Текст книги "Зверобой"

8. Драмеди

Через три месяца жизни в Москве отправились с Ольгой в театр. Марьяна билеты купила и тут же к ней: у меня есть лишний билетик. Смотря что считать лишним, конечно. Ольга с радостью согласилась, так и сказала: с радостью. В антракте пошли пить шампанское.

– Хорошо, что ты мне позвонила, – сказала Ольга. – У меня как раз вакансия открылась. Не хочешь попробовать?

В эту минуту Марьяна уже работала на нее – бесплатно и навсегда. Но для проформы поинтересовалась:

– А почему именно я?

– Ну как почему, – улыбнулась Ольга. – Я в тебя верю. Ты же моя золотая рыбка.

И взлохматила ей волосы на затылке, отчего по позвоночнику у Марьяны ток пробежал от макушки до копчика.

Чтобы жить мне в окияне-море, служить тебе и быть у тебя на посылках.

Так и случилось.

Днем Ольга командовала и властвовала, давала ей задания и ругала, как всех, даже, может быть, немного больше – «потому что с тобой я могу быть честнее», – а вечером они садились в такси и ехали в ресторан. Сидели на летних верандах с запотевшими бокалами, Ольга хохотала, прижималась к Марьяне плечом, заглядывала в глаза и спрашивала:

– Ну расскажи, расскажи, о чем ты сейчас думаешь?

Так ей нравилось, что Марьяна ищет приличный ответ и не находит, хоть ты тресни.

В рабочем пространстве их отношения казались дружескими – никто бы и не подумал, что что-то не так, и прежде всего, конечно, Ольга, но Марьяна чувствовала, что их заносит обеих.

Что обе они повязаны, стало ясно довольно быстро, только справлялись с этим они по-разному. Ольга строила жизнь: муж, любовник, карьера. Марьяна свою отдала течению: лежала, зажмурившись и вцепившись в Ольгу, чтобы не пропустить момент, когда она к ней наконец развернется. Но Ольга не торопилась и, не торопясь, тащила Марьяну за собой по кочкам, позволяя ей цеплять по пути, что прицепится. Марьяна оказалась ловкой, умелой и быстрой: даже так, совершенно не пытаясь ничего добиться, добивалась всего.

Ольга любовалась. Марьяна плакала от отчаяния.

Марьяна знала, что это не просто любовь и ориентир – скорее, двигатель, что, останься она без Ольги, забуксует, подвиснет программа, совсем не останется сил.

А что станет с Ольгой, если исчезнет Марьяна? Она не знала, как ответить на этот вопрос – не спрашивать же? Проверять не хотелось.

Никто и не проверял.

Ольга иногда уставала, пропадала на несколько дней, как проваливалась в кроличью нору, не отвечала на звонки, и Марьяна лежала на полу, не в силах поднять головы. В уши ей стекали слезы, остывающие по пути, и она даже не могла пошевелить рукой, чтобы стереть пелену и увидеть лепнину. Потом проявлялась злость. Как вторая стадия отрицания и последняя – перед падением вниз.

В злости Марьяна взрывалась внезапной энергией и жаждой деятельности, будто организм нашел последние силы, опустошил все ресурсы, бросил все мощности в одну только топку – жаркой всепоглощающей мести. В ней Марьяна сворачивала карьерные горы, до боли в коленях драила квартиру отца, покупала красивые платья, заводила короткие, но пылкие романы. Обычно, не доводя до второго обреченного свидания, появлялась Ольга. Царственно взмахивала рукой, приближаясь, писала что-то незначащее: привет, как дела, пойдем ужинать, и Марьяна сворачивала свой бушующий цирк и вновь становилась собой – верной подругой, прозрачной бабочкой, летящей на лампу, бесчувственно сияющую над простыней.

Демьян – короткий, но пылкий роман в пятидневку злости – ты должен был просто исчезнуть с первым сообщением от Ольги. Когда она остановила Марьяну снова на полпути, вернула заблудившуюся звезду на свою орбиту, вытащила ее из оперы, из постели, из завтрака, ужина и твоей мечты – ты должен был сразу это понять, но любовь ослепила тебя.

