Текст книги "Бездна"

Пас в глубине

«Я повезу тебя вглубь…» Конечно, сегодня эта фраза облечена для меня грозным, трагическим смыслом. Но в то время я воспринял ее буквально: посвящение в суть. Ключевой момент инициации.

Она молча вела машину. И по-прежнему салон оглашали мрачные мотивы моцартовского «Реквиема». Requiem… от этого слова позже произойдет другое – requin, акула. «Requiem есть крупная морская рыба, которая пожирает людей, – писал Фюретьер[51]51
  Фюретьер Антуан (1620–1688) – французский писатель. С 1662 г. член Французской академии. – Прим. перев.


[Закрыть], – и которую окрестили так потому, что человеку, ею укушенному, не остается ничего иного, как спеть реквием по себе…»

Городок, в который мы приехали, назывался Мьерес. Черный, унылый, весь в саже, он притулился у подножия обступивших его гор. «Los Picos de Europa», – сказала мне Пас. Пики Европы[52]52
  Национальный парк в Астурии. – Прим. перев.


[Закрыть]. Барочная церковь, дома с деревянными балконами, но без окон. Мы оставили позади предместье и заводы, чьи трубы давно уже не дымили. Лицо Пас было серьезно, взгляд сосредоточен. Она остановила машину перед огромным строением в кольце черных холмов, местами покрытых растительностью. В воздухе витал горький запах угля. Закопченная металлическая башня венчала красное кирпичное здание в форме ротонды, сбоку прилепились административные пристройки. Это была старая шахта, превращенная в музей. Внутри с потолка свисали шахтерские робы, на полу выстроилась целая батарея зубчатых колес, между ними зияли пасти старинных обжиговых печей. Мое внимание привлек старый плакат на стене, с которого на меня смотрела женщина. Я до сих пор вижу в ней образ твоей матери. Глаза той женщины – ее глаза. Рот и нос не похожи, но эти глаза, в которых сверкал вызов, этот беспощадный взгляд… На плакате Испанского союза взрывников, созданного в 1924 году, молодая женщина в зеленом платье, улыбаясь, поджигала с помощью своей сигареты фитиль, ведущий к бруску динамита; на заднем плане брызгами разлетался взрыв в глубине штрека.

Пас всегда была для меня взрывной натурой, живой гранатой. Позже я навел справки: художника, нарисовавшего плакат, звали Хулио Ромеро де Торрес, а моделью ему послужила севильская танцовщица Элиза Муньис по прозвищу La Amarinta.

Пас купила два билета. Я покорно шел за ней. Группа экскурсантов готовилась войти в музей. Пас достала из металлического ящика две шахтерские каски и протянула мне одну. Мы зашагали по штрекам. Температура упала по меньшей мере градусов на десять. Всем экскурсантам было велено включить фонарик на каске. Пас переводила мне то, чего я не понимал. Гид рассказывал о восстании астурийских горняков в октябре 1934 года, с трудом подавленном войсками Франко. Ему пришлось вызвать сюда Иностранный легион и арабские войска из Марокко. Астурийцы решили, что мавры снова завоевали их страну. Борьба велась со страшной жестокостью. «Они были шахтерами, а значит, все подрывные работы были им хорошо знакомы. Этих людей – dinamiteros – почти невозможно было одолеть. Тысячи погибли. Тысячи подверглись пыткам». Гид шагал впереди, посетители за ним. Мы шли последними. Я с почтительной робостью поглядывал на сваи, держащие земляной свод высоко над нашими головами.

«Астурийцы восстали, и через два года восстание повторилось. На этот раз в помощь правительству были вызваны немцы, фашистские самолеты сбрасывали на Хихон зажигательные бомбы, апробированные ими в Гернике»[53]53
  Город Герника был основан в 1366 г. принцем Тельо Кастильским. Является культурным и историческим центром басков. 26 апреля 1937 г. немецкие самолеты подвергли город разрушительной бомбардировке. Этой трагедии посвящены знаменитая картина Пикассо «Герника» и известная скульптура Рене Ише, созданная в мае того же года. – Прим. перев.


[Закрыть].

Почему взрослые непременно хотят передать детям свои воспоминания, свои неизжитые чувства, словно им необходимо сохранить горящим факел мести?! Позже Пас расскажет мне, что в детстве ей читали сказки про Белоснежку, про Золушку и прочие волшебные истории. А во время гражданской войны старший брат ее деда – шахтер, член ПОУМ[54]54
  Рабочая партия марксистского объединения (Partido Obrero de Unificacion Marxista). ПОУМ существовала в Испании в 1930-е годы. – Прим. перев.


