Текст книги "Градуал"

7

«Символы прилива» получили хорошие отзывы, а звукозаписывающая компания, промолчав несколько недель, вдруг объявила, что они к тому же еще и хорошо продаются. Чуть позже я и сам смог об этом судить, когда стали поступать проценты от продаж. Я был рад и изумлен, но удивился еще больше, когда стало известно, что значительная часть экземпляров продана на островах Архипелага Грез.

Денн Митри, вернувшийся на Мьюриси после своего визита по обмену, написал мне несколько писем, иногда вкладывая в них рецензии, опубликованные на том или другом из островов. Мы оба были в восторге от своего успеха, и каждый великодушно объявлял, как ему повезло, что мы вышли на одной пластинке. По правде говоря, я втайне считал, что волшебным ингредиентом в продажах служат популистские мелодии Денна Митри, а мои более строгие композиции никогда не завоевали бы популярность у такого количества людей, но сам Денн об этом и слышать не желал. Оба мы были довольны.

Я вступил в период полного удовлетворения жизнью. Наслаждался женитьбой на Алинне, и наш первый восторг друг от друга продолжался и не угасал. Мне нравилось чувство устроенности, подведенной под жизнь надежной эмоциональной основы. Исполнительское мастерство Алинны постепенно росло, и ее регулярно звали куда-нибудь играть; работа на звукозаписях приносила надежные деньги, а приглашения в оркестры или ансамбли поменьше – приятные бонусы наличными.

Пока Алинна играла, я писал. Я постоянно работал, все время пробуя новые подходы. Доход, полученный от «Символов прилива», позволил наконец бросить ежедневную бухгалтерскую работу – я уже был в достаточно зрелых годах, чтобы не слишком опасаться призыва, и потому уже не нуждался в дополнительной защите, которую давала работа.

При этом я так вполне и не освободился от страшных мыслей о призыве, потому что не мог забыть судьбу, постигшую, вероятно, моего брата Джака.

Вскоре после моей женитьбы от Джака пришло письмо. На адрес родителей, хотя мое имя тоже значилось на конверте. Письмо на нотной бумаге с напечатанным вверху номером батальона, и хотя Джак писал от руки, но выводил почему-то каждое слово заглавными печатными буквами. То была короткая записка, написанная суконным языком, словно брата заставили переписать ее для проформы или под чью-то диктовку. Говорилось там лишь, что брат примет участие в большой кампании, которая должна положить конец войне, что он находится в обществе товарищей по оружию, которых любит и которыми восхищается, и что он хочет, чтобы мы купили выпускаемые правительством военные облигации, чтобы финансово поддержать великие события и защитить таким образом его лично.

Думаю, что все семьи новобранцев получили такие письма, и поскольку мы понимали, как оно написано и зачем послано, само по себе это не беспокоило. Однако судя по дате на штемпеле, письмо было написано вскоре после отплытия Джака, но чтобы дойти до нас, ему потребовалось больше десяти лет. Родителей, которые к этому времени начали стареть, очень встревожила мысль, что письмо потерялось или задержалось по дороге.

Отправлено оно было с одного из островов: с увеличительным стеклом на лицевой стороне можно было прочесть выцветший штемпель красными чернилами: «Островной протекторат Уинхо». Где находился этот Уинхо? У нас не было карт, и никто из знакомых не мог нам сказать. Был ли то остров у наших берегов или далеко, на другой стороне мира? Эта дополнительная загадка углубляла наше общее беспокойство и тревогу о том, где сейчас Джак и что с ним творится.

Я написал Денну Митри и спросил, не знает ли он, где расположен остров Уинхо. Когда через несколько недель пришел ответ, он гласил, что Митри не знает, но его знакомые с Мьюриси полагают, что это где-то в южном полушарии. Денн объяснял, что, хотя карты на Архипелаге и не запрещены, но всегда трудно найти те, где изображались бы острова за пределами твоей группы или ближайших окрестностей. Он утверждал, что это общая проблема по всему Архипелагу и она как-то связана с гравитационными аномалиями. Далее он не объяснял, и из-за общей туманности выражений у меня сложилось впечатление, что объяснить не мог.

Всякий раз от общения с Денном Митри возникало ощущение, будто я плыву по неведомым морям к острову, которого не могу представить, блуждая по пути и теряя время.

