Текст книги "Сыны анархии. Братва"

5

Держа на руках своего младшего сына, Джекс прижался к головке мальчика носом. Томас больше не младенец, но от его волос до сих пор исходит младенческий запах, напоминающий Джексу о его важнейшей роли. Его сыновья – это его мир, смысл его существования. Люди толкуют о мерилах человеческой личности, но для любого человека, у которого есть дети, единственным истинным мерилом выступают глаза его детей. Если когда-нибудь они узнают, что он сделал для клуба, для братства и ради построения будущего, которого он желал для них… остается уповать, что они поймут, почему. Но с ходом времени он все четче понимал, что возможность дать им это будущее значит для него куда больше, чем получить от них прощение за то, что он натворил, чтобы дать его им.

Из ванной послышался смех и плеск воды. Поцеловав Томаса в макушку, Джекс приоткрыл дверь. Тара Ноулз стояла на коленях у ванны, моя голову старшему сыну Джекса – Авелю. Оба поглядели на него – его старушка и его мальчишка, – и их улыбки тронули его за душу. В волосах Авеля была уйма пены, и Тара лепила из нее странные завитки и волны, показывая их пацану в карманном зеркальце.

– Привет, папочка, – сказала Тара.

Авель попытался показать ему горсть мыльных пузырей, но те полопались.

– Уезжаю, – сообщил ей Джекс.

Встав, Тара протянула руки за Томасом, и тот в ответ потянулся своими ручонками к матери. Чмокнув малыша в головку, Джекс отдал его. Тара снова улыбнулась, и от улыбки ее угловатые черты озарились внутренним светом. Это лицо может заставить человека окаменеть, если Тара им недовольна, но оно исполнено сумрачной красоты, заставившей Джекса протянуть руку, чтобы кончиками пальцев отследить эти черты.

– Береги себя, – Тара поцеловала Джекса, принимая Томаса у него из рук. – И чтобы вернулся ко мне.

– А я разве не всегда возвращаюсь? – ухмыльнулся он.

– Если не напрашиваешься на неприятности.

За легкостью этой пикировки таилась тьма. Тара не хотела, чтобы он ехал – взяв с собой только Пыра и Рыжего, чтобы прикрывали спину, – но и велеть ему остаться тоже не могла. В подробности Джекс ее не посвятил – сказал лишь, что Тринити в опасности.

Тара обхватила его руками, прижавшись к нему всем телом, чтобы напомнить, чего он будет лишен за время отлучки, и, сдвинув брови, заглянула ему в глаза.

«Ты должен ехать, – сказала она. – Я люблю тебя за это. Но всего полгода назад ты даже не догадывался о ее существовании. Не умирай ради нее».

Джекс и не планировал, но им обоим известно, какой за этим стоит риск. Для каждого, ага… но особенно для людей из их мира. Они сами избрали жизнь, которая означает, что он вынужден совать голову в львиную пасть на регулярной основе. И рано или поздно челюсти сомкнутся.

Подойдя к ванне, он плеснул водой на Авеля, а тот лягнулся, обрызгав его в ответ. Снова поцеловав Тару и Томаса, Джекс повернулся и ушел, не оглянувшись. Подхватил у двери небольшой рюкзак – всего лишь смена белья и одежды и несколько мелочей – и вышел, закрыв за собой дверь.

* * *

Когда Джекс вышел на улицу, Пыр и Рыжий уже почти сливались с тенями на дороге. Знакомые силуэты их байков маячили отрадными призраками, только и ждущими, когда можно будет проснуться к жизни.

Рыжий закурил сигарету, и пламя на миг озарило его лицо. Когда Джекс подходил к ним, луна выглянула из-за облачной пелены.

– Собрался? – спросил дружбан.

Джекс направился к своему байку.

– Она понимает.

Рыжий покачал головой, напомнив Джексу медведя:

– Вот бы Лайла так… Может, Тара могла бы с ней потолковать?

– Наверняка может, если хочешь.

Рыжий выдохнул облачко сигаретного дыма.

– Ей придется привыкнуть. Она думает, что в конце концов мы втроем забуримся в Вегас с номером, полным шлюх.

