Текст книги "Градуал"

19

Корабли, старые или новые, но большей частью старые, позволяли немного отдохнуть от напряжения гастролей. Как и планировалось, вслед за Веслером мы посетили Манлайл, а затем Деррил. После Деррила… ну, могу лишь сказать, что, хотя каждый остров, каждое выступление отличались от остальных, после первых трех-четырех они начали сливаться в памяти. Недавно я нашел путевой лист, которым меня снабдили перед поездкой, и теперь, глядя в него, вижу своего рода cadent continuo, равномерный ритм загадочных названий: Веслер, Манлайл, Деррил, Отмель Ривер-Фаст, Эгер, Тенкер, Ганнтены. Большинство деталей, касавшихся этих островов, слились в обобщенный образ, остались лишь картинки, не привязанные к конкретным названиям. Яркие воспоминания, необычные и волнующие.

Мы перемещались по Архипелагу зигзагами, иногда забирая чуть южней, иногда северней, но в целом придерживаясь восточного направления; поднимались на борт, вновь спускались, держа свои инструменты или тревожась, когда их доставлял кто-то другой; ели, сидели, встречались с местными знаменитостями, аплодировали, пытались уснуть, репетировали, выступали; впитывали в себя атмосферу Архипелага.

Приближался конец поездки. Глонд с его промышленным чадом и военной хунтой, казалось, находится где-то на другом конце света. Да так оно, в прямом смысле слова, и было: нас разделяла половина глобуса, и былые заботы казались пока что мелкими и незначительными. Музыка, ради которой я жил, приносила плоды. Мне хотелось остаться на этих островах навсегда.

Погода держалась все столь же жаркой и безветренной, море почти неизменно пребывало в спокойствии. Однажды ночью хлестал проливной дождь, но я спал у себя в каюте глубоко в недрах пассажирской палубы и узнал о непогоде лишь на следующее утро. Шествие островов продолжалось, и какое-то из этих прекрасных мест оказалось местом нашего назначения в тот день. Во мне не ослабевало возбуждение, чувство побега; пока мы спускались с парома, проходили уже ожидаемые допросы в службах Укрытия и Приема, дышали ароматным воздухом нового острова, готовились к потрясению от встречи с неожиданным, впитывали яркую зелень лесов, сияние залитых солнцем песчаных пляжей и беленых вилл, головокружительные выси гор, блеск белопенно-синих лагун, и бросались, как в приключение, в новую страну.

В каждом порту имелась контора службы Приема – мы научились проходить допросы побыстрей, так как все теперь видели в этих задержках не более чем преходящий раздражающий фактор. Куда более интересным для меня было неизменное присутствие группы молодых людей вроде той, которую я заметил при въезде на Веслер.

Несколько человек всегда маячило перед офисами Укрытия и Приема – одетых кое-как, расслабившихся на солнышке или укрывшихся под навесом. Они словно поджидали нас: прибываем, и они там; отъезжаем – они на месте. Отчего-то я всегда ощущал неловкость в их присутствии.

Это тревожное, но расплывчатое ощущение я поначалу принимал за чувство угрозы. Зачем они здесь? Что им нужно? Почему некоторые носят ножи? Но они никогда ни к кому из нас не приближались, ничего нам не говорили, и вообще, даже если смотреть на них в упор, казалось, нас едва замечали и отводили взгляды. Я взял в привычку бегло поглядывать на них и сразу отворачиваться, отводя взгляд, так что отслеживал их присутствие, не таращась постоянно.

Когда мы побывали на нескольких островах, я осознал, что некоторые из молодых людей одни и те же, и мы видим их на каждом острове – каким-то образом они умудряются прибывать раньше нас, откуда-то знают, куда и когда мы направимся. Ядро группы составляли примерно пятеро, которые неизменно оказывались среди встречающих.

Но были и другие, появлявшиеся менее регулярно, – все примерно одного возраста, в равно неряшливой одежде, одинаково выражающие своими позами безделье или пренебрежение. Дополнительные персоны появлялись и исчезали, разные на лицо, но схожие обликом. На острове Кэ их количество выросло до пятнадцати человек, остальные острова привлекали меньшие группы. Ядро оставалось неизменным. Мы им не нравимся, решил я, не зная толком, кто они и что собой представляют.

Как ни странно, я, кажется, единственный из участников турне обращал на них внимание. Остальные их как будто не замечали или вели себя так, словно не замечают.

