Текст книги "Моя любимая сказка"

– И что?

– А потом достать и снова читать, как ни в чём не бывало!

Сначала она не поняла, что я имею в виду. Потом поняла, и глаза её округлились.

– Она же намокнет! – не поверила Славка

– А вот и нет! – я улыбнулся. – Эта книга пролежала в колодце почти сто лет. Намокла?

– Сто лет? Не может быть!

– Да. Потом колодец зарыли, вода ушла… А она так и осталась лежать. Деревня росла, потом на месте деревни стал дачный посёлок. А потом новый хозяин дома – мой отец – решил заново раскопать старый колодец и нашёл её. Вот так!

– Да-а… – Славка, кажется, была потрясена историей книги.

Она бережно раскрыла фолиант и попыталась читать…

– «На»… «Оу»… Ничего не понятно! – нахмурившись, сказала она с обидой в голосе. – Это хоть по-нашему?

– По-нашему. Ей же пять сотен лет.

– А что здесь написано?

– Здесь написано такое, что… В общем, из-за этого её, наверное, и спрятали…

– Это что, колдовская книга? – глаза Славки снова вспыхнули. – Да?

– Точно. Это сборник древних заклятий и заговоров. Записал, должно быть, какой-то ведун, чтобы не позабывать… или наследнику передать. Очень редкая, кстати, вещь – такая книга… У нас на Руси всякие тайные знания из уст в уста передавали, писали очень редко. С грамотностью же беда была. И потом, ведь если с такой уликой поймают – сожгут без разговоров!

Славка, казалось, меня не слушала. Она смотрела в одну точку и немного раскачивалась под тяжестью раскрытой книги, а, может, под тяжестью веков, которые она в эту минуту держит перед собой…

– …А я думала, у нас не сжигали за колдовство! – пришла она в себя, наконец. – Ведь у нас же инквизиции не было?

– Инквизиции-то не было, но за такую вот книжицу вполне могли и поджарить! Чародеям всюду несладко было. Хотя вообще-то в народе всякие заговоры и обереги очень уважали, они считались даже сильнее молитв. Молитву вообще и за серьёзное дело не считали. То ли дело – меловой круг, или, там, бегущее солнце на крыше[4]4
  Имеется в виду многолучевая свастика, весьма популярная в русской народной резьбе по дереву.


[Закрыть]… А волхвы всякие…

– Знаешь, живи я тогда… Ну, лет пятьсот назад… Я, наверное, была бы ведьмой… Или… В общем, меня бы вполне могли сжечь, – Славка наполовину прикрыла глаза и стало казаться, что в них играет пламя свечи; книгу она прижала к груди. – А ты её прочитал?

– Так… читал… – сказал я, стараясь выглядеть равнодушным.

– Ну, и как? – Славка снова вышла из мечтательного оцепенения и испытующе взглянула на меня.

– Впечатляет. Колдовство на все случаи жизни, от зубной боли до выселения нечисти.

– Здорово. Жалко, что непонятно написано… – грустно сказала она и надула губки. – Кстати, я сегодня на Вернисаж собиралась. Посмотреть и всё такое… Если тебе сегодня нечего делать, может, поедем вместе? Хочешь?

– Здорово, – обрадовался я. – Я ведь тоже собирался…

– Подожди меня, пойду, надену куртку.

Она вышла из комнаты. Я уже собирался было поставить сборник на место, но случайно взглянул на открытую страницу. Сначала я не поверил глазам. Поэтому посмотрел ещё раз. Так и есть: тынъ желѣзный вереи булатны на сто и дванадесять верстъ окомъ не окинуть глазомъ не увидѣть пропущайте огненную рѣку…

* * *

Телефонный звонок оторвал меня от мечтательных размышлений и бесплотных попыток сесть-таки за работу. Это Цейтманберг возжелал поделиться ценной информацией. Рассказать о том, что же такое случилось с Романом на самом деле.

