Текст книги "Привет из прошлого"

– Вспомни, сколько грязных бабок и дедов мы разворошили просто так! – продолжал сокрушаться паладин, ничуть не стесняясь моего присутствия. И верно, было б чего краснеть! Да за одно подозрение в занятии чернокнижием ещё полсотни лет назад в нашем славном королевстве вешали без суда и следствия, а потом обезглавливали труп, отрубали язык и сжигали всё это на костре – просто так, на всякий случай, а то мало ли что. А тут только поглядите, честь какая невероятная оказана: проверяют они ещё, удостоверяются! – И все, как один, пустышка! Сколько деревень обхожено, сколько вонючих хат облажено! И ты хочешь все труды наши насмарку пустить?!

Похоже, родители паладина в своё время не поскупились на хорошего преподавателя риторики. Как он вещал! Аж я заслушалась. Какой надрыв, пафос, эмоции! Не применяя высоких словес одними лишь модуляциями голоса передать всю бездну пережитого унижения – это суметь надо!

Вэл тоже проникся, правда, не так, как я. У него-то опыт прослушивания подобных тирад явно был немалый. Вздохнув, мальчишка пожал плечами. Порылся в сумках, позвенел склянками и подступил ко мне с какой-то угрожающе воняющей тряпкой. Я подозрительно дёрнулась, но принюхалась и успокоилась: хороший лекарства никогда особенно приятно не пахнут, а тут просто какой-то травяной сбор, скорее всего, чтобы снять раздражение и успокоить нестерпимо горящую кожу. Со старанием и прилежанием Вэл повозил тряпкой по моим щекам и внимательно всмотрелся в результат своих трудов, а я, пользуясь моментом, принялась за старательно изучение его лицо. Ничего особенного или примечательного в нём не было, но вот глаза… Меня определенно смущали эти глаза. Было в них что-то неправильное.

– Кхм… Гхм! – торжественно прокашлялся паладин, то ли возревновавший, то ли испугавшийся, что я какую-нибудь гадость его ученичку сейчас сделаю.

– Ммм?.. – неопределенно отозвалась я, наслаждаясь удивительным ощущением покоя, которое заменяло постепенно отступающую боль. Кожу всё ещё жгло и саднило, но уже не так страшно, неизвестный мне травяной настой уменьшил страдания и словно бы открыл глаза: я по-новому взглянула на своих похитителей и, пользуясь щедро предоставленной возможностью (вновь сунуть мне в рот кляп никто так и не удосужился), прикусила нижнюю губу. Вэл тут же шарахнулся в сторону, словно ожидая, что я сейчас ядом плеваться начну или проклятие какое на-гора выдам, однако паладин, поняв, покровительственно похлопал меня по плечу:

– Ты уже способна соображать внятно?

– Не совсем, – честно призналась я. – Не каждый день мне в лицо святой водой плещут. Оправиться от столь подлой и неожиданной атаки не так уж легко.

– Эх, Вэл, Вэл… – Мужчина укоризненно покачал головой и вздохнул. – Чуть не угробил пленницу. Ну да ладно. Зато мы теперь наверняка убедились – это именно та, кто нам нужна.

– Ага, ага! – веско подтвердил ученичок, старательно не глядя в мою сторону и с подчёркнутым вниманием возясь со своими тряпочками-скляночками.

– Убедились. Дальше-то что? – деланно-спокойным и безразличным тоном поинтересовалась я. – Раз уж вы пребываете в такой непоколебимой уверенности относительно моей нужности и незаменимости, так, может, развяжете верёвки? Ноги затекли – сил нет, да и спина ноет.

– Ты, дорогуша, за слабоумных нас считаешь, или как? – душевно вопросил паладин. Под моим пристальным взглядом он извлёк из кармана платок ослепительной белизны. Взмахнул, давая всем присутствующим возможность полюбоваться на него, и с подчёркнутым тщанием принялся вытирать пальцы той руки, которой дотрагивался до моего плеча. Комментариями эту демонстрацию я не удостоила, мысленно отметив, что ретивый служитель света вогнал в крышку своего гроба ещё один гвоздик. И я буду просто счастлива как следует заколотить его последнее пристанище.