А Марьяну к Ольге – даже отколовшуюся и вывезенную за пределы страны – всегда будет тянуть, как Луну к Земле. Хорошо быть зависимым – никаких мук выбора.

Что ты со мной сделала?

Для чего я нужна тебе?

Столько лет прошло, я взрослая тетка, которая сбежала от тебя на край Земли, у меня муж и дети, а я все жду твоего одобрения.

Шаг сделаю и сразу: а что Ольга подумает?

А Ольга обо мне не думает вообще.

Валерия считает, что Ольга нужна Марьяне, как героин: нельзя слезть чуть-чуть, понимаете? На полшишечки так. Нужно совсем, окончательно, без вариантов.

– Просыпаетесь, – объясняет Валерия, – и сразу же берите лист и пишите – пишите Ольге. Через полчаса снова. Через полчаса снова. Через полчаса снова. И так неделю, без перерыва. Пока тошнить не начнет. А вы как думали? У вас серьезная зависимость.

– Неделя такой жизни, и я с ума сойду, – говорит Марьяна.

– Ой, – удивляется Валерия, – а вы разве не уже?

И они смеются.

«Все же она очень хороша, – думает Марьяна после сеанса. – Жаль, что я в нее не влюбилась».

9. Перемотка

Марьяна крепко зажмуривается, потом открывает глаза и смотрит на полосы от проезжающих по улице машин. Они медленно плывут к полке с книгами, а после тают, ломаются об острый угол, как льдины.

В щель под дверью дымом тянется мягкий свет – скорее всего, из кухни. Оттуда же слышны голоса – приглушенные и монотонные, чтобы не разобрать. Но Марьяна превращается в слух. Она рысью крадется к двери, прикладывает к стене стакан – донышком к уху, вслушивается, представляя себя охотником за привидениями, черепашкой ниндзя, пионером-героем в сумрачном лесу, полном врагов.

– Наверное, так будет лучше, – вздыхает мать.

– Кому? – спрашивает отец.

– Тебе, Марьяне… – Мать делает вид, что спокойна, но Марьяна слышит, как она раздражена.

– Давай отложим это решение. – Отец громко прихлебывает чай из своей огромной кружки.

– Не нужно тянуть время, – отрезает мать. – Так только хуже.

Потом они какое-то время молчат, у Марьяны глаза уже привыкли к темноте и различают самые мелкие предметы: жвачки, жестянки из-под лимонада – эти поблескивают боками, коробку от туфель, в которой лежат горой бегемоты, пингвины, слоны и динозавры, все еще пахнущие шоколадом, свои и выменянные у кого-то в школе, и она точно помнит, что ей не хватает для коллекции бегемота в костюме моряка. Об этом нужно срочно сказать родителям, пока она помнит.

На кухне пахнет кофе и жидкостью для мытья посуды, мама стоит спиной, в раковину льется вода.

– Ма-а-ам, – зовет Марьяна, прячась за холодильник.

– Ты чего еще не спишь? – удивляется отец. – Марш в кровать, рысь!

– Мама, ты купишь мне завтра киндер? – спрашивает Марьяна, выглядывая из-за холодильничьего бока.

– Папа же сказал тебе, – отвечает мама не оборачиваясь. – В кровать.

– Ну купишь?

– Нет, – отрезает мать. В мойку с грохотом летит кастрюля. – Сколько раз повторить?

– Не ори, пожалуйста, – просит отец.

– Знаешь что, праведник, – начинает наступление мать, и Марьяна видит, что она плакала. – Давай ты сам будешь иногда заниматься воспитанием дочери, а не только ловить своих червяков? Ты сейчас свалишь, а мне всё это.

Она кивает в сторону Марьяны, особо опасного и проблемного – «всё это» – элемента. И та спасается бегством – восемнадцать шагов до кровати, а там – укрой меня, реченька, своим бережком – с головой в одеяло.

