Текст книги "Привет из прошлого"

Ксения Чайкова
Привет из прошлого

Родилась и выросла в Беларуси. Окончила педагогический университет, однако ни дня не работала по специальности. После замужества переехала в Россию. Сейчас работаю журналистом в небольшом издании, пишу для газеты и на сайт. Литературу в жанре фэнтези любила с самого детства и испытываю огромное удовольствие от осознания того, что могу не только читать, но и писать.

© Ксения Чайкова, 2021

Привет из прошлого

Не задался сегодня день. С самого утреца не задался.

Просыпалась я долго и трудно – ворочалась, постанывала сквозь стиснутые зубы, потирала ноющие виски, стараясь избавиться от терзающей голову боли, незваной гостьи, неизменно являющейся вслед за проведенной без сна ночью. Мозоли на ладонях наливались огнем, все тело нещадно саднило, спина трещала, словно и сейчас чувствовала навалившийся на нее груз. Потянутые мышцы живота в голос кричали о своих попранных правах, руки и ноги им солидарно подвякивали. Общее самочувствие было препоганым и, что обиднее всего сознавать, вызванным исключительно моей жадностью.

Вспомнив о деньгах, я перекатилась на живот и свесила руку с кровати. Пальцы деловито хватали воздух, и я уже успела похолодеть, когда поняла, что задеваю кончиками ногтей (безжалостно обломанных, а кое-где и обгрызенных, чего уж тут греха таить) плотненько набитые бока кожаного кошеля. Вот он, денежки мои кровные, заработанные тяжким неженским трудом!

Желание поскорее припрятать гонорар в тайную схоронку, а заодно и полюбоваться ее всё увеличивающимся содержимым заставило меня встать. Впрочем, встать – это слишком сильно сказано. Ноги тряслись и подгибались, спина вопияла, явно собираясь закатить мне знатный скандалец недельки этак на две-три, голова поддерживала ее согласным гудением, а глаза просто отказывались открываться достаточно широко для того, чтобы обеспечить безопасное передвижение по дому. Кое-как, держась за стену, я проковыляла до шкафа и, насторожившись, резко, насколько смогла, выпрямилась. Оскорбленные столь пренебрежительным отношением мышцы взвыли пуще прежнего, однако давно привычные телесные страдания не могли заставить меня оторваться от тонкого, острого в прохладном утреннем воздухе звона.

К моему домику кто-то шёл.

Шёл неуверенно, останавливаясь, сомневаясь и даже порываясь повернуть обратно. Охранные заклинания, растянутые поперек глухой лесной тропки, рвались с неслышным для него звуком. Незваный гость, словно чувствуя, что я ему не обрадуюсь, всё замедлял и замедлял шаги. Тем не менее разворачиваться в обратку и возвращаться подобру-поздорову домой он явно не собирался. Ну что ж…

Спала я в одежде – снять и развесить ее накануне просто не нашлось сил. Поэтому и блуза, и штаны теперь были мятыми до невероятности, словно меня в полном облачении пару деньков старательно жевала корова, а потом, преисполнившись брезгливости и недовольства, выплюнула. Волосы, небрежно стянутые на затылке какой-то не то тряпочкой, не то ленточкой замызганной, растрепались, что, как я подозревала, тоже не добавляло мне ни обаяния, ни привлекательности.

Что ж, чем богаты, как говорится…

Я вышла на порог как раз в ту секунду, когда утренний гость несмело, но с душой тряхнул калитку. Ага, конечно, я ее на ночь незапертой оставила, как же! Знаю я вас – в глаза кланяетесь, за спиной перешёптываетесь, а в голодный год вилами да дрекольем вооружитесь да и двинетесь меня с превеликим почётом выселять на погост, в свежевыкопанную могилку. Или на костёр – тоже приятного мало.

Научена уж.

– Вы кого-то ищете, уважаемый?

Ну да, не красавица я. И голос со сна сиплый да злой. Только зачем же вот так пронзительно и истерично верещать? Право же, неприлично это. Да и горло громкими воплями можно надорвать.