Уж постараюсь так постараюсь.

Поняв, что отвечать я не собираюсь (ясное дело, считаю, ибо иначе как слабоумием похищение чернокнижницы из её же домишки не назовешь), мужчина пожал плечами и продолжил:

– Связанная пока посидишь. А позже, глядишь, и заслужишь своим хорошим поведением отсутствие веревок.

Значит, будет еще какое-то «позже». Значит, сейчас не убьют. Значит, надежда ещё есть.

– Луноликой побойтесь, – злобно попросила я. – Спина болит невероятно, думаешь, легко так-то…

– Не поминай Прекраснейшую всуе! – наставительно отметил мой похититель, оценивающе оглядывая лежащую перед ним чернокнижницу, умотанную в веревочный кокон, как колбаса, висящая на стропилах. – Может, и впрямь распутать, а? Как думаешь, Вэл?

– Угу. Мы ее развяжи, значит, а она ка-а-ак… – Парень не договорил и замахал руками, что, по-видимому, долженствовало свидетельствовать о крайней степени опасности, кою я буду представлять без веревок. – Нет уж, рот свободен – и будет с неё.

– Боишься? – поддел мужчина.

– Паладину не ведом страх! – оскорблено взвился Вэл, тут же хватаясь за веревку на моих запястьях и начиная отчаянно воевать с узлами. Знатно меня увязали, на совесть.

– А еще паладины не поддаются на провокации, – накрыв его ладони своими, просветил высокородный тать. Эх, я-то уж обрадовалась было, а это всего лишь момент воспитательный оказался…

– Вы уж без меня как-нибудь решите, что паладинам положено, а что нет, – мягко попросила я. – Сейчас меня волнует куда более важный и существенный вопрос: что вам понадобилось от скромной одинокой женщины?

Паладин картинно расхохотался, всплескивая руками и промокая своим платочком слезящиеся от смеха глаза. Он явно хотел показать, что давненько не слыхивал ничего столь забавного, и Вэл залился подхалимским хихиканьем, подвизгивая и вздыхая. Мне стало противно. Убить решили – ну так убейте. Издеваться-то зачем?

– Женщины? Женщины? И ты ещё смеешь себя так называть?

– Ну с мужчиной меня перепутать довольно проблематично, даже со спины и в темноте, – логично возразила я, мотнув головой. Коса перевалилась за спину и качнулась сзади, мазанув по хребту своей привычной успокаивающей тяжестью.

– Меня всегда удивляло двуличие этих тварей, – проникновенно сообщил паладин, обращаясь к своему ученичку. – Мерзкие, гадкие, опасные, они, проиграв, сразу такими нежными, невинными и беззащитными прикидываются – ну прямо хоть в монахини их записывай!

– Да-да, – верноподданнически подвякнул Вэл. – А вот ежели…

– Хватит, а? – взмолилась я, поняв, что это переливание из пустого в порожнее может растянуться надолго. – Убить собрались – ну так убивайте скорее. Ты, паладин, щенка своего натаскиваешь в полевых условиях? Хорошая практика, понимаю. Ваше упорство и решительность заслуживают восхищения.

– Уж помолчала бы ты, а? – мягко предложил мужчина. – На суд Прекраснейшей всегда успеется. Нам нужна твоя помощь.

От удивления я поперхнулась словами и зашлась в хриплом кашле. Торопливо прижала ко рту запястья стянутых вместе рук, опасаясь, как бы вновь не затошнило, и вскинула на своих похитителей ошалевшие глаза. Помощь? Моя? Им? Определённо, что-то странное, недоступное моему пониманию, в этом грешном мире твориться начало, если уж святые паладины к чернокнижникам за подмогой ринулись.

– Ты же знаешь, что неладно в королевстве. – Лучистые глаза цвета дорогого шоколада обожгли меня резким многозначительным взглядом. – Ты не можешь этого не знать.

Разумеется, я знала. Я давно знала. Ну, подозревала, скажем так. Знаков много было. Окружающий мир – он вообще многое порассказать может, особенно если дать себе труд прислушаться да приглядеться к нему.

