Текст книги "Ускользающая темнота"

Комната страха

Дверь открылась. В проеме показался поднос с посудой.

– Пришло время подкрепиться, девочка моя.

Две руки перевернули девушку и развязали. Кистей она совершенно не чувствовала.

Под спиной оказалась подушка, пленница приподнялась, поднос уже стоял на ее вытянутых ногах. В маленькой алюминиевой кастрюльке болталась вода с кусочками картошки. На пластмассовой розовой тарелке лежал кусочек вареной рыбы.

– Ешь.

– Я не могу, я не чувствую рук.

– Мне, что ли, прикажешь тебя кормить? – Трясущаяся от злобы рука направила старую пластмассовую ложку ко рту девушки. Та увидела желтый слоистый ноготь и отвернулась.

– Ты еще тут капризничаешь?! Ну-ка, открывай свой поганый рот. – Брызги из ложки полетели в лицо, а затем и сама ложка упала на пол. – Будешь жрать прямо из кастрюли! – Алюминиевые края больно вонзились в пересохший рот. Дрожащие пальцы лезли между губ и зубов, разжимая челюсть. – Ишь ты какая принцесса выискалась.

Девушка сделала глоток, потом другой. Теплая жидкость влилась в желудок.

– Теперь рыбку. Ты же любишь рыбку? – Слоистый ноготь коснулся рта. Жевать было трудно. Резиновый кусок провалился вслед за баландой.

– И с хлебушком.

– Я попробую сама.

– То-то. Вздумала капризничать!

Онемевшими пальцами она взяла хлеб и долго жевала его. Два безумных глаза наблюдали за ней..

– Я хочу в туалет, – сказала девушка.

В ответ услышала негромкий хриплый смех.

– Принесу сейчас тебе банку. Еще возись тут, убирай за тобой. Ты уже нагадила мне на полу, когда пришлось тебя сюда тащить. Ох и напилась же ты! Ты случайно еще не обделалась? Все-таки долго сидела тут одна. Ну-ка, проверим простыню. Сухая вроде. Пойду принесу банку.

– Отвернитесь, пожалуйста. – Девушка очень старалась быть вежливой, чтобы никого не злить.

Другая невеста

Москва. 200... год

Утром шел дождь. За окном было темно, но Катя поняла это, услышав тяжелое постукивание капель по жестяному подоконнику и листве. Она проснулась сама. Свет из коридора слабо освещал палату, пробиваясь в окно над дверью. Нашарив под кроватью баночку для анализов, Катя сонная побрела в туалет.

На посту ей всучили градусник, и Катя пошла обратно в палату мерить температуру. Она лежала и смотрела в потолок, стараясь ни о чем не думать, только слушала дождь. Потом медсестра проверила температуру, поставила клизму, побрила и дала какие-то таблетки. Катя задремала, сквозь сон слышала, как собираются на завтрак соседки, скоро ее разбудила женщина в белом халате и сказала, что ей уже пора.

* * *

– Считайте до девяти. – Медсестра нашла вену на локтевом сгибе, аккуратно ввела иглу.

«Вот и все», – только успела подумать Катя и провалилась в небытие.

Бескрайняя пустыня расстилалась вокруг. Горячий тягучий воздух не давал дышать. С трудом продираясь сквозь его полиэтиленовую толщу, Катя шла к одиноко стоящему посреди этого знойного безмолвия страшному железному креслу с высокой спинкой, кривыми ножками и кое-как припаянными изогнутыми подлокотниками. Вся ломаная конструкция напоминала изуродованный остов когда-то красивого высокого трона, побывавшего в пожаре. Железо так нагрелось под палящим солнцем, что приобрело красновато-белый оттенок. Она села. Напротив кресла из марева соткался прозрачный экран, на котором она увидела свой живот, а внутри него, в защищенном пространстве матки, находился ребенок. Он безмятежно копошился, то поднося ручку ко рту, то убирая ее, и иногда сгибал и разгибал в коленях ножки. Катя видела, как ритмично бьется маленькое сердечко.

