Текст книги "Модный Лондон. Одежда и современный мегаполис"

Кристофер Бруард
Модный Лондон. Одежда и современный мегаполис

Введение

Это книга о моде и городе. Точнее, это книга о моде и ее роли в жизни лондонцев в современную эпоху. Ее теоретическую основу составляют великолепные работы последних лет в области культурологии, истории дизайна и искусства, архитектурной критики и теории, экономической и культурной географии, социальной и экономической истории[1]1
  В число важных публикаций о городской культуре входят: Auge M. Non-places: Introduction to an Anthropology of Supermodernity. Verso, London, 1995; Benjamin W. The Arcades Project. Belknap, Cambridge, MA, 1999; Benjamin W. Charles Baudelaire: A Lyric Poet in the Era of High Capitalism. Verso, London, 1983; Berman M. All That is Solid Melts Into Air. N.Y.: Simon & Schuster, 1982; Borden I., Kerr J., Pivaro A., Rendell J. (eds). Strangely Familiar: Narratives of Architecture in the City. Routledge, London, 1996; Burgin V. Some Cities. London: Reaktion, 1996; Certeau M. de. The Practice of Everyday Life. Minneapolis: University of Minnesota Press, 1998; Davis M. City of Quartz. Verso, London, 1991; Finnegan R. Tales of the City: A Study of Narrative and Urban Life. Cambridge: Cambridge University Press, 1997; Frisby D., Featherstone M. (eds). Simmel on Culture. London: Sage, 1997; Harvey D. Consciousness and the Urban Experience. Baltimore: John Hopkins University Press, 1985; Harvey D. The Condition of Postmodernity. Oxford: Blackwell, 1989; Hayden D. The Power of Place. Cambridge, MA: MIT Press, 1995; Lefebvre H. Writings on Cities. Oxford: Blackwell, 1996; Massey D. Space, Place and Gender. Cambridge: Polity, 1994; Miles M., Hall T., Borden I. (eds). The City Cultures Reader. London: Routledge, 2000; Olsen D. The City as a Work of Art. New Haven: Yale University Press, 1986; Pile S. The Body and the City. London: Routledge, 1996; Raban J. Soft City. London: Harvill, 1998; Rifkin A. Street Noises: Parisian Pleasure 1900–1940. Manchester: Manchester University Press, 1993; Rybczynski W. City Life. N.Y.: Scribner, 1995; Sennett R. Flesh and Stone. London: Faber & Faber, 1994; Sharpe W., Wallock L. (eds). Visions of the Modern City. Baltimore: John Hopkins University Press, 1987; Thrift N. Spatial Formations. London: Sage, 1996; Watson S., Gibson K. (eds). Postmodern Cities and Spaces. Oxford: Blackwell, 1995; Wolfreys J. Writing London: The Trace of the Urban Text from Blake to Dickens. London: Macmillan, 1998; Zukin S. The Culture of Cities. Oxford: Blackwell, 1996.


[Закрыть]. Несмотря на то что авторы некоторых новаторских исследований признают необходимость установить связь между историей места, вестиментарной культурой и ключевыми аспектами модерности, основополагающая роль моды в процессах изменения города и формирования столичных идентичностей до сих пор игнорировалась либо принималась как нечто, не требующее пояснений[2]2
  Важные исключения составляют: Breward C. The Hidden Consumer: Masculinities, Fashion and City Life 1860–1914. Manchester: Manchester University Press, 1999; Breward C. Fashion. Oxford: Oxford University Press, 2003; Bruzzi S., Church Gibson P. (eds). Fashion Cultures: Theories, Explorations and Analysis. London: Routledge, 2000; Green N. Ready to Wear, Ready to Work: A Century of Industry and Immigrants in Paris and New York. Duke University Press, NC, 1997; Mort F. Cultures of Consumption: Masculinities and Social Space in Late Twentieth-century Britain. London: Routledge, 1996; Nead L. Victorian Babylon: People, Streets and Images in Nineteenth-century London. New Haven: Yale University Press, 2000; Ogborn M. Spaces of Modernity: London’s Geographies 1680–1780. N.Y.: Guilford Press, 1998; Perrot P. Fashioning the Bourgeoisie. Princeton, NJ: Princeton University Press, 1994; Rappaport E. Shopping for Pleasure: Women in the Making of London’s West End. Princeton, NJ: Princeton University Press, 2000; Roche D. The Culture of Clothing. Cambridge: Cambridge University Press, 1994; Steele V. Paris Fashion: A Cultural History. Oxford: Berg, 1998; Wilson E. Adorned in Dreams: Fashion and Modernity. London: Virago, 1985; Wilson E. The Sphinx in the City: Urban Life, the Control of Disorder, and Women. Berkeley: University of California Press, 1991.