Ступив между ними, Пыр раскинул руки, обняв сразу обоих за плечи, и сверкнул своей ухмылкой, словно говорящей «гори оно все синим пламенем» и всегда поднимающей дух собратьев.

– Ну, раз мы это разрулили, может, прибережем чуток на обратную дорогу? – предложил он.

Улыбнувшись, Рыжий еще раз затянулся, после чего бросил сигарету на асфальт и растер подошвой. И все трое, будто по некоему подсознательному сигналу, направились к своим байкам. Джекс просунул вторую руку в лямку рюкзака с пожитками, до сих пор висевшего у него на одном плече. Его кожаный жилет напоминал клубный, но без опознавательных знаков – ни патчей, ни символики. Пыр оделся в заношенную до дыр старую джинсовую куртку поверх футболки цвета хаки. Рыжий же предпочел простой темно-синий свитер с рукавами, закатанными до локтей. Джексу пришло в голову, что без своих фирменных жилетов – без связи с клубом – они все выглядят голыми.

– Ты уверен, что это правильный ход, Джеки? – поинтересовался Пыр, погладив свою эспаньолку, прежде чем усесться верхом на свой «Харлей-Дэвидсон Дайна Стрит Боб».

– Путешествуем, не выказывая свои «цвета»?[7]7
  «Цвета» у байкеров – совокупность клубной символики, начиная с цвета жилета, откуда и название.


[Закрыть]

Джекс кивнул.

– Мы не можем вставать на чью-либо сторону, пока не знаем, какая сторона пыталась нас замочить.

– Похоже, Клэя это порядком напрягло, – заметил Рыжий, берясь за руль.

План пришелся президенту не по нутру, это уж точно. Ему не понравилось, что клуб лишается трех человек на много дней, не понравилось, что они отправляются практически подпольно, но больше всего не понравился факт, что он сам не сможет контролировать то, что будет разыгрываться в Неваде. Будь дело только в Тринити, Клэй собачился бы еще больше, предположил Джекс, но он хотя бы признал, что эта поездка должна помочь им получше разобраться, какую чертовщину затевают русские.

– Клэй знает, что без этого никак, – отметил Джекс.

Пыр пнул кик-стартер, и его байк с ревом пробудился к жизни. Джекс уже собирался последовать его примеру, когда желтоватый сумрак над подъездной дорожкой омыл свет фар, и, обернувшись, Джекс увидел, как мать подъезжает к дому в своем черном «Кадиллаке XLR-V». Поставив во дворе большущий автомобиль с двигателем, работающим на холостом ходу, она выбралась, хлопнув дверцей, и зашагала к ним.

– Мальчики, – сказала она, но голос ее почти потонул в реве двигателя Пыра.

Рыжий и Пыр кивнули ей. Возможно, Рыжий назвал ее по имени, но Джекс почти не обратил на это внимания. И сел на свой «харлей», положив ладонь на рукоятку газа.

– Тебе незачем было нас провожать, – бросил он.

Она сердито поджала губы:

– Я приехала повидать внуков.

Для своего возраста Джемма Теллер-Морроу еще чертовски хороша – фактуру пышных каштановых волос подчеркивают белокурые и рыжеватые пряди, шикарная фигура и еще довольно былой девичьей красоты, чтобы куда более юные мужчины поглядывали бы на нее не раз и не два, а то и вовсе не отводили взоров, пока их внимание не привлекут ее глаза. Стоит лишь раз заглянуть ей в глаза, и большинство парней отворачиваются, не в силах вынести взгляд женщины, господствующей над положением каждое мгновение своего существования. Она тащит на себе тяжкое бремя, скрывая незаживающие раны, причиненные ей жизнью. Однако Джекс видел их. И знает их наперечет.

А еще знает, что эти раны не подточили ее, а сделали крепче. Джемма воспитала его своим примером. Никто не понимает ее лучше Джекса, даже Клэй. Она знает, почему он должен ехать в Неваду, и не будет стоять у него на пути, как бы ее ни подмывало.

Поцеловав его в щеку, Джемма взяла сына за запястье, пожав его – и не так уж нежно.

– Не лезь на рожон из-за мелкой сучки Морин Эшби.

– Увидимся через несколько дней, мам, – тряхнул головой Джекс.