Отдалённые провинции – на то и Отдалённые, что новости из столицы доходят досюда как до дракона. Однако и тут чувствовалось, что в королевстве и впрямь, как изящно выразился паладин, «неладно».

Уже пять лет никак не могли уродиться яблоки. Никогда такого не было на моей памяти. Ну случались неурожайные годы, конечно, не без этого. Но не пять же подряд! И эта осень, судя по хилым редким соцветиям, которыми убрались плодовые сады после оттепели и схода снега, не обещала быть щедрой. Крестьянские дети тосковали по яблочному повидлу, мужики – по яблочной браге, бабы просто пожимали плечами, вроде бы даже благодарные природе за то, что та избавила их от лишних хлопот с заготовками.

Зимы стали короче и холоднее, а осени – всё более затяжными, дождливыми, слякотными и ветреными. Мало кто обращал на это внимание. Да и кому дело до осенней мокряди и непогодицы? Урожай вовремя сняли – и ладно.

Куда-то пропала мелкая мошкара, назойливым облаком вертящаяся обычно около компостных куч и мусорников. Уж по этому поводу горевать и вовсе никто не думал. Однако отсутствие гнуса наводило меня на нехорошие размышления.

В крохотном сельце вёрст за сорок от моего домишки загнила вдруг криничка. Раньше она была гордостью местных жителей – вода текла хрустально-прозрачная, ледяная, изумительно вкусная и вроде бы даже целебная. Тамошние бабки баяли, что, дескать, когда Прекраснейшая по земле ходила, она там босую ногу какой-то щепкой занозила, и слезинка, вытекшая из божественного глаза и упавшая наземь, превратилась в родник. Не знаю, сколько в этой истории правды, а сколько выдумки, но легенда, надо признать, довольно красивая. Да и криничка хороша. Была. Только теперь вот нет там никакого источника. Образовалось на его месте зловонное болото, время от времени вспучивающееся огромными пузырями, занавесившееся серым туманом и плодящее на всю округу на диво здоровенных и приставучих комаров. Я даже ездила к нему один раз – перепуганные крестьяне прислали за мной старосту на телеге, дабы тот со всем почётом и пиететом сопроводил чернокнижницу на место работы – и полдня ползала по колено в холодной вонючей жиже, отмахиваясь от кровожадных насекомых и пытаясь выяснить, что же приключилось. Да только так ничего и не поняла, и честно расписавшись перед враз помрачневшей общественностью в собственном бессилии, отбыла домой. От комаров тамошних, кстати, отплёвываться пришлось ещё несколько часов после отъезда – назойливые твари с грозным гудением долго летели следом за телегой и, поравнявшись, норовили впиться прямо в лицо. Ног у них вроде бы было по восемь. Но в этом я не уверена – как-то не до подсчётов тогда было.

Гибли дикие птицы. Просто падали с небес на поля и огороды, околевали, разевая клювы в немой тоске, и оставались лежать молчаливым укором всему живому. Сначала я не придавала этому значения, но потом, найдя как-то раз поутру около своего крыльца сразу пять погибших малиновок и дёргающего лапой голубя на последнем издыхании, призадумалась. Крепко призадумалась, надолго. Но решила сидеть тише воды ниже травы. Что бы ни творилось в королевстве, меня оно теперь касается лишь постольку-поскольку.

А хуже всего, что работы мне прибавилось. Среди людей брожения какие-то начались, случаи странные да происшествия необъяснимые. Скажем, взять хотя бы папеньку давешнего купца, который благополучнейше отошёл в объятия Луноликой, предварительно зачем-то устроив тайный схрон и прибрав в него все деньги, самоцветные камни да ценные бумаги. И даже в посмертии сыну не признался, где добро запрятано. Ведь странный поступок, если вдуматься: купец в единственном наследничке души не чаял, пылинки сдувал и богатства копил исключительно для родной кровиночки. А вот поди ж ты, сховал денежки, да так, что даже ушлая и пронырливая невестка не нашла (хотя искала очень долго и упорно), а уж тютя-сынок – и подавно.

