мяса и несколькими горстями родниковой воды, но, если выпадал случай как следует подкрепиться, киммериец поглощал такое количество еды, которого хватило бы десятку крепких здоровых мужчин.

Нельзя сказать, что он один отличался завидным аппетитом. Женщины сбились с ног, торопясь убрать со стола блюда, полные обглоданных костей, и поставить новые. Жареное мясо сменялось рыбьей икрой, копченой лосятиной и медвежатиной, хрустящими солеными грибами, зайчатиной, приправленной острыми специями, купленными еще весной у захожего торговца. Чем больше пищи исчезало в бездонных желудках, тем больше требовалось пива и меда, чтобы залить бушевавший в утробах пожар.

Ньорд, сосредоточенно работая челюстями, задумчиво смотрел на сидевших за длинным столом воинов. Почти все уже были пьяны, а жир и сок, текущие по всклокоченным бородам, капали на стол. Тризна, начавшаяся печально и торжественно, постепенно превратилась в обычный пир, где пьют, смеются, горюют, ссорятся, клянутся в вечной дружбе. Асиры, в большинстве своем открытые, дружелюбные и веселые люди, не умели подолгу горевать. Недаром у них существовала древняя пословица: «Живи сегодня, потому что завтра ты можешь умереть». Трудная жизнь в суровых условиях, частые стычки с врагами, кровожадные хищники, в изобилии водившиеся в лесах и горах – все это делало смерть частой гостьей в их домах, и потому тоска об усопших быстро сменялась думами о живых.

– О чем задумался, Ньорд? – повернулся Конан к вождю.

– Не знаю, – пожал плечами седой воин. – Обо всем сразу. Прежде мне приходилось отвечать только за своих людей, и воинов, и поселенцев. А сейчас и клан Вулфера – моя забота. Нашей дружбе много лет. Еще отцы, и мой, и его, бились рука об руку. У него остались малолетние сыновья. Это теперь мои дети.

– Да, – согласился варвар. – Это непросто. Но ты возглавляешь такой сильный клан, что эта задача тебе вполне по плечу.

– Ладно, – махнул рукой Ньорд. – Заботы сами меня найдут. А сейчас я хочу отдохнуть. Пойдем завтра на охоту?

– Отчего ж не пойти? А на кого?

– Вот завтра и решим. В наших лесах полно зверья. Лисы сейчас хороши. За зимнюю лису торговцы много товару дают. А повезет, так и оленя завалим.

Ньорд снова обвел взглядом пиршественный зал. Гулянье потихоньку затухало. Кто-то из воинов уже отправился спать, кто-то, ткнувшись лицом в недоеденный кусок мяса или рыбы, храпел прямо за столом. Изредка раздавались короткие вскрики: кого-то душили кошмары, вызванные чрезмерным обжорством. Ньорд усмехнулся и тяжело поднялся из-за стола.

– Будешь ночевать с воинами или подготовить тебе гостевую комнату? – обратился он к Конану.

– С воинами. Так мне лучше.

– Ступай тогда, отдохни. А я схожу к охотникам, чтобы они приготовили нам лыжи. Оружие подберем для себя сами. Завтра.

Без лыж в зимнем лесу охотникам делать нечего. Снег в этих местах выпадал такой обильный, что в него запросто проваливался по грудь рослый мужчина. Асиры, несмотря на внешнюю веселость и беспечность, были людьми серьезными и запасливыми. Хороший охотник всегда подготавливал к зиме несколько пар удобных и легких лыж. Делать их было вроде и несложно, но так только казалось. Асгардских мужчин Боги не обидели ни ростом, ни мощью, и потому лыжи должны были не только хорошо скользить, но и выдерживать значительный вес. Подведут они – и погиб охотник, станет сам добычей хищника.

Для лыж брали прочную и одновременно достаточно податливую древесину, чтобы ее можно было правильно обработать. Бревно раскалывали на множество дощечек, которые затем тщательно обстругивали до необходимой толщины и ширины. Отмечали середину и на определенном расстоянии от нее снова обстругивали дощечку так, чтобы она стала тоньше середины почти вдвое. Когда рамка для лыж была готова, в ней делали отверстия для поперечников, а затем и сами поперечники. Потом веревкой обматывали оба конца рамки, сгибали ее, затягивая веревку, и держали над паром. Пар размягчал дерево, в подготовленные отверстия вставляли поперечники и, уложив рамку на ровное место, передний ее конец загибали кверху. Пока древесина просыхала, из оленьей шкуры делали ремни. Шкуру посыпали древесной золой и обмазывали болотной тиной. Затем ее очищали и растягивали. Когда мягкая и гибкая кожа была готова, из нее резали длинные широкие ремни. Они шли на середину лыж, куда ставили ногу. Для передней и задней части рамы вполне подходили более тонкие ремни, которые вырезали из остатков шкуры. Это было довольно грубое изделие, но вполне надежное и удобное.

