Текст книги "Модный Лондон. Одежда и современный мегаполис"

Территория развлечений фланера

В то время как образ и идентичность лондонского денди стали доступными для представителей разных социальных слоев, перемещаясь между ними с такой легкостью, что этот термин в конце концов лишился любых прямых ассоциаций с мужчинами – представителями определенного класса, количество мест, где денди мог демонстрировать свой доведенный до совершенства внешний вид, было жестко ограничено за счет возможностей и опыта, предлагаемого столицей. В этом смысле развитие мужской моды в данный период вновь оказывается привязанным к физическому росту и материальной сложности лондонской городской структуры. Увидев, как процесс конструирования образа денди зародился в плотной концентрации аристократических домов и торговцев элитными товарами в Вест-Энде, мы считаем необходимым изучить разнообразные пространства и контексты, в которых подобная вестиментарная философия выкристаллизовывалась и применялась на практике, поскольку отношения между денди и удовольствиями его родного города были очень насыщенными и сложными. Во многих смыслах они отражали иерархические социальные связи, которым подчинялась в целом аристократическая жизнь, и деятельность денди отображала строго оберегавшийся цикл приемов, балов и собраний, приставших городскому сезону. Но в других смыслах практика дендизма выходила за пределы этих формальных границ, удостоверяя, что между высшим и низшим обществом не было непримиримых противоречий, и внедряя элемент угрозы для общества, культурного кровосмешения в практику моды. Благодаря этому Лондон стал постоянным местом сосредоточения форм модной стилизации, которые настолько же были обязаны энергии улиц и брожению толпы, насколько салонным дискуссиям. Можно даже утверждать, что именно этот дендифицированный дух неуважения к жеманству правящего общества и открытости хаотичной и творческой городской жизни превратили Лондон в альтернативный или конкурирующий локус для производства моды в более долгосрочной перспективе, поставив его в оппозицию более регламентированному модному диктату Парижа, где с конца XVIII века он находится до сих пор.

Как показали Ренделл и другие, идея и практика фланирования позволяли денди свободно передвигаться между столичными зонами удовольствия, создавая едва ли не порнографическое фантастическое представление о Лондоне как о месте, изобилующем телесными наслаждениями для разборчивого джентльмена. Будучи более ранней вариацией того, что к середине XX века станет хобби выходного дня для представителей нижнего среднего класса, живущих в пригородах, заключающимся в прогулках по лесным массивам и спортивных упражнениях, на начало XIX века практика фланирования была в целом более городской и развратной. The Rambler’s Magazine, «Журнал гуляки», выходивший в Лондоне в 1820-е годы, четко определял интересы своего типичного читателя, позиционируя себя как «анналы галантности, веселья, удовольствия и хорошего тона. Изысканный букет любовных, вакханальных, эксцентричных, юмористических, театральных и литературных развлечений. Наш девиз – будьте веселым и свободным! Пусть любовь и радость станут вашим изысканным сокровищем; глядите на наше издание радостными глазами и фланируйте от одной сцены удовольствия к другой». Этот журнал, представлявший собой коллекцию эротической прозы, фривольных гравюр, изображающих совокупление в классическом и восточном стиле, а также непристойных слухов, касающихся интриг высшего общества, служил инструкцией по дендизму, где соединялись балы Мейфэра, которые посещали скандально известные куртизанки, например Хэрриет Уилсон, парады мод в Гайд-парке, которые повторялись на протяжении Сезона[72]72
  Anon. Dandy Bewitched. London, 1820 (BL 1875 6 30 (51)). (Здесь и далее, если не указано другое, перевод поэтических текстов Д. Зайцевой. – Прим. ред.)


[Закрыть], и более грубое прославление мужской дружбы в питейных и игорных притонах и на кулачных боях пролетарского Ист-Энда. И в каждом из этих сценариев в центре оказывалась невозмутимая фигура «хорошо одетого мужчины», чей скромный наряд давал ему необходимую защиту от мира, который был сомнительным с моральной точки зрения и зачастую – опасным для здоровья. В таком случае сентенции таких авторов, как Бульвер-Литтон, касающиеся значения одежды и создания собственного образа, выглядят убедительными. Городской мужчина одевался отнюдь не для того, чтобы удовлетворить требования высокомерного нарциссизма, он считал необходимым выбрать костюм и такое отношение к окружающему миру, которое ставило бы его в выигрышное положение в диких и агрессивных условиях. Денди почти буквально экипировал себя, чтобы вступить в некую форму сексуальной и общественной борьбы. Пелэм дает будущему лондонскому денди совершенно уместные советы:

Неизменно помните, что одеваетесь вы для того, чтобы восхищать не себя самого, а других.