8

Я еще несколько раз съездил в Глонд, отчасти для того, чтобы продвигать свою музыку среди менеджеров звукозаписи, но также и потому, что мне самому иногда предлагали поработать на записи в студиях. Деньги были не лишними. В конце концов удалось подписать еще два контракта, и на одной из записей мне позволили репетировать с музыкантами и руководить исполнением. Моя известность постепенно росла, а вместе с ней и уверенность. Иногда Алинна работала вместе со мной, и такие случаи были для нас особенно приятными.

Сочинением, которым в то время я больше всего гордился, была оратория «Божества времен года». Мне было очень приятно писать «Дианме», и я высоко ценил эту запись, но знал, что отсутствие уверенности в себе не дало мне тогда развить работу, как следовало. Создание «Божеств времен года» подтолкнуло меня к ней вернуться.

Работа была заказной: глондский митрополит прослушал «Символы прилива» и через посредника запросил, не соглашусь ли я написать литургическое произведение для кафедрального собора. Я не религиозен, но деньги предлагались хорошие, а условия в музыкальном смысле свободные. В качестве текста я выбрал пять из псалмов, предложенных митрополией. Формат был сложный, включающий солистов, хор, партию органа и небольшой оркестр. Я структурировал музыку по пяти псалмам, за которыми следовал певческий речитатив и заключительный респонсорий, так называемый градуал. Ход времени был передан антифоном.

«Божества» заняли у меня бо`льшую часть года. Завершив их и дождавшись первого исполнения, я на какое-то время оказался свободен от финансовых треволнений и ощутил вдохновение вернуться к «Дианме» и сделать его частью более крупной работы.

Естественным развитием было бы создать трио пьес, основанное на трех островах, которые я рассматривал, как свою собственность: Дианме, Чламе и Геррине. Название для всей работы отыскалось в мифах, связанных с каждым из островов: «Пагуба спокойных морей». С появлением этой идеи заработало воображение, возникла концепция, и вскоре я полностью сосредоточился на двух завершающих частях сюиты.

«Члам» оказался необычной, разорванной музыкой. Я писал для инструментов, которыми прежде почти не пользовался: серебряного тромбона, малых барабанчиков и двух струнных инструментов с электронным усилением. Я узнал, что мифическое существо по имени Члам принесло на остров разрушение, заключив союз с демоническим созданием.

Фрагмент, названный «Геррин», тоже вышел наособицу. Миф, посвященный этому острову, повествовал о расчетливом обмане. Геррин якобы принес на остров мир и процветание, завоевал доверие населения, но за это пришлось заплатить. Время на острове стало тянуться тягостно и медлительно. Я расписал длинные романтические пассажи для камерного оркестра, но постепенно в эти темы вкрадывалась ползучая дисгармония, пока часть и вся сюита не достигали кульминации, в которой каждый инструмент сходился с каждым в какофонии сшибающихся нот.

Карьера моя развивалась. Помимо записей я был удостоен двух живых исполнений моей музыки в Глонд-городе. Съездил в городок, расположенный высоко в горах на материке, где выступил на рояле со своей фортепианной сюитой «Странствующий цирк», избранной впоследствии также как вступительная часть концерта Академического ансамбля из восьми инструментов в Зале Торговли промышленного города Литх. Стал вести персональную колонку с обзорами музыкальной сцены в одном ежемесячном журнале, рассчитанном на серьезных слушателей. Рецензировал записи других музыкантов. Я читал лекции и проводил семинары студентам, а в течение трех недель вел мастер-класс по композиции для лучших студентов консерватории.

Жизнь моя постепенно улучшалась. Приличный доход, который приносила музыка, стал постепенно казаться устойчивым и надежным.

А потом все пошло вкривь и вкось.

9

Поначалу пришедшее письмо казалось невинным. Оно было от слушателя, покупавшего мои записи и присутствовавшего на нескольких концертах. В конце длинного и большей частью восторженного послания он писал:

«Не хочу затруднять вас, монсеньор Сасскен, перечисляя свою реакцию на каждое написанное вами произведение, но мне нравятся все ваши работы. Когда выходит новая запись, я всегда ее покупаю, а несколько раз брал лишние экземпляры, чтобы подарить друзьям. Особенно восхищают меня „Символы прилива“, „Дыхание“ и шедевр вашего раннего периода „Дианме“».

