Текст книги "История принца Бирибинкера"

– Не вполне, – ответил принц, – но рассказывайте далее, может статься, что впоследствии вы выразитесь яснее…

– Прошло немного времени, – продолжала прекрасная Кристаллина, – и у Гри-гри (как звали гнома) нашелся повод думать, что он мне куда менее противен, чем его сотоварищи. Что тут поделаешь? Чего не взбредет в голову от скуки! Гри-гри обладал чрезвычайным дарованием прогонять скуку раздосадованных дам, словом, он умел занимать мое праздное время (а его у меня было очень много) столь приятным образом, что нельзя было мне доставить больше удовольствия, чем я тогда получала. Падманаба в конце концов приметил непривычную веселость, которая светилась на моем лице и отражалась на всем моем существе. Он не сомневался, что тут должна быть иная причина, нежели радости, которые он предлагал мне сам; однако он не сразу мог угадать, в чем тут причина. По несчастью, он был великий мастер в том роде силлогизмов, которые именуются соритами[14]14
  Сориты – в логике – заключения, выведенные из многих предыдущих положений (посылок).


[Закрыть], и с помощью подобной цепи умозаключений добрался до такой догадки, которая, казалось, открыла ему всю тайну. Он решил за нами наблюдать и улучил такое время, когда неожиданно застал нас в этом самом кабинете. Поверите ли, любезный принц, что можно обладать столь злым сердцем, какое обнаружил старый волшебник при сих обстоятельствах? Вместо того чтобы (как приличествует такому мужу, как он) тихонько удалиться, он разгневался свыше всякой меры на то, что я нашла средство коротать время в его отсутствии. Он мог бы досадовать на то, что он не Гри-гри, но что может быть несправедливее, как наказывать за это нас?

– Ив самом деле, – заметил Бирибинкер, – нет ничего несправедливее. Ибо, я уверен, что, если бы он в одном только пункте был подобен Гри-гри, то вы бы, невзирая на его длинную седую бороду, отдали бы ему предпочтение перед маленьким уродливым карлом[15]15
  После этих слов в издании 1764 г. следовало: «Что вы мне говорите о маленьком уродливом карле, – возразила Кристаллина, – уверяю вас, что в ту минуту, о которой мы говорим, Гри-гри мне представился Адонисом».


[Закрыть].

– Для такого остроумца, каким надлежало возрасти питомцу феи Мелиссоты, – возразила Кристаллина, – вы изрекаете слишком много несуразного, так что всякую минуту можно завести с вами ссору. Ну, что, к примеру, вы только что сказали… Однако у нас сейчас нет времени спорить о словах. Но послушайте, что произошло дальше. Падманаба обрушил на нас всю ярость, в которую, вероятно, был ввергнут наблюдением, сколь мало он был Гри-гри. Я стыжусь повторять вам комплименты, сделанные им мне при сем случае. Короче, он превратил меня, вы сами знаете во что, а бедняжку Гри-гри в трутня.

– В трутня! – вскричал принц.

– Да, в трутня, – подтвердила Кристаллина, – и с таким условием, что я получу прежний облик не ранее, пока не послужу принцу Бирибинкеру, простите моей стыдливости, что я не назову те обстоятельства, в которых имела удовольствие вас впервые узнать и, вправду, настолько в вашу пользу.

– Вы оказываете мне слишком много чести, – перебил ее Бирибинкер, – и когда бы я знал, что ваше сердце пленилось столь достойным предметом…

– Все же, прошу вас, – поморщилась фея, – отвыкнуть от несвоевременных комплиментов. Вы не представляете себе, сколь это принужденно и несоответственно вашей натуре. Скажу вам, что я была лучшего мнения о вашей скромности, и полагаю, что подала вам к тому немалый пример, ежели, находясь столь близко от вас, чувствую себя в безопасности. Я не слишком отчетливо припоминаю, как это случилось, что мы так коротко сошлись, ибо сознаюсь, что от радости по случаю нашей долгожданной встречи я выпила два-три лишних бокала, однако надеюсь, что вы вели себя в границах благопристойности…

– В самом деле, прекрасная Кристаллина, – снова перебил ее принц, – я нахожу вашу память столь же необыкновенной, как и добродетель, на которую, согласно вашему желанию, должен был положиться престарелый Падманаба. Однако скажите мне, ежели не запамятовали, что стало потом с трутнем?

– Вы кстати напомнили мне о нем, – ответила фея, – бедняжка Гри-гри! Я и в самом деле о нем забыла, и мне, право, жаль! Но жестокосердый Падманаба поставил такое нелепое условие для его освобождения, что я не знаю, как мне его вам поведать.

– А что же это все-таки за условие? – спросил принц.