Межеумку ответила ворона, угнездившаяся в развилке старой, давно уже струхлявевшей яблони. Каркала она с тем же прилежанием, с каким орали на налитых зерном полях ее родственницы и товарки, вкладывая в сольную партию не больше зловещей иронии, чем уже упомянутые пернатые. Однако далекая от благодушия хозяйка лесной избушки в сочетании с воплями чёрно-серой, растрёпанной житейскими неурядицами птицы оказали поистине магическое действие – щеголеватого вида мужичонка, почтивший своим посещением мое скромное жилище, развернулся и задал такого стрекача, что даже пятки сверкать не успевали. И чего, спрашивается, приходил? Знал же, куда направляется, мог и поднабраться храбрости. Или просто поднабраться, в трактире или кабаке каком. Говорят, тоже иногда помогает.

Потом оказалось, что в подполе скис целый кувшин молока. Причем выяснилось это только когда я вылила его в горшок и задвинула поглубже в печь, в пыхающие жаром и искрами угли, задумав умилостивить саднящее горло тёпленьким питьем. Вонь и недоброе побулькивание вскоре оповестили меня, что не все ладно. Скривившись от омерзения, я вооружилась ухватом и выволокла горшок во двор, под яблоню. Может, тварь какая лесная польстится, хотя сомневаюсь. Животные наведывались к моему жилью чаще, чем люди – их не смущал ни запах, ни внешний вид хозяйки, ни род ее занятий. Со старым волком, жившим неподалеку бирюком, мы даже подружились – я бросала ему остатки своих неудачных экспериментов (да и удачных, случалось, тоже, сосед оказался небрезглив), а он развлекал меня чарующими песнями в полнолуние. Птицы тоже любили мою одинокую хатку – крошки со стола я всегда сметала в ладонь и выбрасывала за порог, а случалось, и исщипывала на кусочки у крыльца подгоревшую горбушку или зачерствевшую булочку. Правда, благодарили за сии благодеяния пернатые меня весьма своеобразно – не раз и не два я находила на развешанном за домом белье неаккуратные чёрно-белые потёки. Впрочем, это уж по-всякому лучше людей, которые улыбаются в глаза, но не постесняются сделать какую-нибудь гадость за спиной. А уж про всяких мошек, мух, комаров и прочую дрянь и говорить не приходится – иногда казалось, что на моем скромном подворье их собрано больше, чем во всем остальном королевстве. Однако поддерживать более-менее хорошие и дружественные отношения я ухитрялась со всеми своими соседями.

Кроме разумных.

Ну да это уже мелочи.

Вчерашний клиент явился после обеда, когда я, растерев ноющие руки и ноги согревающей мазью и ублаговолив мозоли заживляющим составом, бездумно сидела на заднем крыльце, подставляя лицо всё ещё жарким лучам уже посматривающего вниз солнца. Настроен недавно осиротевший богатейчик был крайне решительно. Видать, и не ложился ещё с ночи, переживал, осмысливал да с женой советовался. Похоже, его явление на моем подворье – результат именно её деловитой активности. И то – стервозней бабёнку ещё поискать нужно, а внезапно свалившееся на голову наследство (вернее, прискорбное отсутствие оного) и вовсе испортило её и без того не сахарный характер. Ишь, настропалила мужика своего – и не узнать в нём перепуганного почтительного сыночка, каким я его прошлой ночью имела удовольствие лицезреть. И плечи-то расправил, и тощую грудь с начищенной гильдейской бляхой колесом выпятил, и в глазах пламя праведное возжёг. Ни дать ни взять – обманутый покупатель, явившийся в лавку разбираться с жуликоватым торгашом.

Только вот я не сырком последней свежести приторговываю.

Вставать не хотелось. Когда еще вот так понежусь на солнышке? Погода грозит скоро перемениться (так утверждают мои кости, а уж они никогда не врут и не ошибаются), и на смену приятному теплу должны прийти противные летние дожди с прохладой и ветром.

Однако ж положение обязывает быть гостеприимной хозяйкой. Или хотя бы неубедительно изобразить желание сыграть сию малопочётную роль.

– Доброго дня. Забыли что-то?

Купчишка спал с лица. День для него явно выходил какой угодно, только не добрый. Ну да – в своей опочивальне под тёплым боком жёнушки все мы храбрые: и дракона одним плевком завалим, и вражью рать грозным взглядом наутёк развернём, и чернокнижнице все претензии прямо в бесстыжие глаза выскажем.