Пока неплохо. Мне таких писем приходило немного, так что я был рад. Однако автор продолжал:

«Несколько недель назад мой сын, находившийся в школьной поездке по обмену на один из островов к югу от нас, привез домой купленную им там пластинку. Она носила необычное название „Заблудившийся авиатор“, или, на местном языке (народном наречии острова), „Pilota Marret“. Это рок-музыка, я такую вообще-то не люблю, но когда услышал, как сын проигрывает ее, некоторые дорожки сразу привлекли мое внимание. Значительная часть музыки звучала до странности похоже на вашу, если только вы в силах вообразить свою музыку, с хрипом исполняемую группой молодых людей на электрогитарах и барабанах. Уверен, что не ошибаюсь: по крайней мере половина дорожек либо основана на ваших сочинениях, либо представляет собой их грубые переработки. Я обнаружил несомненные следы „Дианме“ и других частей „Пагубы“, „Символов прилива“, по крайней мере трех из ваших великолепных сонат для флейты, первого фортепианного концерта и много отдельных фраз и отрывков тут и там, выдержанных в вашем уникальном стиле».

Далее он перечислял еще несколько моих композиций, переписанных в музыку для гитары с усилителем.

Вообще-то я не настолько противился идее подобного переноса, как, по его словам, мой корреспондент, потому что всю музыку для меня объединяет общая цель. Я был староват, чтобы переходить в рок-музыку. Знал, что она не для меня, но ничего против нее не имел. Мне, однако, не понравилась мысль о том, что кто-то крадет мной написанное.

«Имя этого рок-музыканта Анд Анте; так же называется его группа. Сын говорит, что Анд – распространенное мужское имя на Архипелаге Грез, а „Анте“ может оказаться как сценическим псевдонимом, так и настоящей фамилией. Я хотел бы знать, не приходилось ли вам общаться с монсеньором Анте лично или слышать его пластинку?»

Далее автор письма сообщал имя и адрес столичного импортера звукозаписей, у которого имелась партия «Заблудившегося авиатора» Анте, на случай, если я захочу приобрести экземпляр.

Я ответил на письмо, поблагодарив корреспондента, и той же почтой отправил заказ на пластинку.

Следующую неделю я вел второй сезон композиторского мастер-класса, помогая полудюжине молодых музыкантов, находящихся в начале карьеры. Времени думать о письме почти не было, так что я отложил любую реакцию до тех пор, пока не получу пластинку. Отсрочка оказалась дольше, чем я ожидал: импортер ответил на заказ запиской, где говорилось, что он ожидает прибытия новой партии товара. Магазин также прислал страничку из последнего каталога.

Там упоминалась «Pilota Marret». Компания, выпустившая пластинку, располагалась на острове Архипелага Грез, называвшемся Теммил, – очередное место, о котором я никогда не слышал. Запись состояла из десяти дорожек, и автором всех числился Анд Анте. Группа состояла из четырех музыкантов, в том числе и самого Анте, играющего на соло-гитаре. Трое остальных были бас-гитара, труба и барабаны; исполнителем большей части вокала значился бас-гитарист. Самую длинную дорожку, почти пятнадцать минут проигрывания, занимал инструментальный фрагмент «Pilota Marret», давший название альбому.

Я принял, как мне казалось, разумное решение. Если не говорить про плагиат, в том факте, что кто-то посчитал мою работу стоящей кражи, есть даже нечто лестное, почти комплимент. Я не могу такого простить и, случись мне когда-нибудь столкнуться с монсеньором Анте лично, выскажу все, что думаю о его поступке, но это маловероятно, а у меня и других забот хватает.

Потом прибыла пластинка. Алинна в тот день как раз отправлялась в Глонд на очередную сессию звукозаписи, так что я дождался, пока она выйдет из дома, и лишь после того поставил диск в проигрыватель.

То, что сотворил этот Анте, оказалось хуже, чем я предполагал или хотя бы опасался. Все дорожки до единой содержали как минимум отсылки к какой-либо из моих вещей: где особую гармоническую последовательность, где обрывок мелодии, а где – манеру смены ключа. Более того, целая дорожка практически ноту за нотой воспроизводила одну из моих «Песен ветра». На другой крошечная каденция из концерта для флейты, изящная текучая фраза всего восьми тактов в длину, была превращена в шесть минут акустического натиска визжащей гитары и сводящего с ума гулкого грохота барабанов. Мне даже удалось различить в одной из песен паузы из «Дыхания»!