– Просто непостижимо, – сказала Кристаллина, – чем могли вы так досадить старому волшебнику, что он замешал и вас в эту заварушку, ибо совершенно несомненно, что, когда происходили все эти превращения, даже ваша прабабушка еще не родилась на свет. Одним словом, Гри-гри вернет себе прежний облик не прежде, нежели вы… Нет, принц Бирибинкер! Присущая мне чувствительная деликатность не дозволяет вам это открыть, и я в еще меньшей мере понимаю, как вас вразумить, ибо по румянцу, который проступает у меня на лице, при одной мысли о подобных вещах вы можете догадаться, что это такое.

– О, сударыня! – вскричал принц, вскочив на ноги, – я покорный слуга господина Падманабы! Но ежели дело только за таким малым обстоятельством, то надобно вам лишь поискать среди десяти тысяч гномов, состоящих в вашем услужении, нового Гри-гри, чтобы отомстить старому шуту за его чудодейственного соперника, что, верно, поважнее, нежели возвратить вашему карлику прежнюю красоту. А что до меня, то полагаю, вы должны быть довольны, что я вам возвратил вашу. Не скажу, что я не был с избытком вознагражден оказанными вами милостями за услугу, которая мне столь мало стоила. Я хотел бы только напомнить, что самое главное было, чтобы вы снова стали феей Кристаллиной, а не оставались хрустальным ночным горшком, – и то могущество, которое дает волшебная палочка старого Падманабы, может с легкостью утешить вас в потере одного возлюбленного.

– Я все же надеюсь, – возразила Кристаллина, – что мою заботу о бедном Гри-гри вы не припишите какому-либо своекорыстному намерению? Вы, стало быть, не знаете ни тонкости моих чувств, ни обязанностей дружбы, ежели не способны понять, что можно иметь попечение о друге без какой-либо иной побудительной причины, кроме блага самого друга, и мне следовало бы выразить вам свое сожаление…

– Сударыня! – ответил Бирибинкер, который между тем уже оделся, – я так убежден в тонкости ваших чувствований, как только вы могли бы от меня потребовать, но вы сами видите, сколь удобно нынешнее утро к продолжению моего путешествия. Сделайте милость, вы, чье сердце способно на бескорыстную дружбу, откройте мне, на каком пути я могу снова повстречать ненаглядную Галактину, и я перед всем светом стану утверждать, что вы самая бескорыстная и, ежели хотите, также самая суровая среди всех фей во вселенной!

– Вы будете удовлетворены, – сказала Кристаллина, – ступайте и ищите свою молошницу, так угодно вашей судьбе! У меня, быть может, нашлась бы причина не быть слишком довольной вашим поведением, однако вижу, что с вас нельзя много взыскивать. Ступайте, принц! На дворе вы увидите мула, который будет трусить с вами до тех пор, покуда вы не найдете свою Галактину. И когда, паче чаяния, с вами приключится что-либо неладное, то вы найдете в этом стручке надежное средство против всякой неприятности[16]16
  В тексте романа «История принца Бирибинкера» прервана следующей беседой:
  «Как я рад, – перебил дон Евгенио рассказ друга, – что вы, наконец, вывели вашего Бирибинкера из проклятого замка! Признаюсь, я бы не мог ни минуты долее сносить эту Кристаллину! Какая банальная тварь!
  – Скажите только – она фея, – возразил дон Габриель, – и этим будет все сказано!
  – Вы, надо думать, – заметил дон Сильвио с величайшей серьезностью, – вы не хотите дать понять, что нет фей достойных высочайшего уважения? – ибо совершенно неоспоримо, что они существуют. Меж тем, наверное, может статься, что большая часть их обладает редкостными и нелепыми качествами, по которым их и различают смертные; если, конечно, эти недостатки не проистекают от нас самих, ибо мы судим о них согласно нашим правилам, коим они, как существа иного рода, не подчинены.
  – Но их лепет, – сказал дон Евгенио, – нежность их чувствований, их добродетель! Что вы тут скажете?
  – Я полагаю, что судить о феях – дело весьма щекотливое, так что я лучше помолчу, – ответил дон Сильвио, – а в этом случае особливо, так как, поистине, история принца Бирибинкера во всех отношениях самая чрезвычайная из всего, что мне доводилось когда-либо слышать о феях.
  – Что касается характера феи Кристаллины, – заметил дон Габриель, – то историк представит его без всяких прикрас, каким он был, и я полагаю, что его можно порицать без ущерба для прочих фей. Впрочем, дон Евгенио, вы должны признать, что болтовня, которую вы нашли столь банальной, и наполовину не показалась столь скучной принцу Бирибинкеру, как вам, когда вы услышали ее из моих уст. Красивую особу всегда охотно слушают, когда ее видят, и она обладает вдобавок приятным голосом; она убеждает и трогает, так что мы даже не вникаем в то, что она говорит, и она бы не много выиграла, если бы мы слушали ее с большим вниманием.
  – Ежели у вас для нашего пола нет лучше комплиментов, – сказала дония Фелисия, – то будет лучше, когда вы продолжите свою повесть, как бы ни казалась она скучна.
  Дон Габриель обещал приложить все старание, чтобы его история стала более занимательной». Далее снова следует текст сказки.