[Закрыть] – скрывался в горах. Через день две его младшие сестры, двоюродные бабки Пас, носили еду брату и его товарищам. В тех местах водились волки, и девочкам чудились в темноте их горящие глаза и хриплое дыхание. Им было по десять лет, тяжелые узлы с едой оттягивали руки. Однажды вечером франкисты обнаружили убежище. Но они понимали, что потеряют много людей, если попробуют взять бунтовщиков живыми. И они подожгли их дом. Двоюродный дед Пас сгорел заживо, вместе со своими соратниками. Прямо на глазах девочек, которые смотрели на это, спрятавшись в лесных зарослях. Наверное, в зареве пожара ужас на их перепуганных лицах отсвечивал желтым сиянием.

Мы шли все дальше. Впереди, метрах в двадцати от нас, слабый свет налобных фонариков указывал, что мы здесь не одни. Стало не так холодно. Из глубины земли тянуло теплом, а воздух, казалось, сделался более разреженным. Группа экскурсантов была уже далеко, хотя я еще мог разглядеть свет. Штрек сворачивал вправо. «Идем», – сказала Пас, взяв меня за руку в темноте. Мы шли еще несколько минут – уж не знаю, как она ориентировалась в этом мраке. Свет впереди исчез. Здесь было жарко. Пас открыла сумку, откуда пахнуло соленым запахом моря, странным в этой духоте. Меня вдруг одолел страх, я задыхался. Она подняла руку и загасила свой фонарик. Потом сделала то же самое с моим. «Зачем?» – спросил я. «Молчи», – тихо ответила она. Воздух – влажный, обволакивающий – становился все горячее. Мне казалось, что мои легкие забиты угольной пылью. Пас потянула меня за руку, усаживая, опустилась на колени рядом со мной. Я почувствовал на губах прикосновение ее горячих губ, а потом кончика языка.

В моих ладонях округлости ее грудей, освобожденных от купальника. Ноги придавлены мягкой тяжестью ее бедер. Мое первое соитие с Пас.

И ощущение – может быть, никогда доселе не изведанное, – что я приплыл в надежную гавань.

Не помню, заснули ли мы потом.

Нас привел в чувство резкий свет. Словно двух бабочек, попавших в свет фар. Она лежала в моих объятиях, я прижимал ее к себе. Она обернулась. Сквозь ее растрепанные волосы мне в глаза ударил слепящий луч. Пас выпрямилась, встала на ноги, и человек отвел в сторону свой фонарь.

– Que haceis aqui?[55]55
  Чем вы здесь занимаетесь? (исп.)


[Закрыть] – гневно вопросил мужской голос.

– Hacemos el amor[56]56
  Занимаемся любовью (исп.).


[Закрыть], – серьезно ответила она.

Я вышел из шахты с пылающим лицом.

– У тебя назначены какие-нибудь встречи? – спросила она.

Я покачал головой.

– Хочешь остаться со мной?

Вместо ответа я крепко обнял ее.

Она сказала: это потребует времени.

В горах

Cangas de Onis[57]57
  Кангас-де-Онис – населенный пункт и муниципалитет в Испании, входит в провинцию Астурия. – Прим. перев.


[Закрыть]. Название звучало величественно. Пас хотела что-то купить и попросила меня подождать ее. Деревню разделяла бурная речка, через которую был перекинут непомерно большой мост из темного камня. С моста, почти касаясь воды, свисал также явно великоватый трехметровый астурийский крест. Меня восхищал этот символ, эти цепи, державшие альфу и омегу. Начало и конец. Я неотрывно думал о наших объятиях там, в шахте, о ее теле, которое я не видел, но осязал, чувствовал, постигал. Автомобильный гудок вырвал меня из задумчивости. Пора было ехать.

Машину окутывал поднявшийся туман. Мы очутились в самом сердце гор; казалось, плотные тучи стремятся заполнить пропасть, разверзавшуюся справа от нас. Я с трудом различал в салоне темный силуэт – профиль Пас с волевым подбородком. На сей раз она выключила магнитолу.

– Этот туман впечатляет… А ведь сейчас лето в разгаре.

– В детстве у меня была книга – сборник местных легенд. Там рассказывалось про Nuberu – повелителя облаков. Он мог насылать грозу.

– А Xana здесь не живет случайно?