Тур заканчивался на Теммиле, острове, где жил человек, занимавшийся плагиатом моих произведений. Этот факт добавлял посещению острова пикантности, но к тому времени, как мы туда добрались, я о плагиаторе почти и не думал. Все еще казалось, что путешествие пройдет гладко, что не может случиться ничего плохого.

Ничего и не случилось там, на Теммиле, Перекрывающем Воздух.

20

Главный город острова, и он же единственный крупный порт, назывался Теммил-Прибрежный. В Прибрежном как раз недавно открылся концертный зал, чем местные жители чрезвычайно гордились. Нам продемонстрировали его вскоре после прибытия. Зал был действительно большой и удобный, а сценическая техника и акустика там были лучшие, какие мне только встречались.

Мы завершили наш тур на этом острове гала-концертом – пять крупных произведений с двумя антрактами и специально выделенным интервалом в конце на случай, если потребуется бисировать. Мой концерт для фортепиано должен был исполняться после первого антракта. Солистка Кеа Уэллер жила в Прибрежном и в первый же день нашего пребывания в городе пришла, чтобы представиться оркестру.

Я рвался познакомиться с ней, обсудить ее интерпретацию моей работы, но нашему приглашенному дирижеру в тот вечер, всемирно известному монсеньору Байану Крону, эта идея не понравилась. Я ожидал чего-то подобного, так что не стал настаивать. Однако монсеньор Крон предложил мне провести короткую встречу с Кеа, на которой собирался присутствовать.

Я провел с Кеа Уэллер всего несколько минут. Ее манера держаться показалась мне приветливой и ободряющей, подход к музыке – бодрым и профессиональным. Вопросы и замечания певицы были уместными, вежливыми и точными, но едва мы начали разговор, как монсеньор Крон утащил ее прочь.

Репетиции проходили без меня, потому что со следующего дня я вел семинар по композиции совсем в другой части города. Мне удалось посмотреть немного окружающую местность. Город и порт Теммил-Прибрежный были красочными, но внутренняя часть острова внушала подлинное величие. То была гористая территория, над которой возвышался активный, хотя покуда дремлющий вулкан Гроннер, расположенный посреди западного хребта. Мой семинар проходил в местной общеобразовательной школе. Окна главного зала смотрели на холмы, пик вулкана четко обрисовывался на среднем расстоянии. Вокруг вершины плавали струйки газа или пара.

На второй день я в одиночестве шел пешком от школы к отелю, когда вдруг вспомнил про Анда Анте, молодого человека, списавшего мою музыку.

Путевые переживания так поглотили меня, что я о нем почти забыл. Конечно, я принял решение, казавшееся мне тогда зрелым и взвешенным, спустить дело, но ведь сейчас я здесь, на том самом острове, где он живет. Теммил – уже не место где-то вдалеке, остров, затерянный на другом конце света, – он здесь, вот он, вот эти горы, этот город, это море. Возможно даже, и пожалуй что вероятно, монсеньор Анте и живет здесь, в Прибрежном. Студия звукозаписи, где он играл, находится на этих улицах. Может быть, я уже и встречался с ним, сам того не зная.

Вечера и дни были сплошь забиты делами. Я был счастлив, поглощен, погружен в увлекательнейшую музыкальную авантюру. Не было у меня времени на Анда Анте с его электрогитарой, неважно, кто он такой.

За полтора дня до гала-концерта я попытался связаться с Алинной. Так как мы оба знали, что коммуникации между островами и материком почти отсутствуют, то договорились, что, если ничего не услышим друг о друге до моего возвращения, не станем слишком тревожиться. После финального собрания, прежде чем расстаться, я дал Алинне два адреса до востребования, один на острове Кэ, другой здесь, на Теммиле; но, проверив почтовое отделение, ничего там от нее не обнаружил.

Тем не менее с каждого острова, который мы посещали, даже с самой короткой из остановок, я посылал ей либо небольшое письмо, либо открытку. По крайней мере, какие-то из них, рассуждал я, проникнут сквозь непроницаемые барьеры, казалось, разделявшие нас с женой.