[Закрыть].

… Принц Бирибинкер спрятал стручок, поблагодарил фею за все ее милости и сошел во двор.

– Вот, – сказала Кристаллина, провожавшая его, – видите этого мула, который, может быть, мало имеет себе подобных. Он происходит по прямой линии от знаменитого Троянского коня и ослицы Силена[17]17
  Силен (греч. мифол.) – воспитатель и наставник Диониса (Вакха). Из-за беспробудного пьянства он был не в силах держаться на ногах, и его обычно везли на осле сатиры.


[Закрыть]. С отцовской стороны он унаследовал то, что он деревянный и не требует ни корма, ни подстилки, ни скребницы, а с материнской стороны, что он бежит тихой рысцой и терпелив как овца. Садитесь на него спустив повода, и пусть идет куда захочет; он доставит вас к вашей возлюбленной молошнице; а ежели вы не будете счастливы, как того желаете, то пеняйте на самого себя.

Принц осмотрел необыкновенного мула со всех сторон, хотя все чудеса, которые повстречались ему в замке, побуждали его приписать сему животному все те достоинства, какие только насказала фея. Когда принц садился, Кристаллина захотела показать ему, что она еще не все поведала ему о своем могуществе. Она трижды взмахнула палочкой по воздуху – и вот! – разом явились все десять тысяч сильфов, которых подчиняла себе палочка Падманабы. Двор, лестница, галерея и даже крыша наполнились крылатыми юношами, из коих самый наихудший превосходил красотою ватиканского Аполлона[18]18
  Ватиканский Аполлон – так называемый Аполлон Бельведерский – мраморная римская копия с утраченного греческого оригинала 4 в. до н. э. работы Леохара. Хранится в Ватикане.


[Закрыть].

– Клянусь всеми феями! – воскликнул Бирибинкер вне себя от такого зрелища, – какой блистательный у вас двор! Пусть крошка Гри-гри навеки останется трутнем! Приблизьте к себе их, сударыня! Какое несчастье, если бы среди всех этих богов любви не сыскалось бы ни одного, способного заменить вам гнома, который, по вашему собственному признанию, не обладает никаким иным преимуществом перед безобразными своими сотоварищами, кроме того, что наделен забавным уродством.

– Вы видите по крайней мере, – возразила Кристаллина, – что у меня нет недостатка в обществе, которое может меня вознаградить за ваше непостоянство, ежели мне когда-либо вздумается быть утешенной.

Засим пожелала она ему счастливого пути, и Бирибинкер затрусил на деревянном муле, размышляя обо всем, что ему довелось повстречать в этом диковинном замке.

ВТОРАЯ ГЛАВА

Около полудня, когда зной становился нестерпимым, принц спешился на опушке и присел у ручейка, бежавшего в тени деревьев и кустарников. Вскорости завидел он пастушку, гнавшую на водопой стадо розовых овец как раз к тому месту, где в тени лежал Бирибинкер.

Подумайте, сколь велико было его восхищение, когда он узнал в молодой пастушке возлюбленную молошницу. Она показалась ему вдесятеро прекраснее, нежели когда он ее в первый раз увидел, но что его особенно обрадовало, так это то, что она вовсе не думала обратиться в бегство, а подходила все ближе, покуда не села неподалеку от него на траву. Принц не осмеливался заговорить, но бросал на нее столь пламенные взоры, что камни в ручейке едва не растопились в стекло.

Прекрасная пастушка, которая должна была обладать весьма холодной натурой, чтобы не испепелиться под такими взорами, тем временем равнодушно плела венок, искоса поглядывая на принца, в чем, по его мнению, крылась по меньшей мере досада. Все же это придало ему настолько смелости, что он мало-помалу стал к ней придвигаться, чего она словно и не замечала, забавляясь с козочкой, у которой вместо шерсти росли серебрянные нити, и она вся была искусно разукрашена веночками и розовыми лентами. Вблизи взоры принца стали не менее красноречивы, нежели издали, а ее очи отвечали время от времени столь учтиво, что он, наконец, не мог далее сдерживать себя и упал к ее ногам и (по своему обыкновению), изливаясь в поэтических выражениях, стал твердить все, что он сказал ей раньше языком более вразумительным и убедительным. Когда же его нежная элегия иссякла, прекрасная пастушка ответила, бросая в начале своей речи взоры более холодные, чем в конце:

– Уж не знаю, правильно ли я вас уразумела, не хотели ли вы мне все время сказать, что вы меня любите?