Внезапно со стороны горизонта с огромной скоростью надвинулась гигантская тень человека с инструментом, напоминающим крючковатый нож. Девушка почувствовала, как все ее тело пронзила адская сжигающая боль, будто в него вонзились сотни раскаленных копий. Дернулась, но встать не смогла. Тень приближалась к ребенку, беспомощно барахтающемуся в попытке отодвинуться. Ощущая смертельную опасность, еще не увидевший этот мир и свою маму человечек сделал последние попытки спрятаться, но безжалостный инструмент, направляемый черной тенью, уже настиг маленькое тельце и рвал его на части, вышвыривая крохотные ручки и ножки на сухую растрескавшуюся землю под экраном, где уже собрались голодные пустынные гады, мечтающие отведать нежной плоти. Катя в жутком оцепенении смотрела на постепенно исчезающую тень, на тающий в воздухе экран и расползающихся тварей. Через несколько минут ничто не напоминало о том, что совсем недавно здесь было убито беспомощное человеческое существо. Подул прохладный ветер, солнце стало опускаться за горизонт. Катя положила руки на подлокотники кресла, которые неожиданно оказались широкими и мягкими, и откинув голову, прикрыла глаза.

* * *

– Нагуляют, избавюца, а потом лежат тут стонут да от бесплодия лечиться ходют, – ворчал над ухом недовольный старушечий голос. Катя повернула голову. Возле ее кровати пожилая санитарка возила по полу мокрой тряпкой, воняющей хлоркой. Почувствовав прохладу внизу живота, Катя опустила руку и нащупала грелку со льдом. Действия лекарств заканчивались, и боль постепенно начала заявлять о себе. Слова бабки не обидели ее, а вернули к жестокой реальности. В не отошедшей от наркоза голове всплыли обрывки галлюцинаций. Ах, как много она готова была отдать, чтобы это действительно был всего лишь сон. «Я убила его. Я уничтожила собственного ребенка. И заставил меня это сделать его отец».

А на следующий день в холле ее ждал Сергей. С последним, вернее предпоследним, подаренным ей букетом и с радостным вопросом: «Как дела, дорогая?» Они поссорились. А что было потом? Когда она звонила ему, а к телефону подходила незнакомая девушка? Кажется, он говорил, что должен уезжать куда-то. Она не помнила куда. Промаявшись и проплакав почти всю ночь, Катя проснулась утром, позвонила, но трубку никто не снял. Спит, наверное. Она быстро оделась и поехала к нему. Может быть, успеет до отъезда поговорить.

* * *

Только сейчас, добравшись до нужной улицы, Катя поняла, что за все время их знакомства Сергей ни разу не пригласил ее к себе. Однажды, когда они случайно проезжали мимо, он остановил машину и показал Кате окно на третьем этаже кирпичной пятиэтажки.

– Видишь синие занавески. Это моя комната.

– Ой, – пригнувшись, чтобы увидеть окно, сказала тогда она, – а ведь я у тебя ни разу не была. Пойдем в гости.

– Не выйдет, заяц. Хозяйка – зверь. Поселила меня с условием, что никаких пьянок, гулянок и женщин. Как она выразилась «баб». А что, тебе же лучше. Спокойнее. Знаешь, что у меня дома никого лишнего.

– Во-первых, я не баба, а твоя девушка. Во-вторых, я и так тебе верю. При чем тут злая хозяйка?

– Ты у меня вообще молодец, котенок. Не обижайся. Ей все равно – девушка, не девушка. Для нее важно одно – особь женского пола. – Он засмеялся, потрепал ее за нос, и они поехали дальше, к этой теме больше не возвращаясь.

Катя подошла к дому со стороны синего окна. По его расположению прикинула подъезд и квартиру и не ошиблась. Дверь открыла миловидная женщина лет пятидесяти, по всей видимости, тот самый «зверь», которым ее пугал Сергей.

– Простите, Сергей здесь живет?

– Здесь, а что вы хотели?

– Понимаете, я его однокурсница. Он мне учебник давал, – и Катя достала из сумки книгу, которую читала в метро, – я только вчера вечером вспомнила, что он про отъезд в субботу что-то говорил. Вот, решила вернуть.

– Да что же ты на лестнице все стоишь, деточка? Проходи.

Катя вошла.

– Немножко ты опоздала. С полчаса как они уехали.

– Уехали?

– Ну да, они с Ладочкой поехали.

– С Ладочкой?! – Катя почувствовала, как пол уезжает из-под ног.

– Ну да, невестой Сережиной.

– Ну конечно. С невестой. Сережка что-то говорил, – медленно оседая, тихо повторяла Катя. Зеленые точки заплясали перед глазами и поплыли, превратившись в круги...