[Закрыть].

Подобная близорукость ученых отчасти объясняется повсеместным присутствием моды в повседневных ритмах городской жизни и ее вызывающей неуловимостью. Это, по всей видимости, привело к тому, что модная одежда не попала в поле зрения историков с более «серьезными» политическими интересами или склонных опираться исключительно на эмпирику. Относительно малое количество опубликованных в этой области работ также является результатом склонности многих ученых отвергать моду как поверхностный симптом современности, вместо того чтобы воспринимать ее, наравне с архитектурой, кино и изящными искусствами, как двигатель прогресса. Мода вдобавок подобна самой столице: она несет в себе множество различных значений, а потому ее анализ отнимает так много сил. Это и конкретный предмет, неизменный, осязаемый, ткань, соединенная швами, граница между телом и окружающим миром – и основная практика демонстрации своих вкусов и своего статуса. И территория производства и потребления объектов и мнений – и событие, зрелищное и рядовое. Это феномен, подчиненный циклической смене природных и коммерческих сезонов, подверженный вспышкам авангардизма и постоянно обновляющий и воздвигающий себя на старых традициях и воспоминаниях. Благодаря этим общим свойствам городá и моды обретают жизненную энергию, которая требует более полного объяснения и помогает определить структуру и направленность нижеследующего текста.

Ввиду отсутствия обширной литературы о городе и моде, я хочу начать это исследование с того, чтобы выделить из массы работ, посвященных теоретическому подходу к исследованию городской культуры вообще, три методологических формулировки. Хотя все три предлагают лишь ограниченный узкий подход к практике конструирования вестиментарной истории города, каждый из них был по-своему полезен мне, когда я формулировал рабочую концепцию изучения моды в пространственном и временном контекстах; такую концепцию, которая позволяла бы выйти за рамки досадных ограничений, наложенных различными дисциплинами, и принять во внимание уникальные обстоятельства, которые оставили на лондонской моде свой особый эмоциональный, экономический и эстетический отпечаток. Автор первого текста, работающий в сфере, которая, на первый взгляд, кажется далекой от тем, волнующих историка моды, литературовед Джулиан Уолфрис обратил внимание на репрезентацию Лондона в литературе XIX века в виде ужасного и непостижимого фантома. Он критикует тех историков, которые пытаются использовать произведения авторов вроде Уильяма Блейка или Чарльза Диккенса для того, чтобы получить представление о «настоящем» Лондоне, потому что, по его мнению, город, постигнутый как эмпирически, так и через тексты, представляет собой мимолетное переживание, зависящее лишь от позиции наблюдателя. Можно сказать, для Уолфриса город существует в форме кинокартины, в состоянии постоянного изменения, и познаваем только через косвенные и случайные воспоминания. В этом смысле литературный образ города близок к тому, что мы имеем в модной культуре, где мода чаще всего выступает в качестве олицетворения системы периодических реноваций и восстанавливается по частям, но никогда – как самодостаточная система.