В отеле, где мы остановились, мне сообщили, что недавно появилась возможность позвонить в Глонд по телефону, так что я сразу прошел к себе в комнату и заказал разговор. Ждать соединения пришлось больше часа. Не знаю, что там случилось, что пошло не так, но пробиться не получилось. Мне поочередно говорили, что мой номер не отвечает, что все линии на материк заняты, а после одной продолжительной попытки, во время которой у меня в ухе шуршали странные невнятные звуки, заявили даже, что мой домашний телефон, по-видимому, отключен.

В тот же день, позже, я написал Алинне очередное письмо, где рассказал про все это и обещал, что через несколько дней мы отправимся домой. Доберется ли письмо раньше меня, я понятия не имел, но все же его отправил.

Наутро в день концерта я вместе с еще несколькими музыкантами отправился в небольшую экскурсию по острову. Нас возили по окрестностям Прибрежного в современном автобусе с кондиционером. Кульминацией поездки стал подъем по дороге, ведущей к вершине Гроннера.

Пока мы ползли вверх, огибая опасные склоны и пугающие обрывы, водитель, она же экскурсовод, рассказывала нам, насколько важен вулкан для острова. По ее словам, это был один из немногих активных вулканов на Архипелаге. Вулкан – символ Теммила, говорила она, силуэт Гроннера изображен на флаге острова, выбит на реверсе симолеонов местной чеканки, используется в эмблемах многих фирм и магазинов. Богатая почва на нижних склонах позволяет выращивать виноград, вино из которого ценится по всему свету. Крупных извержений не случалось уже больше века, однако облачко горячего дыма и вулканических газов постоянно клубится над главным кратером, истекая из многочисленных фумарол на неровных склонах.

Когда мы подъехали к вершине настолько близко, насколько было возможно, экскурсовод припарковала автобус. Она пригласила желающих пройти пешком оставшееся расстояние до края кальдеры. Я двинулся вслед за остальными, но, стоило нам покинуть транспорт, переменил намерения. На высоте царил обжигающий холод, пахло пеплом и двуокисью серы. Это вызывало кашель, пришедшийся мне не по нраву. Я остался ждать в автобусе вместе еще с несколькими спутниками, не ищущими приключений, тогда как остальные убрели куда-то вбок и вверх, скоро потерявшись из виду за поволокой дыма и пара.

Сидя в салоне, любуясь в окно сквозь проносящиеся мимо клочья тумана потрясающим видом внизу: аквамариновое море, густой лес на равнине к северу от гор, белая кайма прибоя, разбивавшегося о берег, – я был вполне доволен. Мысли сами собой заполнились музыкой, и я мурлыкал что-то радостное себе под нос. Больше всего меня восхищало поразительное, исходящее как бы ниоткуда сияние неба, подернутого в вышине облаками, скрывающими за своим перламутровым слоем яркое, но невидимое солнце.

В этой неге, вдыхая теплый, отфильтрованный воздух, я задумался, удастся ли мне когда-нибудь вернуться сюда, так сказать, дезертировать из угрюмой, проникнутой войной глондской жизни. Я хотел бы проводить дни своей жизни в этом раю. Таким Теммил и казался мне тогда: остров совершенной природы, где душа всегда пронизана музыкой.

Мне не терпелось оказаться у себя дома, в студии, воплотить там переполнявшие разум мечты о гармониях и мелодиях, и в то же время не хотелось покидать это место.

Вечером ждал последний концерт. Ждала Кеа Уэллер.

21

Я сидел на отведенном мне кресле в первом ряду. Мой концерт для фортепиано стоял третьим пунктом программы, сразу после первого антракта. Я внимательно вслушивался в звуки оркестра, начавшего отделение хорошо знакомым и любимым опусом Миккельсона «Открыватели музыки». Дирижировал наш гость Байан Крон. Это произведение всегда популярно у слушателей, потому что разные инструменты в нем сменяют друг друга с почти комическими сольными партиями. Тут нужна легкая рука, и монсеньор Крон, который в личном общении показался мне деспотичным эгоцентриком, справился очень хорошо. Похоже, он сам наслаждался забавными фрагментами и время от времени оборачивался к публике, одаривая ее гневной или злодейской улыбкой всякий раз, как звучала одна из знаменитых дисгармоничных нот. За этим последовало попурри мелодий из знаменитых фильмов. Аудитории все очень понравилось.