– Кажется, оклемалась, – услышала она, открыв глаза. Справа сидела на корточках хозяйка квартиры со стаканом воды в руках. Глянув влево, пытаясь понять, где она, Катя увидела до боли знакомые мужские кроссовки. – Уехали... Ладочка... невеста. Спасибо, извините, я пойду.

– Куда ты собралась? Никуда я тебя не пущу! Пойдем-ка пить чай. Небось не ела.

Как послушная кукла, Катя прошла за непрерывно говорящей теткой на кухню, села в уголок на диванчик. Рядом стояла гора бутылок из-под пива, вина и шампанского.

«Никаких пьянок, гулянок и женщин», – вспомнила Катя.

– Сейчас сделаю тебе бутербродиков, чайку с сахаром. А то ишь ты, с ног валишься совсем. – И хозяйка занялась чаем, продолжая непрерывно болтать. – А ты из-за книжки не переживай. Некогда ему там будет. Поехал Ладочку с родителями знакомить. Ох, хороша девка. Все при ней. Красавица. Правда, старше Сережки годков на пять-шесть. Так все лучше, чем с какой малолеткой. У Ладочки свой швейный цех под Москвой. Куртки, джинсы шьют. Будто заграничные. У нее и квартира своя большая, и машина. – Поставила на стол горячие бутерброды, кружку дымящегося чаю. – На вот, ешь. А познакомиться-то мы забыли. Меня Татьяна Петровна зовут, а тебя?

– Меня Катя. – Все было у нее сейчас как во сне, все, что говорила эта женщина, казалось нереальным. И чай, и бутерброды...

– Кушай, Катенька. Кушай. Что ты к нам не ходила никогда? Ребята все время ходят, и девчонки бывают. Но Сережа все больше с Ладочкой вдвоем. Правда, у нее, я уж говорила, квартира своя. Но Сережке здесь нравится, и я его люблю, как сыночка. И Ладочку уж полюбила. И мальчиков всех его люблю. У меня своих-то нет.

Катя не в состоянии была все это понять и переварить. Значит, к телефону подходила не дочка хозяйки, как она надеялась, а та самая Ладочка. Он даже не боялся, что Катя позвонит и нарвется на нее. Интересно, что же он говорил о ней своей невесте?

– Так меня Соня... Ты кушай, деточка, не стесняйся. – Татьяна Петровна пододвинула к Кате вазочку с печеньем.

– Спасибо, – отправила одно автоматом в рот Катя.

– Так вот, Соня, Сережкина мать, подруга моя давнишняя. С самого детства мы с ней. Хоть жизнь по разным городам развела, а все равно друг от друга отцепиться не можем. Чуть ли не каждый день перезваниваемся. Раньше письма писали, у меня целая коробка стоит... Так о чем я говорила-то? А, ну вот, когда Соня Сережку в институт собирала (сразу решили, что жить он будет у меня), говорит: «Танюш, позаботься о нем. Очень на тебя надеюсь. Может, и невесту какую хорошую найдешь». Сам нашел. Вот, знакомиться повез. Ой, а ты что плачешь, болит что-нибудь?

Катя не замечала, как горячие слезы текут по лицу и капают на аляповатую скатерть. Все здесь было в цветочек.

– Очень голова болит.

– Ой, а у меня и таблетки закончились. Я пойду сбегаю. Тут Сережины друзья ночевать остались. Вчера так хорошо погудели. Им тоже небось лекарство пригодится. Ой, да ты их знаешь небось, Стаса-то с Гришей. – В кухню, зевая и потягиваясь, зашел парень в трусах и майке.

– Ой, теть Тань, извините, у вас гости... Катька?!! – Глаза его чуть не выпали на стол. – А ты чего здесь делаешь?

– Учебник принесла.

Тетя Таня ушла. На кухне воцарилось молчание. Первым прервал его Стас.

– Теперь ты все знаешь? – Почему-то он чувствовал себя виноватым.

Катя всегда ему очень нравилась. Можно сказать, он был даже влюблен в нее. Ему было тяжело смотреть на то, как Сергей обманывает свою подругу. А сказать о своих чувствах он не мог. Что поделаешь, пресловутая мужская дружба брала верх. Про сделанный Катей аборт Стас ничего не знал.

– И давно они?.. – спросила она.

