Текст книги "Моя любимая сказка"

– Куда?! – смеясь, спросила она.

– По Чертоль… – я открыл глаза и сел. – По Чертолью… – немного опешив, повторил я. Славка, по-прежнему, смотрела на меня.

– Мне нравится, – сказала она, – как ты прокладываешь маршруты. Можно с тобой? – не дожидаясь моего, ответа она села рядом. Какое-то время мы молча смотрели на крыши.

– Славка…

– Что?

– А ты-то что тут делаешь? Надеюсь, не в монахини подалась?

– Нееет! – Славка, опустившая было голову на поднятые колени, посмотрела на меня. – Я иногда приезжаю сюда посмотреть настарый город.

– Вообще-то я смотрел на крыши и заснул. Крыши и колокол.

– Крыши и колокол? – Славка взглянула на меня снова. – А хочешь, я покажу тебе призраков?

– Призраков? Тут живут призраки?

– Призраки живут везде. Вопрос только в том, когда…

Крыши уже погасли, последние окна уже не казались лужами расплавленного золота – так, остывающие угли…

– Пойдём! – Славка легко поднялась и взяла меня за руку. – Пойдём скорей! А то всё пропустим!

Сумерки упали на улицу за воротами монастыря, тонкой мукой повисли в воздухе, расплескались тушью по подворотням. Я обомлел…

– Смотри! Ну? Видишь? – Славка с гордостью обвела рукой открывшееся нашим глазам зрелище, словно сама только что всё это создала. – Видишь?

Все краски будто смешались, как бывает с негативом цветной фотографии! В сумерках всё стало… Немного другим, чужим, но не злым – тёплым, уютным, и чуть-чуть незнакомым. Словно переулок и улица были нарисованы акварелью, а потом их вырезали и наклеили на мебель в какой-то старой квартире. На старую тяжёлую мебель с резными столбиками, сделанную в те времена, когда никто и понятия не имел о пластмассе, поролоне и автомобильных пробках. Прохожие на фоне этого пейзажа действительно казались призраками. Они даже не шли, а легко скользили над землёй, меняя цвета и, время от времени, становясь прозрачными… И вдруг иллюзия закончилась. Всё вокруг опять стало таким, как всегда.

Я обернулся к Славке, испугавшись, что не увижу её, что она исчезла вместе с этим видением, словно она была его частью. Но Славка не исчезла. Наоборот, её рука – я только через мгновение понял, что до сих пор держу её за руку, – кажется, стала куда более осязаемой, чем это полагается, в её изумрудных глазах играли тонкие лукавые огоньки.

– Что произошло? – почему-то шёпотом спросил я.

– Ничего особенного, – Славка безмятежно улыбалась. – Просто зашло солнце. Это ведь бывает каждый вечер…

Последнюю фразу она произнесла с неуловимо-вопросительной интонацией, чем окончательно поставила меня в тупик.

– Ну, я имею в виду, что это было? С людьми? – лукавые огоньки в глазах Славки разгорелись ярче.

– Так играет солнце, перед тем, как уйти за горизонт. Оно так прощается. На одну секунду оно просвечивает насквозь всё на свете. Даже людей – их тела, мысли, чувства… – она зажмурилась, как кошка. – Я, например, успела рассмотреть твои…

– И что же я думаю? – я тоже улыбнулся. Мне было хорошо.

– Ты подумал, что я – призрак. Ведь так? – улыбка исчезла. Я просто смотрел на неё.

– Точно… – поразился я наконец с интонациями доктора Ватсона – Но как…

– Я же сказала: каждый вечер солнце, когда бросает последний взгляд на землю, светит сквозь всё. И сквозь всех. Даже сквозь мысли. И если бы ты в этот момент посмотрел на меня, то смог бы увидеть, о чём я думаю. Ты же хотел бы узнать, о чём я думаю?

– Не знаю… – я задумался: в самом деле, а хочу ли я знать, что она думает? Думает ли обо мне, и ЧТО она обо мне думает… – Не знаю… А что один человек думает о другом? Можно увидеть?

– Можно увидеть всё! – Славка засмеялась – Я теперь знаю даже, как выглядит твоя машина. Вон тот старый синий «Линкольн». Так?

– Ну… Ты же могла увидеть, как я сюда приехал. Да?

– Но ведь я не видела! – Славка вдруг словно бы увяла.

– Откуда я это знаю?