После антракта музыка становилась серьезней, начиная с моего фортепианного концерта. На сцену выкатили рояль. Мне казалось, антракт никогда не кончится, но наконец оркестранты вновь собрались, монсеньор Крон вернулся за пульт и вышла Кеа Уэллер. На Теммиле ее явно хорошо знали, и публика приветствовала певицу бурными аплодисментами. Я, конечно, присоединился к ним, но сам уже пребывал к тому времени в состоянии нервного напряжения, как бывает со мной всякий раз, когда мои вещи исполняют на публике.

Кеа Уэллер удачно отыграла вступление, но я продолжал беспокоиться, как она справится со второй частью, медленной. Там имелась продолжительная каденция с несколькими сложными переходами, где правая рука должна была двигаться несколько не в такт с левой. Кеа исполнила ее блестяще и вместе с оркестром без передышки ринулась в последнюю часть, рондо аллегро. Я едва в силах был усидеть на месте, а в момент кульминации вскочил на ноги, возбужденно размахивая руками. К счастью, многие слушатели также поднялись с мест, так что я оказался не одинок.

Когда грянула овация и дирижер, солистка и разные группы оркестрантов выходили на поклон, маэстро пригласил меня на сцену, и я оказался рядом с Кеа Уэллер, попеременно кланявшейся и машущей публике. Одной рукой она прижимала к груди огромный букет.

Затем Байан Крон увел Кеа Уэллер и меня за сцену, и аплодисменты наконец смолкли.

Я слишком разволновался, чтобы вернуться на свое место в зале, так что остаток концерта просидел в гостевой комнате за сценой. Два больших видеоэкрана показывали происходящее на сцене, а музыку транслировали динамики. Я остался один; персонал концертного зала готовился к праздничному приему, предстоящему после концерта, а Кеа Уэллер монсеньор Крон увел в другую часть здания, надо полагать, в артистическую уборную, чтобы я ее больше не видел.

Наконец все кончилось. Оркестр дважды сыграл на бис, отгремела овация, и музыканты вместе с дирижером повалили со сцены, заполнив комнату. Я не успел оглянуться, как кругом уже лихорадочно пили и громко разговаривали. Турне подошло к концу, и только что состоялось его грандиозное и успешное завершение. Люди провозглашали короткие поздравительные спичи, отпускали шутки и шпильки – главному литавристу подарили метроном, намекая на его частые и настойчивые уверения, что оркестр играет с ним не в такт. Приглашенному дирижеру монсеньору Крону вручили жезл, одно из тех странных приспособлений, которые нам было велено всюду возить с собой. Тот, казалось, был польщен, но несколько сбит с толку. Все это в доброжелательном духе.

– Монсеньор Сасскен?

Негромкий голос сбоку вынудил меня отвести взгляд от толпы. Это была Кеа Уэллер. Мгновение я не мог ее узнать. Она переоделась из парадного платья, в котором концертировала, в блузку и юбку. Волосы, стянутые во время выступления в тугой узел, были распущены и оказались ей по плечи. Кеа принесла два бокала игристого вина и протягивала один мне.

– Поздравляю, – вежливо произнес я. – Ваше выступление было великолепным.

– Я хотела рассказать, до чего мне понравились все ваши работы, которые удалось послушать, – ответила она. – Иногда пластинки из северных стран бывает трудно достать, но я покупаю все ваши записи, которые попадаются.

– Спасибо.

Кеа сказала:

– Несколько моих друзей хотели бы вас поприветствовать.

Я заметил, что позади и вокруг нее собралась небольшая группа людей, внимательно прислушивавшихся к нашей беседе. Кеа представила их по очереди; все так или иначе были связаны с музыкой. Четверо оказались профессиональными музыкантами, еще двое – газетчиками, один писал статьи для журналов, а последний был критиком и музыковедом. Имена я едва расслышал. Некоторое время мы вежливо и вполне традиционно болтали, но празднование набирало ход и уровень шума возрастал. Концерт прошел триумфально, кровь у всех полнилась адреналином. Я обменялся с Кеа и ее друзьями несколькими мнениями, принял и отпустил ряд комплиментов, а по мере того как мимо проходили официанты с полными подносами бокалов, мы поглощали все больше и больше вина. Постепенно группа распадалась. Немного спустя, чтобы избавиться от шума, мы с Кеа выбрались из толпы и оказались вдвоем в узком коридоре снаружи.