Да и вообще покойники мирно лежать на погостах раздумали. Все чаще и чаще по провинции проносилась новость (хотя какая там уже новость в последнее время, так, новостишка, сельчанкам у колодца языки почесать) о мертвяке, которого огнем и вилами отогнало от деревни решительно настроенное мужичьё. Неупокоенники убредали в лес, шарахались там среди ветвей и, случалось, насмерть заедали выбравшихся за ягодами и грибами баб или детишек. Тогда волной прокатывалась паника, крестьяне чесали в затылках и бегом кидались к моей одинокой избёнке. Скидывались медными монетками на гонорар, краснели и потели под моим взглядом и смущенно просили «ну как-нить помягше там с ним управьтеся, но шоб уж наверняка и насовсем». Я вооружалась своим посохом, закидывала за спину торбу с хлебом и водой во фляжке и отправлялась «управлятися помягше». Бродила по тем же чащобам, ползала на коленях по буеракам и куширям, вынюхивая след, как собака, подворачивала ноги на древних пнях, нарочито топала, шумела и пыхтела, стремясь распугать всю лесную живность и привлечь объект своей охоты. Неупокоенника в лесу отыскать – то же самое, что поймать в бочке с дождевой водой упущенный по рассеянности кусок мыла: долго, заморочно и не всегда приводит к желаемому результату. Зверьё ожившего мертвеца сторонится, птицы облетают стороной. Если болото ему на дороге попалось и тварь завязла – всё, пиши пропало: ни клюковки, ни морошки на этом месте еще лет сто не пособирать. Деревья выгниют, травы зачахнут, загустевшую жижу вспучат гигантские пузыри зловонного газа. Округу затянет ядовитый желтоватый туман, не приведи Луноликая, надышится человек – и нет того человека, пропадёт в лесу ни за танаанку. Если на шатуна по зиме или поздней осени мертвяк напорется – тоже нехорошо: одуревший с недосыпу топтыгин сначала задерёт встретившийся на дороге бродячий труп да нажрётся дохлятины, а потом уж сообразит, что к чему. А поздно. И начинается мутация, страшная, неконтролируемая, приводящая к дичайшим результатам… Впрочем, если я успеваю перехватить неупокоенника до того, как он натворит дел, то беда и ущерб от него минимальны. Мои силы да нервы, не более того.

К тому же друид местный в весьма почтенный возраст вошел. И, как и полагается людям его способностей и рода занятий, стал в дерево превращаться. Выбрал солнечный пригорок среди бескрайних лугов, на которые селяне с незапамятных времен коней в ночное гоняют, стал на вершине, ноги покрепче расставил и в землю начал врастать. Корни пустил, на голове этой весной уже листва молоденькая зазеленела. Двигаться почти перестал, разве что при сильном ветре слегка покачивается и руками ещё шевелит. Процесс становления деревом долог. Но и друиду спешить некуда. Я его каждую неделю навещаю. Пока он мог есть, чёрный хлеб с маслом да сыром (любимейшее его лакомство) таскала на пригорок, в последнее время лишь воду колодезную чистую приношу в ведре, сколько могу, выливаю на покрытые молодой корой ноги. Сижу рядом. Молчу в основном. Или рассказываю, как в деревне дела, что в провинции слышно. Он же вырос тут, друид-то наш. Сколько я здесь живу – он всегда сельчанам помогал. То тлю от полей да огородов отгонит, то пшеницу уговорит дать урожай пообильней, то корову больную травами да добрым словом вылечит. А как древеснеть начал – крестьяне быстренько про него забыли. Только сетуют, что тяжко без друида. И картошку-то жук побил, и куры на нескольких подворьях передохли, и лён какой-то хиленький вырос, ни ткань спрясть, ни веревку свить. Яблони, опять же, не родят уже который год. Надо бы нового друида, молодого да энергичного. Только где ж его взять?

– Ну, допустим. – Я устало прикрыла глаза, внимательно наблюдая за паладином сквозь ресницы. – Допустим, в королевстве неладно. Я-то тут причем? Уж не решили ли умные государственные головы, что во всех проблемах повинна скромная одинокая женщина, живущая на отшибе и, между прочим, регулярно оплачивающая старосте ближайшего села налог на постройку дорог и ремонт мостов, а так же на содержание доблестной стражи и добровольное вспомоществование в пользу неимущих?