А вот на деле промашка выходит.

– Я тут подумал и решил… вот, собственно… дельце-то не выгорело… да и деньги немалые… а наследство, выходит, не обломится мне… так вы уж извольте…

Речь, наверняка тщательно продуманная и не раз повторенная, никак не ложилась на язык, купец мялся, жевал слова и мямлил, отводя глаза, и я решила ему помочь уточняющим вопросом:

– Что именно мне изволить?

– Деньги… деньги… ну, деньги же…

О, это надо было слышать! С каким благоговением и нежностью перекатывал он во рту это слово, как восторженно придыхал, смаковал каждый звук и закатывал глаза! Так хорошо воспитанный ребёнок из богатой семьи пробует дорогую шоколадную конфету. Отвращение, с которым купец взирал на меня, по размаху и глубине испытываемых чувств и близко не могло сравняться с восторгом и лаской, вложенными им в одно короткое слово и вмещающее в себя самою разнообразную палитру положительных эмоций.

– Деньги? – Я недоуменно вздёрнула брови и даже слегка развела руками, всем своим видом демонстрируя, что ничуть не интересуюсь презренным металлом. – Какие деньги?

– Ну, я ж вам заплатил накануне.

– Так и услуга была оказана. Вы чем-то недовольны?

– Ну да. Где наследство припрятано, батюшка, да не найдет он никогда покою из-за этой подлости, так и не выдал. Значится, зря я потратился. Попрошу вернуть кошель.

Я гомерически расхохоталась прямо в лицо собеседнику. Вот ей-ей, давненько таких недоумков видеть не приходилось. Неужели ж он и впрямь надеется получить обратно своё золото?

– Послушайте, уважаемый… Кхе-кхе-кхе… – Голос сорвался совершенно случайно, однако хриплый, надсадный кашель, кажется, лишь добавил моему образу зловещего обаяния. – Вы козу с коровой не путайте. Плачено мне было за что?

– За то, чтобы выведать, где батюшка большую часть денег наличных припрятал, да рубин огроменный, маменьке покойной когда-то подаренный! – быстро, как накрепко вызубренный урок, оттарабанил купец. Видать, и впрямь репетировал перед зеркалом. А может, и перед женой даже.

– А вот и не угадали. Вы мне заплатили за возможность с отцом вашим новопреставившимся душевно побеседовать. Оную я вам предоставила. А за содержание разговора никакой личной ответственности я не несу.

– Да ведь…

– Кроме того, – безжалостно продолжала я, – должна заметить, что вы меня использовали самым вульгарным и возмутительным образом – в качестве чернорабочей. Разрывать могилу и вскрывать гроб вовсе не моя задача. Однако из расположения к вам я совершила сей трудовой подвиг, даже не потребовав дополнительной оплаты, о чем сейчас уже изрядно сожалею. Своим явлением на моем подворье вы вполне можете исправить сию прискорбную ошибку. Собственный труд землекопа я оцениваю в три… нет, пожалуй, в пять таанов[1]1
  Таан – золотая монета, имеющая хождение на территории Осигора. В одном таане десять серебряных танаанов, в одном танаане десять медных танаанок.


[Закрыть]. И еще два за вскрытие замков на домовине.

Вот чем подобных скопидомов можно отпугнуть всегда – так это требованием доплаты. Правомерным или нет – это уже другой вопрос. Мужичонка занимал немалую должность к гильдии купцов, а значит, по идее должен уметь и любить торговаться. Однако пост этот перешёл к нему от отца по наследству, и, кажется, безвременно почивший папенька не удосужился обучить своего отпрыска хотя бы самомалейшим основам торгашеского ремесла.

Бывший клиент стушевался. Судя по лихорадочному блеску глаз, в его уме шла нешуточная борьба между жадностью и благоразумием. Пальцы слегка подрагивали, словно уже пересчитывая изъятые у меня монеты, ноги смущённо топтались на одном месте, взбивая пыль, в воздухе явно чувствовался запах свежего пота. По всему видать, вернуться домой ни с чем и разъярить сим печальным известием супругу купец боится едва ли не больше, чем меня.