Перебрав несколько пар лыж, Ньорд выбрал наконец те, что счел подходящими для себя и Конана. Он отложил их в сторону и сказал одному из охотников:

– Эти для меня и моего гостя. Мы завтра идем охотиться. Вдвоем.

Затем вождь развернулся, отогнал пинком собаку из тех, что всегда в большом количестве жили возле охотников, и тяжелой поступью направился в отдельную комнату, где обычно отдыхал и куда строго-настрого запрещалось входить кому бы то ни было без особого разрешения хозяина.

Конан тем временем, удобно устроившись на ложе, покрытом волчьими шкурами, и укрывшись легким и теплым одеялом, подбитым беличьим мехом, крепко спал. Несмотря на огромное количество поглощенной им пищи и выпитого меда и пива, его не мучили никакие кошмары. Он спал без сновидений вообще.

ГЛАВА 2

В доме ванирского вождя тоже справляли тризну, но по другой дружине – по дружине Браги. Поселения ванирских и асирских воинов были очень похожи и отличались лишь тем, что в Ванахейме строили отдельные дома для рабов (в Асгарде не признавали рабства, оно бытовало лишь в Ванахейме) и женщин. С женщинами ваниры обращались ненамного лучше, чем с рабами, считая их существами низшими, созданными Богами лишь для того, чтобы рожать сыновей, а также обихаживать и ублажать своих хозяев – мужчин. И только к беременным женщинам относились чуть-чуть получше. Ведь если она вынашивала сына, то на какое-то время, пока он не переставал от нее зависеть, женщина оказывалась необходимой.

Суровые, молчаливые, кровожадные ваниры ценили только мужчин-воинов и с раннего детства воспитывали мальчиков особо. Уже за несколько дней до рождения сына будущей матери каждое утро подносили чашу, наполненную свежей кровью. Она опускала в нее руки и держала их там, разговаривая с ребенком, поясняя ему, что не надо бояться крови, ее вида и запаха. Затем, вынув руки из чаши, она слегка обтирала их, но обязательно оставляла тоненькие полоски под ногтями, чтобы ребенок не отвыкал от крови ни на мгновение. Считалось полезным, чтобы беременная женщина присутствовала при наказании и даже казни рабов, чтобы родившийся мальчик знал, что жизнь низших существ ничего не стоит.

Затем, когда ребенку исполнялось три года, ему приносили поиграть едва вылупившихся птенцов. Как всякий малыш легко и беззаботно ломает свои игрушки, так ванирские мальчики, не думая ни о чем, ломали крылья и лапки несчастным созданиям, выдергивали у них перья, сворачивали шеи. Позже птенцов заменяли взрослыми птицами и маленькими зверьками, каждый раз нахваливая отпрыска, если он сумел растерзать живое существо достаточно быстро.

С шести-семи лет отцы начинали брать сыновей в море на промысел. Старшие гарпунили рыбу и даже охотились на крупных морских зверей, а младшие упивались необычным для них кровавым зрелищем. Видя, что отцы получают удовольствие от своих деяний, дети быстро привыкали к тому, что все содеянное отцами – хорошо.

Но только зрелищами воспитание будущих воинов не ограничивалось. С тех же шести лет мальчику впервые давали в руки лук. Он должен был обучиться долго держать его на вытянутой руке, сначала одной, а затем другой, чтобы они развивались одинаково. Потом его учили натягивать тетиву и пускать стрелы в цель. Одновременно мальчик впервые в жизни брал в руки кинжал. Сначала целью была нарисованная мишень, а лет с десяти уже достаточно безжалостное создание получало свою первую жертву. Юный охотник выходил в достаточно просторный двор, куда, словно зверя, выпускали немощного, а значит, ненужного хозяину раба. Как поразит жертву мальчик – стрелой или ножом, не имело значения, был бы точен удар.