А оказывается дело было в спонтанном смотре, который не так давно нам закатил господин начальник. Владимир Леонидович устроил нам – четырём наиболее перспективным сотрудникам – что-то вроде перекрёстного допроса: основные размеры древнерусских кирпичей, символические значения цветов в иконописи, зависимость положения пилястр по отношению к фасаду от времени постройки зданий дворцового и усадебного типа в XIX веке, и ещё масса вопросов подобного же рода.

В принципе – ничего сложного. Но был один нюанс: времени на обдумывание не полагалось. Ни секунды. Успел сразу – успел. Нет – значит, не ответил.

Разумеется, ничем кроме очередной блажи это не было и быть не могло. Но, тем не менее, господин Морских обещал сделать свои выводы из результатов.

А результаты, естественно, были печальными. На первом месте разместился мой тёзка с Цейтманберг. На втором устроились Света Ларионова и я. Ромка оказался последним. Против блиц-обстрела вопросами не помогли ни мама, ни способность пышно излагать свои мысли.

Так оказывается, показав себя так неудачно, Рома начал чахнуть, вянуть, и вял до тех пор, пока не явился к Владимиру Леонидовичу. Видимо считал, что не оправдал, не выдержал и достойно по жизни не пронёс. Там он устроил страшный и нелицеприятный скандал, при котором, кстати, и присутствовал Цейтманберг. В котором он обвинил гада Морских в сговоре почему-то именно со мной с целью освобождения его от должности. Результатом стало Ромкино увольнение, тут уж не помогла бы ни мама, ни какие еще высшие силы. А оказавшись на свободе от своих не слишком обременительных обязанностей, он и вовсе покатился.

Но если все эти его рыдания и метания вполне можно понять и простить, то его претензии к моей персоне оставались для меня за гранью парадоксального. Дескать, я, грешный, знал все ответы заранее, «гад Морских» на проведение этого турнира надоумил тоже я, причём исключительно из желания получить Ромкину должность, лично для него, надо сказать, и придуманную. До его прихода методист нашей конторе по штату не полагался

Но эта теория не выдерживала никакой критики. Если я знал все ответы, то почему не стал первым, а занял почётное второе место, да ещё и пополам с кем-то? Если я способен надоумить Владимира Леонидовича, то зачем мне вообще участвовать в чём-либо, когда я и так имею влияние на начальство?

Но Ромка такие аргументы почему-то отметал. И не без удовольствия наблюдал, как после увольнения его подозрения начали подтверждаться. Правда, я и сам не понимал, как попал из обычных экскурсоводов в Ромкины методические дебри, но это пусть остаётся на совести «гад Морских», как на моей останется то, что я его предложение принял.

Глава 4

Первый ярус Вернисажа[5]5
  Вернисаж в Измайлово – крупнейшая выставка-ярмарка предметов изобразительного и декоративно-прикладного искусства, народных промыслов и ремесел, сувениров и антиквариата.


[Закрыть] с матрёшками и прочим сувенирным хламом остался позади. Мы начали уже подниматься по лестнице на второй – антикварный – ярус, когда Славка обратила внимание на шкуры.

– Вот это да! – Славка наклонилась над оскаленной головой рыси.

Какие-то угрюмые азиаты разложили кипу мехов прямо на ступеньках, оставив для прохожих узкую тропку, ограниченную с другой стороны лотком, ощетинившимся огромным количеством самых разнообразных ножей. Рысья морда, выглядывающая из груды, недобро щерилась на дамасские лезвия.

– Хороший зверь – мрачно сообщил Славке один из узкоглазых коммерсантов. Мне показалось, что она немного поёжилась, как от холода.

– Бери её! – буквально приказал второй, не менее мрачный кочевник.

Славка быстро взглянула сначала на одного, потом на другого – во взгляде было раздражение и что-то еще… такое, что вынудило обоих горе-продавцов потупить глаза и сконфуженно отвернуться.

– Пойдем отсюда, – шепнула мне Славка и, взяв за руку, потащила вперед.

– Здесь продаётся даже дым с костра Джордано Бруно – объявил я, когда мы оказались между двумя рядами деревянных ларьков второго яруса.