– Примерно полгода.

– И он так успешно скрывал. Зачем он меня обманывал?

– Наверное, тяжело расстаться с такой девушкой, как ты.

Катя недоуменно посмотрела на него.

– Стас, ты что издеваешься?

– Нет, говорю совершенно серьезно.

Она невесело ухмыльнулась:

– А что же он тогда меня бросил?

– Надо знать Сергея. Ему всегда были важны материальные ценности. В этом смысле Лада то, что ему нужно. А ты слишком хорошая, смотрела ему в рот. Вот он и хотел и рыбку съесть, и кофе не подавиться. Он и Ладе мозги компостировал, но она девушка, как я понял, хитрая и с характером. Сначала терпела ваши отношения, мудрую из себя строила. А потом, когда он к мыслям о светлом и благоустроенном будущем привык, стала на него наседать. Так он тебе все равно ничего не сказал? Я понял, ты все сама случайно узнала?

Привалившись к кухонному косяку, стоял Гриша, молча слушая их разговор.

Катя снова заплакала. Стас бросился ее успокаивать, но она поднялась.

– Я сама, Стас. Не приставай с пустыми словами, не стоит. Мне очень плохо. Давай лучше сделаем вид, как будто ничего и не было. Сейчас я приду, – и пошла в ванную. Там она включила душ и долго рыдала в голос, потом высморкалась, умыла холодной водой красные глаза и вышла к ребятам, на лицах которых была отражена вся мировая скорбь. – Ну что вы такие мрачные? Давайте без театральных эффектов, – бодрилась она. Тут заскрежетал ключ в дверном замке, и тетя Таня с анальгином, пивом, вином и шампанским появилась очень вовремя.

– Правильно, Кэт, грузиться команды не давали. Ну, случилось досадное недоразумение. С кем не бывает. Хорошо, что так все произошло. Ты девка у нас суперская. Таких Серег еще пятьдесят штук себе найдешь. Я вот, к примеру, с тобой первый на очереди в загс, если что. Стасик, я думаю, тоже. На вот, хапни какао-бобов. С шампусиком это святое дело. – Григорий заботливо разломил плитку шоколада на маленькие кусочки. Катя послушно выпила и съела. – Серега, конечно, тип еще тот. Ну ты тоже, Катюха, глаза бы пошире раскрыла, а то уж сколько времени прошло, а ты все в розовых очках. У него же все на роже написано. Нехорошо, однако, так о друге. Но что, я не прав разве? А, Катрин?

Григорий трепался без остановки. Катя согласно кивала. Внезапно она облокотилась на спинку кресла, провела ладонью по лбу.

– Гриш, что-то плохо мне. Прилечь бы.

– Вот, с непривычки-то. Надо тренироваться. Погоди, сейчас тетю Таню позову. Ничего, сидишь?

– Ага.

Оторванная от сериала Татьяна Петровна уже бежала с нашатырем. Навострилась со студенческими гулянками. Но Катя нашатырь нюхать отказалась.

– Мне бы полежать немножко. А так все в порядке.

– Ну сейчас мы тебя положим, детонька. Вот хотя бы к Сереженьке в комнату, на диванчик.

Катю заботливо под локотки довели до заветной комнаты. Уложили на диван. Подложили подушку, укрыли пледом.

– Лежи, моя хорошая, – заботливо подтыкала тетя Таня клетчатое одеяло. – Ну пойдем, пойдем, Гришенька. Пусть поспит. – Девушка прикрыла глаза, и они тихонько вышли из комнаты.

Катя боялась шелохнуться. Как хотелось ей здесь побывать. И при каком странном стечении обстоятельств она сюда попала! Сколько раз она пыталась себе представить, как он живет. Теперь у нее есть возможность это увидеть, стоит только открыть глаза. Досчитать до десяти и открыть. Нет, до двадцати. Такое простое движение, а как трудно решиться сделать его. Она знала, что боялась увидеть. И знала, что увидит... Восемнадцать, девятнадцать, двадцать. Так и есть... Сразу на тумбочке возле кровати в красивой рамке большая фотография. Оба улыбаются на фоне каких-то елок. Катя откинула плед, села, взяла фото в руки, стала рассматривать. А она симпатичная, эта Лада. Высокая. Совсем другая. На загорелой шее красивые золотые цепи. У меня таких никогда не было, да к тому же столько. Белая открытая майка без рукавов еще больше подчеркивает загар. И очень большая грудь, а у меня маленькая. И сама я маленькая-маленькая. Как уверенно она улыбается. И Сережка тоже улыбается. Хорошо им. А мне плохо, господи, как же мне плохо. Почему? Почему так случилось? За что мне это? Что я сделала?