Попытки описать городские места и пространства основываются на допущении, будь то грамматический, синтаксический, риторический уровень или уровень высказывания – короче говоря, любой формальный уровень, – что есть некий лежащий за пределами понимания остаток, который и составляет современный город… Он не охватывается никакими простыми средствами репрезентации и тем не менее никогда не сводится к серии симулякров. «Лондон» не является обозначением какого-то места или пункта. Это имя скорее служит для обозначения многообразия событий, случайных стечений обстоятельств и полей возможностей… Наделяя город историей, мы попросту пишем прошлое поверх того, что всегда было городом в становлении, поверх города, непрерывно изменяющегося. Такая перезапись стирает тот преобразовательный процесс осовременивания, постоянного движения города к будущему, которое еще только должно наступить[3]3
  Wolfreys. Writing London. P. 7.


[Закрыть].

Географ Найджел Трифт в своих работах выступает против интерпретаций городской культуры, основанных на теориях репрезентации, предлагая создать теорию города, где приоритетом стали бы его осязательные свойства и где город рассматривался бы как феномен, который можно почувствовать, услышать, обонять и попробовать на вкус, а не только увидеть; как место, расположенное в конкретном мире здесь и сейчас, а не только в воображении, или как порождение исключительно скопического режима. Это его требование совпадает с требованием историков моды, высказывающихся в пользу такого анализа одежды, который учитывал бы ее непосредственные взаимоотношения с телом и позволял бы интерпретировать моду наравне с архитектурой и городской планировкой как неотъемлемую часть опыта столичной жизни[4]4
  См.: Entwistle J. The Fashioned Body: Fashion, Dress and Modern Social Theory. Cambridge: Polity, 2000; Entwistle J., Wilson E. (eds). Body Dressing. Oxford: Berg, 2001.


[Закрыть]:

«Лингвистический поворот» в социальных и гуманитарных науках слишком часто отказывал нам в том, чтобы исследовать самое интересное в человеческих практиках – в частности, их материализованный, ситуативный характер, делая упор на определенные аспекты визуально-вербального как «единственного вместилища общественного знания» в ущерб осязательному, акустическому, кинестетическому и иконическому… В рамках нерепрезентативной теории утверждается, что практики задают наше ощущение реальности… она занимается мыслями в действии, презентацией, а не репрезентацией… она рассматривает процесс мышления, в котором участвует тело целиком. Это означает, что нерепрезентативные модели повышают цену всех чувств, не только визуальных, и их методы разработаны не только для акта зрения[5]5
  Thrift. Spatial Formations. P. 7.


[Закрыть].

Столь различные по своей направленности, идеи Уолфриса и Трифта приводятся к общему знаменателю во влиятельной работе социолога Мишеля де Серто, где город понимается как архив множества конкурирующих друг с другом прошлых, которые при этом являются «материализованными». Признавая, что город непостижим и субъективен, де Серто тем не менее предлагает исследовать его природу посредством изучения эмоциональной составляющей повседневности и рассматривать скрытую роль столичного пространства через анализ немых бытовых сцен. Представляется интересным, взяв на вооружение то, каким образом де Серто совмещает мифическое и физическое при рассмотрении городской жизни, принять в анализе феномена столицы за объект исследования одежду: ведь мода – и как предмет, который в столице производится и потребляется, и как эфемерный и меняющийся код, отражающий желания и установки, – едва ли не самый богатый материал для изучения взаимоотношений между временем и пространством, на основании которых и можно судить о том, что модерность зародилась в городах:

Жесты и нарративы… представляют собой последовательность операций, проделанных над и с лексиконом вещей. Жесты – подлинные архивы города… Они каждый день перекраивают городской ландшафт. Они ваяют тысячи прошлых, которые, может быть, больше нельзя назвать по имени и структура которых больше не отражает опыта города… Бессловесные истории ходьбы, одежды, жизни или готовки еды формируют квартал за счет тех, кто ушел; они оставляют следы своих воспоминаний, которые больше не имеют места: детство, семейные традиции, безвременные уходы. Такова же и «работа» городских нарративов. Они постепенно превращают различные места в кафе, офисы и жилые здания… Оперируя лексиконом объектов и хорошо известных слов, они создают иное измерение, то фантастическое, то преступное, то страшное, а то легитимирующее. Именно так они делают город «правдоподобным», воздействуют на него с непостижимым размахом, который еще требуется оценить, и открывают его для путешествий. Они – ключи к городу, они дают пропуск к тому, что он есть: к мифу[6]6
  Де Серто М. Призраки в городе // Неприкосновенный запас. 2010. № 2 (70).