– Правда? – Славка недоверчиво покосилась на старинный водолазный шлем, нашедший временный приют между огромным деревенским сундуком и несколькими чеканными восточными подносами.

– Почти, – мы миновали ещё несколько ларьков и оказались передвполне приличной витриной. – Вот смотри, это всё – из балканских гробниц.

Внутри стенда на верхней полке стояли глиняные лампы, украшенные изображениями бородатых лиц. Чуть ниже расположились потемневшие от времени кольца, монеты и неожиданно яркие стеклянные бусы.

– Смотри, прямо как новенькие, – Славка указала на бусины, покрытые абстрактным узором и в самом деле выглядящие так, словно их родина не древний Киев, а соседняя мастерская китайских умельцев.

– Новенькие? – усмехнулся в усы владелец всего этого богатства – здоровенный краснолицый дядька, пытавшийся до этого приладить к серебряной чаше для пунша отвалившуюся ручку.

– Вообще-то, им около тысячи лет…

– Да ты что? – изумилась Славка. – А смотрятся – будто вчера сделали!

– Вообще, это не исключено… – шепнул я. Прямо в её чудесное ушко…

Мы шли мимо ковров и сёдел, наконечников от стрел и косовороток, икон, самоваров, монет, сервизов севрской работы и старинных телефонов, хомутов и подсвечников.

Мне вдруг показалось, что всё это добро – последствия какой-то катастрофы. Чудовищной катастрофы, вроде нашествия степняков или чумы. Когда немногие уцелевшие под градом стрел и в языках пламени распродают те крохи, что удалось вынести из пылающих домов или выкопать из заражённых могил.

Продают, чтобы выжить. Разница только в том, что люди за прилавками мало напоминают жертв стихийного бедствия.

Один средневековый путешественник писал, что в стране хазар женщины бедняков вынуждены продавать в рабство собственных детей… Но к этому их толкнула нужда. Хороши же эти, продающие память отцов и дедов!

Впрочем, у каждого свой хлеб. И не мне, кормящемуся от дедовской славы, их осуждать…

– Эй! Что за невеселые мысли, Мишкин? – голос Славки прервал мои размышления. – И… хватит столбик обнимать. Он этого всеравно не оценит.

Тут-то я и обнаружил, что, ухватившись за столб навеса, впился взглядом во вполне мирный катушечный магнитофон. Мрачные мысли разбежались под Славкиным взглядом.

– Работает? – указывая на магнитофон, неизвестно зачем спросил я у продавца.

– Конечно! – расплылся полупьяный мужичок в грязном свитере.

Он водрузил на своего мастодонта катушку, протянул ленту, что-то щёлкнуло и захрипело: «It’s a happening…» Отвратительное кваканье динамиков окончательно вернуло меня к жизни… Славка?

Славка стояла у торца прилавка и перелистывала какую-то книгу. Я подошёл к ней сзади и, обняв, заглянул через плечо. Книга была не очень старая – что-то около ста лет. Владельческий переплёт. Латиница. Непонятный язык.

– Берите, берите! – уговаривал Славку мужичок – Редкая вещь!

– Что скажешь? – поинтересовалась она, показывая мне книгу.

– А что это?

– Как это – «что»?! – возмутился почему-то мужичок – Я же говорю: Кафка, прижизненное издание!

Мы дружно расхохотались. Мужичок сразу выпустил иглы и занял, было, оборону, но в это время кваканье магнитофона сменилось шипением, а затем шелестом зажёванной плёнки. Мужичок тут же, забыв про нас, принялся самозабвенно отвоёвывать у своего непослушного монстра магнитную ленту.

* * *

Под навесом напротив выбор книг был куда больше. Это был даже не навес, а ларёк, который можно закрыть на ночь пластиковым ставнем. Правда, и сюда доносились то щелчки тумблеров, то ругань владельца уникального издания.

– Что интересует? – с отвращением вопросил пожилой одноглазый книгопродавец.

– Мистика, – немедленно сообщила Славка.

– История, этнография. – добавил я, раскрывая пухлый том, оказавшийся библией времён Екатерины Второй, наделённой кучей недурных гравюр. Подражание немцам. Цена – копейки.