Если ребенок успешно справлялся с задачей, то, уничтожив несколько жертв, он переходил к следующим урокам: его обучали обращаться с мечом. Годам к пятнадцати он уже становился вполне опытным воином, и его брали в поход. Как только он обагрял свой меч кровью первого убитого им врага, юноша мог считаться мужчиной и любая порабощенная женщина становилась его добычей.

Старый Зимурд, сидя за почти пустым столом, вспоминал, как он растил своих мальчиков, как мечтал, что они наконец-то расправятся с извечным врагом – асирскими соседями, как радовался, видя силу, храбрость и красоту сыновей. Он даже по-своему неплохо относился к их женам, ибо те рожали лишь мальчиков, и вот уже десять лет ни одна девочка не осквернила своим криком стены старого дома. А что теперь? За поминальным столом сидят три малыша. Старшему едва сравнялось десять зим, а младший только-только произнес первые слова. Где они, красавцы-сыны? Все стали добычей воронов.

Зимурд положил тяжелую пегую голову на сморщенные ладони со скрюченными пальцами и вздохнул. Когда-то давно его волосы горели начищенной медью, а в глазах пылал огонь. Он был беспощаден к врагам, суров с рабами, ненасытен в отношениях с женщинами. Много пролил он крови, выпил целое море пива, наловил столько зверья, что можно было бы накормить всю страну, накопил большие богатства. Не сомневался он, что все это останется сыновьям и внукам. Но нет больше сыновей. А внуки малы и слабы. Кто научит их жизни? Сам он уже не мог держать в руках оружие. Приди сейчас враг – некому заступиться за слабых и беспомощных. Вырвет он последние корни клана и уничтожит их.

Неожиданно в зал, в котором за поминальным столом сидели старик и мальчики, ворвалась немолодая уже женщина и крикнула:

– Зимурд! Началось!

Глава клана встрепенулся. Жена старшего сына, Хеймдала, правда, теперь уже вдова, вот-вот должна была родить. Может, все не так плохо? Появится еще мальчик. Четвертый. Старшенькому уже десять. Года через три он сможет держать в руках меч, а еще через пару лет станет вполне крепким воином. Добра в доме накоплено немало, не на одну дружину хватит. Вот он ее и возглавит. А там, глядишь, и другие подрастут. И возродится клан, вновь засияет его слава, вновь затрепещут враги. Тогда можно и на Серые Равнины отправляться. А пока есть еще дела на этом свете. Нельзя оставлять клан без головы. И старик поднял кубок:

– За мужчин. За храбрых воинов.

Резким движением отправил он в глотку хмельной выдержанный мед, медленно прожевал кусок копченого мяса и вдруг резко поднялся. Впервые в жизни, а он встретил уже почти семьдесят зим, им овладело такое нетерпение, что он решил отправиться в женский дом, чтобы самому приветствовать первый крик внука – воплощения возродившейся надежды.

Женщины встретили его недоуменными взглядами, но никто не сказал ничего, да и ни одна женщина этого клана никогда не осмелилась бы задавать вопросы, а тем более перечить главе рода. Лишь бабка-повитуха нахмурилась и шепнула своей помощнице:

– Нехорошо это. Мужчине здесь не место. Быть беде. Та лишь молча кивнула в ответ и повернулась к роженице. Повитуха пожала плечами и громко крикнула:

– Эй! Кто-нибудь! Подкиньте дров! Должно быть жарко, как в бане, а мы скоро мерзнуть начнем! И воду, воду-то несите!

Замерзнуть в комнате, где должен был родиться ребенок, мог разве что тот, кого душила лихорадка. Огонь в печи пылал так жарко, что воздух казался густым и тяжелым и обжигал легкие. На устланном лучшими мехами и тонким полотном ложе лежала молодая женщина, черты лица которой, по-видимому, очень привлекательные, исказила жуткая гримаса боли. Пышные темно-каштановые волосы были спутаны, по лицу, на котором несмотря на немыслимую жару проступила мертвенная бледность, струился пот, почерневшие от запекшейся крови губы были искусаны и распухли так, что выглядели безобразным темным пятном. Она тихо стонала.

– Ты кричи, кричи, милая, – посоветовала повитуха. – И тебе легче будет, и ребеночку.