[Закрыть].

Конечно, подходы вроде описанных выше уже были взяты на вооружение другими исследователями и использовались для тонкого анализа города и его мифов. К примеру, Ричард Сеннет проследил захватывающую историю городского планирования, опыта городской жизни и его связи с модерностью, произведя тщательную деконструкцию развивающейся символики тела в западной культуре. Впрочем, его интересуют тела абстрактные или обнаженные или и абстрактные, и обнаженные одновременно; их вены, нервы и мышцы приспособлены к развитию транспортной системы, восприимчивы к неврозу безликой городской толпы или деформированы давлением политических режимов или институтов мегаполиса. Но в анализе Сеннета в целом отсутствует тело одетое и модное как означающее коммерческих, социальных и досуговых сфер города[7]7
  Sennett. Flesh and Stone.


[Закрыть].

Достойных текстов, в которых следование моде выделялось бы в качестве центрального концепта городской культуры, немного, и я полагаю, будет справедливо предположить, что их авторы были прежде всего озабочены другими вопросами, нежели созданием истории города с опорой на вестиментарные привычки его обитателей: Валери Стил, написавшая материальную историю парижской индустрии моды и ее глобального доминирования; Элизабет Уилсон, с ее историей женского опыта существования в городской среде, который по большому счету определялся опасностями и ограничениями, так что моде отводилось в этой работе место всего лишь одного из феноменов, которые привносили в этот опыт удовольствие и ощущение неловкости; и Марк Уигли, изучивший чувства вины и обязанности, которые архитекторы-модернисты, планировавшие города в начале XX века, испытывали по отношению к феминизированной сфере моды[8]8
  Steele. Paris Fashion; Wilson. The Sphinx in the City; and Wigley M. White Walls, Designer Dresses. Boston: MIT Press, 1995.


[Закрыть]. Итак, до сих пор использование в качестве инструмента для анализа столичной культуры отношений между модой, пространством, временем и местом не считалось достаточно значимым, чтобы посвящать ему отдельное исследование.

Модель, подходящую для поставленной нами исследовательской задачи, можно найти в работе географа Дэвида Гилберта[9]9
  Gilbert D. Urban Outfitting: The City and the Spaces of Fashion Culture // Bruzzi and Church Gibson (eds). Fashion Cultures. Pp. 7–24.


[Закрыть]. Он предлагает пять исторических мотивов, при помощи которых можно описать любой «длительный процесс развития географии столиц мировой моды», и, конечно, при разборе конкретных эпизодов, которые составляют наше исследование, эти мотивы используются. Во-первых, Гилберт считает, что расцвет модного города обусловлен появлением в XVIII веке «современных» городских форм розничной торговли и потребления. Такие новаторские практики в области торговли и демонстрации товара концентрировались в разных и конкурирующих между собой местах по всему миру, однако их развитие было особенно заметным в разное время в Париже и Лондоне, затем в Берлине и Нью-Йорке и, наконец, в XX веке – в Милане и Токио. Во-вторых, он отмечает, что экономические и символические системы европейского империализма складывались на протяжении XVIII–XIX веков, когда политика размещения модных заказов строилась в соответствии с системой международных торговых и производственных сетей, учрежденных как часть колониального проекта. Их становление совпало с популяризацией канонов экзотического и роскошного стилей, благодаря которым европейские столицы ощутили свое главенствующее положение в мире и в умах. В-третьих, вследствие того что власть империй возросла, мода стала восприниматься как актив, который был наравне с национальной архитектурой, выставками, масштабными градостроительными планами и туризмом и рождал конкуренцию между городами и странами.