Джемма зашагала прочь, цокая каблуками по дорожке к передней двери. Тару ее приход не обрадует, но выступить амортизатором между ними Джекс уже не может. Пора в дорогу. Он пинком пробудил к жизни свой «харлей», и все тревоги тотчас же отлетели прочь. Верхом на этом байке, под рев двигателя, с разворачивающейся под колесами дорогой – вот его стихия.

Джекс выехал на дорогу с Рыжим и Пыром в кильватере.

Всего одна остановка, а потом прямиком в Неваду.

* * *

Коннору Мэлоуну никогда не нравился его кабинет. В этом месте он наиболее уязвим. Сидя за письменным столом, Коннор чувствовал, что блюстители закона могут в любой момент выломать дверь и арестовать его. Снимая трубку телефона, он всякий раз чувствовал покалывание в коже от параноидального подозрения, что этот разговор могут прослушивать.

И вместо кабинета большинство встреч устраивал в пабах и забегаловках, собачьих площадках и боксерских клубах… даже в полуразвалившемся амбаре в индейской резервации. Он где-то читал, что, если заигрываешь с бедой, не удивляйся, когда она заявится в гости.

«Ах, крошка Коннор… натура у тебя боязливая», – всегда говаривала ему матушка.

И все же, при всей своей боязливости, Мэлоун как-то сумел пробиться в Ирландской республиканской армии наверх, став правой рукой Гаалана О’Шэя, заправляющего деятельностью ПИРА на западном побережье Соединенных Штатов. Это должно бы сделать его пугливее зайца, но из колеи Коннора всегда выбивала отнюдь не работа, а понимание, насколько быстро все может полететь к чертям, кончившись для него тюрьмой, а то и пулей в спину.

Но в последнее время он тревожился, как никогда. Незаконная торговля оружием и сама по себе риск немалый, но теперь их договоренности с «Сынами анархии» вовлекают сюда картель Галиндо, а это значит наркотики. Любовь американской культуры к оружию романтична, откуда следует, что многие граждане предпочтут смотреть на нелегальные стволы сквозь пальцы, не слишком тревожась из-за них. Но вот любовь американцев к наркотикам более походит на плотскую похоть, так что они стыдятся своих пагубных пристрастий и тычут пальцем в это дело куда охотнее.

Из Белфаста пришла весточка: сделка принята. Гаалан не доверяет Джексу Теллеру, считая его безбашенным – непредсказуемым – и за нрав, и за склонность к добродетели, которая из него так и прет. Коннору Джекс, в общем-то, по душе, но Клэй Морроу всегда был доступнее для понимания. Мотивы Клэя прозрачнее, они не замутнены сомнениями или нравственными колебаниями.

Джекс Теллер позвонил час назад, и Коннор предложил встретиться в кабинке закусочной «Белая лошадь» – точке рядом с шоссе в Мораде, недалеко от Чарминга. Коннору это заведение всегда нравилось тем, что здесь подают завтрак двадцать четыре часа в сутки, и тем, что усталые дальнобойщики, изнуренные родители и бесноватые детишки даже приглядываться не станут, с кем бы ты ни встречался.

Усердно поглощая юго-западный омлет, Мэлоун то и дело поглядывал на дверь. Чисто рефлекторно он выбрал кабинку в глубине, хотя предпочел бы сидеть у окна. Коннор отнюдь не предполагал, что «Сыны анархии» подкатят к стеклянной стене фасада закусочной и откроют огонь – может, они и чокнутые, но вовсе не дураки, но все-таки осторожность – привычка славная. Из числа тех, что способны уберечь трусоватому ирландцу жизнь.

Он откусил кусочек тоста, отхлебнул чаю, а затем, подняв глаза, увидел Джекса и Пыра, направляющихся к нему через закусочную. Их наряды заставили Коннора нахмуриться – странно видеть их без жилетов; но без знакомой символики САМКРО они не так бросаются в глаза, что пришлось ему по сердцу.

– Коннор, – сказал Джекс, проскальзывая в кабинку, – спасибо, что выбрался.

– Это показалось мне важным, – ответил Коннор.

Пыр огляделся, взглядом отыскивая возможные источники неприятностей, после чего забрался в кабинку, сев рядом с Джексом.

– Привет, Кон.