Слезы закапали на стекло, защищавшее радостные лица на снимке от этой сырой печали. И они, защищенные, продолжали улыбаться. Катя вытерла рукавом растекшиеся прозрачные кляксы, поставила счастливцев на стол. Встала, почувствовала пьяную тяжесть в ногах и в теле, огляделась. У окна стояло трюмо. На боковых зеркалах пришпилены лампочки-прищепки. Бутылочки с духами, баночки с кремами, помады, тени и тушь. Красивая деревянная шкатулка. Катя приподняла крышку. Цепочки, браслеты, кольца. Красивые, блестящие камни. На спинке кресла пристроились рядышком два больших уютных махровых халата. Белый и синий. Да, Лада тут не один день жила и не просто так. Катя забралась на кресло, сгребла в охапку синий халат, уткнулась в него, почувствовала знакомый любимый запах и тихонечко заскулила в мягкий теплый воротник, покачиваясь туда-сюда и задавая себе один и тот же вопрос: «Почему?»

Печальные объятия с халатом расстроила длинная телефонная трель, и голос Татьяны Петровны, слабо приглушаемый тонкой стеной пятиэтажки закричал, видимо Грише: «Сереженька доехал!» Катя вскочила. Как сделать так, чтобы никто не заметил, что она подслушивает. Тетя Таня уже говорила с кем-то, кричала: «Говори громче, плохо слышно. Как добрались, спрашиваю?» Раз помехи, никто ничего не поймет. Катя осторожно подняла трубку и услышала Сергея.

– За-ме-ча-те-льно! Очень хо-ро-шо! – по слогам кричал его голос сквозь телефонные помехи. И она услышала, как Татьяна Петровна рассказывает ему про учебник, и про однокурсницу, и он сначала ничего не понимал, а когда понял, то даже не занервничал, а только со сдерживаемым раздражением сказал: «А, понял, есть такая» – и сразу перевел разговор на свою маму.

Катя медленно положила телефонную трубку. Злость и обида стремительно наполняли ее, кипятком хлынув по венам. В голове застучали молоточки: «Есть такая! Есть такая!» Рамка с фотографией полетела в стену. Вся злость, сдерживаемая до той поры, вырвалась наружу. «Скотина! Тварь!» – твердила она сквозь сжатые зубы и, дрожа всем телом, огляделась по сторонам в поисках разрядки и направилась к трюмо, когда в комнату вошел Гриша. На губах застыл вопрос: «Что случилось?», но, увидев лежащую рядом с телефоном трубку и разбитую рамку, он и сам все понял. Подбежал к Кате и взял ее за руку: «Катюх, ну подожди, остынь. Нехорошо чужие разговоры подслушивать. И вообще, откуда ты таких плохих слов набралась? Зачем имущество попортила?» – пытался шутить он, обнимая трясущуюся девушку. В приоткрытую дверь заглянула Татьяна Петровна, но Гриша жестом попросил ее удалиться. Катя уже рыдала у него на плече, и он неловко гладил ее по волосам: «Гриша, ну почему, ну зачем он так сделал?» – повторяла она, не ожидая ответа. Минут через пятнадцать безутешного плача она подняла глаза на смущенного юношу (который, надо признать, никогда еще не попадал в такие ситуации) и спросила:

–А водки нет?

– Кэт, может, без экстрима?

– Мне очень, очень плохо. Я хочу ничего не соображать.

* * *

Когда Катя открыла глаза, увидела над головой просторный белый потолок с большими продолговатыми лампами. Она уже видела эти лампы совсем недавно и сразу поняла, что находится в больнице. Ее немного мутило. Она опять сомкнула веки. Господи, да это же был один большой сон! Ну конечно. Вот и подташнивает меня. Значит, все по-прежнему. Значит, я не успела ничего сделать. Ребеночек со мной. Она опустила руку на живот. Боже, какое счастье. Уходить, срочно уходить из этой больницы. Но какой это был реальный сон. И, будто подтверждая его реальность, последовало продолжение. У кровати сидел Стас. Он взял ее за руку и поцеловал в холодные пальцы: «Катька, какая же ты дурочка, хорошая моя девочка», – повторял он, сжимая Катину хрупкую ладонь в своих руках. На тумбочке стоял букет алых роз. Алых, как кровь нерожденного ребенка, алых, как ее израненное сердце, как Ладочкина помада. И Катя горько заплакала, в который раз за эти несколько дней, перевернувших вверх дном всю ее жизнь и весь ее маленький мир.