– Да от кого ж беды все, как не от вас?! – Вэл подпрыгивал и вскрикивал так искренне, что я ему поверила. Он действительно считает чернокнижников повинными во всех проблемах и несчастьях нашей славной страны. – Это вы, вы, всё вы! Из-за вас и земля не родит, и зверьё дохнет, и люди после смерти в могилах спокойно не лежат, и…

– Вэл, Вэл, мы же договорились, – устало поморщился паладин. – Да, беды чернокнижники приносят неописуемые. Но Прекраснейшая не даровала нам возможности самостоятельно справиться с напастью. Придется прибегнуть к помощи нечестивой колдуньи.

– И много их было? – лениво поинтересовалась я.

– Кого?

– Нечестивых колдуний, к которым вы обращались за помощью до меня. Думаю, они все отказали вам, так?

Паладины переглянулись. Потом мужчина вздохнул:

– Ни одной.

Я недоуменно вздёрнула брови, отказываясь верить в услышанное.

– Ты первая, на кого мы наткнулись за полтора года поисков. Кем нам только не приходилось прикидываться! И купцами, и странниками, и иностранцами… Лишь бы узнать, выведать, выспросить у местных, где могут гнездиться чернокнижники. А знаешь, народ питает к вам необъяснимую, я бы даже сказал преступную симпатию. Во всяком случае, рассказывают о таких, как ты, крайне неохотно.

– Ещё бы, – фыркнула я. – За укрывательство чернокнижника и недонесение на него полагается пытка кипящим маслом. Мало кто готов признаться, что знает, где живёт «нечестивая колдунья», но не спешит с этими известиями к страже.

– Да зачем Луноликая вообще создала вас, грязных, греховных…

– Вэл!

– …подлых, мерзких…

– Вэл!!!

Мальчишка заткнулся. Обиженно поводил в стороны глазами, шмыгнул носом и уполз к торбам. Ушки, впрочем, оставил на макушке.

– Совсем никого? – против воли прошептала я. – А в Разнотравье жила женщина… У неё домик с резными ставнями, большая рыжая кошка и гуси во дворе…

– Да уж лет пять как не живет, – отозвался паладин, внимательно следя за моим лицом. – После сожжения на костре как-то не до кошек с гусями.

– А Речноград…

– Там тоже пусто. И его спалили, давно уже. Долго, подлец, приличным часовщиком прикидывался!

– А… – Я осеклась. Уж слишком заинтересованными были глаза мужчины, он явно ждал, что я выдам кого-то всё ещё успешно скрывающегося от карающих дланей правосудия. Я мысленно пожала плечами и, опять же мысленно, махнула рукой:

– Ладно. Наших никогда не было много, за это отдельное спасибо стоит сказать вашему ордену. Так чего же ты от меня хочешь?

– Надо разобраться в странностях, которые творятся в королевстве. – Паладин был предельно серьёзен и спокоен, хотя разговор давался ему нелегко: руки явно чесались насобирать побольше бурелома да валежника, распалить огромный костер и забросить меня прямиком в огонь. – Друиды считают, что их умениями и силой Света тут не обойтись. Нужны и такие, как ты.

Я глупо хихикнула. Раз, другой. Потом, поняв, что прерывать меня никто не собирается, захохотала во весь голос. Вэл неожиданно поддержал меня:

– Ха-ха-ха… Да-да! Я тоже не верю! Ха! Мне тоже смешно!

Мне, в отличие от него, было не до такого искреннего веселья. Хохотала я над людской глупостью и бестолковостью. У паладинов, значит, ничего не выходит. У друидов тоже. К чернокнижникам кинулись, а где ж их взять? Повывели всех, сердешные, на кострах пожгли, в реках утопили, книги их старинные, бесценные знания содержащие, в огонь пошвыряли, посохи через колена переломали да туда же отправили. А теперь, как нужда пришла, гляди-кась – забегали, заметались, засуетились, караул кричать к моему подворью прискакали. Ну-ну.