Пас засмеялась:

– Ты хорошо усваиваешь мои уроки.

– Ну, ты же говорила о посвящении.

– Таких колдуний, как Xana, всюду полно, не только на побережье. Но здесь, в горах, есть еще и Cuelebre – крылатый змей, он охраняет сокровища, которых никто никогда не видел. Говорят, он околдовывает женщин и потом живет с ними.

– Женщины всегда были неравнодушны к змеям, – заметил я.

– Здесь это имеет чисто эротический смысл, – ответила она и, помолчав, продолжала: – А еще очень важно не забывать о trasgu – астурийском домовом. Он довольно страшненький и способен на любые каверзы. Обожает прятаться в домах. Когда я теряла игрушку и мне не хотелось ее искать, я шла жаловаться маме, а она говорила, чтобы подразнить меня: «Ты ее никогда не найдешь, наверное, ее забрал trasgu». И я так злилась, что все переворачивала вверх дном и находила-таки потерю.

Я спросил ее о родителях, но она уклонилась от ответа. Обронила лишь: «Это сложно».

Уже стемнело, а мы по-прежнему ехали вверх по серпантину. Мотор натужно ревел. Заметив мое беспокойство, Пас бросила:

– Я доверяю своей машине.

Наконец лучи фар высветили решетку, за которой угадывался дом.

– Подожди, – сказала Пас, выбралась из машины, прошла в ворота и скрылась в темноте.

Спустя минуту она возникла в круге света, очерченного фонарем на стене дома. Залаяла собака. Пас ждала у двери, ей отворила какая-то старуха, и она скрылась в доме. Вокруг стояла непроглядная тьма, я не знал, где нахожусь, да и с кем – тоже, мне только и было известно, что она фотограф и что она помешана на пляжах. Но вот она вышла, села в машину, бросила сумку на заднее сиденье.

– Все хорошо? Потерпи, уже совсем близко.

Она включила мотор, проехала еще немного вверх по дороге и у самой вершины горы свернула на земляную тропу, в конце которой и остановилась. Фары осветили дверь домика. Странную дверь – двустворчатую, какие бывают в хлевах.

Я вошел следом за ней. Она нашарила выключатель, вспыхнул свет. Длинный деревянный стол был почти единственным предметом обстановки этой комнаты. Она выложила на него свою драгоценную ношу. В глубине помещения виднелась ниша, служившая кухней. Деревянная лестница у противоположной стены вела наверх – видимо, на чердак-спальню. Пол был вымощен черной плиткой.

– Ты здесь у меня в гостях. Действительно у меня.

Я увидел камин.

– Ты не замерз? – спросила она.

И, знаешь, этот вопрос – он умилил меня так, как давно уже ничего не умиляло. Я взял ее руку и поднес к губам. Она вздрогнула.

Потом я развел огонь в камине. Ночная температура в европейских горах даже летом близка к полярной. Я смотрел, как пламя лижет потрескивающие поленья, изгибаясь с грацией Саломеи под семью покрывалами[58]58
  Саломея (5-й или 14-й г. н. э. – между 62-м и 71-м г. н. э.) – иудейская царевна, дочь Иродиады и Ирода Боэта, падчерица Ирода Антипы. Согласно синоптическим Евангелиям, танец «с семью покрывалами» юной Саломеи на праздновании дня рождения Ирода Антипы очаровал его так, что он согласился выполнить любое ее желание. Будучи научена своей матерью, Саломея потребовала убить пророка Иоанна Крестителя, и ей была принесена на блюде его голова. – Прим. перев.


[Закрыть]. Десятки таких «саломей» озаряли комнату пляшущими отсветами, наполняя ликованием мою душу. Я с боязливым почтением поглядывал на деревянную лестницу, которой предстояло нынче привести меня в рай для живых. Рядом, в кухне, хозяйничала Пас, и оттуда на меня накатывали жаркие волны любви. Ибо тот, кто готовит для вас еду, наверняка желает вам добра. Девушка XXI века, которая – после десятилетий феминизма – не сует в микроволновку полуфабрикаты, а экономно срезает тонкую кожуру с красивых овощей, обнажая их оранжевую, красную или солнечно-желтую плоть, потом режет их остро наточенным ножом и подрумянивает в сковороде на оливковом масле; девушка, готовая плакать от запаха лука, который никогда не сдается без боя; девушка, которая выкладывает – как она сейчас – круглый хлеб на блюдо, ставит на стол тарелку салата из помидоров, таких же пунцовых, как ее щеки во время любви, и ломти окорока pata negra с ореховым привкусом, – эта девушка влюблена.