Для Гилберта ключевым фактором, определившим общее представление о том, как должна была выглядеть модная столица XX века, стал интерес со стороны Америки к европейской моде. Интерес и влияние были взаимными, и по вине Голливуда в западном сознании за Парижем закрепилось звание модной столицы, а для Нью-Йорка был избран образ эталонного города коммерческой культуры. Лондон в этом контексте представал либо как бастион традиций и консерватизма, либо как нагромождение укутанных туманом переулков в готическом духе, пугающее обиталище «Другого» высокой моды. Наконец, Гилберт, отмечая, что стилисты, фотографы и рекламщики все более склонны сближать городскую культуру и культуру моды и ее потребления, говорит о том, что распределение ролей между городами, которое осуществляется в модных медиа, влияет на то, как воспринимается мода в городской среде, – и наоборот. Согласно Гилберту, «хотя в модной культуре часто происходит изобретение и пере-изобретение городской географии, эта культура консервативна в том, что касается ее мировых центров». Описания Парижа, Нью-Йорка, Милана или Лондона нередко «оперируют понятиями новизны и динамизма, но чаще всего ссылаются на якобы свойственное им почти природное модное чувство, произрастающее из богатого опыта столичной жизни»[10]10
  Gilbert. Urban Outfitting. P. 20.


[Закрыть]. Противоречивость моды как феномена современности, имеющего многовековую историю и одновременно ориентированного в будущее, и составляет то, что делает ее и ее изображения особенно удачным объектом для изучения городской жизни и ее преображения.

Итак, эта книга, учитывая все соображения Гилберта, имеет задачу исследовать связь определенных лондонских мест и их обитателей с производством и потреблением модной одежды с конца XVIII века и вплоть до настоящего момента. Приводя здесь ряд отдельных эпизодов, относящихся к периодам реформ и застоя, чередовавшимся на протяжении двух веков, я стремился объединить источники и методы таким образом, чтобы в новом свете представить процесс развития материальной культуры британской столицы. А именно я использовал обширную коллекцию одежды и печатной продукции, которой располагает Музей Лондона, и другие собрания изображений, в первую очередь обращая внимание на предметы неизвестные или такие, которые, будучи проанализированными вместе с более «традиционными» свидетельствами, дают возможность глубже понять значимость моды как одного из важнейших аспектов социальной, культурной и экономической истории Лондона[11]11
  Обсуждение методов, касающихся одежды как источника исторических данных, см. в: Tarrant N. The Development of Costume. London: Routledge, 1994; Taylor L. The Study of Dress History. Manchester: Manchester University Press, 2002; Fashion Theory: The Journal of Dress, Body & Culture. 1998. Vol. 2.4.


[Закрыть]. При таком подходе модная одежда рассматривается как источник, на основе которого может быть написана история города, а также показано, каким образом производство, розничная торговля и ношение одежды в Лондоне влияли на формирование различных городских секторов и в какой мере определяли материальный, эмоциональный и пространственный опыт городской жизни для представителей всех уровней общества.

Книга поделена на главы, каждая из которых посвящена определенным районам Лондона и связанным с ними знаковым фигурам. Ее устройство – это легкий оммаж яркой традиции каталогизировать многочисленные городские улицы с помощью пестрой галереи типов, как это сделано в книге Ларуна «Уличные торговцы Лондона, изображенные с натуры» 1687 года или в более поздних исследованиях Мэйхью и Диккенса[12]12
  См.: Shesgreen S. (ed.). The Cries and Hawkers of London: The Engravings of Marcellus Laroon. Aldershot, 1990; Mayhew H. London Labour and the London Poor. Harmondsworth: Penguin, 1985; Dickens C. Sketches by Boz. Harmondsworth: Penguin, 1995.