– Филип, – с кивком откликнулся Коннор.

Пыр окинул взором трапезу на столе не то что бы с улыбкой, а скорее с узнаванием.

– Завтрак три раза в день.

– Мой доктор не рекомендует. Мы уже не так молоды, как были когда-то. Но я время от времени себя балую. Будете заказывать что-нибудь? – спросил Коннор, отправляя в рот очередную порцию омлета.

– Хоть оно и выглядит соблазнительно, у меня к тебе только один вопрос, – ответил Джекс.

– Один вопрос? А по телефону ты его задать не мог?

Пыр метнул на него сердитый взгляд.

– Нет.

Коннор понял. Джекс хотел смотреть ему в глаза, задавая этот вопрос. Мысль, что они воспринимают его как человека, неспособного утаить свои мысли, встревожила Коннора. Может, это и правда – может, он не умеет врать. Мэлоун пообещал себе, что поработает над этим.

– Тогда спрашивай, – кивнул Коннор.

Джекс поставил локти на столешницу, покрытую потрескавшимся линолеумом.

– Как обстоят дела между твоими боссами и русскими?

Коннор снова мысленно услышал голос матери, напоминающий, каким боязливым ребенком он был.

– Толком не разберу, про чего ты спрашиваешь.

– Чушь собачья, – проворчал Пыр, в озабоченном недоумении сдвинув брови. – Не гони пургу, Кон. У нас нет времени.

Как они ни взвинчены при своей всегдашней непредсказуемости, эти парни не сделают ничего такого, что расстроило бы их договоренности с ПИРА. Коннор знал это, как и то, что они не отважатся на насилие посреди забегаловки, когда всего в двух столиках от них находятся маленькие дети.

Он это знал, но не знал этого.

Рано или поздно эта неопределенность – эта ярость, клокочущая в душе Джекса Теллера, – доведет до погибели уйму народу. И становиться одним из их числа Коннор не планировал.

– Насколько мне известно, – произнес он, – между нами и ними никакой связи. Во всяком случае, сейчас.

Приподняв брови, Джекс навалился на столик, пронзая его яростным взглядом голубых глаз насквозь.

– Шайка русских столкнула нас с Рыжим с дороги, пыталась порешить при свете дня. Потом нагрянула другая группа и разогнала их. Они убивали друг друга, Коннор, и вытворяли это на американских улицах с помощью нелегальных пушек. Этот конфликт пагубно скажется на бизнесе – и на нашем, и на вашем. Так что подумай над ответом еще разок. Я знаю, что давеча русские засылали делегацию в Белфаст, и хочу знать, если из этого что-то выплясалось. У меня на руках две группировки, шмаляющие друг по другу и по членам моего клуба. Я хочу знать, чью сторону держат ирландцы.

Коннор сделал глубокий вдох. На тарелке стыли остатки омлета, но он потерял аппетит.

– Если это всплывет когда-нибудь, – проговорил Мэлоун, – то мы с вами даже ни разу не говорили.

– Согласен, – кивнул Джекс.

Пыр тоже маленько кивнул, призывая Коннора выкладывать.

– «Братва» наведалась в Белфаст, чтобы напроситься на сделку. Это ты ухватил правильно, – поведал Коннор. – Насколько я слыхал, они были на грани чего-то этакого, что было бы не с руки вам, мужики, но когда до Рорка дошли слухи, что «Братва» раскололась, это поставило на сделке крест. Белфаст не станет путаться с «Братвой», пока борьба за власть не закончится и пыль не осядет.

Джекс недовольно прищурился. Бросил взгляд на Пыра и, вскинув голову, снова воззрился на Коннора:

– Спасибо. Это все, что я хотел знать. Тогда заварилась такая каша, что говночерпалкой не выгребешь, так что, как я понимаю, Рорк и остальные рассматривали альтернативы. Но теперь договоренность между Белфастом и САМКРО в силе. Если русские вернутся, чтобы снова попытаться наехать, как только их ситуация стабилизируется, эта дверь уже захлопнулась.

Коннор поскреб щетину на подбородке:

– Ты меня спрошаешь или мне толкуешь?

– Я говорю, что наша договоренность в ажуре, – ответил Джекс. – Если тема всплывет, уж расстарайся, чтобы Рорк и остальные знали.