– О, небо! – воскликнул восхищенный принц, – люблю ли я вас? Скажите лучше, что я вас обожаю, что я изливаю к вашим ногам всю свою томящуюся душу.

– Видите ли, – сказала пастушка, – я всего только простая девушка и вовсе не требую, чтобы вы меня обожали. Вы также не должны изливать свою душу, чтобы я не подумала, будто она у вас в избытке. С меня было бы довольно, если бы вы меня только любили. Однако ж признаюсь, меня труднее убедить, нежели фею, с которой вы провели прошедшую ночь.

– О, боги, – воскликнул пораженный принц, – что я слышу? Возможно ли? Кто же мог вам? Откуда вы знаете? Я сам не знаю, что говорю. О! Злополучный Бирибинкер!

Прекрасная пастушка испустила ужасающий вопль, едва он вымолвил фатальное имя.

– И впрямь злополучный Бирибинкер! – вскричала она, поспешно вскочив на ноги. – Неужто понадобилось вам вновь оскорблять мой слух столь непристойным именем? Вы принуждаете меня вас ненавидеть и спасаться бегством, ибо я…

Тут разгневанная Галактина была внезапно прервана в своих речах таким зрелищем, от коего и у нее и у принца разом вылетели все мысли. Они увидели великана, который вместо венка обвил вокруг головы несколько молодых дубов. Ковыряя в зубах огородного жердью, он шел прямо на пастушку и взревел столь зычным голосом, что не менее двухсот галок, свивших гнезда в его лохматой бороде, вылетели оттуда с оглушительным гомоном:

– Что ты тут делаешь, куколка, с этим крохотным карликом? Сию же минуту ступай за мной, а не то я искрошу тебя в паштет. А ты, – обратился он к принцу, засовывая его в огромный мешок, – полезай-ка сюда!

После сего весьма лаконичного приветствия он завязал мешок, взял за руку пастушку и поплелся своею дорогою.

Бирибинкеру показалось, что он провалился в темную бездну, ибо все падал и падал, не видя конца своему падению. Все же в конце концов он почувствовал, что достиг дна, ударившись головою о ткацкий узел, так что несколько минут лежал оглушенный, проломив себе, как ему показалось, череп. Мало-помалу он опамятовался и тут вспомнил о стручке, который ему дала Кристаллина. Он его разломал, но не нашел в нем ничего, кроме алмазного ножичка с прикрепленным к нему крючком, не шире чем на три пальца.

– Неужто это все, – подумал он, – что фея Кристаллина мне пожаловала? К чему мне эта игрушка, и что мне с ней делать? Разве что она довольно велика, чтобы я мог с помощью ее перерезать себе горло, и, может статься, таково и было ее намерение. Однако ж, прежде чем приняться за глотку, надобно испытать все другое. Ведь с помощью этого ножичка я могу порезать в мешке дырку и, право, стоит потрудиться, ежели мне удастся из него выпрыгнуть, на это лучше отважиться, чем подвергать себя опасности, что это проклятое пугало наделает из меня колбасок для своих пугалят.

С таким похвальным намерением принц Бирибинкер или скорее сам ножик, в который был вделан талисман, так усердно принялся за дело, что через короткое время в мешке образовалась порядочная дыра, хотя волокна мешковины были толсты, словно якорные канаты. Принц приметил, что великан идет лесом, и решил улучить время, чтобы вывалиться из мешка прямо на верхушку какого-нибудь высокого дерева. Намерение это он немедленно привел в действие, да так, что великан и не приметил, однако сук, на котором он хотел удержаться, обломался, но, по счастью, добрый Бирибинкер упал в довольно глубокий мраморный бассейн, наполненный водою. Ибо то, что он почел лесом, было на самом деле прекрасным парком, принадлежавшим к расположенному неподалеку замку. Упав туда, он подумал, что бухнулся по меньшей мере в Каспийское море, или, лучше сказать, совсем ничего не подумал, так как его обуял такой страх, что он, может статься, и вовсе бы не выплыл на сушу, если бы его не поспешила спасти нимфа, которая как раз в то время купалась в бассейне. Опасность, в которой она увидела прекрасного юношу, заставила ее позабыть о том, в каком виде она была сама; и он в самом деле успел бы утонуть, если бы она вздумала одеться. Одним словом, Бирибинкер, едва стал приходить в себя, почувствовал, что его лицо покоится на самой прекрасной груди, какая когда-либо подставляла себя под поцелуи, а открыв глаза, увидел себя на краю большого бассейна в объятиях нимфы в самом естественном наряде, что с первого же взгляда возвратило ему больше жизни, чем даже было надобно.