Потом заходит отец. Молча сидит на краю кровати, вздыхает и уходит. Марьяна снова лежит и смотрит, как исчезают в заломах стен несмелые отголоски фар.

В какой-то другой жизни, почти невероятной из той, случайно вырванной точки детства, Валерия спросит ее:

– Вы знаете, почему отец уехал в Москву?

А Марьяна ответит:

– Решили, что так будет лучше.

– Кому?

– Маме и мне.

– А вам стало лучше?

– Не знаю. Тогда, может, лучше было отцу?

– Интересно, что вы спрашиваете об этом меня.

– Да, было бы неплохо, если бы вы умели гадать на картах. Видеть ответы в волшебном зеркальце. Читать чужие мысли.

Марьяна рассмеется, и Валерия тоже.

– Но я ничего этого не умею, – скажет Валерия.

– И за что я вам только плачу.

Марьяна не помнила, как изменилась жизнь: стало ли лучше или хуже, что вообще тогда произошло, как будто эти события просто стерлись, затерялись где-то среди других. И между тем воскресным утром, когда отец подвел ее к окну, чтобы посмотреть, как за ночь выпал первый ноябрьский снег, и тем первым днем весенних каникул, когда она приехала к нему на ночном поезде и они сразу же поехали смотреть подснежники в Парк Горького, – провал, черная дыра, зимняя беспросветная мгла.

Потом все покатилось в обычном своем режиме. Школа, кружок рисования, первые сигареты за кораблем напротив – они подходили с одноклассницей к ларьку, протягивали мятую бумажку: «LM синий, штука», три быстрые затяжки на морозе, щерясь, оглядываясь, дрожа в расстегнутых куртках. Черные ботинки: круглые или квадратные носы? – никак не выбрать, что круче, так что придется иметь обе пары и по утрам выбирать. Круглые достались от подруги, квадратные купил на Горбушке отец. Там же покупал ей диски, она ему оставляла список, уезжая: «Агата Кристи», «Трибьют Кино», «Земфира», «Сплин», «Мумий Тролль», конечно, «Наутилус Помпилиус», «Ляпис Трубецкой», Летов и Янка, «Би-2» и внезапно: «Гости из будущего».

– А видеокассеты какие-нибудь взять? – спрашивал он, когда в ночи дозванивался ей по вечно занятому мамой телефону. Длинная трель, она узнавала сразу: межгород.

– Надо, – соглашалась она. – «Не грози Южному централу, попивая сок у себя в квартале».

– Что? Повтори еще раз!

– Еще «Титаник».

Но чаще брал фильмы в видеопрокате, когда она приезжала. Они вместе спускались вниз, проходили сквозь двор и упирались в сияющий универсам, завешанный рекламными вывесками и новогодней мишурой. От входа в подвал шла петляющая лесенка, а там – в подвале – расцветала империя заграничного кино.

Женщина – статная, весомая, крупно накрашенная и одетая сплошь в цветы, похожая на хозяйку борделя, поправляла очки и спрашивала:

– Ну, что подсказать?

Марьяну влекло к психологическим триллерам, ужасам, дерзким семейным драмам, отца – к романтическим комедиям, научным документалкам, фильмам с хорошим концом. Брали и то и другое. Женщина довольно выкладывала все на стойку ровной стопочкой. С корешков в лицо Марьяне смотрели странные названия, напечатанные на машинке или написанные черным маркером: «Криминальное чтиво», «Один дома», «День сурка», «Такси», «Рэмбо», «Маска», «Пятый элемент», «Мосты округа Мэдисон», «Английский пациент», «Красотка», «Звездные войны».

Загружали в видик, брали чипсы с колой, отец постоянно отключался: то рылся в каких-то бумагах, то ставил чайник, то засыпал. Потом вдруг врывался в самый неподходящий момент:

– А это кто? А это где они? А как они тут оказались?