Подмога пришла с весьма неожиданной стороны. Ворона, кажется, та самая, что испугала ещё прошлого посетителя, вновь закопошилась на яблоне. Она, внимательно наблюдавшая за разыгравшейся во дворе драмой, видимо, решила поспособствовать скорейшему решению проблемы, внезапно распахнула клюв и осчастливила недоверчиво вскинувших головы слушателей пронзительным, на диво надсадным и противным карканьем. Мерзкий звук, вкупе с моими нахмуренными бровями и нетерпеливым жестом рукой, оказал поистине чудодейственное воздействие на и без того расшатанную нервную систему купца: он не то всхлипнул коротко, как бы в преддверии слёз, не то просто вздохнул с надрывом, развернулся и на подламывающихся ногах задал довольно-таки резвенького стрекача. Мой короткий удивлённо-недоверчивый (но по-прежнему хриплый) хохоток, посланный гостю в спину, только добавил прыти.

– Знаешь, – доверительно обратилась я к вороне, косящей на меня умным и, кажется, слегка насмешливым глазом со своего насеста, – пожалуй, я недооценивала значимость соответствующей атрибутики.

Огромная птица резко наклонила голову, словно прикидывая выгоды и перспективы долгосрочного сотрудничества. Я протянула руку, однако ворона явно решила, что и без того помогла, и, с шумом хлопая крыльями, взлетела. Дала круг почёта над моей головой, ехидно каркнула и взмыла ввысь.

Я вздохнула. Путь друида нелёгок и для меня недостижим. Лишь они, братья леса, способны общаться со зверями, птицами и растениями, а я, сколько бы ни воображала, что подружилась с соседями, наверняка остаюсь для них всего лишь одним из тех существ, которое может накормить, но которого следует опасаться.

Явление купца в мой скромный чертог только растревожило душу. Да и тело тоже – успокоившаяся было спина опять заныла, разболелось горло, и я, решив, что утро вечера мудренее, а неудачные дни должны быть короткими, отправилась в кровать.

А ночью…

Нет, ночью они не напали. Ночь – наше время, время таких, как я. А эти предпочитают свет. Поэтому они затаились. Избушку разглядели в последних закатных лучах, прикинули пути наступления и отступления, поужинали и погрузились в чуткий нервный сон, обеспечив мне одним своим присутствием феерический вихрь кошмаров, которые я недальновидно списала на наполненные хлопотами предыдущие дни и ночи и ничуть не встревожилась.

Как оказалось, зря.

Сколько раз потом я проклинала себя за преступное равнодушие! Ведь чувствовала, чувствовала, что что-то не так! Под покровом ночи могла собрать свои манатки да пуститься наутёк или, по крайней мере, подготовиться к обороне. Но нет! Философски-меланхоличное состояние, в которое я впала после визита незваного гостя, предпочитало подсовывать в мою бедовую голову размышления о высоких материях и просто не допускало мысли о возможном нападении. И то – порастеряла я хватку. Слишком уж давно меня не ловили, не разыскивали по скудным приметам на постоялых дворах, не травили собаками и не пытались взять с боем и не обязательно живой. Лет десять назад слабого дуновения ветерка достаточно было, чтобы сняться с места (очень редко насиженного) и лететь куда глаза глядят, спасая не накопленное в жизненных перипетиях барахло, а собственную шкуру, и потому безжалостно бросая всё, что может помешать побегу. А теперь… Обленилась, обросла добром всяческим: и кадушки самые лучшие, просмоленные да вываренные в соляном растворе, купила, и маслята маринованные еще с той зимы в подполе остались, и крышу только-только перекрыла, и кур завела, причем породистых, хохлатых, пёстропёрых, несущих яйца в коричневой пятнистой скорлупе… Ну и чуть не сложила голову дурную за курей да кадушки свои просмоленные. Поделом мне.

Пробуждение было весьма неприятным. Намного хуже, чем накануне.