Сие приключение столь изумило его, что он не мог вымолвить ни слова. Однако нимфа, едва приметив, что он пришел в себя, освободилась от него и бросилась в воду. Но Бирибинкер, вообразив, что она вознамерилась от него убежать, вскочил на ноги со столь плачевным воплем, какого скорее можно было ожидать от девчонки, когда у нее хотят отнять только что подаренную куклу. Прекрасная нимфа была весьма далека от столь жестокого намерения, ибо через несколько мгновений снова выставила из воды лилейнобелую спину. Она подняла голову, но, завидев принца, нырнула снова и плыла под водою, покуда не перебралась на другой край бассейна, где лежало ее платье. Увидев, однако, что принц следует за нею, она высунулась до пояса, вся укрытая длинными золотистыми волосами, которые струились к ее ногам, лишая сладострастные очи созерцания ее прелестей, способных омолодить Титона[19]19
  Титон (греч. мифол.) – супруг Эос, богини утренней зари, которому она вымолила у Зевса бессмертие, забыв испросить вечную юность. Когда он состарился и одряхлел, Эос превратила его в сверчка (цикаду).


[Закрыть] и привести в отчаяние Тициана[20]20
  Тициан (1477–1576) – итальянский живописец.


[Закрыть].

– Вы весьма нескромны, принц Бирибинкер, – сказала она, – подступая ко мне в такие минуты, когда надлежит оставаться одной.

– О, простите меня, прекрасная нимфа, – возразил принц, – ежели ваши сомнения показались мне несколько неуместными. После той услуги, которую вы мне столь великодушно оказали, я думал, что…

– Подумать только, – вскричала нимфа, – сколько дерзости у этих мужчин! Стоит лишь оказать им малейшую учтивость, как они это уже истолкуют по-своему; простое проявление великодушия и сострадания в их глазах уже представляется ободрением, которое дает им право на вольности в обращении с нами. Как? Потому только, что я по доброте своей спасла вам жизнь, вы, быть может, уже возомнили, что я…

– Вы весьма жестоки, – перебил ее принц, – ежели приписываете неучтивой дерзости то, что является неизбежным действием очарования, порождаемого вашими прелестями. Когда вы вознамерились снова отнять у меня жизнь, которую вы мне спасли (ибо кто может стерпеть, ежели он вас увидит и будет принужден лишиться столь восхитительного зрелища), так умертвите меня по крайности великодушным образом; сделайте меня памятником вашей всепобеждающей красоты и обратите меня здесь, взирающего на вас, в мраморную статую!

– Вы, как я слышу, – возразила нимфа, – весьма начитаны в поэзии. Но откуда позаимствовали вы этот намек? Разве не жила на свете некая Медуза[21]21
  Медуза (греч. мифол.) – одна из трех горгон, чудовищ, обращавших своим взором в камень.


[Закрыть]; вы, нет сомнения, читывали Овидия[22]22
  «… читывали Овидия». – Здесь, по-видимому, намек не только на «Метаморфозы» Овидия, но и на его книгу «Искусство любви» – своеобразное руководство любовного обхождения.


[Закрыть] и, надо признать, делаете честь своему школьному учителю!

– Жестокая! – вскричал с нетерпением Бирибинкер, – что за прихоть смешивать язык моего сердца, который не находит довольно силы для изъяснения чувств, с фигурами схоластического остроумия?

– Вы попусту расточаете время, если хотите завести со мной диспут, – перебила его нимфа, – разве вы не видите, сколько у меня преимуществ над вами в той стихии, в которой я нахожусь? Но, прошу вас, отойдите за миртовый куст и позвольте, если вы хотите оказать мне услугу, одеться.

– Но разве не было бы великодушнее с вашей стороны дозволить мне помочь вам?

– Вы так думаете? – ответила нимфа. – Благодарю вас за готовность услужить, однако ж я не хотела бы утруждать вас, и вы сами видите, что у меня довольно прислужниц, которым это куда привычнее.

С такими словами она затрубила в крошечный аммонов рог[23]23
  Амонов рог – в виде раковины, излюбленный атрибут нимф, особенно в поэзии и изобразительном искусстве рококо.


[Закрыть], висевший у нее на шее на пронизи из чистейших жемчужин, и в тот же миг бассейн наполнился юными нимфами, которые, плескаючись, выплывали из глубины, собираясь вокруг своей повелительницы. Бирибинкер теперь еще меньше был склонен удалиться, нежели прежде, но нимфы, едва завидев его, стали брызгать ему в лицо целые пригоршни воды, и он со страху, что может стать новым Актеоном[24]24
  Актеон (греч. мифол.) – юноша-охотник, который увидел во время купанья девственную богиню-охотницу Артемиду (Диану), за что был превращен в оленя и растерзан ее собаками.