– Что-то было из этнографии… Кажется, Рыбников. Историиточно нет. Мистика – может, и есть. Смотрите сами.

Продавец явно не был настроен помогать нам, и мы со Славкой принялись сами перелистывать книги одну за другой. Чаще всего попадались подшивки журналов и «Жизнь животных» Брэма, без которых не обходится ни одна груда книг ни на одном из прилавков.

– Слышишь? – Славка вдруг положила назад второй том «Песен» Рыбникова и замерла.

Я тоже отложил книгу и прислушался. Судя по тому, что ругань прекратилась, мужичок, наконец, нашёл общий язык со своим хтоническим агрегатом. Сквозь обычный шум толпы покупателей был слышен только тихий, словно далёкий звук скрипки. Очень знакомый звук…

– Она? – одними губами спросила Славка.

– Кажется…

«…Je saurai le seuil au bruit de la grille rouille» – задрожало над толпой продающих и покупающих – «L’endroit du puits sous les tilleuls On y buvait des jours d’ete…».

– Кстати, она кое о чём мне напомнила! – сказала вдруг Славка – У меня тут есть одно небольшое дело…

Её глаза вдруг сверкнули.

– Ты ведь хорошо знаешь Вернисаж? – лукавая улыбка заиграла на Славкиных губах.

Хорошо ли я знаю Вернисаж? Что она имеет в виду?

– Вообще-то, я облазил тут всё сверху донизу раз двести…

– А хочешь, я покажу тебе одно место, где ты ещё никогда не был?

– Сомневаюсь, что такое существует.

– Посмотрим…

Она взяла меня за руку, словно ребёнка, и повела вдоль рядов. Граммофоны сменялись кучками позеленевших от времени складней[6]6
  СКЛАДЕНЬ, складная икона из двух (диптих), трех (триптих) или нескольких (полиптих) частей.


[Закрыть] и крестов. Копии парадных СС-совских кортиков возникали вслед за связками платков и салопов.

Наконец мы остановились почти в самом конце яруса, возле ларька, наглухо закрытого металлическим ставнем.

– Ну? – всё с той же улыбкой торжествующе сказала Славка.

– Что – «ну»? – не понял я. Впрочем, этот ларёк я знал.

Где-то около двух лет назад я вот так же, как сейчас, бродил по развалу. Правда, один. Тогда ставень был поднят, а за прилавком стоял молодой длинноволосый парень в старомодных больших пластмассовых очках. Слишком молодой для того, чтобы быть офеней. Но несколько – всего-то две или три – книги, лежавших перед ним, почему-то привлекли моё внимание. И я, отчасти из любопытства, но более всё же из стремления поддеть «юношу бледного со взором горящим», спросил, нет ли у него старопечатных изданий. «Сейчас подсунет мне начало девятнадцатого под видом семнашки» – подумалось мне – «Причём не со зла, а потому, что его самого надули!»

То, что произошло дальше – не укладывается у меня в голове и теперь. Кивнув, продавец раскрыл одну из книг. Чуть голубоватая бумага. Печать в два столбца. «…и великого князя Фёдора Иоанновича…»[7]7
  Фёдор I Иоаннович, известен также по имени Феодор Блаженный, (11 мая 1557, Москва – 7 января 1598, Москва) – царь всея Руси и великий князь Московский с 18 марта 1584 года, третий сын Ивана IV Грозного. Книги XVI века сегодня являются большой редкостью, редко продаются и ценятся очень дорого.


[Закрыть] Я проглотил слюну. Главное – дать понять, что эта книга ценности для меня не представляет… И вообще – не представляет ценности. Может, свезёт…

– Сколько? – я потрогал бумагу. Оно.

– Пятьсот зелёных, – равнодушно ответил парень.