На мужских руках просыпаться мне нравится, весьма. Но только если эти руки с любовью и нежностью переносят из тёплой постели в нагретый солнцем гамак. А вот если они с силой, достойной лучшего применения, хватают за горло и зажимают рот – тут уж не до приятственных ощущений. Особенно когда одна из незнакомых ладоней, отпустив шею, обхватывает за ноги и пытается стянуть с постели вместе с одеялом.

Не так, отнюдь не так стоит начинать свой день.

Я трепыхнулась и, поняв, что хватка слегка ослабла, задергалась сильнее. Вырвалась, брякнулась на пол, злобно зашипев сквозь стиснутые зубы от резкой боли, передёрнувшей позвоночник и плечи, и скинула с головы одеяло. Есть у меня такая привычка – наглухо во сне заматываться, ох и недобрую же службу она мне сегодня сослужила…

Надо мной суетились двое. «Грабители, всего лишь дурачки-грабители», – ещё успела с облегчением подумать я. И впрямь – небольшая добротная избушка в лесу, одинокая хозяйка, не держащая даже цепного пса… Что может быть легче подобной добычи? Руки уже сами собой зашевелились, готовясь к повелительной жестикуляции, губы зашептали привычные, намертво въевшиеся в память слова, когда я вдруг в упор встретилась глазами с одним из нападавших. Что-то невыносимо близкое, родное сквозануло из них, и я, ошалев от удивления, поперхнулась и зашлась в сухом надсадном кашле. Где-то я уже видела этот взгляд. Где только вот? Где?

Времени на долгие раздумья мне не дали. Воспользовавшись внезапным ступором жертвы, второй разбойник «приласкал» меня чем-то по голове. Перед глазами поплыли жёлтые круги, в ушах зашумело, и я, уже не соображая толком ничего, выдохнула один длинный свистящий звук. Нестерпимо, но привычно засвербело в горле, я сделала глубокий вдох, задержала дыхание и, мысленно отсчитав ровно три толчка заходящегося в трепыхании сердца, открыла рот. Из него стремительным потоком вырвались мириады черных мушек. Отличное заклинание – короткое, зрелищное, жаль только, что сил много забирает. Впрочем, для внезапного нападения (или хоть какой-то обороны) в самый раз.

Наколдованные твари безжалостным роем атаковали грабителей. Парень с напугавшими меня глазами повел себя вполне предсказуемо: подпрыгнул, дико размахивая руками, завизжал дурниной, заскакал как подстреленный, сметая немудрящие предметы обстановки на пол и на себя и от этого паникуя еще больше. Зато его коллега по преступному ремеслу истерике не поддался: он сплюнул, коротко взвыл что-то сквозь стиснутые зубы и простёр вперёд руку.

И на меня упало солнце. Такой невыносимый жар просто невозможно вообразить. Тяжёлая, жгучая масса залепила нос и рот, лишая возможности вздохнуть. Дикая боль затопила все мое существо. Она была не давней моей подругой и помощницей, а злостной мучительницей, лишь терзающей, но не дающей сил. Из горла рвался крик, но сведенные судорогой челюсти не повиновались, равно как и руки с ногами, бессильно уронившие мое тело на пол почти на сапоги странного и страшного человека.

– Держи ее, Вэл! – крикнул он, продолжая с расчётливой хладнокровной жестокостью жечь меня невидимым огнем. – Да не бойся ты этих мушек, они наморочены!

Наморочены? Ха! Как бы не так! Какие-никакие, а силы у меня еще оставались. Кое-как приведя в порядок панически расползающиеся мысли и собрав волю в кулак, я коротко свистнула и вновь открыла рот, заранее морщась от ожидаемой щекотки в горле.

Противники мои были не слишком умны и наблюдательны. Иначе не позволили бы повторить заклятье, попросту надавав мне пощёчин или заткнув рот всем, что подвернулось под руки. Однако они этого сделать не догадались, за что и поплатились: во второй раз на волю вырвались не просто страшные, а еще и кусачие мушки.

– Луноликая[2]2
  Луноликая, Прекраснейшая, Всесушая – самые популярные из множества имён богини, которая, по мнению осигорцев, сотворила и мир, и всех населяющих его живых существ. Она традиционно считается покровительницей паладинов и дарует им силы для сотворения чудес в её славу.