[Закрыть]. Я надеюсь при помощи такого деления проиллюстрировать развитие отдельных «лондонских стилей» и их влияние на самые разные секторы одежды и розничной торговли и на население в целом; я также хочу через одежду создать историю столицы, биографию города, которую мода рассказывала бы вместе с архитектурой и предметами быта[13]13
  Поскольку этот проект делает упор на «биографичность», он вдохновляется традицией исторических, творческих и социологических описаний Лондона, которые нацелены на определение меняющегося характера британской столицы посредством анализа жизни и привычек его населения, а также его физического, психологического и материального окружения. Самые яркие примеры таких работ включают в себя: Madox Ford F. The Soul of London. London: J.M. Dent, 1995 (1905); Cohen-Portheim P. The Spirit of London. London: Batsford, 1935; Rasmussen S.E. London, the Unique City. London: Jonathan Cape, 1937; Mitchell R.J., Leys M.D. A History of London Life. London: Longmans, 1958; Humphries S., Weightman G. The Making of Modern London 1815–1914. London: Sidgwick & Jackson, 1983; Humphries S., Taylor J. The Making of Modern London 1945–1985. London: Sidgwick & Jackson, 1986; Moorcock M. Mother London. London: Secker & Warburg, 1988; Wright P. A Journey Through Ruins: The Last Days of London. London: Radius, 1991; Porter R. London: A Social History. London: Hamish Hamilton, 1994; Sinclair I. Lights Out For the Territory. London: Granta, 1997; Inwood S. A History of London. London, 1998; Jack I. (ed.). London: The Lives of the City (Granta 65). London: Granta, 1999; Ackroyd P. London: The Biography. London: Chatto & Windus, 2000; White J. London in the Twentieth Century: A City and its People. Harmondsworth: Viking, 2001.


[Закрыть]. Каждая глава посвящена определенному месту в городе и периоду в его истории, а книга устроена таким образом, чтобы демонстрировать перекличку между различными моментами времени, локациями и стилями. Бóльшая часть глав содержит подробный анализ одного или нескольких предметов одежды, которые были выбраны либо на основании связи с определенной местностью (где эту одежду шили, носили или продавали), либо на основании того, что с их помощью можно продемонстрировать более широкий спектр социальных и эстетических интересов местного населения в изучаемый период. За описанием того или иного материального объекта следует попытка ответить на вопрос о том, как мода проявляла себя в пространстве, и поместить одетое тело в контекст обитаемой среды, уличной жизни и более широкий контекст распространения «лондонского стиля».

Таким образом, эта книга ставит перед собой цель заново позиционировать вестиментарные культуры Лондона в качестве важнейшего источника влияния на глобальную моду. Эта книга посвящена лондонцам как арбитрам в вопросах отличительного и убедительного чувства стиля. А еще она показывает, как производство и потребление одежды сказалось на экономике Лондона, его культурном статусе и демографическом благополучии в современный период. Однако, хотя здесь и приводятся определенные свидетельства того, как в ключевые моменты в Лондоне развиваются, осуществляются и распространяются модные идеи, книга не претендует на то, чтобы стать цельной и исчерпывающей историей моды. Скорее она актуализирует моду как «увековечивающую» практику, в такой же мере определяющую наши представления о времени и пространстве, как это делает среда или общественная, экономическая и культурная инфраструктуры, в которых проявляются изменчивые формы наших представлений[14]14
  Обсуждение материальной культуры как инструмента мемориализации см.: Kwint M., Breward C., Aynsley J. (eds). Material Memories: Design & Evocation. Oxford: Berg, 1999.


[Закрыть]. В этом смысле содержание этой книги такое же субъективное, как память о событии, а ее положение такое же хрупкое, как положение любой одежды, вышедшей из употребления.

Первая глава посвящена развитию Сэвил-роу, Бонд-стрит и квартала вокруг Сент-Джеймсского дворца как локуса для одного из наиболее влиятельных и долго существовавших лондонских стилей – стиля денди и джентльменов. Соседство швейной мастерской и гардероба денди связывает воедино темы производства и потребления, в то время как современные сообщения и примеры одежды свидетельствуют об экстенсивной природе мужского гардероба и показывают, как лондонские производители и розничные продавцы утвердились в качестве создателей типичного образа денди. Представленные визуальные и текстовые материалы повествуют о персонах и времяпрепровождении, связанных с дендизмом, рассказывают об отношениях высших и низших слоев общества, которые складываются при формировании современного модного стиля. Архитектурный и экономический контекст в этой главе задает появление Вест-Энда как центра развлечений и торговли. Визуальный регистр неоклассической архитектурной грамматики и соответствующая организация улиц, парков и площадей в этот период задают пространственный контекст для изучения вопросов, связанных с публичной демонстрацией мужских вкусов и желаний.