– Хорошо, – в её глазах опять загорелись лукавые огоньки. – Город показался тебе похожим на большую старую квартиру… – на это я не нашёл, что ответить – На квартиру, в которой ты вырос, от которой теперь остались только воспоминания и твоя библиотека. Почему ты мне не веришь? – вопрос, притаившийся в самом конце, застал меня врасплох. А действительно, почему?

– Мишкин! Ты не уснул? – оказывается, я задумался.

– Наверное, потому, что не успел увидеть, о чём думаешь ты…

– Тогда, наверное, мне стоит сказать тебе об этом самой…

Сразу же я ощутил, что покраснел. Надеюсь только, что я достаточно обгорел на солнце за день, чтобы этого не было заметно!

– Даю подсказку: настал другой раз, – теперь уже не только глаза, но и вся она светилась лукавством. – Ну?

Я тупо смотрел на Славку, пытаясь сообразить… Ну, конечно! Видимо, в отличие от румянца, догадка на моём лице была куда более очевидна. Славка засмеялась.

– Ну? – лукавые огоньки погасли, осталась только улыбка.

– Так тебя подвезти?

– Обязательно – Славка снова засмеялась и сжала мою руку.

* * *

– Можно, я включу что-нибудь другое? – спросила Славка, указывая на выключенную магнитолу. Почти пустые улицы, светящиеся витрины и притаившиеся в тёмной листве фонари возвращали вновь и вновь впечатление, что мы едем по бесконечно огромной старой квартире… Но дома уже не были нарисованными акварелью, а поздние пешеходы не казались прозрачными и разноцветными.

– Включай! – с улыбкой разрешил я. Ночь неслась на нас, а мы проваливались сквозь неё. Сквозь тёплую городскую ночь лучше проваливаться с музыкой.

В шорохе помех послышались, один за другим, обрывки нескольких привычных мотивов, но потом помехи попрятались на других частотах, в салон машины хлынули скрипки, а на их волнах вплыло: «…Un jardin dont j’ai tant reve, оh qu’un jour je puisse y entrer…» Я перевёл взгляд с дороги на Славку.

– Это твой диск?

– Нет… – Славка откинулась на спинку сиденья, словно умываясь музыкой.

– Радио?

– Наверное, – Славка улыбнулась мне, – а есть ещё варианты?

– Песня знакомая… – я помотал головой. – Она играла в кафе, тогда, зимой, помнишь? Как она называется?

Славка нахмурилась, тоже пытаясь вспомнить.

– Мне кажется… Нет, не помню… Какая разница? Она же красивая…

Я подумал, что она не просто красивая – её мелодия подходитименно Славке. Только Славке, и никому другому… Почему подходит я не знал.

– Тебе нравится?

– Очень. А тебе?

Не успел я ответить, как снова послышались помехи, и музыка пропала. Правда, почти сразу возникла другая…

– Жалко, – сказала Славка с таким видом, будто её грубо разбудили.

– А эта тебе не нравится?

– Не знаю… – она замерла, прислушиваясь. – Она тоже красивая, но… странная.

– Это кото, – мы мчались уже по бывшему Владимирскому тракт у.

– Кото? – Славка вскинула брови и сразу стала похожа на школьницу – Что это?

– Что-то вроде японских гусель, только огромные – около двух метров длинной[2]2
  Кото (яп. 箏) или японская цитра – японский щипковый музыкальный инструмент. Кото, наряду с флейтами хаяси и сякухати, барабаном цудзуми и лютней сямисэном, относится к традиционным музыкальным японским инструментам.


[Закрыть].

– Так это японская! Мне нравится Япония!

Славка сразу же начала прислушиваться.

– Эх, была бы сейчас осень…

– Почему? – её брови снова взлетели.

– Осенью в Москве бывают концерты японской музыки…

– Правда? Здорово!

Я снова взглянул на неё, и мне показалось, что даже в неосвещённом салоне я вижу, как заблестели её глаза.

Глава 3

Как выяснилось, мусора в доме накопилось изрядно. А мне-то казалось, что я всю последнюю неделю прожил только на чае… Нет, на чае, конечно… Но не только. Иначе – откуда бы взяться в ведре шкуркам от колбасы, засохшему куску булки и обёрткам от каких-то нарезок, не подлежащим уже никакой идентификации? Однако в упор не помню, как я всё это ел. И уж тем более – как и где покупал. Выходит, и вдохновение может привести к экологической катастрофе. Правда, в масштабах одной кухни.