[Закрыть], помоги нам! – взвыл мужчина, шарахаясь в сторону. Его подельник, не стал дожидаться божьей помощи и взял собственное спасение в свои руки: он малодушно метнулся из спальни вон и плотно притворил за собой дверь. Еще и стулом её подпёр, судя по звукам, и начал толкать с той же целью стол.

Паче чаяния, Пресветлая услыхала вопли мерзавца: ослабший было жар нахлынул с новой силой, я, не в силах сдерживаться, дико завизжала от безумной боли и, кое-как удерживаясь на зыбком краю сознания, начала вслух выкрикивать разрозненные слова разных заклинаний в робкой надежде в конце концов выдать что-нибудь стоящее.

– Держи! Вяжи! Вэл, да где ж ты, паршивец! Выдеру! – отвечал своими «заклинаниями» взломщик. Оные, к стыду, оказались куда более действенными, чем мои: на вопли старшего товарища набежал пристыженный и переполошенный молодой и с усердием, достойным лучшего применения, отоварил меня по затылку моей же сковородкой, видать, унесенной с припёка.

Мир покачнулся, шаловливо подмигнул и опрокинулся навзничь.

Шишка вздулась на славу. Мне даже ощупывать голову не надо было, чтобы убедиться – оригинальное новообразование вполне способно потягаться размерами с мужским кулаком. Впрочем, размахивать руками мне никто не позволил: запястья стягивала тонкая, жгучая, как угли, веревка. Точно такая же сдерживала вместе щиколотки. Во рту торчал омерзительно воняющий курительным дымом кляп, так что свобода была предоставлена разве что моим глазам. Впрочем, и оная была весьма ограничена: чёлка, взъерошенная и растрёпанная, упала мне на лицо, и никто, разумеется, не взял на себя труд отбросить ее в сторону.

С некоторым трудом подняв обе руки, я сделала это сама и сумрачно огляделась. Диспозиция определенно не радовала. Кто бы рассказал, что я в один далеко не прекрасный день окажусь в плену у двух полудурков – ни в жизнь не поверила бы. Ну вот ни в жизнь.

Ан поди ж ты.

Старшему похитителю на вид я бы дала лет сорок-сорок пять. Высокий, статный мужчина с открытым, располагающим лицом. Хорош собой, и знает это – ишь, как гордо держит голову, нет-нет, да и косится по сторонам, словно надеясь перехватить устремлённые на него восторженные женские взгляды. Сердцеед наверняка знатный. Аккуратно подстриженные щёгольские усики и гладкий подбородок (бриться каждый день? В нашем-то захолустье?!) лишь добавляют обаяния. Глаза огромные, карие, в пушистых завитках угольных ресниц, как у дорогой заграничной куклы, – была у меня в детстве такая, точно также строго и надменно смотрела. Руки сильные, с бугрящимися под дорожной рубахой мышцами, пальцы в ссадинах, причем явно не от чёрной работы, а от благородного развлечения с мечом. Плечи широкие, надёжные – на такие наверняка приятно положить голову, и чтобы волосы придавила тяжёлая, тёплая ладонь, и спокойный голос пробормотал что-нибудь снисходительно-нежное. Красавец, что и говорить.

Никогда таких не любила.

А главное, самое главное – от него ощутимо тянуло Светом. Хуже этого может быть только омерзительно воняющий, пошатывающийся и бурчащий мертвяк, встреченной на заброшенном погосте в безлунную ночь. Да и то не для всех. Я, например, предпочту восставшее умертвие.

Потому что передо мной – паладин. Неподкупный борец со злом во славу Прекраснейшей, а заодно и правящего на данный момент короля. Истребитель тьмы и скверны, а также их носителей. Истово верующий и мечом насаждающий эту веру всем окружающим. Карающая длань, живое воплощение справедливости и благочестия. Светлый огонёк праведности во мгле погрязших в пороке будней.

Второй мой похититель особого внимания не заслуживал, хотя Светом ощутимо пованивало и от него. Ну, тут всё ясно: это ученик, последователь, помощник и, разумеется, тоже будущий паладин. Такие поодиночке не ходят. На всякий случай. А то мало ли что. Вдруг встретят слишком уж упорствующих в своих греховностях людей. Этак можно и голову сложить. И никакие воззвания к Луноликой не помогут. Богиня снисходит лишь к сильным. Как и всякая нормальная женщина, наверно.