– Я не могу так поступить, Джекс.

Пыр положил на стол кулаки, стиснутые так, будто ему хотелось пустить их в ход.

– Почему?

Уронив вилку на тарелку, Коннор откинулся на спинку диванчика.

– Я уже сказал вам, Филип… насколько всем известно, этого разговора даже не было.

Коннор отвернулся, чтобы подозвать официантку подлить еще кофе. А когда снова обратил взгляд к столику, Джекс и Пыр уже уходили. Попрощаться они не потрудились, и Мэлоуна порадовал их уход. Подхватив недоеденный ломоть тоста, он впился в него зубами, стирая последнюю пару минут из памяти.

6

Дорога Моккасин-роуд пролегла с востока на запад через северный край муниципальных владений Лас-Вегаса, большей частью через серо-бурую полупустыню, где кактусов больше, чем домов. У ее западной оконечности вздымаются холмы каньона Ред-Рок, преображая пустынный инопланетный пейзаж в воплощение истинной красоты. Джекрэббит-ридж – одна из тех затерянных, одиноких дорог, которые Тринити с легкой руки Голливуда ожидала видеть по всей Неваде, – пыльная и обрамленная колючими кустами. Приехав в Неваду впервые, девушка с огорчением обнаружила, что та выглядит куда цивилизованнее, чем она предполагала, но за последние недели узнала, какая большая часть штата остается дикой и негостеприимной. Пусть Лас-Вегас и достаточно близко, чтобы озарять ночь своими крикливыми огнями, но здесь они, считай, затеряны посреди пустыни.

Вдоль Джекрэббит-ридж выстроилась горстка домов, где по большей части обитают люди, предпочитающие держаться особняком, подальше от пытливых взоров федерального правительства. Они водят пикапы и внедорожники американского производства, изукрашенные флажками и свидетельствами их любви к охоте в частности и к оружию вообще. Ближе к национальному парку тянутся боковые улочки, где таблички давным-давно посбивали или разворовали, так что Тринити даже не знала их названий. Здесь попадаются дома вроде тех, что стоят у главной дороги, хотя называть Джекрэббит-ридж главной дорогой – слишком много чести, но есть и два коттеджных комплекса домов, ошеломительно напоминающих фешенебельные пригороды. Некоторые из коттеджей заняты, остальные брошены или вовсе не были проданы, и далеко не один брошен достроенным лишь до половины, когда местная экономика оказалась неспособна поддержать мечты среднего класса Джекрэббит-ридж.

Тринити устремила взгляд за окно. Они ехали в молчании – она на пассажирском сиденье, а Олег за рулем. Гаврила забрался назад и большую часть поездки провел, прислонившись головой к стеклу и ударяясь о него всякий раз, когда машина налетала на бугор или выбоину. Атмосфера в машине была тягостная, обремененная невысказанным осознанием присутствия трупа в багажнике. Феликс был их другом, для Олега и Гаврилы – чуть ли не братом, а они чуяли запах его крови в машине, каким-то образом просачивающийся через вентиляцию или просто сквозь заднее сиденье.

Оцепенев душой, Тринити положила ладонь Олегу на бедро – просто чтобы сказать, что он не одинок. Он не отстранился, и это хорошо. Такие люди должны быть бесстрастными. В прошлом, когда Тринити намекала Олегу, что он мог бы позволить себе выказывать чувства, что ему вовсе не обязательно быть таким бессердечным головорезом, каким хотят его видеть Кирилл Соколов и остальные, он отдалялся от нее. Она знает его сердце, знает без тени сомнения, что у него есть и душа, и совесть, но заодно знает, что «Братва» – его жизнь, его мир, его братство. Ничего другого он не знает, оценивая по тому, насколько братья нуждаются в нем.

– Сожалею, – проронила Тринити.

Гаврила на заднем сиденье бухнулся головой в стекло. На ухаб или рытвину они не наезжали.

Снаружи луна и звезды обратили пустыню в призрачный край, и Тринити пришло в голову, что это очень уместно. Ей казалось, что они тут призраки, что реальной разницы между живыми и мертвыми попросту нет.

«Очень скоро это может оказаться не так уж далеко от истины».