Марьяну это страшно бесило.

Но все равно – досматривали вместе.

Потом она засыпала. Шла в свою дальнюю комнату и там забывала все, оказываясь то на тонущем корабле, то в деревянном разрушенном доме, то в космосе, то в пустыне. Сны накатывали океаном и забирали ее с собой.

10. Наизнанку

Тысячу лет и тысячу фильмов спустя Марьяна с друзьями сидит в ресторане в центре Москвы, прямо напротив Кремля. Там почему-то дешево, или им так кажется. В общем, они сидят, пьют ром-колу из жестяного ведра (оригинальная подача: мало алкоголя, мало колы, много льда и частокол из трубочек), и американец Тайлер – породистый, с дорогим профилем, как в фильме про реальную любовь или из рекламы трусов с широкой резинкой – говорит:

– Я влюбился в него на мессе. Увидел и понял: это он. В то время я часто посещал церковь.

Все смеются: Марьяна, ее лучшая подруга Юля, Демьян, Анатолий, еще кто-то. Тайлер приехал к Демьяну в универ по обмену опытом, он молод и красив, у Юли на него планы.

– И я долго думал, как ему сказать, как признаться, – неспешно продолжает Тайлер. – И решил вложить записку в его Библию.

Все смеются. И тянут через трубочки.

– Я так и сделал. Написал, что он мне нравится, добавил свой имейл и сунул в Святое Писание – куда-то между песнями восьмой и девятой. В субботу утром он придет, откроет – и все узнает.

Краем глаза Марьяна замечает, как Юля подсаживается все ближе, а Тайлер – отодвигается.

– Я так боялся его реакции, что сбежал. Мне стыдно, но я уехал. – Тайлер виновато улыбается, а все смеются. – Каникулы были, и я улетел куда-то, не помню, на море. И у меня там не было интернета, точнее, я очень хотел, чтобы у меня его не было – желательно никогда. Так что ящик я проверил только недели через две. Открываю почту, а там его письмо. О, фак!

Марьяна думает о том, что Ольга снова не пришла – никогда не приходит. Она не любит ее друзей, не любит рестораны у Кремля, Кремль – тем более и Марьяну – вряд ли. Поэтому она обижена на Ольгу – что это, блин, за дружба такая, но злится почему-то на Яна.

Тайлер тем временем рассказывает:

– И вот мы договариваемся о встрече – сходить вместе пообедать. Я ужасно волнуюсь. Выбираю одежду полчаса, парфюм; щетину – оставить или сбрить? Мучаюсь. Это сложно: парень, которого я совсем не знаю, которого все время видел только в профиль. Короче, прихожу и вижу его. Но с какой-то женщиной, немолодой. Я решил, мама. Ничего себе, думаю.

Марьяна пишет смс: Дорогая! Или нет: Ольга! Или даже: Любовь моя!

Все это не подходит.

В итоге пишет без всякого обращения. Просто: «Тут такие истории рассказывает Тайлер (ты его не знаешь), очень смешные (ты бы слышала), придешь?»

Ольга отвечает: «Нет».

Марьяна думает, что она с любовником. Ненавижу такие неопределенные вечера.

– Оказалось, в общем, что это его жена, – продолжает Тайлер. – Они познакомились, когда ему было одиннадцать лет. Она сначала учила его немецкому, а потом они поженились – сразу, как ему исполнилось восемнадцать. И весь этот обед они трогали друг друга и целовались. Это было ужасно! Я практически сбежал оттуда. А через неделю он вдруг мне позвонил.

Тайлер делает рукой движение, как конферансье, чтобы зрители ждали и не расходились, сдирает свой аляповатый галстук в ромбик и отправляется танцующей походкой в туалет. Официантка пользуется антрактом и подсовывает новое ведро с трубочками.

Марьяна пишет Ольге: «Знаешь, вот каждый раз…» Не то. Пишет снова: «Неужели трудно?» Опять не то. Пишет: «А что ты делаешь?» Ну уж нет. Пишет: «Можно я приеду?»