Договор

Москва. 1946 год

Зоя влюбилась сразу. Оказавшись дома, она, невзирая на поздний час и на то, что отец уговаривал ее потерпеть до утра, направилась проверять кукол – все ли подсохло, не надо ли еще чего подправить, – а еще хотелось смастерить коробки, чтобы упаковать подарки в них. Все это нужно сделать непременно сейчас, чтобы завтра был готовый повод появиться у Вари. Варя же не знала, что ее Паша пригласил, а так Зоя придет с подарками.

«Здравствуйте, девочки. Простите, что не смогла зайти вчера. Вот сегодня принесла вам подарки». А потом Паша скажет: «Это ведь я тебя пригласил». И все жутко удивятся и сразу станут относиться к ней по-другому.

Папа был крайне удивлен переменами в поведении дочери. То бежит непонятно куда сломя голову, плачет и скандалит, то говорит, что все хорошо и с усердием клеит ткань на коробку, прилаживает кружева. Про Наташу и не поминает. Неужели подружки ей настолько дороги, что она ради них так старается?

Отчасти это, конечно, было так. Но еще она старалась ради Паши. Представляла, как он увидит завтра, что она умеет, и скажет: «Да не может быть, неужели ты сама?» На что она ответит, что папа чуть-чуть помогал, но вообще-то почти все сама.

Отец винил себя. Он целыми днями на работе. Да еще с тех пор, как познакомился с Наташей, стал вообще круглые сутки проводить в госпитале. Где еще им было встречаться, как не в его кабинете. У Наташи комната в бараке, дочка. Он пытался помогать ей, как мог, но она гордая, денег не брала, к себе тоже приглашать не хотела – вдруг ничего не выйдет, чего девочку зря травмировать. Все сама.

Полина тоже круглые сутки за домом смотрит, в очередях стоит, карточки отоваривает. То на рынке, то на толкучке. Пытается получше им быт организовать. Вполне естественно, что Зоя так прониклась к одноклассницам, они, по сути, ей сейчас самые близкие люди. А что, ничего дурного, девочки, кажется, хорошие. Катя немного жестковата, но пусть Зоя у нее поучится, ей не мешает приобрести немного твердости.

Коробки получились красивые.

– Завтра у дворника попрошу стружку, положим ее вперемешку с блестками, будет прекрасно.

– Спасибо, папулечка.

– Не за что, ребенок. Давай спать. Уж за полночь.

* * *

Зоя ни за что не желала ложиться спать. Она боялась, что Паша не приснится ей, а проводить даже несколько часов без мыслей о нем не хотелось. Все ее существо пребывало в завтрашнем, вернее уже сегодняшнем дне. Сотни беспокойных раздумий бередили ее, сидящую в темноте на кровати и глядящую в темноту: а вдруг его не будет, а вдруг девочки не обрадуются, что она пришла без приглашения; ведь ее звали на вчерашние посиделки? А вдруг она придет, а там вообще никого не будет? К тому же совершенно непонятно, что надеть. Эта мысль поразила ее – раньше подобных не возникало. Действительно, непременно надо красиво нарядиться. Что же делать? Поискать в маминых вещах? Среди них обязательно найдется что-то очень красивое. Сейчас это невозможно, но завтра...

Постепенно глаза стали закрываться сами собой. Девочка попыталась бороться со сном, но дремота нежными прикосновениями опускала веки, поглаживала их прозрачными пальцами и в конце концов одолела ее сопротивление. Мягко проваливаясь в темный колодец мира сновидений, Зоя думала: «Милая мамочка! Если бы ты была рядом, как мне хочется с тобой поделиться, все рассказать. Если бы ты только была рядом, была рядом, была....»