Они наскочили на бугор, и в багажнике что-то громыхнуло. Там лежит не только труп их друга. Они все-таки затарились стволами.

Тринити сочла бы цену, уплаченную за эти стволы, чересчур высокой, если бы без них им всем не грозила очень скорая кончина. Теперь же, с оружием и боеприпасами, захваченными у Оскара Темпла, у них есть шанс.

Вдали виднелось то, что осталось от Сториленда. Этот небольшой парк развлечений, выстроенный в 1980-х и предназначенный для маленьких детей, битком набит затрапезными аттракционами, основанными на сказках и детских стишках. Фигуры Матушки Гусыни и Гензеля с Гретель видны издалека, а в число аттракционов, как узнала Тринити, входит монорельсовая дорожка со старинными автомобилями, крутящиеся чайные чашки, поездка на ковре-самолете и прочие поездки, которые запросто затмит даже самый захудалый из современных тематических парков… И все это в относительной близости от Лас-Вегаса.

Свет фар выхватил из тьмы абрис отеля «Страна чудес». Притормозив, Олег повел машину к задней стороне здания. «Страна чудес» состоит из одного высокого крыла и одного низкого, примыкающих к двухэтажному строению вестибюля. Еще одна секция отеля приткнулась сзади в виде буквы «Т», так что номера в ножке этой «Т» не видны из немногочисленных машин, проезжающих по Джекрэббит-ридж. Под хруст гравия под колесами они встали посреди пяти других припаркованных здесь автомобилей.

Дверь одного из номеров покинутого отеля открылась, и оттуда появился Кирилл с пистолетом и бутылкой пива. Кириллу лет сорок пять, а кожа у него так продублена солнцем и ветром, что морщины на ней больше напоминают шрамы. Остатки волос он стрижет под ноль, а его холодные, белесо-голубые глаза никогда не улыбаются, даже когда сам он смеется. Луис Дринкуотер – местный агент по торговле недвижимостью, поведавший Тринити все, что знает об этой округе, обязан Кириллу Соколову множеством одолжений и задолжал «Братве» десятки тысяч долларов. Он-то и дал ключи от отеля «Страна чудес». Соколов Луису не доверяет, зато Тринити ему поверила. Агент хлебнул бед более чем достаточно, но трусом ей не показался.

И все же они начеку. Кто-то наверняка дежурит спереди, прячась за темными окнами фасада. Кирилл наверняка знал, что это они, но все равно вооружен. Излишней осторожности не бывает.

А вот с Оскаром Темплом осторожность была бы совсем не лишней.

Нахмурив брови, Кирилл смотрел, как они выбираются из автомобиля. Потом что-то произнес по-русски. Разобрав имя Феликса, Тринити поняла, о чем он спросил.

– В багажнике, – ответил Олег.

Выругавшись, Кирилл отшвырнул пиво в сторону, широкими шагами направившись к машине, а Олег с ключами в руке подошел к ней сзади. Не желая смотреть, Тринити двинулась к номеру, который занимает вместе с Олегом, но остановилась, не дойдя до него, и заставила себя обернуться, чтобы посмотреть, как они открывают багажник и Кирилл сжимает голову в ладонях.

Горюя по брату.

О том, что им удалось добыть оружие, никто даже словом не помянул. Это важно – это может дать им перевес, необходимый, чтобы выжить, а то и победить, – но в этот момент на оружие Кириллу Соколову было наплевать. Привалившись спиной к автомобилю, он запрокинул голову и уставился на звезды.

Тринити стояла слишком далеко, чтобы разглядеть, плачет ли он.

Отель «Страна чудес» служил им убежищем не одну неделю, но найти здесь могилу не предполагал ни один из них.

* * *

Во время долгих поездок мысли Джекса невольно обращались к его младшему братишке Томми. Когда впереди развертывались небеса, а под ним проносилась дорога, Джекс слышал смех Томми. Джексу, который был старше на шесть лет, много-много раз поручали роль охранника и защитника брата, пока Джей-Ти трудился над реставрацией где-то нарытого винтажного «харлея».