[Закрыть], так проворно побежал от них, будто у него уже выросли оленьи ноги. Он поминутно щупал лоб, но, не приметив на нем ни рогов, ни пробивающихся шишек, снова прокрался назад, чтобы, укрывшись за миртовой изгородью, поглядеть, как одевают его прекрасную нимфу. Однако он воротился слишком поздно: нимфы снова исчезли, и когда он хотел выйти из укрытия, то едва ли не столкнулся лбом со своей спасительницей, которая собралась его разыскивать. Он необычайно удивился, увидев ее.

– Как? Сударыня! – воскликнул он, – по-вашему это называется быть одетой?

– Отчего же не так? – возразила нимфа. – Разве вы не видите, что я семь раз завернулась в полотняное покрывало?

Признаюсь, – сказал принц, – ежели это полотно, то я хотел бы его увидеть выпряденным и сотканным, ибо тончайшая паутина в сравнении с ним будет простой парусиною. Я бы поклялся, что тут один воздух!

– Это наитончайшая ткань, выделанная из воды, – пояснила она, – из особого рода сухой воды, которую прядут морские полипы, а ткут наши девы. Это обыкновенное платье, которое мы, ундины[25]25
  Ундины. В тексте романа к этому месту сделано примечание: «Итак, знайте, – говорит граф Габалис, – что море и реки так же населены стихийными духами, как и воздух. Древние называли этот водяной народ ундинами и нимфами. Мужеский пол у них немногочислен; напротив, женщины в большом числе; их красота необычайна, и дщери человеческие не идут ни в какое сравнение с ними»: Vilars. Entretiens sur les sciences secretes, t. I, p. 27.


[Закрыть], повседневно носим. Какое, вы думаете, нам еще надобно платье, когда мы не нуждаемся в защите ни от жары, ни от стужи?

– Упаси бог, – сказал Бирибинкер, – чтобы я пожелал увидеть вас в другом платье. Но, по-моему, не во гнев вам будь сказано, вам не надобно было чинить такие околичности, когда вы выходили из бассейна.

– Послушайте, государь мой, – сказала ундина, насмешливо наморщив нос, что было ей весьма к лицу, – ежели я смею подать вам совет, то лучше бы вам отвыкнуть от нравоучений, ибо в них-то вы как pay меньше всего смыслите. Ужели вы не знаете, что только обычай решает, в чем состоит благопристойность? Сразу видно, что вы познали свет в пчелином улье, и поступите благоразумно, ежели последуете совету Авиценны не судить о том, что видишь в первый раз. Но поговорим лучше о чем-либо ином! Вы еще не обедали, не правда ли? И как ни влюблены вы (за малыми отступлениями) в прекрасную молошницу, я все же хорошо знаю, что вы не привыкли питаться одними вздохами.

С такими словами она вновь протрубила в крошечный аммонов рог, и в тот же миг из бассейна поднялись три ундины. Первая поставила янтарный столик, поддерживаемый тремя грациями, выточенными из цельного аметиста. Другая расстелила циновку, сплетенную из тончайшего расщепленного тростника, а третья принесла на голове корзину, откуда вынула и поставила на стол несколько прикрытых раковин.

– Мне сказали, что вы не кушаете ничего, кроме меду, – обратилась ундина к Бирибинкеру. – Отведайте это блюдо, оно, право, не из худших, хотя и приготовлено из одних только морских растений.

Принц испробовал и нашел его столь превосходным, что едва не проглотил и раковину. Когда они откушали, то появились две другие русалки с маленьким дессертным столиком из сапфира, уставленным множеством чаш с напитками. Они были выточены из самородной воды, тверды как алмаз, прозрачны как хрусталь и по виду казались наполнены чистейшею колодезною водою. Но когда Бирибинкер пригубил, то нашел, что отборные персидские вина перед ними простая вода.

– Признайтесь, – сказала ундина, – что здесь вам не хуже, чем у феи Кристаллины, с которой вы накануне провели ночь.

– Вы чересчур скромны, прекрасная ундина, – отвечал принц, – что сравниваете себя с феей, которая уступает вам по всем статьям.

– Вот еще одно неудачное умозаключение! – возразила ундина. – И сказала я это вовсе не по скромности, а чтобы послушать, что вы мне на это ответите.

– Но, прошу вас, – богиня моя! – воскликнул принц, – как могло статься, что вы получили обо мне столь верные известия? Едва вы меня увидели, как тотчас назвали по имени.

– Отсюда вы можете заключить, что я столь же осведомлена, как и фея Кристаллина.

– Вы знаете, что я воспитан в пчелином улье?

– Да ведь от вас за двадцать шагов разит медом.