– У тебя есть что ответить по существу? Ну, кроме этого твоего дурного смеха? – величественно поинтересовался паладин. Один косой взгляд на мальчишку – и Вэл заткнулся и опустил голову, явно стыдясь своего неподобающего поведения.

Но чтобы пронять меня, нужно что-то посерьёзнее грозных глаз и нахмуренных бровей.

– Вот ты же паладин, так? Самый сведущий специалист по борьбе со злом и чернокнижниками? – Я мотнула головой, в очередной раз отбрасывая с лица непокорную чёлку, и с наивно-внимательным видом во все глаза воззрилась на своего похитителя.

– Ну? – полувопросительно-полуутвердительно буркнул он, явно не понимая, к чему я клоню.

– Спёр ты, значит, чернокнижницу из её домишка. Силу свою показал да и рамки сразу обозначил. Помоги, мол, подобру-поздорову, а не то плохо тебе будет, – продолжала как ни в чём не бывало рассуждать я, жеманничая и кривляясь.

– Ну?! – уже куда более грозно и нетерпеливо гаркнул паладин.

– Как я вам помогать-то буду? Без книг, без добра своего, а главное – без посоха? В хате ведь всё осталось, вы ни странички не прихватили! – Я смотрела на своего похитителя кристально чистыми и наивными глазами, старательно скрывая злобную улыбку и ехидный смех.

Мужчина коротко ругнулся. Ученичок его тоже.

Я вновь запрокинула голову и захохотала. Мне действительно было очень смешно.

Даже несмотря на моё более чем сомнительное положение.

Идея вернуться к избёнке чернокнижницы Вэлу сразу не понравилась. Наставнику Арвину, конечно, виднее. Но, будь его, вэлова, воля, не подошли бы они к этому одинокому лесному домику и на требушетный выстрел. Логово чернокнижницы – это вам не ёжик начихал. Ничего хорошего там не сыщешь. Проблемы одни.

Вэл всегда был парнем приглядливым и внимательным. Многое видел, многое подмечал и запоминал. Не стеснялся делиться своими наблюдениями с окружающими. Пару раз за это был бит сверстниками, после чего в дополнение к вышеперечисленным положительным качествам ещё и научился держать язык за зубами.

Старая избушка, стоявшая на опушке, не понравилась ему сразу. За невысоким забором (в пику крестьянской привычке, на нём не были развешаны треснутые горшки с намалёванными на них рожами, а сушились пучки трав и цветов) раскинулся небольшой, заботливо прополотый огородик – огурцы, перцы, помидоры; ни картошки, ни репы – основных овощей в селянском рационе – там не виднелось. Дом радовал глаз новёхонькими, выкрашенными в светло-голубой цвет ставнями. Какое-то ненужное баловство; горожане любят так свои жилища украшать, добавляя ещё и резьбу или роспись какую затейливую, а вот крестьяне относятся к ставням куда более практично: не скрипят – и ладно. К слегка покосившемуся крыльцу с трухлявыми ступенями (и не боится же эта чернокнижница в один прекрасный день переломать на них ноги!) вела слабо протоптанная тропинка. В траве с негромким квохтаньем копошились пёстрые чёрно-рыжие куры. Петуха рядом с ними не было, и поминутно оглядывающиеся квочки казались здорово растерянным, потерявшими смысл своей куриной жизни.

Домик производил впечатление любимого заботливыми хозяевами жилья, но на «мой дом – моя крепость» не тянул.

На первый взгляд.

Сюрпризы начались с калитки.

Чернокнижницу, связанную по рукам и ногам, растрёпанную, скалящуюся, вели пешком. Шли долго – она вздыхала, стонала, пыхтела, ахала, сквернословила, падала и не прекращала жаловаться на верёвки. Ноги её, обвязанные только для вида (лишь бы шагала мелко да в бега не пустилась), постоянно заплетались. Порой женщина делала пару-тройку бестолковых прыжков вперёд, скорее замедлявших, чем ускорявших продвижение, и угрожающе кренилась набок. Приходилось поддерживать её под руки с обеих сторон. В конце концов наставник Арвин не выдержал и с руганью развязал чернокнижнице ноги – сил выслушивать бесконечное нытьё и препятствовать очередному падению у него уже не было.