Джемма готовила обед. Джекс выводил Томми в тесный дворик или на бетонную баскетбольную площадку по соседству, где с кольца свисала выгоревшая, порванная сетка… и они бежали. У них, мальчишек Теллеров, никогда не было конкретной цели, они просто бежали. С того самого времени, как Томми научился ходить, они бегали вместе. Порой они раскидывали руки в стороны и летали вместе или притворялись, что едут верхом на «харлеях», когда были еще слишком юны, чтобы сесть на мотоцикл. Когда Джексу исполнилось одиннадцать, пыл его поугас, и роль вожака перехватил Томми, хотя ему было всего пять лет.

А в шесть Томми умер от врожденного порока сердца. Это фамильный изъян – у Джеммы он тоже есть.

Нынче Джекс почти не бегает – если только не стрясется какая-нибудь беда. Но в таких вот долгих поездках он вспоминает ощущение полета с младшим братишкой. Эти воспоминания должны бы причинять ему боль, повергать в скорбь, но вместо того они приносят ему счастье. На какое-то время Томми снова с ним. Джекс гадал, будут ли его сыновья, Авель и Томас – названный в честь дяди, которого никогда не узнает, – бегать вместе. И надеялся, что будут.

Лучи трех фар прорезали темноту на ленте шоссе. Джекс, Рыжий и Пыр ехали уже пару часов по двухполосной асфальтовой дороге, вьющейся через сосновые леса, взбирающейся на холмы и ныряющей в каньоны. Дальше их ждут бесплодные пустоши, наделенные собственной суровой красотой, но спустя многие часы после наступления сумерек в середине рабочей недели эти дороги будут такими же пустынными. Тихими и мирными.

Джекс ощутил тяжесть пистолета на пояснице и подумал, что тишина и покой – к лучшему. Меньше шансов напороться на неприятности.

Рыжий ехал слева от него, а Пыр – справа. Когда впереди появлялась встречная легковушка или грузовик, Рыжий уходил назад, но в последние три четверти часа – час или около того автомобилей было совсем немного.

Рыжий был его лучшим другом почти всю жизнь. У него добрая душа и жестокое сердце, он способен на сострадание, когда у других нет ни капли жалости, и беспощаден, когда черта пересечена. Джекс тревожится за Рыжего – утрата первой жены что-то надломила в нем, но когда дерьмо накрывает с головой, Джекс не хотел бы, чтобы ему прикрывал спину кто-нибудь, кроме Рыжего. Пыр тоже прошел через мытарства и трагедию. Сукин сын по имени Джимми O пометил его лицо шрамами, похитил у него жену и дочь и отнял у него возможность оставаться в живых и дышать воздухом Ирландии. Теперь Джимми O покойник, но, пережив предательство, Пыр научился ценить верность больше, чем кто-либо иной.

Вера Джекса в обоих несокрушима. Здесь, в полете, эти парни – его братья. Он без колебаний вверит в их руки собственную жизнь.

* * *

Кирилл попросил Тринити помолиться над могилой брата. Они стояли там, девятнадцать русских мужчин и одна ирландская девчонка – ну, не такая уж и девчонка, – понурив головы. В лунном свете грязь на руках и лицах тех, кто рыл могилу, придавала им сходство с сиротами из какого-нибудь угрюмого современного романа Чарлза Диккенса. От Бога им проку маловато. Они бандиты и головорезы. С того самого момента, как Олег начал знакомить Тринити со своими братками во время их пребывания в Белфасте, она изо всех сил старалась не задумываться, какие самые тяжкие преступления у них на счету. Контрабанда наркотиков – уж несомненно. Убийство? У некоторых – наверняка. Они крутые мужики, а некоторые, похоже, и жестокие, но для Олега они семья, и если она хочет быть с ним, то должна принять и их как данность.

Ее тихий голос, возвещающий Молитву Господню, разносился в благоговейной тиши предрассветного часа. Когда она закончила, все произнесли «аминь» так, будто искренне веруют. Большинство из них – безбожники, но Тринити открыла для себя, что даже неверующие желают своим возлюбленным безопасного странствия в тот край, что может ждать их после смерти.

– Феликс был молчальником, так что я не стану слишком тревожить тишину своим многословием, – промолвила Тринити. Поглядела на Олега, потом на Кирилла, чье лицо сейчас напоминало камень, как никогда. Слез от братков не жди. – Он был отважен и благороден и защитил братьев ценой собственной жизни. Храни его Господь.