– Что я влюблен в молошницу?…

– О, и при том так, как никто еще никогда не любил, и вы еще сильнее влюбились, когда она превратилась в некую пастушку, и кто знает, сколь далеко бы вы преуспели в своем счастьи, когда бы не случился тут великан Каракульямборис! Но отложите о сем попечение! Вы непременно ее снова увидите и будете столь счастливы, сколько только возможно, обладая молошницею…

– О! – вскричал Бирибинкер (на которого напитки нимфы стали производить сильнейшее действие), – можно ли, увидев вас, пожелать видеть или обладать чем-либо иным, божественная ундина? Я не помню, чтобы у меня раньше были глаза, и тот миг, когда я вас впервые узрел, положил начало моему бытию! Я не знаю и не желаю себе большего блаженства, как сгореть у ваших ног от огня, запылавшего в моей груди от вашего первого взора!

– Принц Бирибинкер! – ответила ундина, – у вас был дурной наставник в риторике. А я-то думала, что фея Кристаллина отвадила вас от смехотворного мнения, будто нам можно нести любую околесицу, чтобы доказать всю силу своей страсти. Бьюсь о любой заклад, что это неправда, будто вы желаете сгореть у моих ног; уж поверьте, что я лучше знаю, чего вы домогаетесь. И вы скорее бы в том успели, когда бы говорили со мною более естественно. Высокопарные речи, к каким вы себя приучили, быть может, хороши, чтобы растрогать молошницу, но позвольте вам раз навсегда заметить, что с нами не следует обращаться, пользуясь одной и тою же методою. Благоволение женщины, которая подобно мне долго изучала Аверроэса[26]26
  Аверроэс – латинизированное имя арабского мыслителя Ибн-Рошида (1126–1198). комментатора Аристотеля. Это место сопровождается примечанием Виланда с общими сведениями об Аверроэсе, которое нами опущено.


[Закрыть], нельзя снискать поэтическими красотами. Нужно научиться нас убеждать, когда хотят нас растрогать; и одна только сила истины может побудить нас сдаться.

Бирибинкер уже привык к тому, что дамы, в чьи руки он попадал, руководят им, так что нисколько не оробел от сделанного ему выговора, который, напротив, подсказал ему средство, каким можно достичь полного благополучия у последовательницы Аверроэса; и он впрямь почувствовал, что ему будет стоить меньших трудов покорить ее силой истины, нежели хитроумными и напыщенными изъяснениями в любви. Прелести ундины, согласно достоверному свидетельству графа Габалиса, превосходили все достойное вожделения, чем только обладали прекраснейшие среди дочерей человеческих. Словом, Бирибинкер с минуты на минуту становился все естественнее и все убедительнее, как только она могла того пожелать; и так как она вдобавок строго наблюдала за тем, что называется градациями, то и сумела так расположить время, что ночь наступила как раз в ту пору, когда принц Бирибинкер довел свою убедительность до такой степени ясности, которая уже не оставляла никаких сомнений. История не сообщает, что произошло между ними, кроме того, что поутру Бирибинкер к величайшему своему изумлению узрел себя на той же самой софе, в том же самом кабинете, в том же самом дворце и в том же самом состоянии, в каком находился предыдущим утром.

Прекрасная ундина, которая неведомо какими путями очутилась неподалеку от него, едва приметила, что он пробудился, сказала ему с тою же приятностию, которая его за несколько часов перед тем восхищала, а теперь оставляла равнодушным:

– Судьба, любезный Бирибинкер, назначила вас оказывать внимание несчастным феям. И так как мне выпало удовольствие быть одной из них, то я поведаю вам, кто я такая и чем вам обязана. Итак, вы знаете, что я принадлежу к тем феям, коих зовут ундинами, ибо они обитают в стихии воды, из тончайших атомов которой и составлено их существо. Меня нарекли Мирабеллою, и, будучи на положении феи такого ранга, который был мне дан среди ундин самим рождением, я могла бы быть счастлива, ежели что-либо могло защитить нас от влияния враждебных созвездий. Констеляция светил обрекла меня стать возлюбленной старого волшебника, чьи глубокие познания дали ему неограниченную власть над стихийными духами. Однако при всем том, он был несноснейшим человеком на свете, и если бы не дружба одного саламандра, который был любимцем Падманабы, то…

– Как? – вскричал принц, – Падманаба, сказали вы? Волшебник с белоснежной бородою в локоть длины, который бедную, одолеваемую скукой деву превратил в ночной горшок, а потешного гнома в трутня?