Совершая свой туалет, старайтесь, чтобы дух ваш не волновали слишком сильные переживания. Для успеха совершенно необходима философическая ясность духа…

Помните, что лишь тот, чье мужество бесспорно, может разрешить себе изнеженность…

Красавец может позволить себе одеваться кричаще, некрасивый человек не должен позволять себе ничего исключительного; так в людях замечательных мы ищем то, чем можно восхищаться, от обыкновенных же требуем только, чтобы нам ничего не приходилось им прощать…

Уметь хорошо одеваться – значит быть человеком тончайшего расчета… именно в манере одеваться проявляется самая тонкая дипломатичность…

В том, как облегает шею воротник и как завивается локон, может таиться гораздо больше скрытых чувств, чем это кажется людям поверхностным. Разве мы с такой готовностью сочувствовали бы горестной судьбе Карла I и прощали бы его неискренность, если бы на портретах он являлся нашему взору в куцем паричке с косичкой? Ван Дейк был более глубоким мудрецом, чем Юм.

В манере одеваться самое изысканное – изящная скромность, самое вульгарное – педантическая тщательность.

Манера одеваться содержит два нравственных начала – одно личного, другое общественного характера. Мы обязаны заботиться о внешнем впечатлении – ради других и об опрятности – ради самих себя.

Одевайтесь так, чтобы о вас говорили не «Как он хорошо одет!», но «Какой джентльмен!».

Избегайте пестроты и старайтесь, выбрав один основной спокойный цвет, смягчить благодаря ему все прочие. Апеллес пользовался всего четырьмя красками и всегда приглушал наиболее яркие тона, употребляя для этого темный лак.

Для проникновенного наблюдателя не существует пустяков! Характер проявляется в мелочах…

Свисающий чулок свидетельствует о полном безразличии его обладателя к тому, понравится он окружающим или нет. Но и бриллиантовый перстень может стать проявлением недоброжелательства.

Изобретая какое-либо новшество в одежде, надо следовать Аддисонову определению хорошего стиля в литературе и «стремиться к той изысканности, которая естественна и не бросается в глаза».

Тот, кто любит мелочи ради них самих, сам человек мелкий; тот же, кто ценит их ради тех выводов, которые можно из них сделать, или ради тех целей, для которых они могут быть использованы, – философ[73]73
  Сезон – термин, обозначающий несколько месяцев в году, когда аристократы, считавшие своим основным местом жительства загородные поместья, переезжали жить в Лондон. Обычно это был период между концом декабря и серединой июня. (Прим. пер.)


[Закрыть].

После такого списка не покажется удивительным, что на карикатурах лондонского денди чаще всего изображали как молодого человека в комнате для одевания, которого готовила как на парад армия портных, парикмахеров, корсетников, обувщиков и слуг. Вывернув наизнанку картину Уильяма Хогарта «Будуар графини», входящую в цикл «Модный брак», художник Хит изобразил героев своей сатирической серии «Мода и безумства» (1822) Лубина и Дэшелла, которых посещают лучшие торговцы Мейфэра. Лубин сидит на стуле, по-мужски расставив ноги в центре своей гардеробной, в то время как брадобрей, в чьей собственной шевелюре качаются несколько гребней, ухаживает за его локонами. Справа от него портной перед ростовым зеркалом подгоняет линию пояса на его фраке, сзади слуга подносит сапоги для верховой езды, в то время как слева драпировщик предлагает образцы различных тканей. Его друг Дэшелл, великолепный в своих полосатых шароварах и подобранном под них жилете, вычитывает в газете последние скандалы, задрав свой узорчатый халат таким образом, чтобы получше погреть зад у огня. На следующем листе оба спускаются по ступеням дома в Мейфэре, одетые в дорогие туалеты и держа в руках кнуты, и направляются в Тэйтерсол, на модные лошадиные торги в Гайд-парк-корнере. Их внешний вид настолько великолепен, что проходящий мимо пекарь выпускает из рук свои товары, которые летят в лицо служанке, застывшей от мимолетного вида крайнего проявления модности[74]74
  Bulwer Lytton. Pelham. Pp. 180–182 (Бульвер-Литтон. Гл. XLIV).