Название главного, титульного трека «Pilota Marret» на обложке оставалось без перевода. Написавший мне письмо меломан перевел его «Заблудившийся авиатор», и я пока принял эту версию. Скоро я, как одержимый, силился разобраться, о чем думал этот Анте, какие ключи может скрывать или, возможно, раскрывать такое название. Я съездил в столичную Центральную библиотеку и нашел там туристический разговорник по народному островному говору. У этого языка имелась письменная форма, подчинявшаяся правилам грамматики, синтаксиса, склонения и так далее, но из-за огромных размеров Архипелага Грез и буквально неисчислимого количества островов там ходили десятки, сотни диалектов. В сущности, «островной язык» лучше было понимать как устный, но поблизости не было никого, кто бы им владел, приходилось обходиться правилами из книжки.

Оказалось, что «Заблудившийся авиатор» может считаться адекватным переводом названия с той версии народного языка, какой пользуются в скоплении островов, именуемом Торкильской группой, – это как раз ближайшие острова к глондскому побережью. По-видимому, мой корреспондент считал торкильскую версию достаточно точной. Однако же родной остров Анте, Теммил, находился от Торкил по другую сторону мира. Я не имел представления, где именно. Он расположился в системе субтропических островов, известных на народном языке как острова Руллер; на местном диалекте «теммил» означало «перекрывающий воздух» или «душитель», а «руллер» – «плывущий аромат цветка».

Я запутался во всем этом и еще сильней грызся нетерпением узнать, что же сотворили с моей музыкой. Наконец удалось приблизительно перевести название альбома: «Образы моря». Я решил, что это достаточно близко к «Символам прилива», чтобы пренебречь разницей, и по окончании детективной работы ощутил вдруг себя сдувшимся и вымотанным. Азарт поисков меня покинул. Теперь я был словно человек, чей дом взломали, имущество разграбили, любимые вещи вывезли и растащили.

Поделать я ничего не мог; по крайней мере, не мог ничего придумать. Конечно, подумывал попытаться завести судебное дело о нарушении авторских прав, но все трудности такого процесса – полное мое неведение о законодательстве островов, время, которое бы на это ушло, не говоря уж о стоимости услуг юристов – делали его непрактичным. Я понимал, что уже потерял слишком много времени. Мне надоело жечь взглядом фотографию членов группы на обложке альбома: четверо растрепанных молодых людей, державшихся вызывающе, даже мятежно, худосочных, неопрятно одетых. Снимки лиц были смазаны из-за того, что дизайнер обложки зачем-то обработал их, придав чрезмерную контрастность: резкие монохроматические линии, глубокие тени и превратившиеся в белые пятна блики полностью съедали черты, делая их одинаково похожими на черепа. На фотографиях мог быть буквально кто угодно.

То были молодые люди, живущие за полсвета, столь далекие от меня музыкально и художест– венно, что мы не могли бы сказать друг другу ничего интересного; уж точно не о музыке. Их музыка, их пластинка представлялась мне грубой поделкой. Несмотря на явный успех, я предполагал, что вскоре ее ждет забвение.

Я чувствовал себя замаранным тем презрением к молодым музыкантам, которое сквозило в присланном мне письме, но знал, что единственный способ сладить с проблемой – это не обращать внимания на случившееся и двигаться дальше. Не я создал эту ситуацию. Я не хотел и не мог позволить себе конфликта с монсеньором Анте и его друзьями, но предпочел бы, чтобы он не крал у меня идеи.

Помимо этого источника беспокойства жизнь оставалась занятой и продуктивной. Вышло еще две долгоиграющих пластинки, одна из них как раз подгадала к моему сорокалетию. Она представила публике мою первую симфоническую работу, официально носившую название «Опус 37. Симфония № 1 ми-бемоль минор», а в обиходе более известную как «Морская симфония». Это название я надписал карандашом на первой странице партитуры, а на студии звукозаписи кто-то его заметил и подхватил.

«Морская симфония» вся была о воображении, мечтах, желаниях. Она воспевала острова, о существовании которых мне не доведется узнать, описывала окружавшие их моря, жизнь на поверхности и в глубинах, лодки и корабли, работающих людей, созданий, плывущих под волнами, но самое главное – воображаемые берега, дома, гавани, рифы, горы, бесконечные яркие виды островов, сгрудившихся на мелководье.

Постепенно успокоенный чувством творческой плодовитости, я начал забывать об Анте. То был, однако, мнимый расцвет, ибо вскоре меня поджидало нечто куда хуже плагиата. Истинный кризис, катастрофа, погружение жизни в хаос, – но не было ни намека на то, что меня ждет или как будут развиваться события. Все началось так благополучно.