Это только подобные мне живут бирюками. Не слишком-то мы любим компанию. Да и, случись что, погибать лучше по отдельности. Так есть хоть небольшая вероятность сохранения нашего знания.

Названный Вэлом ученичок то и дело косился в мою сторону. Боязливо косился, недоверчиво. Ясно – перетрухал по самое немогу. Да было бы с чего! Я, сонная, подло захваченная врасплох и едва не сожжённая заживо ослепительным светом настоящего опытного паладина, так и не смогла показать ничего по-настоящему зрелищного и интересного. И пугающего.

Вэл, однако же, несмотря на малодушие и будущий сан, чем-то притягивал моё внимание. Покопавшись в отчаянно болевшей голове, я нашла причину. Глаза. Его серовато-голубые, миндалевидные глаза отчего-то показались мне знакомыми. Более того – родными. Где-то я уже видела такие, причём неоднократно. И испытывала к их хозяину положительные эмоции. Кажется, даже любила.

Остальные части тела интереса не вызвали: красотой парень не блистал, статью не отличался, оригинальностью какой-то или чем-то примечательным похвастаться не мог. Да и вообще был какой-то обыкновенный, простецкий, неприметный, как говорится, на танаанку пучок. Вихрастый, веснушчатый, с уже поджившим порезом на щеке и ярко-красным пятном расчёсанного комариного укуса над бровью. Волосы какие-то не то каштановые, не то серые, всколмаченные, неухоженные, как хвост мужицкой кобылы. Костяшки пальцев в ссадинах, ногти обломаны, одежда пыльная. Поди ж ты, а ведь наверняка отпрыск какого-нибудь знатного семейства – простых смертных даже горшок ночной паладинам подавать не берут, а уж в ученики да оруженосцы – тем более.

– Ооо… оч… кха-кха… очнулась вроде… – просипел предмет моего настороженного внимания, отчаянно пытаясь скрыть заикание за благородным покашливанием. Получилось плохо, я передёрнула плечами, стараясь принять наиболее удобную позу, и отвела столь смущавший его взгляд. Не будь рот занят – ещё и разухмылялась бы понимающе.

– Ага! – неприкрыто возрадовался паладин. – Не сдохла-таки. Я ж говорил – живучая, как все исчадья тьмы. Возблагодарим же Прекраснейшую за очередную победу, которую она, в премудрости своей бесконечной, даровала своим верным слугам!

Мужчина и мальчишка благочестиво опустились на колени. Лицами на восток, как и полагается при молитве. Одного лишь они не учли: премудрая богиня не надоумила своих прихвостней не сажать свежеизловленную чернокнижницу лицом на запад, спиной к старому клёну. Осознав, что стоит на коленях перед порождением зла и скверны, мальчишка покраснел, как бурак, и смущенно потянул наставника за рукав. Тот, однако, не пожелал отвлекаться от благочестивого бормотания и лишь раздражённо дёрнул головой, мол, отвяжись. Вэл бурел всё больше, явно осознавая откровенно богохульный характер происходящего, но, не умея облечь свои противоречивые чувства в простые и понятные слова, молчал и лишь беспомощно таращил глаза. О молитве он уже думать просто не мог. Я милостиво кивнула головой и постаралась принять позу, в которой богомазы обычно изображают сидящую Луноликую на фресках и полотнах: спина прямая, ноги вместе, руки лежат на коленях, голова смиренно опущена, глаза смотрят вниз. Право слово, лишь всевозможных трогательных тварей – белочек там, зайчишек – тянущихся ко мне, как к богине, не хватало для завершения образа. А так даже одета я была вполне подобающе – в нечто мятое, невнятное, изорванное в пылу борьбы (вообще-то это была ночная рубашка, собственноручно мною некогда вышитая, а теперь имеющая такой вид, что ею побрезговал бы и храмовый попрошайка). Богиня-то наша тоже не придворными нарядами форсила, когда лик свой чудесный людям явить изволила, а в рубище ходила, босыми шагами землю мерила.