[Закрыть]. Продолжив спускаться по социальной лестнице, мы обнаружим, что потенциал к превращению, заложенный в модной одежде, и необходимость следить за тем, чтобы ее детали соответствовали величию случая, были описаны в таких произведениях, как «Бал денди, или Светская жизнь в Сити» (1819), сатирической песенке с грубыми гравюрами и цветными иллюстрациями, показывающей, как городские служащие имитировали роскошь аристократических маскарадов и балов таких вест-эндских заведений, как Almack’s или Argyll Rooms, в более скромных и домашних гостиных Блумсберри или Клер-кенуэлла:

 
Мистер Пиллблистер и Бетси, сестрица, пригласили друзей веселиться;
Званый ужин и бал важных денди собрал, где веселая пара ютится.
Мистер Пэдам польщен, что он был приглашен, но наряда никак не найдет.
Но проблема ясна, что рубашка грязна. Застирал ее: в общем, сойдет.
Вот и слажен корсет, да почти что надет – зашнуруй его, Джеффри, потуже!
Крепче столб обхвачу – если я захочу, знатных щеголей буду не хуже.
Непременно на бал! – Мистер Палмер сказал. —
Там с прелестницей буду кружиться.
Отобедал я рыбой и посуду я вымыл, а теперь я изволю побриться[75]75
  Heath. Fashion and Folly. London, 1822 (Guildhall Library: Prints and Drawings).


[Закрыть].
 

Помимо очевидного использования стиля денди в одежде, которая посредством корсетов, подбивки и умелого кроя могла служить подмогой в любовных приключениях, которые становились возможными на подобных сборищах, где более свободно перемешивались представители разных полов (в первые десятилетия XIX века физически мужчины и женщины стали ближе благодаря популярности новых, более интимных танцев, а тенденция одежды того времени для обоих полов заключалась в том, чтобы подчеркивать эротический потенциал вторичных половых признаков), нарядное мужское тело также могло ассоциироваться с городскими занятиями, предназначенными исключительно для мужской компании. Тэйтерсол, о котором идет речь на карикатуре Хита, имел большое значение в примирении бонвиванов-мужчин, представляющих все социальные и культурные слои столицы. Пирс Иган описывал его как «самое цельное место в мегаполисе» и советовал обязательно его посетить, «если вы хотите взглянуть на „настоящую жизнь“ – понаблюдать за характерами – и увидеть любимые занятия сильной половины человечества». «Это место, где собираются сливки общества, главные модники, щеголеватые военные герои, делопроизводители – охотники на лис, юные отпрыски благородных родов, элегантные наездники, гвардейцы молодецкого вида, нарядные мясники, опрятные грумы, чистые помощники конюхов, знающие торговцы лошадьми, бьющиеся об заклад политики, изящные жокеи, самые разные мужчины, пришедшие сюда развлечься, а довершает картину некоторое количество настоящих джентльменов. Это самое главное развлечение Лондона»[76]76
  Anon. The Dandies Ball or High Life in the City. London: John Marshall, 1819.


[Закрыть]. Более того, на гравюре, где показан туалет Лубина, Хит неслучайно изобразил, что стену будуара денди украшает картинка с двумя боксерами. Зрелищная фигура полуобнаженного участника кулачных боев позволяет легко примирить многие противоречия денди.

Помимо обязательных воскресных гуляний в Гайд-парке, где породистые лошади, купленные в Тэйтерсоле, становились подходящей рамой для одежды, приобретенной на Бонд-стрит, денди могли выбирать из большого разнообразия контекстов для демонстрации своего тела и вкусов. Кроме вечерних балов по средам в Almack's и возможности часто посещать мужские клубы на Сент-Джеймс-стрит, альтернативу для рафинирования зарождающегося лондонского стиля представляли самые опасные улицы к востоку от Темпл-бар. И снова хронику модных устремлений за золотыми воротами Вест-Энда можно найти у Пирса Игана в произведении «Боксиана, или Очерки о древних и современных кулачных боях», где он воспевает отдельные характеры знаменитых чемпионов по боксу и смакует шумные эскапады болельщиков – поклонников боев, чья страсть к чистой романтике спорта была выше классовых границ. Интерес к мужественному искусству бокса служил оправданием и ответом на обвинения денди в изнеженности, позволяя ему еще больше сосредоточиться на прославлении идеальной мужской фигуры. Говоря о самой популярной аристократической ассоциации покровителей ринга, Иган утверждает, что «именно… в целях самого истинного патриотизма и государственной пользы было сформировано Общество кулачных боев… Главная его цель – сохранять принципы смелости и отваги, которые отличают британский характер, и сдерживать распространение той изнеженности, которую способно производить богатство»[77]77
  Egan. Life in London. P. 239.