Вэлу пришлось отдать ей свои запасные сапоги – выволоченная из постели добыча была босиком. Нет, без обуви она, конечно, шла (ещё б попробовала заартачиться!), но очень медленно, да ещё и ежеминутно разражалась визгливыми жалобами и не стеснялась охать так надсадно, что терпеть не было никакой возможности. А к сапогам пришлось и носки пожертвовать… Хорошо хоть на плащ женщина не претендовала – завернулась в одеяло, прихваченное вместе с ней из избушки. Вещи, видимо, потом придётся сжечь – ну не обувать же будущему паладину сапоги, осквернённые нечестивой чернокнижницей!

Лошади, привычные ко всему, неспешно шли сзади. Они, кстати, паче чаяния не стали шарахаться, бить копытом и истошно ржать, хотя, судя по учебникам паладинов, именно так надлежит вести себя любой домашней скотине в присутствии злокозненного чернокнижника. Что ж, Вэл всегда знал, что теория порой радикально отличается от практики, и потому лошадиному равнодушию совсем не удивился.

По дороге ученик паладина поминутно настороженно косился на изловленную добычу. Вид она имела столь неприглядный и подозрительный, что оставалось удивляться: и как её до сих пор не повязал первый же попавшийся стражник? Женщина выглядела… странно. Необычно. И не слишком приятно. Лицо у неё было бледное, породистое, скуластое, с тонким хищным носом и узкими губами. Глаза откровенно пугали – один зелёный, другой небесно-голубой, они злобно сверкали из-под длинной чёлки, как два разноцветных фонаря. Кроме того, чернокнижница была горбата. Когда она давала себе труд выпрямить спину, этот изъян был почти незаметен. Но хорошей осанкой женщина похвастаться не могла, потому и сгибалась у неё спина, и одно плечо постоянно оказывалось выше другого. Телосложения эта неприятная особа была стройного, если не сказать хрупкого, если не сказать даже тощего – и руки, и ноги выглядели слишком тонкокостными, готовыми сломаться от одного неловкого движения. Оба её запястья наставник Арвин бы легко одной рукой обхватил, шея толщиной вполне могла посоперничать с цыплячьей, а длинные пальцы и вовсе походили на ветви молодого деревца. Кожа была такой тонкой и бледной, что под ней просвечивали все сосуды, хоть анатомию изучай. Единственное, что оказалось по-настоящему красивым у чернокнижницы, – это волосы. Прямые пряди цвета воронова крыла (густые, шикарные, с синевато-фиолетовым отливом, словно вобравшие в себя все краски, отпущенные Всесущей это женщине) спускались ниже колен и, казалось, оттягивали голову назад своей тяжестью. Правда, заплетены они были в растрёпанную косу, и потому выглядели неопрятно и неухожено. А ещё у пленницы, как подметил зоркий Вэл, одна нога оказалась короче другой – ровно настолько, чтобы хромота была заметна, но не мешала довольно резво передвигаться.

Так вот, калитка. Перед нападением на мрачную хозяйку лесной избушки Вэл и Арвин перелезли через забор. Наставник что-то там пробормотал, хлопнул в ладоши, и дурная волшба, защищавшая доски, испарилась без следа. Отступали с бессознательной пленницей так же, хотя, видит Луноликая, перевалить через забор замотанное в одеяло тело чернокнижницы оказалось очень непросто. Теперь же процессия неспешно подошла к калитке, и Вэл уже протянул руку… В разноцветных глазах Дженлейн (а именно так представилась женщина) появилось что-то уж слишком неприятное, и ученик паладина поспешил отдёрнуть ладонь.

– Уууууумный мальчик… – медленно произнесла пленница, растягивая и словно смакуя первое слово. Лицо её исказилось, и Вэл не сразу понял, что женщина всего лишь улыбается. Как правило, искренняя усмешка красит человека и делает его привлекательнее, но это, видимо, относится лишь к нормальным людям. Чернокнижница же теперь выглядела ещё неприятнее, чем раньше: правый уголок её губ поднялся куда выше, чем левый, и такая недоулыбка-полугримаса придавала бледному востроносому лицу совсем уж омерзительное выражение.