* * *

Старый сундук был полон одежды. Конечно, все эти платья, блузки и юбки еще велики Зое, но, наверное, платок или шаль подойдут. Она достала длинный бархатный шарф бордового цвета, вышитый красивым рисунком. По краям его висели шелковые кисти. Вещи остались, они никому не нужны, а вот все мамины драгоценности, которых было немного – но зато какие! – во время войны обменяли на хлеб и другую еду. Еще отдали мамину шубку... Зоя накинула шарф поверх своей кофты. Красиво! Только вот очки. Почему у меня такие страшные окуляры с толстенными стеклами?! Может, их снять? Она положила оправу на столик рядом с зеркалом. Все расплылось. Нет. Папа не разрешит идти без очков, да я и не смогу. Как я раньше не замечала, какое я в них страшилище. Надо будет дойти, а перед Вариной квартирой снять. Почему же тогда Паша меня позвал? Может, он не разглядел в темноте и в метели, какая я в этих дурацких очках? Скорее всего, так и есть. У девочки даже мысли не возникло, что человек мог просто быть дружелюбным и навеселе.

Зоя пристально рассматривала себя в зеркале и находила все новые и новые недостатки. Бесцветные брови и ресницы, глаза маленькие, прыщики на лбу и щеках, нос рыхлый, куцый подбородок треугольничком. А рот? Потрескавшиеся губы, какие-то маленькие. Волосы – грязная солома. Постепенно ее стала охватывать паника. Куда она собралась? Как она покажется Паше? Он никогда не захочет дружить с такой уродицей. Ну почему, почему ее мама такая красивая и папа симпатичный, а она? Может, я вообще не их дочь? И Зоя расплакалась. От слез глаза ее распухли, нос покраснел, и теперь, глянув на себя в зеркало, она решила, что точно никуда не пойдет. Зоя плакала долго – жалела себя, маму, папу, которого обманывают, но, в конце концов, слезы иссякли и дали ей облегчение. На душе было уже не так грустно. Накинув мамин платок, она вытерла глаза. Пора собираться.

С двумя коробками, засунутыми в мешок, терзаемая сомнениями, она с замершим сердцем постояла недолго у Вариной двери и нажала кнопку звонка.

Варя ничуть не удивилась и кивком пригласила ее следовать за ней. В комнате пахло папиросами, на столе стояла открытая бутылка портвейна и несколько стаканов. Возле стола сидел Паша и наигрывал на гитаре какую-то мелодию. Он поднял глаза на Зою и тут же опустил их, и взгляд его не выразил никаких эмоций, парень продолжил бренчать. Если бы Зоя не выплакала дома недельный запас слез, то не смогла бы сдержаться, и они брызнули бы из ее глаз, как у клоуна в цирке. А так только сердце тоскливо сжалось в комочек и затем, резко развернувшись, стало бешено колотиться. Она не знала, что делать, что сказать, как объяснить свое появление, и неловко стояла посреди комнаты с мешком в руках, и казалось, никто не обращает на нее внимания.

Рядом с Пашей сидела Катя. Ее белые волосы разметались по плечам, щеки покрывал нежный румянец, красиво очерченные губы были похожи на спелую малину. Оглядев исподлобья вошедшую одноклассницу с ног до головы, она медленно встала и, так же медленно приблизившись к Паше, наклонилась к его уху так близко, что у Зои случился перебой в бешеной, но ритмичной работе сердца, и тихо прошептала: «Что это она на тебя уставилась?» Он посмотрел на Катю так, что у несчастной девочки опять екнуло сердце, и, улыбнувшись, пожал плечами, не переставая наигрывать. Катя не отошла, осталась рядом, положив руки парню на плечи.

И Зоя поняла, что ревнует. Ужасно, невыносимо было смотреть на этих двоих. Первый раз ее захлестнуло это чувство, но она сразу узнала его. Уйти, как можно скорее уйти! Бежать отсюда, куда глаза глядят. Но оказалось поздно.

– Привет! Какой красивый у тебя платок, – услышала она откуда-то издалека русалочий Катин голос и почувствовала, как та уже снимает с ее плеч шаль. Как она незаметно оказалась рядом. – Можно посмотреть? – И уже крутится перед зеркалом. Ей шаль очень идет. И все смотрят на Катю завороженно.

– Можно, – последовал запоздалый ответ.

А вот и Иван.