[Закрыть]. Его члены даже имели возможность выделиться, купив специальную униформу, состоявшую из синего фрака и желтого кашемирового жилета, прославленного Браммелом, на пуговицах которого были выгравированы буквы «P.C.»[78]78
  Egan P. (J. Ford (ed.)). Boxiana or Sketches of Ancient and Modern Pugilism. Folio Society. 1976. P. 133. Также см.: Howe P. (ed.). The Best of Hazlitt. London: Methuen, 1923. Pp. 136–155; и Pointon M. Pugilism, Painters and National Identity in Early Nineteenth Century England // D. Chandler, J. Gill, T. Guha and G. Tawadros (eds). Boxer. INIVA. London. 1996.


[Закрыть]. Поблизости от Вест-Энда, на Сент-Мартин-стрит, рядом с Лестерскими полями, корт для игры в «пятерки»[79]79
  От Pugilistic Club, другого названия общества. (Прим. пер.)


[Закрыть] привлекал «самую респектабельную публику», служа местом, где «любители кулачных боев высокого класса» могли развивать свои навыки.

Еще восточнее в Холборне бывший кулачный боец Боб Грегсон в 1810 году открыл таверну Castle, которую часто посещали «спортивные франты» Вест-Энда. Иган заметил, что двухметровое тело хозяина весом почти сто килограммов было предметом восхищения. «Невозможно было найти более красивого и пропорционально сложенного мужчину… Знаменитый профессор анатомии Королевской академии счел его самым выдающимся объектом для научных рассуждений… В качестве красивого объекта для рисования его выбрал сэр Томас Лоуренс… его поведение было выше всякого абсурдного жеманства; в его манерах невозможно было найти ничего надменного… он всегда был хорошо, более того, модно одет»[80]80
  Fives Court; «пятерки» или «пятерни» – название игры в мяч, во время которой мяч бьют ладонями (голыми или в перчатках, отсюда название) так, чтобы он отскакивал от стен специального корта. (Прим. пер.)


[Закрыть]. Этот образец бесклассовой лондонской моды, владельцем которого в 1814 году стал такой же «стройный» Том Белчер, слыл одним из лучших среди заведений, которые уверенно конкурировали с более центральными и избранными местами за привлечение модников. «Клиенты приходили толпами и оказывали ему поддержку, отчего это место стояло особняком для денди, щеголей, людей хорошего тона и тому подобных, составлявших круги поклонников спорта». Его успех был повторен бесконечное количество раз другими спортивными заведениями, многими из которых управляли призеры боев в Смитфилде, Мургейте или на Олд-Кент-роуд. То, что подобные пристанища можно было встретить на площадях Фитцрой и Гросвенор, на Бонд-стрит и Джермин-стрит, является еще одним подтверждением того, каким образом стиль денди захватывал столицу, питаясь тем и подпитывая то, что Питер Торольд назвал «обаянием Лондона 1800-х… его энергией, его размахом, разнообразием досуга, легкостью жизни, его шумом, истинным ощущением мегаполиса»[81]81
  Egan. Boxiana. Pp. 159–160.


[Закрыть]. Вот почему стиль денди начала XIX века, который связывал обнаженное тело рабочего-бойца с одетой в сшитый на заказ костюм фигурой аристократического фланера в эгалитарном прославлении мужского героизма, можно с полным правом назвать первой и, возможно, самой важной из числа модных идентичностей, глубинным образом связанных с развитием самого города. Тень денди ляжет на ближайшие два столетия как образец для одевания в соответствии с возможностями, на которые в определенном городском контексте создается спрос, бледнея по мере того, как в последующие десятилетия разница между Ист-Эндом и Вест-Эндом будет становиться все более резкой, а принципы производства и ношения одежды в Лондоне станут развиваться, более четко отражая разрыв между разными слоями населения и соревнующимися друг с другом культурами определенных районов монструозного викторианского мегаполиса, который начнут чаще описывать как антиутопию. Между тем по стандартам оптимистично настроенного мирового города 1820-х годов дендизм стал привлекательным и самоуверенным лицом цветущего городского общества:

 
Чтят в крае кокни[82]82
  Thorold. London Rich. P. 125.


[Закрыть] день седьмой
Как главный праздник щегольской.
Аристократ, служилый люд
Прифрантившись, в Гайд-парк идут
Посеять зависть, слухи, споры,
Пожать успех, привлечь все взоры.
Всяк, притворившись богачом,
Весь день судачит ни о чем[83]83
  Кокни – житель Ист-Энда. (Прим. пер.)


[Закрыть].
 