Сама Дженлейн, кстати, толкнула калитку безо всякого страха, потом аккуратно придержала её, как рачительная хозяйка, привечающая дорогих гостей. И, разумеется, ничего не произошло. Калитка без скрипа открылась, рука, лежащая на ней, не обуглилась и не покрылась язвами, не грянул гром и не восстал у забора мертвец-охранник.

Ни-че-го.

Входная дверь, словно узнав свою хозяйку, распахнулась сама.

– Прошу! – Дженлейн сделала широкий жест и первой шагнула за порог.

Домик был похож на селянскую хатку только снаружи. Внутри же он был… странным. Таким же странным, какой казалась и его зловещая хозяйка.

Нет, никаких костей по углам, черепов на подоконниках, туч мух, трупной вони и прочих непотребств, обязательных, по мнению Вэла, для такого жуткого места, как обиталище чернокнижника, в хате не наблюдалось. Но было в обстановке что-то совсем уж неправильное, нелогичное, непонятное. На господский дом это жилище никак не тянуло. Но и крестьянским назвать его не повернулся бы язык.

Через сени (полумрак, запах соломы, смутные очертания кадушек в углу и обуви под лавкой) все трое прошли, не задерживаясь. Большая же комната Вэла изрядно смутила. Господствовала в ней, как и в любом доме простолюдинов, печь – огромная, выбеленная до синеватого отлива. Труба над вьюшками была увешана пучками сухих трав и кореньев.

Стол оказался удивительно маленьким, едва ли троим сесть пообедать. Крестьяне бы только посмеялись над таким. Вместо лавок и табуретов – стулья с высокими спинками. Они, конечно, удобны, но непрактичны и занимают немало пространства, которое в доме ограничено. Впрочем, одинокой бабе много ли места надо? Пара шкафчиков с посудой и припасами, деревянный рукомойник и заботливо подставленная под него кадушка на низкой табуретке, полосатая «дорожка» на полу – всё было обычным и нормальным, как в любом небогатом доме.

У окна, под сильным химическим фонарём (дорогая, между прочим, штука!), стояло огромное, мягкое даже на вид кресло и оббитая тканью скамеечка для ног. Вот это уже было странновато – в деревнях такая мебель не в ходу, на чём-то подобном только горожане восседать привыкли, причём далеко не самые бедные.

Смущали и книги. На какой-то короткий миг Вэлу показалось, что стены буквально кренятся под тяжестью полок, на которых наставлены тома, и сейчас завялятся, погребя под горой брёвен и бумаги всех, находящихся в доме.

Ученик паладина сморгнул, и наваждение исчезло.

Книги, впрочем, остались. Некоторые были старинными, в потемневших от времени деревянных и кожаных обложках, некоторые – новодел на плохой бумаге. Одни изумляли тонкой работой – резьбой, отделкой камнями, кожей и тканями. Другие – были просты и аскетичны. Анатомические атласы, справочники медика и коровьего доктора, сборники житейских советов, описания целебных трав, даже какие-то оккультные книжонки… Относящегося к магии оказалось до обидного мало. Так, совсем уж по мелочи: общие собрания заклинаний, единых и одинаковых для всех, рекомендации по образу жизни для друидов, паладинов и големистов в нескольких томах, опять-таки ботанические, зоологические и анатомические справочники (дорогие, с цветными картинками и подробными описаниями лечебных заклинаний). В общем, всё, что можно купить легально в любой более-менее крупной книжной лавке столицы или центра одной из провинций. Ничего запретного, древнего, злобного и невиданного.

Тем не менее, в этом доме явно царил культ книг. Все они, даже самые дешёвые и плохонькие, пребывали в идеальном состоянии. Всеми ими явно пользовались, но пользовались очень бережно и осторожно. Некоторые несли на себе следы до чрезвычайности аккуратного ремонта. Ни единой пылинки, ни единой соринки не лежало на полках, развешанных, кстати, так, чтобы издания ни в коем случае не пострадали от чрезмерного печного жара или брызг воды.