Ольга отвечает: «Как хочешь, только я скоро спать ложусь».

Марьяна встает и начинает спешно собираться: засовывает левую руку в правый рукав, одновременно набрасывает на шею шарф, которым чуть сама себя не душит, вызывает дрожащей рукой такси, царапая палец о треснувшее стекло.

Все говорят: «Ты куда?», Ян вскакивает в недоумении. Марьяна говорит ему: «Прости, совершенно забыла, что у меня завтра с утра интервью, а я даже не подготовилась. Ты посиди с ребятами, не волнуйся, завтра увидимся». А сама думает: «Зачем я туда иду? Я же знаю: она меня не любит, но ведь она не отказала мне, а это уже кое-что».

Марьяна приезжает к высокому сталинскому дому на набережной. Набирает номер квартиры, звучит мелодия «К Элизе», под которую обычно в детском саду или начальной школе пляшут на отчетных концертах для родителей. В эту минуту Марьяна, конечно, уже понимает, что приехала зря. Это всегда очевидно, но не бежать же – волосы назад.

Ольга открывает дверь, завернувшись в полотенце. Марьяна закрывается в ванной, совмещенной с кладовкой, и инспектирует мусорную корзину, в которой, правда, ничего не находится. С нервно бьющимся сердцем она отправляет Юле короткое: «Это пиздец». Следом отправляет уточнение: «Кажется, здесь только что был любовник».

Юля отвечает: «Тайлер мудак какой-то».

И еще потом: «Ничего, дружочек, мы уедем».

Она всегда так говорит, хотя они обе знают, что никуда не уедут, особенно от себя. Ни надолго, ни навсегда. Но приятно осознавать тот факт, что можно сбежать. Даже если нельзя.

Ольга говорит:

– Ты ела? – Выглядит уставшей и недовольной.

– Ела, – врет Марьяна, принюхиваясь к воздуху, как овчарка.

Ольга устало садится на диван в гостиной и приглашает Марьяну жестом сесть рядом. В ее взгляде читается только одно: ни о чем меня не спрашивай.

– Посмотрим кино? – предлагает она, чтобы разрядить обстановку.

«Чем кончилась история с парнем и Библией?» – пишет Марьяна Юле.

И еще одно: «Забери меня отсюда».

– Ну, – говорит Ольга, листая каналы так быстро, что понять что-либо нереально. – Обнимешь меня?

Марьяна разворачивается к Ольге, как тяжелый «Икарус» на узкой дороге, вся слепленная из неловкости, руки – садовый инвентарь. Тяпки или грабли. Пока она маневрирует, ее телефон корчится возле подушки, распространяя виброволну по бархатной поверхности дивана, и она скидывает его на пол локтем.

Или, скажем, какой-нибудь вторник.

Марьяна сидит на Ольгином рабочем столе и слушает про любовника. Ольга внутри кипит – вот-вот дым пойдет из ушей, а Марьяна воздевает глаза к потолку, чтобы не зареветь.

– Вчера он вел себя просто ужасно, весь вечер не обращал на меня внимания. – Ольга раскручивает в пальцах карандаш для глаз. – До тех пор, по крайней мере, пока я не попросила его помочь мне достать с верхней полки кофейное зерно, и оно высыпалось на нас. Мы так смеялись.

Когда Ольга в первый раз увидела любовника, он увидел Ольгу. Она была в «кажется, черном платье».

– Что-то в этом роде, – говорит Ольга, когда Марьяна спрашивает ее об этом.

На будущее, если вдруг Марьяна решит забыть: сегодня Ольга в легкой блузке и темной обтягивающей прямой юбке с разрезом спереди.

У Марьяны перехватывает дыхание от красоты. Все, чего она сейчас хочет, – подойти к Ольге сзади, прижаться к ее спине и расстегивать блузку, уткнувшись в ее лопатки. Она хотела бы целовать ноги Ольги от щиколоток до колен, а потом выше и выше, постепенно вытаскивая ее из юбки, как из чешуи морской. Она хотела бы провести щекой по ее животу.