Все постояли еще немного, глядя на свежевскопанную землю. Дул ветер, и откуда-то доносилось поскрипывание незакрепленной ставни, будто попискивание напуганной крысы. Они вырыли могилу на пустоши за мотелем, в пятидесяти ярдах от потрескавшегося, пересохшего плавательного бассейна.

Кирилл понял, что больше она не проронит ни слова, и откашлялся, словно горло у него перехватило от эмоций.

– Предатели отняли еще одну жизнь, – произнес он по-английски исключительно ради нее.

Он оплакивал убиенного на родном языке, но теперь явно хотел включить в круг своих и ее, и это тронуло Тринити до глубины души. Очень долго она была для них пустым местом, просто Олеговой бабой, но теперь они на войне, и она стала членом семьи, к добру то или к худу.

– Может, Крупина с остальными и не было на ранчо Темпла, но Темпл действовал от его имени. Для Лагошина. Кровь Феликса на его руках. Еще один из нас погиб, потому Лагошин хочет заграбастать себе весь бизнес «Братвы» в этом уголке мира. У нас есть… Как это тут говорят? Понятия. Эти люди предали нас всех. Они убили тех, кто должен быть их братьями. Мы были вынуждены нанести удар из темноты, пряча голову, потому что у них был перевес в числе и оружии, с которым мы не могли тягаться. Но теперь это переменилось.

Кирилл кивнул на Олега, Гаврилу, а затем и на Тринити.

– У нас столько же оружия, сколько рук, и достаточно боеприпасов, чтобы убить наших врагов и все их семьи.

Он оглядел стоящих вокруг. Ощутив холодок в груди, Тринити утерла слезы, размазывая грязь по щекам.

– Феликс погиб за эти стволы, – провозгласил Кирилл. – И мы используем все пули до последней.

Олег медленно кивнул, поджав губы в тонкую ниточку.

– Аминь, – сказал он, словно заявление Кирилла было очередной молитвой.

– Аминь, – эхом подхватили остальные.

Тринити стало дурно. Смерть Феликса, рытье могилы для него и эти нищенские похороны и без того надрывали ее душу, но это…

Прошептав собственную коротенькую молитву, она повернулась и зашагала обратно по неровной пустоши мимо пустого бассейна.

Олег нагнал ее уже у самых дверей номера, взял за запястье и последовал за ней внутрь, закрыв за собой дверь. Сердце у Тринити колотилось часто-часто, и она почувствовала, как кровь бросилась в лицо и слезы заструились по щекам. Она ненавидела себя за эти слезы, ненавидела вызванное ими ощущение уязвимости, хоть и верила, что умение сочувствовать доказывает силу, а не слабость. И в сердцах утерла глаза снова.

– В чем дело? – спросил Олег.

Тринити отвернулась от него.

– В смысле, кроме смерти Феликса? А этого разве мало?

Олег хмыкнул. Он частенько хмыкает. Для него это практически третий язык.

– Мало. Ты повернулась к нам спиной, бросилась сюда чуть ли не бегом. Что-то тебя расстроило, и не только смерть Феликса.

Он притронулся к плечу Тринити, и та отпрянула, а затем обернулась к нему лицом.

– Это была не молитва, – шепнула она, едва сдерживая бешенство.

Насупив брови, Олег снова хмыкнул:

– Знаешь, что сказал Кирилл? Я это понимаю. Ты рос не в такой обстановке, как я, и не понимаешь сути насилия… возмездия. Я не собираюсь убеждать тебя подставить другую щеку, потому что в моей жизни подставить другую щеку – значит открыть пуле дорогу прямо к тебе в мозг. Но призыв к кровопролитию – вовсе не молитва.

– Конечно же, нет! – огрызнулся Олег, вскидывая руки. – Думаешь, мы этого не знаем?

– Ты сказал «аминь», – криво усмехнулась Тринити. – Все вы сказали.

– А что значит «аминь»? – негромо проронил Олег, протягивая руку, чтобы коснуться ее лица, приподнять подбородок, чтобы она заглянула ему в глаза и увидела в них любовь к ней. – Это означает «верую», Тринити. Говоря это, именно это я и имел в виду. А остальные просто повторили.