Я, кстати, тоже была босиком. Возмущение, охватившее мою бедную больную голову при виде голых ног, которые уже успели испещрить красными чешущимися точками комары и здоровенные лесные муравьи, было столь сильным, что я мгновенно забыла о показной кротости и ожгла по-прежнему косящегося на меня мальчишку бешеным взглядом. Был бы рот развязан – ещё и пару ласковых бы добавила. Впрочем, тряпка, пресекающая мою самодеятельность, была столь вонюча и гадка на вкус, что организм, и без того выносивший все выпавшие на это утро тяготы с редкостным для него стоицизмом, решился на активную акцию протеста. Меня затошнило, а поскольку рот был по-прежнему забит, вязкие желчные массы хлынули через нос. Дыхание перехватило; сделав несколько судорожных глотательных движений, я не сильно преуспела и, чувствуя, как безжалостная рука удушья стискивает дёргающиеся лёгкие, начала беспомощно заваливаться набок.

Спасителем выступил Вэл. Так и не сумевший сосредоточиться на молитве мальчишка понял, что с жертвой не всё ладно, и рванул на подмогу, презрев даже негодующий вскрик оторванного от благочестивых бормотаний паладина. Выдернул тряпку из моего рта, перевернул на живот и ловко, с немалым опытом, поддержал голову, пока я избавлялась от остатков съеденного накануне ужина.

– Вот ведь коварная тварь! Насколько же ей нестерпим свет истинной веры, раз она попробовала прервать святые слова столь безобразной демонстрацией! – искренне вознегодовал паладин, вставая с колен и подходя ко мне. Я ответила ему вымученно-злобным взглядом, безуспешно пытаясь утихомирить не на шутку разбушевавшиеся внутренности, которые упорно стремились ознакомить со своим небогатым содержимым весь мир. Оруженосец, добрая душа, сбегал к сваленным неподалёку дорожным торбам и приволок баклажку с водой. Поболтал, приложился к горлышку и, набрав полные щёки, от души фукнул мне в лицо.

От вопля, вырвавшегося из моей груди, над лесом поднялась стая истерично орущих птиц. Я забилась в своих путах, выгибаясь дугой и вереща от нестерпимой боли. Чернокнижники привычны к телесным страданиям и частенько сами себе их доставляют, черпая силу, однако святая вода, которой обдал меня бессовестный мальчишка, определённо никакими силами делиться не собиралась. Наоборот, она безжалостно отнимала те крохи, которые ещё остались после утреннего сражения со светоносной парочкой.

– Ой-ой-ой… – бестолково заверещал Вэл, напуганный столь острой и резкой реакцией на свою добровольную помощь.

– Вот ведь… Ах ты ж… Ну… – Паладинам ругаться не полагается. По крайней мере, перед подрастающим поколением. Мужчина это крепко помнил и потому лишь беспомощно хватал воздух ртом.

Я занималась тем же.

– Дай посмотреть. Ну, дай посмотреть! Да не бойся ты, ничего я тебе не сделаю! – Двое суетящихся около меня представителей сильного пола и знатного сословия – это было бы лестно, если бы не было настолько страшно и не несло такой угрозы. Силой оторвав мои прижатые к лицу ладони, паладин тревожно вгляделся в открывшиеся виды и покачал головой:

– Ожог. Причём сильный…

– Так можно же полечить! – от всей широты недалёкой души предложил мальчишка, не пытаясь скрыть облегчения. Да и чего там, действительно – подумаешь, едва глаза не выжег, так это все дело поправимое.

– Угу. Подлечу я. А потом с пустыми руками мы с тобой ко двору вернёмся. Не выдержит эта тварь еще одной порции Света, скончается в страшных муках да и провалится к своим мерзким божкам прямиком. А мы опять полтора года выслеживать, высматривать да вынюхивать будем, пока следующую гадину не найдем?

Вот оно что, оказывается… То-то они такие потрёпанные да оборванные. Больше года по дорогам нашего захолустья шататься, чернокнижников выискивать-вылавливать – это вам не на приёмах великосветских ножками шаркать да деликатесные паштеты кушать. Тут любой запаршивеет. А уж отпрыски благородных родов, которых, преимущественно, и набирают в армию воинов света, – и подавно.