Собственно, я бы про эту мелочь и не вспомнил, если бы не обладал привычкой править свои тексты в распечатанном виде. С одной стороны – отдых спине и глазам, с другой – на бумаге все ляпы как-то очевиднее. Скажем, на экране вот это слово кажется вполне уместным и правильным, а стоит только увидеть его же на бумаге – какая гадость! В итоге – четыре дня до сдачи и полное ведро исчёрканных листов. Впрочем, не таких уж исчёрканных…

Несколько крупных капель, брошенных порывом ветра, протарахтели по подоконнику. Это вот – «кратковременные осадки»! Вторую неделю – как из ведра! Я с ненавистью взглянул на мусорное ведро. Между прочим, с утра обещали прояснение. И с чего бы нашим предкам хорошую погоду называть «вёдро»? Надо будет выяснить…

Новый порыв ветра опять швырнул в окно мелкие брызги дождя, да так, что стекло задребезжало. Прогноз погоды, чтоб ему… Хотя, с другой стороны, всё верно: «погода» в старину и означало «ветер». Так что на улице как раз хорошая погода. Ну, очень хорошая такая, ядрёная…

К сожалению, необходимость уничтожать отходы интеллектуального труда все эти рассуждения не отменить не смогли. Подняв потяжелевшее ведро, которое, словно предчувствуя ледяной душ, всеми силами постаралось прирасти к полу, я поплёлся в прихожую.

Для краткой прогулки по маршруту дом-помойка-дом подойдут и кроссовки… Только снимая с вешалки куртку, я сообразил, что занимаюсь ерундой. Расхохотавшись, я бросил куртку на галошницу и принялся развязывать шнурки. И правда, привычка – вторая натура! Когда же я привыкну к тому, что живу в доме с мусоропроводом?! Пора бы уже за полгода… В памяти возник мой старый дворик с двухэтажным флигельком напротив подъезда, со старыми, раздувшимися от времени тёмными деревьями… Я судорожно попробовал вспомнить – какие? То ли клёны, то ли липы… Один – точно клён, вот насчёт остальных – не уверен… Сейчас и не скажешь – осень. Я выбегаю под дождь, хлопнув дверью, и сразу же втягиваю голову в плечи: холодные капли иголками падают мне за шиворот! Кто-то стучит по стеклу. Оглядываюсь. Баба Нюра с первого этажа грозит мне в окно кулаком: опять я ей дверью по ушам хлопнул, как она говорит. Ничего, пускай взбодрится! Правда, потом она матери нажалуется… Ну и пусть! Это ж потом! Опрометью кидаюсь через двор к старому проржавевшему баку… И вдруг останавливаюсь: она! Прямо под дождём посреди двора стоит Славка! В лёгком летнем сарафанчике, не смотря на проливной осенний дождь. Я останавливаюсь, и мы молча смотрим друг на друга. Я вижу, как вода бежит по её подбородку, как темнеют, намокая, светлые волосы, как слипаются ресницы вокруг её сияющих глаз. Она улыбается. А потом начинает смеяться – звонко. Закидывая голову, подставляя лицо дождю. И я, поняв, как глупо выгляжу – нахохлившийся, со старым ведром в руках – тоже начинаю хохотать…

…Слава богу, ведро не опрокинул! Я включил свет и стал собирать рассыпавшиеся по коврику обрывки бумаги. Хорошо, что немного рассыпал… Я постарался сосредоточиться на разбросанных по полу обрывках черновиков, но смех Славки по-прежнему звучал в моей голове. Теперь она уже устала смеяться и только тихо всхлипывала…

* * *

Когда я открыл дверь, меня поразило, что всхлипывания стали громче. Только в следующую секунду я смог связать их со странной фигурой возле самой лестницы. Мои глаза постепенно привыкали к полумраку лестничной клетки. Похоже, кто-то сидел на корточках спиной ко мне перед первой ступенькой нижнего пролёта и всхлипывал. Тонкая длинная рука потянулась к ступеньке и будто бы провела по ней. «Старуха!» – с ужасом подумал почему-то я… За моей спиной хлопнула дверь, мы – я и кто-то – вздрогнули. Фигура повернулась ко мне, и я узнал Славку. Славка!

– Славка… Что с тобой? – я шагнул к ней.

Девушка неожиданно резко вскочила на ноги.