Женщина, казалось, не слышала ее, и только тонкие пальцы судорожно сжимали мягкое беличье одеяло. По огромному животу время от времени пробегала судорога, и тогда роженица снова и снова закусывала истерзанные в лохмотья губы. Ноги, согнутые в коленях, дрожали. Вдруг женщина закричала, и старый Зимурд невольно вздрогнул: этот крик нисколько не напоминал человеческий. Так мог кричать дикий зверь, почувствовавший приближение смерти.

Повитуха кивнула помощницам, и те протянули женщине два полотенца, но она даже не взглянула на них.

– Держись за полотенца! – приказала повитуха, – И тужься. Сейчас полегчает. Да ноги-то раздвинь. Задавишь ребенка.

Женщина посмотрела на нее мутным взглядом. Неожиданно ее глаза заблестели, и она тихо, но внятно произнесла:

– Я умру.

– Ничего с тобой не случится. Слушай меня, и все скоро закончится.

Но роженица уже не слышала ее. Пустые глаза уставились в потолок, руки лихорадочно перебирали тонкий мех. Мучительно медленно тянулось время, и Зимурд вдруг совершенно неожиданно для себя понял, что, окажись он на месте будущей матери, скорее всего, не выдержал бы этой пытки.

Женщина снова закричала, и от этого полукрика-полурычания у старика застыла кровь в жилах. Живот роженицы дернулся и заходил ходуном. Повивальная бабка зажгла пучок какой-то пахучей травы и начала окуривать комнату едким дымом. Когда у всех от непереносимой вони паленой травы выступили слезы, повитуха не то заговорила, не то запричитала, старательно выговаривая слова древнего заклинания. Ее помощницы положили руки на шевелящийся живот роженицы и, уловив знакомую только им фразу, резко нажали на него. Женщина завопила что есть мочи, и на мгновенно подставленные руки повивальной бабки вдруг вывалился красно-лиловый мокрый комок, который тут же пронзительно заверещал. Роженица выпрямилась на ложе, как мертвец, закрыла глаза и замерла.

Зимурд вытянул шею, стараясь рассмотреть только что родившегося внука, но видел лишь спины женщин, обступивших повитуху. Какое-то внутреннее, непонятное ему чувство не позволяло старику задавать вопросы. Он бросил взгляд на вдову своего сына. Тонкое полотно, на котором она лежала, медленно багровело под струей темной крови, фонтаном бившей оттуда, откуда только что появился младенец. Лицо женщины приобрело синеватый оттенок, грудь едва вздымалась. Похоже, она и правда умирала, но это вовсе не занимало Зимурда. То едва уловимое тепло, которое он ощутил по отношению к ней, когда смотрел на ее страдания, улетучилось, как только раздался крик ребенка. Теперь старика занимал лишь внук.

Повитуха, что-то все время приговаривая, обмыла новорожденного и, положив его на вытянутые руки, повернулась к Зимурду.

– Боги послали тебе девочку, – торжественно провозгласила она.

Старику показалось, что земля уходит из-под его ног, в глазах потемнело, кровь застучала в висках. Ярость, закипевшая в душе, ослепила и оглушила его. Зимурд вскинул над головой руки, сжатые в кулаки, и закричал:

– Будь она проклята! Будьте прокляты вы все!

Он резко развернулся, едва не потеряв при этом равновесия, и, громко хлопнув дверью, кинулся на улицу. Порыв ветра чуть не сбил его с ног, но Зимурд устоял и быстрым шагом направился к своему дому. Ворвавшись в зал, он плюхнулся в кресло, стоявшее во главе стола, и внезапно почувствовал, что силы покинули его.

Зимурд долго сидел, внимательно глядя на внуков, и думал о том, за что же так покарали его боги. Теперь у врага есть повод для радости. В клане Вулфера остались не только женщины да старики. Там подрастают юноши, которые вот-вот станут сильными воинами. Коварный асир не взял их в последний бой, и теперь его род не угаснет.

Неожиданно Зимурд встрепенулся, словно какая-то удачная мысль посетила его, взял кубок, осушил его одним глотком и уставился на старшего внука. Мальчик тоже смотрел на деда, будучи не в силах отвести взгляд. Вдруг холод пробежал по спине ребенка: в мутных, давно потерявших свой цвет глазах старика загорелся желтый огонь, а на тонких сухих губах заиграла недобрая улыбка.