Глава 2
Иммигрант
Ист-Энд, Вест-Энд. 1840–1914

За семьдесят четыре года, прошедшие между 1840 и 1914 годами, во время которых Лондон достиг пика своей мировой значимости, комментаторы часто изображали британскую столицу как серию пространственных отношений, направленных от востока к западу и от центра к пригородам. Как у легендарного Древнего Рима, его улицы очерчивали сети более широких глобальных связей, которые выросли из сердца города. Культурные, финансовые, социальные и военные нити сплетались в этом прославленном центре Империи, воспроизводя чувства и заботы далеких колоний в их административном и церемониальном центре. Так, в одной из частей импрессионистского текста «Душа Лондона» (1905) Форд Мэдокс Форд изящно описывал меняющиеся ракурсы, которые привлекались для того, чтобы вообразить столичную топографию. В городе разнообразных контрастов, чудовищной бедности и показного богатства, перенаселенных трущоб и роскошных вилл, процветающих магазинов и загнивающих фабрик целое можно было постичь, только описывая связное многообразие его частей. Форд и большинство людей его класса и профессии находили в контрастах архитектурных стилей и сбивающей с толку лондонской географии материал для красочного рассказа о путешествии, где вместо южноафриканских степей и джунглей были городской асфальт и кирпич. Более того, странствуя по городским кварталам, этот журналист XIX века вел себя практически как потребитель модных товаров на фоне меняющегося социального и эстетического ландшафта, он мог бесконечно заниматься определением себя через одежду. С точки зрения Империи роли покупателя, франта и колонизатора пересекались:

В самом общем смысле, человек, который выражает себя посредством пера и бумаги, глядит на свой Лондон с запада. На худой конец, он надеется закончить этим видом. Лондон, в котором он живет, его Вест-Энд, простирается от, скажем, Чизуика до Портленд-плейс. Для него Лондон кончается вместе с Фенчерч-стрит, а его Ист-Энд – тем, что он называет Уайтчепел. Для другого Лондон – это жизненное пространство между условным Перфлит и условным Блекуоллом. Он сознает, что где-то как будто бы у него в тылу зеленеют и чернеют заливные луга Эссекса, испещренные большими одинокими фабриками и маленькими одинокими фермами. Его компактный Лондон располагается вдоль линии, идущей от Блекуолла к Фенчерч-стрит. За этими городскими пределами находится город банка и мэрии, о котором серьезным людям и говорить нечего. Его улицы прибраны, а строения красивы и просторны. Конец Вест-Энда для него – это фонтан на площади Пиккадилли, а этот последний квартал больших почти чистых каменных зданий, широких выметенных улиц и с довольно ярким освещением уже становится чужой землей, чья странность вызывает неприятные чувства[84]84
  Madox Ford F. The Soul of London. London: J.M. Dent, 1995 [1905]. P. 48.


[Закрыть].

Архитектурное многообразие сложной инфраструктуры имперского Лондона позволяло использовать город как сцену, на которой предъявляли себя и проводили эксперименты в области одежды, как ничто другое сохранявшей свою эмоциональную свежесть даже после длительного пути морем в Канаду, Индию, Южную Африку, Австралию и Юго-Восточную Азию, хотя, как пишет Форд, местные жители сохраняли верность старым привязанностям, к каковому консерватизму располагали открывавшиеся перед ними виды и ориентиры. За кажущимся постоянством лондонских улиц и площадей, дворов и тупиков, однако, скрывалось неумолимое перемещение народов, и умножение расовых типажей еще больше укрепляло представление о Лондоне как о глобальном городе, чьи социальные границы и социально-экономическая география находились в постоянном движении и при этом были привязаны к ритмам и экономике процесса колонизации. Эдвин Пью в книге 1908 года «Город мира: книга о Лондоне и лондонцах» объяснил, каким образом:

Иностранных кварталов множество, и обитающих в них представителей почти всех рас, живущих под солнцем, обязательно встретишь на улицах, одетых в привычный для них национальный костюм. Есть здесь русские и поляки в первозданном виде, живущие на Черч-лейн возле Коммершиал-роуд; приезжие с Востока всех оттенков кожи – от лимонно-желтого до черного, турки, мавры, афганцы, армяне, сирийцы, персы, индусы, китайцы, японцы, сиамцы, малайзийцы, полинезийцы и негры в Лаймхоусе и Попларе; итальянцы с их римско-католическими ритуалами в Бэк-хилле и Клеркенуэлле; немцы на Леман-стрит и Фитцрой-сквер, совершенно космополитическое поселение в Сохо, жители колоний и янки повсюду[85]85
  Pugh E. The City of the World: A Book about London and the Londoner. London: T. Nelson, 1908. P. 39.


[Закрыть].