Точно так же, как влюблен мужчина, который протягивает ей бокал вина, спокойно улыбаясь и не вкладывая в эту улыбку никакого расчета – только всю свою душу.

Я любил Пас. Я и сегодня люблю ее. Что я могу тебе рассказать о случившемся в этом бывшем хлеву, высоко в горах? Что мы тогда сказали друг другу? Не так уж и много. Больше неотрывно смотрели – я на нее, она на меня – почти в полном молчании. И, поскольку она посвятила меня в свое детство, я посвятил ее в свое. Описал ей Этрета, окаменелые аммониты[59]59
  Этрета (Etretat) – одно из самых живописных мест на Алебастровом Берегу (Côte d’Albâtre) Франции (Верхняя Нормандия). Аммониты – ископаемые морские моллюски. – Прим. перев.


[Закрыть], которые я разыскивал там вместе с отцом, коробку с моими сокровищами, где покоилась медаль Святого Христофора, засушенный морской конек и акулий зуб, найденный в меловых скалах Брюневаля. Вспомнил про своего обожаемого деда, который рассказывал мне легенды о корсарах, объяснял, что такое «марсовый», что такое «морской разбойник». Я поцеловал деда в ледяной лоб перед кремацией его тела. А душа его бессмертна, она живет во мне.

Она спросила, довелось ли мне попутешествовать. Я ответил: да. Рассказал о бирманском опиуме и женщине-тигрице, о старике-курильщике, лежавшем на циновке, о длинной черной трубке, которую готовила ему внучка, о звездах, суливших мне счастье в этом небе над Золотой триадой[60]60
  Триада – форма тайных преступных организаций в Китае и китайской диаспоре. В настоящее время триады известны в основном как преступные организации мафиозного толка, распространенные на Тайване, в США и других центрах китайской иммиграции, специализирующиеся на торговле наркотиками и другой преступной деятельности. – Прим. перев.


[Закрыть], о ночах, проведенных среди икон, под строгим взглядом Христа Вседержителя, под шум волн Эгейского моря у подножия горы Афон, в сТаметрах от монастыря[61]61
  Имеется в виду Пантократор – один из православных монастырей на горе Афон. – Прим. перев.


[Закрыть]. Рассказал о деревнях Паншира[62]62
  Паншир (или Панджшер) – одна из провинций Афганистана. – Прим. перев.


[Закрыть] и о Salto Angel[63]63
  Венесуэльский водопад Salto Angel («Прыжок ангела») считается самым высоким в мире. Его высота – 979 м, которая складывается из расстояния от края обрыва до первого препятствия (807 м) и как бы нового прыжка (172 м). – Прим. перев.


[Закрыть]– самом высоком водопаде на свете; о крышах Каира, на которых я спал, обливаясь потом; о тайной индийской секте близ Тривандрума, в Керале[64]64
  Тривандрум – столица штата Керала (Индия). – Прим. перев.


[Закрыть], куда по ошибке привез меня мой друг Жюль и откуда я сбежал с семнадцатилетней девчонкой, когда мне самому было восемнадцать.

Она сказала, что тоже любит путешествия. И тогда я сообщил ей, что покончил со странствиями, решив, что отныне Европа и только она будет моим пристанищем и моей могилой. Ведь тут есть все, о чем только можно мечтать. Она улыбнулась – той Джокондовой улыбкой, по которой никогда, никак нельзя понять, что за ней кроется.

На этом чердаке мне выпали самые волшебные наслаждения в моей мужской жизни. Казалось, тело Пас готово принять и прочувствовать все мыслимые ласки. Оно щедро отдавалось мне, все целиком, без остатка, от кончиков волос до кончиков пальцев ног, и я не знал, почти не знал, что с этим делать. И тогда я обратился в орудие наслаждения. Колдунья Xana – вот кем она была при свете каминного огня, преображавшего ее лицо. Спереди, сзади, сбоку, на спине и на животе… я уже не помню и не хочу вспоминать, как это было. Знаю только одно: я выпивал ее до дна, уста к устам, и проникал в ее жаркую тьму, в ее пылающие тайники, и медлил там, и заглатывал ее, и кусал, и она – она тоже ласкала и терзала, мучила и ублажала мое тело, каждый его квадратный миллиметр. Я был распят ею, исцарапан, избит, натянут как струна, а потом вдруг расслаблялся, точно сломанный паяц, чувствуя, как захлестывает и уносит меня волна наслаждения. Я был ее покорным рабом, я был отдан на милость и растерзание ее любви. Следом за душой заговорило мое тело: я ее любил.