– Он самый, – подтвердила Мирабелла, – и вдобавок еще присвоил себе надо мною право, не располагая ни малейшей способностью к тем обязанностям, которые с этим правом непременно связаны. Одна из моих предшественниц, которую он застал в объятьях мерзкого гнома, сделала его столь подозрительным, что он набрал в услужение одних саламандров, чья огненная природа, по его мнению, была более способна вселять ужас, нежели любовь. Вы, нет сомнения, помните у Овидия пример прекрасной Семелы[27]27
  Семела (греч. мифол.) – дочь фиванского царя Кадма, ставшая возлюбленной Зевса, которая по коварному совету богини Геры (Юноны) попросила его явиться в его истинном облике.


[Закрыть], которая в объятиях саламандра превратилась в пепел[28]28
  В тексте романа к этому месту дано примечание: «Так по крайней мере разумеет граф Габалис мифологический рассказ о прекрасной Семеле, которая была сожжена молниями своего возлюбленного Зевса, ибо возымела глупость заставить его поклясться Стиксом, что он однажды явится ей во всем торжественном великолепии, в котором он обычно пребывает со своей любезной супругой Юноной». Однако, по утверждению Габалиса, Семела находилась в близости не с Зевсом, а с саламандрой.


[Закрыть]. Однако добрый старик при всей своей осторожности забыл, что водяная природа ундин совершенно предохраняет их от подобной опасности, умеряя приглушенный огонь саламандров до нежной теплоты, которая немало благоприятствует любви. Падманаба настолько положился на своего любимца, что предоставил нам полную волю, какую мы только могли пожелать. Быть может, принц Бирибинкер, вы вообразите, что мы пользовались этой свободой по образу плотских любовников, но вы заблуждаетесь. Флокс, как звали моего друга саламандра, был одновременно и нежнейшим и одухотвореннейшим любовником на свете. Он скоро приметил, что мое сердце можно покорить только разумом и простирал свою учтивость к моей деликатной натуре столь далеко, что казалось ни разу не приметил, что (как вы видите) я обладаю довольно нежной кожей, вовсе не столь уж несоблазнительным станом и двумя ножками, которыми, в случае нужды, могу столь же умело объясниться, как иные глазами. Одним словом, он обходился со мною, как если бы я была сущим духом. Вместо того, чтобы подобно другим любовникам забавляться со мною, он толковал со мною таинственные сочинения Аверроэса. Целые ночи напролет мы рассуждали о наших чувствованиях и, хотя они по сути оставались теми же самыми, мы умели придавать им столько различных вариаций, что, казалось, всегда находили, что можно сказать о них нового, хотя на самом деле твердили одно и то же. Вы видите, любезный принц, ничто не могло быть невиннее нашей дружбы или, ежели вам угодно, нашей любви. И все же ни чистота наших намерений, ни предосторожность нашей юной гномиды (которая находилась у меня в услужении и впрямь была глупой маленькой образиной) не могли уберечь нас от злокозненных наблюдений многих глаз, устремленных на нас с завистью. Саламандры, оскорбленные предпочтением, какое я оказала моему другу, осмелились распустить нелепые толки о наших отношениях, основывавшихся (по их уверениям) на известной близости, которую они хотели усмотреть между нами. Один приметил, что я чрезвычайно весела и в моих очах сверкает некий давно угасший огонь. Другой не мог взять в толк, что моя приверженность к философии столь велика, чтобы получать ее наставления даже у себя в спальне. Третий пожелал заметить некоторую симпатию наших локтей и колен, а четвертый открыть уж не знаю какой тайный уговор наших ног. Вот, любезный принц, ежели когда-нибудь по рассеянности, которой нередко подпадают метафизические души, частенько и происходило что-либо подобное, то только злоба и материалистический образ мыслей наших недругов могли истолковать таковые безделицы к ущербу нашей добродетели, которая всякий час благодаря строжайшим принципам и жестокой нравственной критике сохраняла неоспоримую безупречность.

Меж тем ропот недоброжелателей стал столь громким, что достиг слуха старого Падманабы, который был весьма склонен внимать подобным наветам. Его гнев был тем сильнее, чем выше у него было мнение о моей добродетели или по крайней мере о холодности моей крови. Составился заговор, что бы застичь нас врасплох, что и удалось нашим недругам, заставшим нас в состоянии помянутой рассеянности, которая, по несчастью, зашла столь далеко, что подала повод, как казалось врагам, оправдать самые злейшие их подозрения. Громовой голос ужасного Падманабы пробудил нас из экстатического забвения духа, коему был подвержен даже мудрый Сократ[29]29
  Сократ (469–399 гг. до н. э.) – древнегреческий философ. В тексте романа к этому месту сделано примечание: «Примером того служит рассказ Платона в «Пире Сократа»: он был приглашен, но не приходил до тех пор, пока за ним не посылали. Его нашли посреди улицы, стоящим в некотором исступлении, в которое его повергло некое размышление, посетившее его на пути и заставившее его позабыть, где он находится и куда хотел идти».


[Закрыть].