10

Я вел переговоры с администрацией Федерального концертного зала в Глонд-городе о первом исполнении вживую «Морской симфонии», когда мне доставили большой запечатанный конверт. Внутри находилось пригласительное письмо. Предстоял зарубежный концертный тур, и мне предлагалось принять участие.

В планы оркестра входило дать серию выступлений на нескольких важных островах Архипелага Грез. «Предлагалось», пожалуй, не слишком подходящее слово, чтобы описать использованные в письме выражения. Меня буквально молили осчастливить затею своим присутствием, блистательным гением и т. п.

Я многократно прочел письмо, наслаждаясь не столько лестью и неприкрытой попыткой воздействовать на мое тщеславие, сколько мыслью о долгожданном путешествии по островам, столь священным для моего внутреннего мира. Имелось, однако, одно условие моего приглашения, и оно вовсе не радовало, создавая во мне внутренний конфликт.

Стоило мне вернуться домой, как я показал письмо Алинне, просто дав ей конверт и предложив заглянуть вовнутрь. Пока она проглядывала преувеличенно вежливое письмо, я старался не обнаруживать своих чувств.

– Ты доволен? – спросила она, еще держа письмо.

– Еще бы! Еще бы! – воскликнул я, понимая, что выкрикиваю эти слова ей в лицо, но потеряв на момент над собой контроль – столь сильные чувства меня обуревали. Весь день я сдерживал возбуждение, дожидаясь этой возможности поделиться известием с женой.

– Я так и думала, – заявила Алинна; мы обнялись и поцеловались.

– Значит, ты знала все заранее.

– Сандро, я уже много недель стараюсь найти способ включить тебя в этот тур. Они-то хотели тебя с самого начала, но боялись спросить, потому что не знали, что предложить. Боялись, что ты откажешься.

– Почему же ты мне не сказала?

Она вновь меня обняла.

– Иногда тебе трудно угодить.

Я отстранился и вновь взял письмо. Ее слова показались мне намеком, ведь она так хорошо меня знала.

– Ты же знаешь, что в тур я очень хочу, – сказал я. – Но они не хотят, чтобы я играл. Как они могут так со мной поступать? У меня два концерта, несколько сонат, новая симфония. А эти сюиты об островах! Они прямо просятся, чтобы я их сыграл. Я – лучший, единственный, кто может их исполнить. Если они не хотят моей игры, я бы мог дирижировать…

Алинна молча стояла рядом и ждала, пока я остыну. Мы хорошо знали друг друга. Я чувствовал ее терпеливый взгляд, но и знал, что должен сбросить пар после разочарования. Наконец жена сказала:

– Сандро, им нужно от тебя больше, чем ты думаешь. Ты уже не исполнитель, ты это перерос.

– Они хотят, чтобы я встал в сторонке и ждал в аудитории, пока другие силятся играть мою музыку?

– Ты ведь еще не читал проспекты?

– Они мне не нужны, – отмахнулся я. В конверт были вложены еще три-четыре листка бумаги, плотней втиснутые, чем маленькое, написанное красивым почерком пригласительное письмо. – Опять меня оттесняют в сторону.

– Сандро, прочти проспекты.

Алинна уселась на маленький жесткий стульчик напротив моего письменного стола. Находиться со мною в студии для нее было необычно. Она знала все о содержимом письма. Соучаствовала в этих планах? Понимала, какой они вызовут конфликт чувств? Я извлек прилагавшиеся листки и пренебрежительно пробежал глазами.

Вопреки здравому смыслу вся затея начинала казаться мне словно замаранной. Частью рассудка я сознавал, насколько могу быть темпераментным. Алинне не первый год знакомо все, с чем я вынужден жить: навязчивые идеи, внезапные перемены настроения, долгие периоды молчания. Мной руководило искусство, экспрессия, потребность давать, но при этом я был амбициозен, ревнив и полон самомнения. Я представлял собой коктейль художнических страстей и мотивов, в конечном счете целиком порождаемых музыкой, непрерывно струившейся в моих мыслях. Я очень старался умерить страсти, выглядеть нормальным, перенаправлять импульсы, которым бы иначе поддался. Я любил Алинну, она была для меня всем, но во мне сидел дьявол музыки, требованиям которого неизбежно приходилось покоряться. Ясно было, что передо мной очередной трудный выбор, но я все равно был раздражен и разочарован.