Я открыл глаза. Первое, что мне захотелось сделать, это сдернуть с нее простыню и увидеть наконец крест, вытатуированный на ее коже… но я был один. Натянув джинсы, я сбежал по лестнице. Внизу ее тоже не было. Я отворил дверь, и меня ослепило солнце. Когда мои глаза свыклись с его сверканием, я чуть не упал на колени, так это было прекрасно. «И вдруг сиянье дня усугубилось, как если бы второе солнце нам велением Могущего явилось», – писал Данте о Рае[65]65
  Данте Алигьери. «Божественная комедия» (Рай, песнь первая, стих 61). – Прим. перев.


[Закрыть]. Неужто этой ночью я умер от наслаждения, а теперь пробудился в стране блаженных теней?!

Каменная крепость возносилась в небосвод, словно брала его приступом. Эта стена напоминала челюсть, отгородившую нас от остального мира. Ее клыки и резцы впивались в голубой окоем, где плавал золотой диск солнца. А передо мной лежал ковер из травы и мха, спускавшийся к гигантскому природному зеркалу. К озеру, в котором повторялись горы и Пас в бикини, готовая нырнуть в воду. «Подожди!» – заорал я и побежал к ней прямо по росе, босиком. Она обернулась:

– Что с тобой?

– Извини, – ответил я, не в силах больше ждать.

Стянув с нее трусики, я высвободил ее ягодицы и – ох, наконец-то! – увидел татуировку. «Сумасшедший!» – воскликнула она, смеясь. Крест Ангелов, альфа и омега. Это был он! Я поцеловал татуировку, сжал руками ее бедра.

– Да, я сумасшедший.

Пас легла рядом со мной. Я стал целовать ее веки, ее запястья. Этот фильм о любви наконец-то можно отмотать к началу, к компьютеру Антона. Спасибо, Антон! Ты был прав, когда сказал, что я должен начать жить заново!

– Нас могут увидеть…

– Ну и пусть, они нам только спасибо скажут.

Я с умилением глядел, как бьется кровь в тонких голубых жилках на ее маленьких ступнях.

– Я люблю тебя, Пас, – прошептал я.

Она ответила:

– Это очень серьезно – то, что ты сказал.

Вскочила на ноги, бросилась в озеро и исчезла под водой.

Я нырнул следом, спеша нагнать эту русалку.

Зажав пальцами нос, я набрал побольше воздуха в легкие и с открытыми глазами ушел в глубину. Солнечные лучи пронзали зеркальную поверхность, лаская донные травы этого горного озера, называвшегося Энол[66]66
  Озеро Энол находится на севере Испании, в Астурии, в национальном парке «Пики Европы». – Прим. перев.


[Закрыть]. Энол – твое второе имя, малыш.

Мы провели там много дней, объезжая регион, его горы и побережье – от Бульнеса до Торимбиа, от Гульпиури до Кангас дель Нарсеа[67]67
  Бульнес – высокогорное селение в Астурии. Торимбиа и Гульпиури – популярные астурийские пляжи. Кангас-дель-Нарсеа – город в Астурии. – Прим. перев.


[Закрыть]. Останавливаясь на привал в амбарах или в стогах сена на только что убранных полях, плавая в реках с зеленой водой и упиваясь сидром в merenderos – ресторанчиках под открытым небом, где люди целыми семьями сидели за длинными столами, отмечая воскресенье.

Мы все пробовали. Мы все делали. Даже хранили молчание в старинных, пустующих до-романских церквях, жемчужинах архитектуры, – Санта-Мария-дель-Наранко или Сан-Сальвадор-де-Мальдедьос, где астурийский король окончил свои дни и был похоронен сыновьями.

Мы разыскивали затерянные пляжи в бухтах с такой фантастической топографией, что казалось, будто их вырубили в скалах великаны. Некоторые из этих пляжей, где мы бродили в отлив босиком, щетинились гранитными остриями, похожими на зубы дракона. Когда в сумерках пена волн смешивалась с туманом, зрелище становилось поистине космическим. Заходя в воду, мы чувствовали, как наших обнаженных тел касаются рыбы. Рыбы, которых она со здоровым аппетитом ела по вечерам в маленьких закусочных, лепившихся по берегам бухт.