Что-то в этом роде.

Что-то вроде рыбы-пилы в грудной клетке Марьяны, когда Ольга плачет.

К примеру, дождливая пятница: Ольга плачет в туалете, потому что любовник ей не звонит, а Марьяна сидит за столом и вбивает буквы в экран.

Она сидит в полумраке, и у нее в горле гаечный ключ.

Она сидит в звуках квакающих клавиш, и у нее дрожат пальцы.

Она сидит здесь в восьми метрах от женщины, которую любит всем сердцем, и ничего не может сделать. К тому же эта женщина – ее начальница. В трудовом распорядке Марьяны сейчас значится налаживание связей с инвестиционными структурами, но она очень, очень плохой работник. Если честно, ее стоило бы уволить.

Бессилие – это слабость, которую не предотвратить.

За окном слишком много дождя.

И запахи смешиваются с водой и намокшей зеленью.

– Тебе нравится, как сегодня пахнет? – спрашивает Марьяна.

– Мне все равно, – отвечает Ольга. И уточняет: – Ну, я не знаю.

До чего же ты красивая, думает Марьяна и кусает губы оттого, что не может ей об этом сказать.

Потому что комиссия по этике за ней уже выехала.

Девочка, девочка, гроб на колесиках уже въехал в твой город.

Десять лет спустя в незнакомом городе Марьяна садится на террасу подумать про Ольгу, потому что запах выпавшего за ночь дождя напоминает ей… И тут же звук входящего.

«Занялась на даче альпийской горкой. Как тебе такой колор?»

Чертов скайнет.

Этот термин они выдумали с Ольгой в прошлой жизни: по версии Ольги, все люди (а некоторые особенно) связаны, и если один думает о другом, то и другой начинает о нем думать – и это неизбежно.

«Отличная горка, – телеграфирует Марьяна. – А я иду на маникюр».

И продолжает сидеть на террасе.

Иногда очень сложно изменить положение в пространстве, особенно когда море перед глазами.

У Марьяны хорошие ногти, но каждые две недели она срезает их под корень, а маникюрша говорит: «То, что вы делаете – грех. Миллионы женщин сейчас ненавидят вас за это».

Во всем есть что-то хорошее: даже если вам не хватает любви, по крайней мере, в вашем организме достаточно кальция. И стакан снова наполовину полон.

Вчера Марьяна случайно попала на интересную передачу про хануку – Ян смотрел, а она легла рядом, ноги – ему на колени. Но все, что она вынесла из этой программы, это по-прежнему: Ани охев отах.

В детстве Марьяна красила голову гуашью. Точнее сказать, рисовала на волосах. Она красилась в изумрудную или алую и шла на улицу. На улице почти всегда был дождь. Или снег. Или предчувствие осадков. Ну не Майами. Но Марьяна выходила в цвете. Когда предчувствия кончались и наступали сбывающиеся прогнозы Гидрометцентра, зеленые или кроваво-красные ручьи бежали по ее лицу за шиворот, а губы становились глиняными на вкус.

Марьяна думает, что любые отношения, любые желания – это цвет и запах. Еще это музыка. Еще – текстура. Пытаясь воспроизвести что-то по памяти, вы работаете как настройщик пианино, угадывая на слух, вы трудитесь как реставратор, придавая краски тому, что, возможно, было совсем иного цвета. Вы придумываете. Дописываете. Создаете заново.

История, рассказанная единожды, уже никогда не будет такой, какой она произошла с вами.

Так что рассказывайте все, что захотите. Все равно никто не узнает правды. Даже вы сами.

Расслабьтесь: вы не можете знать это наверняка.

Какая же разница между воспоминаниями и фантазиями? А сейчас внимание: ее нет. Ваши ассоциации – вот, что спасает вас, когда вы забываете все. Когда вы теряете след. Когда наступает молчание. Вот, что настигает вас, когда вы скрываетесь от прошлого. И заставляет вас пересказывать истории. И вспоминать.