Фамилию, которой было подписано письмо, я не опознал. Однако наскоро пролистав проспекты, я заметил там несколько знакомых имен: ведущие исполнители оркестров, с которыми мне случалось работать, знакомые музыканты, солисты, два столичных дирижера и еще трое приглашенных, имен которых мне вспомнить с ходу не удалось.

Затем шел список исполняемых работ. Привычный репертуар: симфонии, концерты, оперные арии, немного популярной легкой классики, горстка модернистских работ (в том числе две мои). Хороший выбор: разнообразный, не вызывающий возражений, приятный для исполнения и прослушивания.

На последней странице стояло мое имя. Большими буквами. «Выдающийся композитор Алесандро Сасскен».

Мне предстояло наставлять юных музыкантов, проводить мастер-классы, семинары и одиночные занятия, давать приватные показательные концерты.

– Это же как раз то, что получается у тебя лучше всего, Сандро, – подсказала Алинна, заботливо наклоняясь ко мне. – Пожалуйста, не будь таким гордецом, чтобы отказаться. Этот тур может изменить для тебя все: работу, карьеру, саму жизнь.

Оглядываясь назад, ясно вижу, что в этот самый момент и совершил ошибку. Перспективы всегда двояки. Алинна говорила об изменениях к лучшему, и точно таким же образом понял смысл сказанного я. Ни один из нас тогда не сознавал, что все может обернуться иначе; но мысли задним числом – прямая противоположность предвидения.

Стань тогда будущее каким-то образом нам известно, как бы мы поступили? Слова Алинны прозвучали в тот самый миг, когда я почувствовал, что раздражение и разочарование начинают испаряться. Поездка сияла передо мной волшебной перспективой моря, островов и любимой мной музыки. Я видел, что мне предстоит, сознавал огромный потенциал.

– Расскажи, Алинна, что тебе об этом известно, – попросил я.

– Ко мне оно имеет мало касательства.

– Но ты знала, что придет письмо.

– Тот, кто его прислал, – один из главных устроителей тура, его зовут Дерс Акскон. Он островитянин, для него это первое крупное турне. Оно для него невероятно важно. Дерс родом с небольшого острова под названием Меммчек, но дела ведет на Мьюриси. Помнишь Денна Митри?

– Конечно.

– Монсеньор Акскон связался с тобой по подсказке Денна. Он сейчас здесь, в Глонде, готовит тур, ангажирует артистов. Он не знает толком, как к тебе обратиться.

– Неужели нельзя было просто позвонить?

– Сандро, он тебя панически боится.

– Боится меня?

– Некоторых ты пугаешь. По слухам, ты… раздражительный.

– Раздражительный? Я? – удивился я.

– Ты часто бываешь резок с людьми, – объяснила Алинна. – Некоторых, кто тебе нужнее всего, ты отпугиваешь.

– Но я никого не хочу задеть, – настаивал я, чувствуя себя несправедливо обиженным.

Алинна обошла письменный стол и склонилась у меня над плечом, в то время как я взялся наконец за проспекты внимательнее. Жена ласково положила ладонь мне на шею под затылком – в те дни между нами было мало моментов телесной интимности, но все-таки мне было приятно ощущать ее близость.

С годами наш союз превратился в рабочее партнерство: мы помогали и доверяли друг другу, работая по отдельности, но в гармонии; вместе планировали наши жизни, однако восторги первых дней прошли. Как будто это устраивало нас обоих, но в том, как ее теплые пальцы прикасаются к моей коже, я видел дружбу и участие.

– А ты как, Алинна? – спросил я наконец. – Если я соглашусь ехать в тур, ты присоединишься?

– Это твое. Меня уже спрашивали, но я отказалась.

– Разве тебе не хочется поехать со мной? Увидеть острова?

– Конечно же, я об этом думала. Но для тебя острова – уникальная возможность. Ты должен ехать и воспользоваться ей по максимуму. Ты всегда этого хотел. А у меня есть обыденные дела здесь.

Я полистал проспект.

– Но ведь меня не будет… сколько? Восемь недель?

– Почти девять.

Алинна потянулась к папке для нот, которую прихватила с собой и положила рядом на пол. Достав ежедневник, она показала мне все, что уже назначила, заполнив период моего отсутствия.

– Смотри, я подготовилась. Возьму еще двух учеников. Я буду очень занята без тебя все время.

Позже, проглядывая расписание поездки, в списке городов, островов и островных групп, о которых никогда не слыхал и которые мы должны были посетить, я заметил остров Теммил. Родина плагиатора, который меня обокрал. Душитель в плывущем аромате цветов.

Так все и началось.