– Нет! – эхо её голоса, умноженное этажами, грохнуло и прозвенело, как натянутая струна. Мне стало страшно.

– Ты что? Это же я, Миша… Сосед… – я попытался сгладить неловкость, совершенно не понимая, в чём именно она состоит. Может быть, она меня не узнала? Ну, конечно! Ведь прошёл почти месяц! Да она попросту забыла о нашем знакомстве… Кстати, а что она вообще здесь делала? Плакала?…

– Ты… – начал, было, я.

– Я не… Не стоит меня так называть. – В её глазах застыло что-то… Страх? Мольба? – пожалуйста… Миша. И… все в порядке.

– Ладно, конечно, – я мучительно замялся, пытаясь сообразить, как называть её теперь. – Конечно… Яра?

– Яра, – отозвалась с облегчением она. Повисла пауза.

– А я всё собирался зайти… в гости… Работы много, всё никак не выберусь… – возникло чувство, что меня поджаривают на медленном огне… и остановиться уже никак нельзя. – И телефон не знаю… Может, ты… вы… занята… или уехали… – я окончательно заблудился в русском языке и умолк.

Яра внимательно смотрела на меня. «Ну всё, пропал…» – решил я. Но тут она неожиданно улыбнулась.

– Надеюсь, ты не с этим ко мне в гости собрался? – она указала на мусорное ведро, которое я, как оказалось, всё ещё держал в руке. Хорошенькая, должно быть, картинка! Внезапно мне вновь показалось, что я стою под дождём в своём старом дворе, а Сла… Яра? Да нет, Славка! А Славка стоит передо мной в коротеньком летнем сарафанчике и хохочет. Я засмеялся. Засмеялся от счастья.

– Это я как раз к чаю захватил! – обидеться я не смог – А ты что на лестнице-то сидела?

Её лицо сразу стало грустным, глаза опять стали такими, словно она сейчас заплачет.

– Я… – она полезла в карман джинсов, но мне показалось, что она просто хочет спрятать глаза. – Я тут… серёжку потеряла. Вот…

На ладони Яры лежала вторая, уцелевшая серёжка: маленький золотой треугольник, из которого выбегала тонкая цепочка с хризолитовой слезинкой на конце. Я представил, как они перебрасывались отблесками с её глазами. Что-то было знакомое в этой сережке. Где-то я такую уже видел.

– Красивая… Здесь, на лестнице потеряла? – я опустился на корточки и начал осматривать верхнюю ступеньку.

– Да, здесь… Кажется… Вернее, я здесь заметила, что её нет… – последнее слово она произнесла со всхлипом и присела рядом со мной. – Ты поможешь?

Она подняла на меня глаза, и последняя фраза прозвучала как приглашение к чему-то большему, чем просто поиски пропавшей серёжки. Мне показалось, что ещё немного – и я смогу выплюнуть сердце на пол, прямо к её ногам. Дыши и успокаивайся!

– О чём речь?! Мои разносолы, – я кивнул в сторону ведра, – от времени не портятся.

Яра улыбнулась. Мы осмотрели ступеньку и перешли к площадке между нашими квартирами. Я смотрел то на пол, то на Яру. Тёмные джинсы и тонкая водолазка…

– Ты не подумай… я вообще не такая плакса. Правда-правда, – сказала она – просто я их… они у меня давно очень.

– Подарок?

– Да… Из Японии…

– Нравится Япония? – я поднял глаза.

Наши взгляды встретились. Кожаный салон старого «Линкольна», ночь…

– Очень нравится! – она слегка зажмурилась. – Мне кажется, там во всём какое-то волшебство есть…

И в эту секунду в подъезде включили свет. Осенью рано темнеет. Оказывается, мы обшаривали пол в темноте! Когда под потолком вспыхнули холодные люминесцентные лампы, Яра пошатнулась, словно свет ударил её по лицу, и подняла руку над глазами.

Я уже собирался осмотреть предыдущий пролёт.

– Ладно… Спасибо за помощь… – Яра поднялась на ноги.

– Погоди! А как же твоя серёжка?

– Наверное, я потеряла её, когда… была в другом месте, – мне вдруг показалось, что она солгала. Нет, не сейчас, а в самом начале, когда говорила про лестницу. Но потом взглянул на неё… Яра? Славка? Что-то связанное с сережкой не давало мне покоя, где-то я их видел. Тогда, когда мы встретились первый раз? На Яре?