«Не знает!» – у меня засосало под ложечкой – «Он не знает, что это за книга! И какая ей на самом деле цена. Как тебя сюда занесло, лопушок?» Помню, у меня всё сразу как-то окаменело внутри. Надо дать ему понять, что книга – ерунда… Ведь он сейчас по моим глазам прочтёт, какая ей настоящая цена… И тогда… О Фёдоре Иоанновиче можно будет спокойно забыть. Это же очень просто: «Простите, я оговорился, – пятьсот тысяч…»

– Извините, – я сделал вид, что у меня зазвонил мобильник и зашагал в сторону выхода.

А когда через пятнадцать минут, которые дались мне с неимоверным трудом, я, подготовив равнодушное, слегка снисходительное выражение лица, вернулся, оказалось…

Когда я вернулся, ставень ларька был опущен. Похожий на мумию, длинный и тощий дядька из соседнего ларька понятия не имел, надолго ли отошёл продавец и когда вернётся. Ставень был опущен и в следующие выходные, и через две недели… Ни разу с тех пор я не видел его поднятым. Я терялся в догадках, что произошло с незадачливым парнишкой в старушечьих очках. Может быть перепавшую ему случайно книгу кто-то приобрёл за настоящую цену, тем самым избавив его на несколько лет от необходимости заниматься чем-либо? А потом я понял, что это была моя «зелёная дверь». Дверь, которая лишь один раз распахнулась для меня, и только для меня. И больше никогда уже не откроется снова.

Закрыта была она и сейчас.

– Что – «ну»? – спросил я Славку. Солнце спряталось. Поднявшийся ветер был уже по-осеннему пронизывающий: совсем не холодный, он, однако, пробирался сквозь любую одежду и словно бы выстуживал кости изнутри. Я поёжился.

– Мы пришли, – Славка безмятежно улыбалась. – Зайдёшь со мной или подождёшь здесь?

– Зайду куда? – не понял я. – Насколько я знаю, в закрытых ларьках не торгуют – я тоже улыбнулся.

Славка не ответила. Она подняла руку и несколько раз провела пальцем по ребристой поверхности ставня. Вверх и вниз. Получилось очень похоже на ритм песни. Той самой песни. Там, та-та-та-там… Как же она называется? И кто её пел? В который раз я судорожно попытался вспомнить…

И тут произошло невероятное: опущенный до земли ставень, снаружи выглядевший как запертый, вдруг приподнялся! «Всего-то!» – пронеслось в моей голове – «Как всё, оказывается, просто!» И только после этого: «Кто же торгует с закрытым ставнем?!»

– Ты идёшь? – Славка уже наклонилась, собираясь пройти внутрь.

– Иду! – кажется даже не сказал, а крикнул я.

Ставень вновь опустился. Прежде всего, внутри было очень тепло. Старый круглый рефлектор, которому уже недолго оставалось до того, чтобы самому стать антиквариатом, тускло светил из угла своей багровой спиралью. Кроме того, на прилавке, среди груд бог знает чего, ярко горела настоящая керосиновая лампа. Электричества в ларьках почему-то не полагалось, но и горящую лампуя видел тут впервые. Хотя странным такое освещение мне не показалось. Чем ещё всё это освещать? Сладко пахло благовонными свечами.

– Ни Хао! – я посмотрел на Славку. Если бы я не видел движения её губ, я бы решил, что странные слова сказал кто-то другой – такой странной, непривычной была её интонация и даже сам тембр голоса.

– Добрый день, – прозвучало откуда-то со стороны рефлектора.

Я уставился в угол. И как я не заметил! В углу на мешке сидел мужчина. В жёлтом свете лампы его смуглое лицо сливалось с цветом деревянной стенки. Раскосые глаза, странный выговор… Китаец?

– Я пришла за тем, что вы мне обещали, – несмотря на то, что Славка говорила по-русски, её голос звучал странно. Глухо.

Мужчина поднялся на ноги. Ростом он был чуть ниже Славки.

– Конечно! Да, да! – китаец говорил с сильным акцентом. Он принялся шарить в большом ящике, стоявшем в другом углу.