Здесь мы разговорились куда непринужденнее – о некоторых вещах, написанных мной в прошлом, о дирижерах и оркестрах, с которыми ей приходилось играть, об островах, которые мы оба посещали. Я поделился с ней своими переживаниями о Джаке, а она кое-что сообщила об островных благотворительных организациях, которые пытались отслеживать солдат, бежавших из своих военных частей. По коридору ходили, и мы отступали, чтобы дать идущим пройти, а потом возвращались на прежнее место, каждый раз оказываясь чуть ближе друг к другу. Я рассказал Кеа, что женат; она ответила, что тоже была замужем, но они с мужем разъехались год назад. Оказалось, ее отец и мать тоже оба были музыкантами, отец до сих пор регулярно выступал, мать же ушла со сцены. Кажется, отец Кеа был среди тех людей, которых она мне представила, но я не все имена расслышал и потому не смог точно понять, о ком она говорит. Еще она сказала, что завалена работой: сегодняшний концерт был особым событием, но на ближайшие месяцы ее расписание полностью забито, и уже завтра она отплывает на остров Деммер. Предстоит исполнить серию сольных концертов.

По ходу разговора Кеа спросила о моей собственной роли в туре, и я немного рассказал ей об этом, а потом естественно перешел на рок-музыканта, который копировал мою музыку. Когда я сообщил, что он живет на этом самом острове, Кеа заметила, что здесь много молодых музыкантов. Теммил-Прибрежный широко известен своей музыкальной сценой, да к тому же музыку исполняют во множестве баров, клубов и других заведений. Я назвал ей имя плагиатора, Анд Анте, но Кеа сказала, что это может быть кто угодно – на Теммиле множество народу носит имена наподобие Корнанд, Андерс, Стефанд, Орманд, и все они нередко сокращаются до Анд. Мы посмеялись над заключенным в имени музыкальным каламбуром.

Вечеринка продолжалась, но мы с Кеа ушли вдвоем, направившись от концертного комплекса вниз по склону. Она взяла меня под руку, а чуть позже я ее приобнял, и она положила голову мне на плечо. Мы любовались ночным морем, огнями в гавани, суетой городского центра, распахнутыми в жаркую ночь дверями, из которых лились голоса и музыка. Сотни людей бродили по улицам. Это называется promenadá, сообщила Кеа. Когда мы добрались до отеля, она зашла ко мне в номер, и мы провели вместе счастливую ночь.

Затем неизбежно наступило пробуждение и новое утро, в спальне отеля, рядом с практически чужой женщиной. Воспоминания о буйном праздновании после концерта уже не составляли контекста и не казались оправданием. Праздник закончился, обыденность вернулась. Кеа дремала рядом со мной в постели, постепенно просыпаясь, а я тем временем с чувством вины начинал раздумывать о последствиях того, что сделал. Мне ведь предстояло вернуться домой, к Алинне, которой я всегда оставался верен. Я винил лишь себя, Кеа ничего плохого не сделала.

Потом она проснулась, и после коротких страстных объятий мы приступили к неспешным утренним делам. Оба вчера перебрали с выпивкой, так что приходилось как-то управляться с последствиями, да к тому же мы совершенно друг друга не знали. Мне была известна лишь ее внешность, да то, как она играла. Она, должно быть, чувствовала в отношении меня то же самое. Чем наполнена ее жизнь, к чему ей предстоит вернуться?

Когда мы оба оделись, я вышел вместе с ней из отеля, и мы несколько минут постояли в декоративном садике возле здания.

– Что дальше, Сандро? – спросила она. – Тур должен продолжаться, не так ли?

– После полудня мы отплываем в Хакерлин-Обетованный, арендован специальный паром. Концертов больше не будет. Передышка до самого возвращения.

– А я сегодня отплываю на Деммер. Две недели сольников.

– Значит, мы вряд ли когда-либо встретимся?

– Вряд ли, но это все же возможно. Может быть, нам не стоит пытаться.

– Мне тоже так кажется. Ты не огорчена случившимся, Кеа?

– Конечно, нет. Мы оба взрослые люди. Праздник вышел шикарным – пусть таким и останется. Все было здорово, пока не кончилось.

Перед отелем стояла вереница такси. Когда ее машина скрылась, я вернулся в номер собрать вещи. Тут-то я и сообразил, что ничего не сказал о своих надеждах и планах когда-нибудь перебраться на Теммил насовсем. Ну, наверное, и не важно.