И почему я решил, что она сказала неправду? Да и зачем ей? Хотя… Все картинки, начиная с того, как я открыл дверь, пронеслись передо мной…

– Мне пора! – Яра стояла на верхней ступеньке марша. Я – на нижней, а свет бил сквозь неё, вычерчивая стройные контуры статуэтки. Холодный, искусственный свет, способный даже летом проморозить любого до самых костей.

– Постой! – я быстро поднялся к ней. Возможно, я боялся, что свет заморозит и её. – Послушай… Яр, мне бы хотелось… В общем, завтра будет концерт японской музыки, ты придёшь, в смысле – пойдёшь? В семь, завтра? Я тебя приглашаю.

Как я ненавижу себя, когда начинаю путаться в словах или срываюсь в фальцет… Тут – ухитрился совместить! Поэтому закончил я этот – довольно приличный – монолог скороговоркой, а когда, наконец, заткнулся, больше всего мечтал провалиться на пару этажей вниз. Впрочем, это обычное дело: когда другие начинают чувствовать себя неловко, мне неловко за них вдвойне, и, в конечном счёте, я сам смущаюсь больше, чем те, из-за кого я начинаю смущаться…

– Как-как? – Яра опять улыбалась своей тёплой чуть грустной улыбкой.

Боже! Так я ещё и ляпнул всё это вслух!

– Прости! Я не имел…

– Если ты имел в виду пригласить меня на концерт – то я бы с удовольствием… – я заметил, что почему-то держу её за локоть – …только если…

Ну, всё, сейчас она скажет что-нибудь благовидное, чтобы только никуда не ходить с таким болваном!

– …Если я завтра буду здесь, понимаешь… То есть если бы это только от меня зависело, я бы с удовольствием, – ее глаза опять погрустнели, она на мгновение задумалась. – Поэтому лучше я сама за тобой зайду. Ладно? Слышишь?

Похоже, я уже не очень-то слышал слова Яры. Мы стояли рядом на площадке, она пыталась что-то мне объяснить, что-то важное, а я не мог этого понять – просто держал её за локоть, смотрел в глаза, ярко-зелёные глаза. Близко.

Потом всё кончилось.

Видимо, она ушла. Не знаю, я этого не заметил. Возможно, я просто потерялся в её глазах. Я смотрел на ее дверь, за которой она недавно исчезла. «221» и за ней Яра. Яра, Яра… И бабка. Бабка. Точно! Перед глазами промелькнул половичок и сережка под ним. Я откинул половик. Но сережки не было. Старуха… Старуха. Похоже, она страдает клептоманией, а когда находит у себя чужую вещь, старается незаметно подбросить обратно. Совесть, видимо, мучает. В этот раз не вышло. Сережка потерялась, запинали куда-то. Сказать Яре…? Не стоит, наверное, вмешиваться в родственные отношения. Яра наверняка знает о наклонностях старушки. Поэтому и стушевалась там, на лестнице, вот и замяла разговор. А я – вот идиот! – поставил девушку в неудобное положение. Конечно, она поспешила от меня сбежать, естественно прекратила разговор. И, чтобы отвязаться от меня, согласилась? Или все же? Сама зайдет… А если не зайдет? Если просто хотела от меня отделаться побыстрее?

* * *

Понять бы…

* * *

Я смотрел на застывшие шеренги книг. Да, некоторым из вас исполнилось уже по полтысячелетия… И столько в вас мудрости, что всю жизнь можно читать любую, каждый день встречать новое, открывать дали и горизонты… На толкование одной малюсенькой фразы какой-нибудь еретик-отшельник потратил, небось, всю свою средневековую жизнь. Но ответа на один-единственный вопрос вы мне дать всё-таки не сможете.

И дело тут вовсе не в том, что вы глупы… Вовсе нет. Беда в том, что и я сам не смогу правильно задать этот самый вопрос. Чтобы задать вопрос, надо знать, как минимум, половину ответа. А у меня их целых два. Остаётся только гадать… Гадать? А это мысль!

Тяжеленный том, выезжая со своего законного места, ворчливо скрипнул кожей переплёта и обильно осыпал меня пылью. Ничего, лиха беда – начало! На любой странице… Какая строчка? А что загадывать?! Куда палец ткнёт. Запахло остро и грустно, как всегда пахнет от старых книг.

Итак… Что она сказала? Нет, не так: что она хотела мне сказать?

Том распахнулся почти на самой середине.