Я осмотрелся. Вокруг всё было заполнено предметами настолько несочетающимися друг с другом, что даже здесь, на Вернисаже, их соседство казалось диким. Какой-то заспиртованный уродец в банке стоял на одной полке со статуэткой Авалокиты(Авалокитешвара (санскр.  Avalokiteśvara IAST, «Владыка взирающий») – в буддизме – бодхисаттва, воплощение бесконечного сострадания всех Будд. Атрибут – веер из хвоста павлина.). Бодхисаттва выдавал себя бесчисленными глазами на ладонях. В лицах обмотанного пуповиной белесого эмбриона и Великого Сострадающего прослеживалось определённое сходство. «1897» – разглядел я на этикетке уродца. На прилавке среди прочего мне попалась на глаза небольшая нефритовая статуэтка буйвола, стоявшая рядом с небольшой скривившейся набок серебряной менорой[8]8
  Семисвечник. Является одним из древнейших символов иудаизма и еврейских религиозных атрибутов.


[Закрыть]. На лбу между рогами была вырезана восьмиконечная звёздочка. В глубоких линиях, обозначавших поджатые ноги животного, скопилась коричневатая грязь.

– Вот! – прервал мои наблюдения голос китайца. Он с легким поклоном протягивал Славке небольшой газетный свёрток.

– Спасибо, – голос её по-прежнему звучал глухо. В ответ китаецразразился длинной почтительной тирадой на своём родном языке. Зашуршала газетная бумага. Что-то блеснуло золотисто-зеленоватыми искрами в тонких Славкиных пальцах. Я сделал шаг вперёд. В руках она держала тонкую золотую цепочку, на которой сверкала маленькая хризолитовая капелька.

– Себе вешать. Очень будет хорошо! Всё поможет… – ласково говорил китаец.

Неожиданно я понял: он уже обращается ко мне.

– А вам? Что вам понравится?

Я посмотрел на продавца: он заискивающе улыбался. Между тем глаз его в свете лампы видно не было. Это производило неприятное, гнетущее впечатление. Я опустил взгляд. Восьмиконечная звезда на лбу буйвола. Нефритовый буйвол на несоразмерно большой, широкой и высокой подставке…

Подставке?! У меня похолодели кончики пальцев. Книга! Да нет, не может быть. Два года прошло. Два…

– Бык! Хорошая бык! – сообщил продавец – Нравится бык?

– Что случилось? – шёпотом спросила Славка, обняв меня за плечо. На её груди поблёскивала хризолитовая капля. – Миш, тебя колотит. Что с тобой?

– Книга… – только и смог сказать я.

– Нет! – неожиданно резко сказал китаец – Книга – нельзя!

– А в чём дело? – я постарался придать голосу твёрдость – Почему нельзя?

– Бык можно, – уже спокойнее ответил китаец. – Хорошая бык, можно недорого бык. Книга – нет, нельзя! – он сделал отрицательный жест рукой.

Славка погладила меня по спине, и я почувствовал, как проходит дрожь.

– Но всё-таки, почему нельзя? Если товар на прилавке, значит, – он продаётся… – сказал я уже совершенно спокойно и посмотрел на Славку. Она опустила глаза и взяла меня за руку.

– Нельзя. Книга… Книга… – продавец явно подыскивал слово. – Не ваша. Раньше – можно. Теперь – нельзя. Не ваша.

– Что значит – не моя? Её купили?

– Не расстраивайся! – шепнула мне Славка в самое ухо. – Можетбыть, ещё повезёт…

– Купили! Купили! – радостно согласился китаец. – Хорошие деньги! Купили! До свиданья! – вдруг закончил он фразу.

После тёплой каморки мне показалось, что на улице настала зима. Небо окончательно затянуло облаками. Погода портилась. Утреннее солнце всех обмануло.