– Катенька, ты красавица. – Он обнял девушку и поцеловал ее в щеку. Она снисходительно приняла поцелуй и блестящими глазами посмотрела на Пашу: «Ну что, нравлюсь я тебе?», и тот ей также глазами ответил: «Ты несравненна». Зоя, совершенно не опытная в амурных делах, ничего не понимала, но душой слышала эти их молчаливые диалоги и от этого, будто раскаленными тисками, сдавливало сердце и виски. Она продолжала стоять, как нелепое изваяние, посреди комнаты, все не выпуская подарки из рук.

– А что у тебя в мешке? – сладко пропела над ухом русалка.

– Куклы, – выпалила Зоя.

– Интересно. Ну, чего ты вцепилась. Дай посмотреть. – Катя тянула за мешок. – Ух ты, какие красивые коробки. – Извлекла одну. Раскрыла. Воскликнула: – Мамочки! – Но тут же совладала с собой. – Это же Снежная королева. – Посмотрела вопросительно на Зою.

– Это тебе.

– Мне? С чего это?

– На Новый год.

– Очень мило. Спасибо. А вторая коробка?

– Это Варе.

Варя незамедлительно подлетела к столу, схватила коробку и завизжала от восторга, увидев Красную Шапочку. Она подбежала к Зое, благодаря ее и восторгаясь и куклой, и упаковкой. Та автоматически кивала, но видела только Катю, которая, оставив куклу и платок на столе, уже сидела рядом с Пашей и что-то говорила ему. И видела Пашу, который не спросил ни словечка про подарки, не удивился нисколечко ее мастерству, как она мечтала, а о чем-то беседовал с Катей, не выпуская гитару из рук и не сводя с Кати смеющихся глаз. А говорили они вот о чем.

– Она в тебя влюбилась.

– Да ладно, Кать, не говори ерунды.

– Провалиться мне на этом месте.

– Стой лучше, где стоишь. С чего ты взяла?

– Она на тебя так уставилась.

– Мало ли кто на кого уставился, может, у нее с головой не в порядке?

– Ну, это точно, потому что шансов у нее никаких. Я правильно понимаю? – Катя вовсю кокетничала, говорила шепотом, строила глазки и увивалась кругами вокруг Паши.

Он немного помолчал, взирая на свою красивую собеседницу.

– А вот возьму и стану с ней гулять.

– Слабо.

– Отчего же? На сегодняшний вечер я ее уже пригласил.

– Ты?!!! Врешь!

– Правда. Вчера за гитарой когда пошел, смотрю в подъезде на окне сидит, грустная такая. Дай, думаю, с собой позову. Она и пошла. А тут ее батя, я так понял, приехал. В машину посадил, и помчали. Но я успел пригласить ее к Варе сегодня.

– Ну ты даешь! А папаша у нее о-го-го! Врач в какой-то правительственной клинике. Вроде той, где моя мать работает, только она медсестра, а он важный начальник. Я все удивляюсь, как ее туда взяли. Но сейчас не об этом. Тебе Зоя нравится?

– Нет, я так просто.

– Ты просто, а она втюрилась. Слушай, я что придумала. Может, пошутим немножко? – Она сморщила свой хорошенький носик.

Паша вопросительно на нее посмотрел.

– Ты тоже будто влюбишься. Будем ей записки вместе сочинять, а она станет мне рассказывать. Вот посмеемся.

– Да ладно, жалко девчонку. Да и Иван тебя не одобрит. И с чего ты взяла, что она будет тебе все рассказывать?

– Что мне этот Иван? Надоел уже. С ним скучно. А Зойка так хочет со мной дружить, что разболтает все. Видишь, куклу притащила.

– Откуда такая?

– Сама с папашей делает.

– Здорово.

– Ладно, смотри, правда не втюхайся. Ну, по рукам?

– А что мне за это будет?

Катя нежно прикрыла его руку своей ладонью, наклонилась и прошептала, глядя прямо серыми глазами в такие же серые:

– Потом узнаешь. Не пожалеешь.

Павла передернуло:

– Смотри, Иван увидит.

– Да привязался ты с этим Иваном. Договорились. – И, подмигнув, упорхнула.

Когда Зоя увидела, как ее подруга дотрагивается до Паши, отчаянию ее не стало предела. Не зная, как себя вести, она с показной веселостью подскочила к брату и сестре, которые, стоя у подоконника, с огромным интересом и восхищением разглядывали Зоины произведения, не обращая внимания на заговорщиков. Дернув Варю за косичку, она попросила вина.