Строка. Читаем:

глазомъ не увидѣть пропущайте огненную рѣку

Нагадал, однако…

Было около одиннадцати, когда я покончил с бритьём. Конечно, офеням, как в старину называли на Москве книгопродавцев, совершенно всё равно, выбрит я или нет, но сегодня вечером…

Сегодня вечером! Напоследок я ещё раз посмотрелся в зеркало. Весьма симпатичный и отлично выбритый молодой человек. Славке тоже может быть всё равно, но мне спокойнее, когда на лице нет ничего лишнего. Мало ли что?

Рубашку я выбирать не стал: решил, какая попадётся, в такой и поеду. Закрыв глаза, запустил руку в шкаф. Рубашка попалась – самая что ни на есть: вся в узорах, белая с розовым. Отлично!

Я как раз раздумывал: надеть куртку или положиться на ненадёжное осеннее солнце, с самого утра напоминающее, что однажды лето ещё вернётся, когда мои мысли прервал жуткий рёв, грянувший из-за входной двери. Как если бы в мусоропровод бросили ручную гранату. Я выронил куртку и замер. Затихающее дребезжание стёкол перекрыли крики, тоже вскоре утихшие. Раненые? Отбросив с дороги упавшую куртку, я рванулся к двери. И встал. Скользнула мысль: «А если это – только начало? И сейчас – кааак..!» Вспомнился эпизод из какой-то хроники происшествий. Сначала первый небольшой взрыв, а потом… Я прислушался. На площадке царило молчание. «В любом случае – надо…»

На площадке всё было спокойно. Запах гари не ощущался, стёкла были целы. Может, кто-то петарду в мусоропровод бросил? Хотя это какая же должна быть петарда?! На других этажах двери не хлопали. Странно. Казалось бы – выходной, люди должны быть… Может, тоже из-за дверей прислушиваются не дыша? Ладно… Тихо – и слава богу. Но стоило мне шагнуть к двери, как опять послышался грохот. Правда, теперь уже намного тише. Зато последовавшие, как и в прошлый раз, крики были громче. Судя по интонациям, кто-то ругался, но разобрать слова было невозможно. Народ у нас в подъезде мирный, пьющих вроде нет… Кто ж так загулял? Я прислушался и обмер: постепенно стихающая ругань доносилась из квартиры 221! Из Славкиной квартиры!

– Славка! Тьфу ты, Яра! Ярослава-а! Открой! – мягкая обивка двери гасила удары. Внезапно я перестал стучать. Почему-то вдруг представилось, что сейчас послышатся шаги, дверь откроется, и заспанная Ярослава уставится на расхристанного меня: «Существует звонок! И я же просила, не называть меня Славкой…» Я испуганно посмотрел на дверь. Воплей уже не было слышно. Вместо этого в недрах квартиры послышались шаги. Они приближались. Ага. Сейчас мне врежут. Выяснится, что пока Славка была в душе, телевизор…

И тут я покрылся холодным потом. Теперь точно знаю, что означает это пошлое выражение: когда тебе жарко и холодно одновременно. Шаги… Словом, это мог быть кто угодно, но только не Славка. Этот неведомо кто шёл медленно, с расстановкой, да ещё и шаркал. Выходит, там действительно что-то случилось?! Шаги приближались. Меня начало трясти. Что делать? Быстренько смыться? А вдруг Славке нужна помощь? Врезать тому, кто откроет? А вдруг это окажется не преступник? А тогда кто?

Пока рассуждал, шарканье прекратилось у самой двери. Могу поклясться, что я это почувствовал – кто-то разглядывал меня в глазок. Будто надеясь разглядеть стоящего за дверью, я уставился в выпуклую круглую линзу. Через несколько секунд линза посветлела. Одновременно с этим послышался щелчок и дверь открылась. За дверью никого не было.

На пороге я простоял недолго – кажется, несколько секунд. Коридор был пуст. Ступая неизвестно почему на цыпочках, я вошёл в прихожую и заглянул в тёмный угол за дверью. Никого. В самом коридоре спрятаться было негде: его обстановка ограничивалась рогатой вешалкой, уснащённой поношенной дублёнкой, и огромным – в человеческий рост – зеркалом. Какие-то бестолковые розовые обои в зелёный цветочек гармонировали с моей рубашкой, и от этого становилось очень неуютно. Снимает она квартиру, что ли?