Вторая глава развивает тему контраста в том, что касается географии и расы, представляя демонстрационный зал элитного портного и швейную мастерскую как основные места для конструирования связанных с модой идентичностей середины XIX века. Помимо этих конкретных пространств, в этой главе также будет рассмотрена значимость стиля «городская экзотика» для определения центра воображаемого исследования модных культур метрополии. Замысловатые изыски, выставленные напоказ на Риджент-стрит, здесь связываются с эстетизацией бедности и «инакости» журналистами, пишущими об Ист-Энде. Торговля подержанной одеждой и рост иммигрантских общин в Уайтчепеле, Уоппинге и Бермондси предоставили идеальную возможность для того, чтобы продемонстрировать великолепное разнообразие одежды лондонской бедноты вместе с роскошествами, выбираемыми богачами, в то время как по отношению к фигурам иностранца или покупателя из среднего класса проявлялось потенциально опасное пренебрежение. Это был период, когда авторы использовали контрастирующие друг с другом фактуры и цвета одежды, чтобы описать и прочувствовать атмосферу викторианского мегаполиса.

Третья глава посвящена моде как важному компоненту в развитии лондонской индустрии массовых развлечений в конце XIX – начале XX века. Посвященная области вокруг Стрэнда, эта глава ставит перед собой цель показать, как обычные лондонцы относились к идее о том, что их город одновременно является космополитическим, богемным, любящим развлечения, современным и внешне демократичным. Экстравагантные наряды, которые носили актрисы и исполнители номеров в мюзик-холлах, утверждали образ доступного «гламура», который связывал рискованные прелести бурлеска с рекламными способностями новой одежной индустрии Лондона. При рассмотрении роли, которую играет бурная городская культура театра и рекламы моды в фиксации и распространении модного стиля одежды лондонцев, используются соответствующие предметы повседневного быта и визуальные материалы. Несмотря на то что дизайнеры, такие как Люсиль, и законодатели моды наподобие Мари Темпест пользовались известностью у местных жителей, в этот период модные лондонцы в поисках новых стилистических веяний обращали взор на другие центры – Париж, Берлин и Нью-Йорк, в то время как развивающаяся туристическая и официальная культура их города делала выбор в пользу репертуара городских типов, чья одежда и контекст демонстрировали прогрессивную версию Лондона, в которой на передний план выходили зрелищный, новаторский и бесстыдно сентиментальный аспекты городской жизни. Таким образом, одетый с иголочки гвардеец, эстрадная артистка и недавно эмансипированная работающая женщина были такой же неотъемлемой составляющей лондонского стиля, как и безвкусные прелести бурлящей Оксфорд-стрит.

Героинями четвертой главы станут светские львицы и домохозяйки в пригородах в период между войнами, на их примере будут показаны такие противоположные стороны лондонской модной культуры периода после Первой мировой войны, как кричащие наслаждения и консервативное благоприличие. Снабжение элит осуществлялось по тем же каналам, которые оформились в конце XIX века: магазины Мейфэра и Кенсингтона в роскошной обстановке предлагали аристократкам сшитую на заказ одежду. В это же время реорганизация индустрии готового платья в соответствии с принципами Генри Форда обеспечила представительниц среднего класса качественными костюмами и платьями, которые стали основой для подобающей формы жителя пригородов. Эти конфликтующие миры встречались на тех пересечениях, которые возникли в ходе превращения Лондона в современный город XX века. В кино, на танцплощадке и в метро демократический потенциал городской моды совершенствовался для нового поколения.