Вспомните всё.

Самая красивая психотерапевт по имени Валерия спрашивает Марьяну на очередном сеансе:

– Вы же помните, какое на ней было платье? В тот первый раз, когда вы ее увидели? А?

– Это было не совсем платье, – вспоминает Марьяна. – Я даже не знаю, что это было. Она иногда странно одевалась.

– А какого оно было цвета?

– Синее. Только не уверена, что платье. Нет, не синее. Может, красное? Скорее, даже бордовое.

Это цвет.

– Запах: чем она пахла?

– Не знаю. Кажется, кожей. Кажется, я чуть не свихнулась – такой это был запах. Я вздрогнула, когда увидела ее. Дрожь на уровне ребер.

– Что бывает с вами сейчас, когда вы встречаете этот запах в толпе, на кухне, в метро, на улице, в магазине парфюмерии, в постели, в автобусах, в машинах?

Я вздрагиваю. У меня в животе – рыба.

Газонокосилка у вас в голове.

– А вы можете, – интересуется Валерия, – описать это на уровне осязания?

«На уровне осязания, – думает Марьяна, но не говорит, потому что произнести это вслух невозможно: слишком личное, хотя уместно ли иметь секреты от собственного психотерапевта? Как в том анекдоте, помните? “Доктор, я не могу вас принять, я себя плохо чувствую”. Так вот, на уровне осязания? – Марьяна делает вид, что задумалась, а сама беззвучно произносит про себя: – Это когда я касаюсь Ольги плечом и волна, которая начинается где-то в ребрах, сбивает меня с ног. Когда крылья носа – как крылья бабочки, взбивающие пыль. Когда руки болят от напряжения и покрываются мурашками. Когда дрожат губы, как будто продрог, и ты понимаешь, что можно вот так, не дотрагиваясь ни до себя, ни до другого – схватить эйфорию. Или получить удар».

«Ну и хватит об этом». – Марьяна выдохнула, но все еще не пришла в себя.

Валерия пристально смотрела на нее:

– Ну что, надумали что-нибудь?

– Нет, это слишком сложно.

Хотя что может быть проще?

– Ну хорошо, а как вы оказались с Демьяном?

Марьяна хорошо помнит тот день. То есть ночь и утро, которое было после. Вечером она снова пришла к нему залепить свои раны. Осталась на ночь и даже специально взяла футболку для сна, хотя и непонятно зачем, если они постоянно голые.

– Демьян был таким добрым мальчиком, никакого подвоха, – говорит Марьяна, будто это имело какое-то значение. – И он так бережно ко мне относился, словно я ваза из хрусталя. И все это было как будто совсем не в моем вкусе. Но Ольга не жалела меня, а он любил. И меня тянуло к нему. Я почему-то хотела его совратить, сломать, испортить. Подчиняться ему, но при этом знать, что власть у меня. Мне было бы жаль, если бы он достался кому-то еще. Хотелось его себе. Тогда я решила называть его Яном, чтобы короче. Как Бунина. У того тоже жена была извращенка.

– Тоже? – Валерия засмеялась.

Марьяна развела руками: а кто я?

– Однажды утром я спросила его: «Какие у тебя планы на жизнь вообще?»

Спросила за завтраком. Он делал яичницу с помидорами, а Марьяна сидела в позе лотоса на табуретке за его спиной.

– Жениться на тебе, – ответил Ян, не раздумывая и протянул ей чашку с чаем, в котором утопился мятный листок – всё, как она любит, запомнил.

– Понятно, – кивнула она. – Ну ладно. Если до двадцати семи лет не расстанемся, то обязательно.

– Почему до двадцати семи?

– А вдруг я стану рок-звездой и сдохну?

– А вдруг я тебя раньше брошу?

– За два года не бросишь, – сказала тогда Марьяна и не ошиблась.