– Яра! – я прислушался, но не уловил ничего, даже шума машин на улице. Тишина.

На кухне не оказалось никого, кроме мухи, упорно взбиравшейся по стеклу. Три или четыре флакончика на подзеркальнике в ванной. Миновав короткий коридор, я очутился в комнате. Надо же, опять розовые обои, вот неприятность. Но и здесь никого. Странно. Отсутствует даже возможный виновник шума – телевизор. Кровать, тумбочка, комод и два шкафа. Шкаф? Я быстро подошёл к тому, который был побольше, и распахнул створки. Полки с аккуратно разложенными вещами и постельным бельём исключали всякую возможность затаиться. Во втором шкафу оказались книги. Ничего особенного. Мой взгляд остановился на корешке толстого тома. «Мир Софии». Кто же мне открыл? Если внутри никого? Балкона тут нет… А дверь – это я точно знаю – была заперта. Да и не мог же я неизвестно что принять за шарканье. Не почудилось же мне? Или…

– Ты что это, гадёныш, тут делаешь? – я вздрогнул. Снова холодный пот. Каркающий хриплый голос с жутковатыми обертонами. Я обернулся. Позади меня стояла сгорбленная чёрная фигура. Единственный раз я видел её, эту фигуру, и то – со спины. Но запомнил её на всю жизнь! Теперь вот и лицо Славкиной родственницы сподобился повидать. Лицо… Не лицо – бледное мертвенное пятно с чёрными отверстиями вместо глаз и рта. Только потом я сообразил – просто старуха встала как раз между мной и окном. А спустя мгновение – осознал, как выгляжу я, копающийся в чужих вещах! А лицо старухи и без контрового света смотрелось неприятно: то ли чрезвычайно бледное, то ли густо набелённое, плоское, туго обтянутое кожей, с глубокими чёрными глазами, пылающими каким-то льдистым блеском. Старуха придвинулась ближе. Безгубый рот снова выплюнул:

– Тебе чего тут надо, милай? – и этот «милай» показался мне страшнее любой доселе слышанной матерщины: с таким наслаждением карга облизала это слово, с таким презрением, с такой насмешкой выплюнула… «Ведьма!» – пронеслось у меня в голове. И затошнило от того, что будет дальше… И от того, что она – она! – родственница Славки. Моей Славки! Неужели бывают на свете такие родственницы?!

– Вы… – попытался я и немедленно сорвался на хрип. – То есть, я шум услышал… И дверь была открыта… Я думал, что с вами… Или с Ярославой… Грабители…

– Ярославой? – старуха стояла уже вплотную ко мне – Ярославой?! Какой-такой Ярославой?! – она страшно повела голыми серыми дёснами, выдыхая прямо мне в лицо.

– Ну да… – я безуспешно старался отодвинуться от неё.

– А вот и нет здесь никакой Ярославы! – торжествующе пропела старуха. Она действительно как-то пропела эту последнюю фразу и вдруг, ни с того ни с сего успокоилась, отвернулась, отошла к окну и, словно с трудом, обернувшись, совершенно равнодушно сказала:

– А-а, вон оно что… А ну проваливай! А то худо будет!

И вот тут до меня дошло. И стало очень холодно. Ведь когда я рылся в книжном шкафу, я полностью загораживал собою дверной проём. Значит, строго говоря, сейчас никакой старухи в комнате быть не может! Я неловко попятился и очень больно ушиб локоть о косяк.

* * *

Из прострации меня вывел дрожащий на столе мобильник. Мобильник мой. Стол – тоже мой. Значит, я дома. А вот как я сюда попал? И почему я, собственно, должен был как-то попадать к себе домой?

Я лежал на диване лицом в подушку и с отвращением ощущал, как прилипла к спине насквозь мокрая рубашка. Розовая с белым. Розовая… Под цвет обоев… Конечно! Вспомнил. И вовсе этому не обрадовался. Болел локоть. А эта родственница – она больная? Очень просится на язык слово «сумасшедшая», но почему-то оно казалось мне слишком страшным. Видимо, чересчур хорошо к ней подходит. Есть в этом слове… Господи, неужели бывают такие родственницы?! Да кто там всё не уймётся?!

Стараясь не отрывать лицо от подушки, я нашарил на столе телефон, поднёс к глазам… Да… Только Ромки мне сейчас и не хватало! Тем не менее, нажал приём. Разумеется, Ромка, Роман Витольдович – мой непутёвый коллега, был оглушительно пьян.