Восстановление и эволюция – главные темы пятой главы, посвященной Мейфэру и Белгравии, рабочим районам Южного Лондона, и пограничному Сохо, где, по мнению покупателей, посетителей и авторов, о них писавших, зародился отличительный лондонский стиль послевоенного периода. Описывая в качестве контекста те усилия, которые на рубеже 1940–1950-х годов приложили элитные лондонские дизайнеры, в частности Дигби Мортон, Виктор Стибл, Харди Эмис и Норман Хартнелл, к созданию изысканной версии утонченного женского платья, мы уделяем в этой главе основное внимание анализу расцвета «неоэдвардианского» стиля в мужской моде тех лет. В этот период мужская одежда приобретает особенное значение благодаря своим лондонским корням и связям с субкультурными формами одежды в последующие десятилетия. Это, возможно, не такая неизведанная территория, но в главе ставится цель показать, как эти устоявшиеся стили переплетаются с географией и меняющейся социальной структурой лондонских «богемных» и подчиненных им кварталов, отражающими процессы джентрификации и перепланировки, которые изменили такие районы, как Брикстон и Хакни, Ислингтон и Ковент-Гарден.

Шестая глава раскрывает самый известный период развития Лондона как города моды. В юном образе симпатичной простушки мировые средства массовой информации нашли икону «свингующего Лондона», внешне ее эмансипированный стиль жизни и провоцирующее вестиментарное чувство символизировали все прогрессивное, что было в британской столице в 1960-е годы. Представляя Кингс-роуд как магистраль лондонского модного ренессанса, это исследование также каталогизирует более реакционные потоки, которыми направляется «свингующий город», отмечая его высокомерный характер, сексистские установки, дилетантизм и ностальгическую сентиментальность. В конечном итоге опьяняющее возбуждение 1965 года, по всей видимости, наиболее удачно было схвачено в миражеподобных образах, созданных рекламщиками. Однако помимо пышных хвалебных статей в журналах, посвященных стилю жизни, и «экспериментальных» фильмов реальным наследием «симпатичной простушки» стало появление нигилистической панк-культуры следующего десятилетия.

В последней главе Лондон конца XX века показан модным городом с развитой культурой новаторского предпринимательства и сопровождающим ее ощущением замешательства и разложения, которое парадоксальным образом способствует творчеству. Этот тезис иллюстрируется примерами прогрессивного дизайна и розничной торговли, которые размыли границы моды, черпая вдохновение из невероятно богатой культурной ткани Лондона. Корни этого феномена можно найти в том, какое образование в области моды дают лондонские школы искусств, и в более давней традиции небольших производственных мастерских, которые всегда доминировали в лондонских модных магазинах. При этом сохраняющаяся привлекательность Лондона для мировых брендов и международных потребителей в этой главе рассматривается через изучение процветающей сети существующих только в этом городе контркультурных уличных рынков, таких как Кэмден. Обе эти тенденции, вероятно, связаны с тем, что можно назвать одним из основных сюжетов этой книги (трения между индивидуализмом и коммодификацией, в результате которых постоянно генерируются новые версии городской моды), и с той значимостью своеобразия, случайности и загадочности в одежде жителей Лондона. Это ощущение случайности и чуда, наконец, подводит меня к цитате теоретика архитектуры Игнаси де Сола-Моралеса. Процитированные Джулианом Уолфрисом в работе о городском тексте XIX века, эти слова, на мой взгляд, свидетельствуют о том, насколько близки неуловимый опыт города и мимолетные значения моды, о чем не в последнюю очередь говорит выразительная идея «складки», которая показывает, как одно может определять другое. Наконец, оно может стать красноречивым девизом для тех, кто ищет вдохновения в вестиментарном прошлом Лондона:

Город можно постичь только как культуру события: эта культура, которая в момент текучести и распада, ведущего к хаосу, способна генерировать моменты энергии, которые из определенных хаотических элементов конструируют… новую складку в сложной реальности… Это событие – вибрация… точка встречи, совпадение, в котором линии безграничного пути пересекаются друг с другом и создают узловые точки исключительной силы… Это субъективное действие, производящее миг удовольствия и недолговечной наполненности[15]15
  Sola-Morales I. De in: Whiting S. (ed.). Differences. Boston: MIT Press, 1997. Цит. по: Wolfreys. Writing London. P. 203.


[Закрыть].