Мы быстрым шагом шли к боковому выходу с Вернисажа. Обнявшись. Вернее, Славка обнимала меня. Она что-то спокойно говорила. Не помню, что именно, но её слова звучали как музыка. Тихая, нежная, но очень сильная музыка. Мне даже кажется, она говорила стихами: «Может, это – прямо завтра, То, что будет выше книги? Может, это – прямо завтра? Но пока – никто не знает…»

У меня перед глазами всё ещё стояла последняя увиденная в лавке картина: хозяин – маленький китаец – демонстративно отвернувшись вполоборота, надевает очки и делает вид, что погружается в какой-то конторский кондуит… «Может, это – прямо завтра? Но пока – никто не знает…»

Уже возле самых ворот я почувствовал что-то неладное. Славка остановилась. Две невысокие фигуры преградили нам путь.

– Ты! – я узнал голос одного из азиатов, что торговали пушниной на ступенях между ярусами. Как они все похожи друг на друга! Не заговори он… Я весь напрягся. Сейчас что-то будет…

– Возьми её!

Я уже был готов к самому худшему… Но только не к тому, что произошло дальше. Кочевник опустился на колени и протянул Славке ту же самую рысью шкуру.

– Бери! – приказал второй.

Недобрые голоса, лица без выражения. Они делают то, что – хотят они того или нет – они должны сделать.

– Гунду сараван дуу дуу хум. Бажар аюки сууха[9]9
  В шаманистских верованиях народов Сибири – одна из формул призывания Абая Гесэра, который почитается как божество войны и как универсальное охранительное божество.


[Закрыть]!

Я посмотрел на Славку…

* * *

Страница, выскользнув из-под пальца, медленно перевернулась. Двести пятьдесят какая-то. Жидкие осенние сумерки наполняли комнату. И книга почти на середине. Что за книга-то? Биография Григория VII[10]10
  Григорий VII (1020/1025 – 25 мая 1085) – папа римский с 22 апреля 1073 по 25 мая 1085. Боролся за политическое преобладание в Западной Европе с германскими императорами, но в конце жизни был изгнан из Рима и умер в изгнании. Сторонник ужесточения церковных правил и полного целибата.


[Закрыть]? Ничего себе развлечение. Вспомнить бы хоть строчку…

Постепенно сгустилось ощущение тревоги. Как будто собирался что-то сделать, но забыл, что именно. Что? Надо попытаться вспомнить. Значит так. Пришёл в себя. Резко, словно нажали кнопку. Кстати, а от чего я пришёл в себя? Господи! Ведь звонили в дверь!

Я вскочил. И сразу же навалился страх. Пока мою спину прикрывало кресло – было спокойно. Теперь, без этой поддержки, идти открывать дверь совсем не хотелось. Представилась полутёмная площадка за дверным глазком и сумасшедшая старуха, крадущаяся к моей двери. Мои плечи передёрнуло от страха.

В тишине снова послышался звонок. Славка! То есть, Яра. Она же обещала зайти! Я бросился в прихожую.

В глазок было видно только площадку и часть лестницы. На душе сразу стало легко: никакой старухи там не было… Впрочем, не было и Яры. Мальчишки хулиганят? Скорее всего. Я постарался вспомнить, как выглядит паренёк с пятого этажа и сам не заметил, как оказался в комнате. Взгляд снова упал на книгу. Что мне вздумалось читать про Григория?

В дверь позвонили. Ну, всё… Буквально через пару секунд я опять был в прихожей. Ещё мгновение, чтобы открыть замок, и…

Но за дверью стояла Ярослава. Короткая кожаная курточка и воздушный разноцветный шарфик.

– Привет, – она неуверенно улыбнулась – Не отвлекаю? Я обещала зайти… – в её последних словах послышалась странная вопросительность.

– Конечно. Мы же договорились… – я посторонился, пропуская её внутрь – Сейчас, я уже готов… Почти…

* * *

– Яра… – я замялся, хоть уже готов был спросить ее о старухе. «Не порть вечер!» – словно прошептал кто-то в моей голове: – Яр, а… ты снимаешь квартиру? – наконец спросил я, чтобы нарушить затянувшуюся паузу.

– Да. Я вроде говорила тебе, – от Яры, кажется, повеяло холодком.

– Извини, не помню, – я неловко улыбнулся. Решил исправить ситуации и сказал первое что пришло в голову. – Ты потрясающе выглядишь. Я – счастливчик. Пойдем?