– Здорово, князь Мешко! Это я!

– А это – я… – настроения общаться совершенно не было.

– Как там моё Чертолье поживает? Черти не донимают?

– Слушай, ты чего хотел, а? – мне стало ясно, что разговаривать с Ромкой можно только приведя себя в состояние, аналогичное его собственному.

– Я? Ничего… Я только уз… узнать хотел, как тебе на моих маршрутах живётся. Как живётся? – он издал вопросительное мычание. Интересно получается, он не сам ушел? А его ушли? И он думает, что это я… Я его подсидел?

– Хорошо живётся, просто замечательно мне живётся! – я начал выходить из себя. – Я иуда, подлец и скотина: турнул коллегу с двух его маршрутов и всячески благоденствую по этому поводу! – рявкнул я, и на душе почему-то стало спокойнее. Видимо, привычные неприятности всё-таки спасают от вновь прибывших.

– А ты не горячиссссь… – икнул Ромка. – Не ори! А то я на тебя порчу наведу!

– Валяй. Только не забудь, что Алистер Кроули[3]3
  Алистер Кроули (англ. Aleister Crowley; урождённый Эдвард Александр Кроули (англ. Edward Alexander Crowley); 12 октября 1875 – 1 декабря 1947) – был известен как чёрный маг и сатанист XIX – XX века, один из видных идеологов оккультизма и сатанизма.


[Закрыть] сказал. «В колдовстве трижды воздаётся за содеянное…», – я замолчал и прислушался. По-видимому, Ромка заснул.

В ванной я рискнул заглянуть в зеркало. Взъерошенная физия, выглянувшая оттуда, на подвиги не вдохновляла, скорее наоборот. Бывают такие моменты, когда случается позавидовать самому незавидному… Я, например, позавидовал Ромке.

* * *

В дверь позвонили. И кто бы это мог быть?

– Приветка! – на пороге стояла светящаяся Славка. – Я не слишком рано?

Водолазка из чего-то – в тканях я полный дилетант – очень тонкого обтягивала её фигурку, словно вторая кожа.

– Знаешь, учитывая, что мы договорились… – я был немного смущён.

– Знаю. Просто мне не захотелось ждать вечера, – она улыбнулась. – Так мне можно войти?

– Заходи, конечно! Кофе?

– Лучше не надо!

Славка вошла, непринуждённо поцеловала меня в щёку и прошла в комнату.

– Что значит «лучше не надо»? – я прошёл следом.

– Я после кофе не знаю, куда себя деть: столько энергии сразу… Ух ты! Это всё – твои?! – глаза её вспыхнули. Славка с интересом смотрела на книжный шкаф.

– А чьи же! – не без гордости сказал я. – Моя библиотека!

– Вот это да! – Славка, забыв обо всём, читала, шевеля губами, названия на корешках; там, где их ещё можно было прочесть. – Сколько же им лет?!

Она наклонилась к одной из нижних полок и водолазочка, подавшись вверх, выставила на обозрение полоску… Полосочку…

– По-разному… – я встал рядом с ней. – Вот эта, например – ровесница Екатерины Великой… А этим – всего лет по сто…

– Всего? – весело усмехнулась Славка и посмотрела на меня.

– Всего. А ты разбираешься в книгах?

– Нет… – тут она запнулась. – А вон та? Сколько ей лет?

– Вон той? – я указал на огромный иллюстрированный Апокалипсис на верхней полке, в самом углу, у стенки.

– Да нет, вот этой – её тонкий пальчик ткнул в невзрачную обложку соседнего фолианта.

– Этой – около пятисот лет, точнее трудно сказать – может и старше… Она рукописная, без даты.

– Полтысячелетия… – одними губами прошептала Славка. – А можно посмотреть?

– Ещё бы! Сейчас… – я потянул тяжёлый том на себя. Посыпалась пыль.

– Слушай! Всегда хотела узнать, зачем на них на всех застёжки? – Славка нетерпеливо смотрела, как я осторожно стираю с обложки пыль.

– Ну, во-первых – для сохранности. Книги были толстые, тяжёлые, для укрепления переплёта делали застёжки… – я протянул ей протёртый том.

– Правда очень тяжёлая! – Славка покачала книгу на весу. – А во-вторых?

– А во-вторых, – если начиналась война или пожар, или если людям приходилось покидать свой дом, книгу можно было застегнуть и бросить в колодец.