Каждое ее движение было полно очарования: то, как она откидывала назад прядь волос, как потягивалась по утрам, выгибая дугой спину, как резко подносила зажигалку к сигарете – напоминая мне женщину с плаката в шахте, словно ей не терпелось взорвать всех, кто угрожал ее свободе.

В конце концов я все же задал ей вопрос о татуировке. Она лежала ничком на песке, в тени утеса, положив голову мне на колени. Начался прилив, и море уже подступило к нам вплотную, облизывая ее обнаженное тело. Я обводил пальцем контуры креста.

– Скажи мне, Пас… эта татуировка… что она означает?

– Вот балда, с чего это ты вдруг? Ты уже целую неделю на нее смотришь.

– Да, я знаю… Это крест Реконкисты.

Повернув голову, она исподлобья взглянула на меня:

– И что?

– Почему ты выбрала именно его?

– А ты бы хотел, чтобы мне изобразили какого-нибудь горбатого длинноносого trasgu? Или дельфина, какими украшают себя сопливые девчонки? Или призыв «Восстань!» готическими буквами? Мой крест выглядит здорово, разве нет?

– Да, но у тебя только одна татуировка – этот крест. Почему? Ты придаешь ему какое-то особое значение?

– Он мне нравится, вот и все, обалдуй… Да что с тобой, у тебя такой серьезный вид.

– А это не связано с политикой? – осторожно спросил я.

– С политикой?

– Ну да… чтобы заявить о своей тяге к независимости… или к фундаментализму…

Она расхохоталась, да так звонко, что мне хватило стыда на целых три следующих дня.

– Значит, если ты видел меня растроганной в церквях, если я ношу крест на попе, я фундамента-листка? Ну и воображение! А может, я из марранов[68]68
  Марраны (или мараны) – термин, которым христианское население Испании и Португалии называло евреев и их потомков, принявших христианство и втайне сохранявших верность иудаизму (конец XIV–XV в.). – Прим. перев.


[Закрыть]и ношу этот крест, чтобы отличаться от других? Кстати, ты знаешь, кто такие марраны?

Я пристыженно потупился. Она сжалилась надо мной:

– Ладно, если уж хочешь знать, я сделала ее еще в школе. Могу и свести, если тебе угодно.

– Нет, не вздумай!

– А кроме того, мне нравятся кресты, Христы, распятия, Пречистые Девы, которых носят по улицам; нравятся потому, что все эти муки, выставленные напоказ, кажутся непристойными… и вдруг становятся прекрасными. Подумай, как интересно: орудие пытки стало символом религии. Ты со мной согласен?

– Да, конечно, ты права.

– Ну, я тебя успокоила, мой бестолковый gabacho?[69]69
  Презрительная кличка французов, вошедшая в обиход после оккупации Испании (1807–1817) армией Наполеона, который истребил тысячи сопротивлявшихся ему испанцев и назначил королем Испании своего брата Жозефа. – Прим. перев.


[Закрыть]А теперь займись наконец делом, мне захотелось по-наслаждаться.

По вечерам она любила уединяться в своем horreo – бывшем амбаре, тысячу лет назад поставленном на четыре каменных столба, чтобы помешать грызунам лазить туда. Амбар примыкал к дому. В нем она обустроила себе фотолабораторию. Помещение было невысокое, метра полтора с небольшим, и она работала, сидя в позе Будды, в красном свете, в окружении своих ванночек и целой батареи пузырьков с реактивами, чьи едкие запахи были сродни образам, которые фиксировал фотоаппарат, повинуясь ее цепкому взгляду. На снимках были мы с ней, фрагменты пейзажей. Шрам у меня на плече, нахмуренная бровь, камень, похожий на языческого идола, ребенок, бегающий по песку во время отлива, складка в паху, взметнувшаяся волна…

Я забирался в амбар следом за ней, клал голову ей на плечо.

– Хотелось бы мне жить в таком horreo…

– Тебе пришлось бы жить лежа. Не очень-то это удобно.

– Да мы и так почти не встаем, – отвечал я.

– А знаешь, этот амбар построен без единого гвоздя, то есть он полностью разборный. Такой давали девушке в приданое, когда она выходила замуж в другую деревню, и его собирали вновь там, где жил жених.

Да, мне решительно нравился этот уголок. И я высказывал свое потаенное желание:

– А как ты думаешь, он хорошо смотрелся бы на Монмартре?