Текст книги "Привет из прошлого"

Ничего этого во время утренней атаки Вэл не видел. Вернее, просто не обратил внимания, донельзя смущённый и взволнованный своей миссией.

Дженлейн, не задерживаясь, направилась в спальню. Там, у кровати, ещё несущей на себе следы разыгравшегося сражения, стоял посох. Знаменитый посох чернокнижника, без которого они не в состоянии творить свою злобную магию.

Дерево, отполированное ладонями, казалось почти чёрным. На нём кое-где виднелись тоненькие светлые прожилки, как на мраморе, но живицы он наверняка давно уже не мог выделить ни капли. Венчала посох (Вэл задохнулся, разглядев) рука. Аккуратная такая рука, небольшая, явно женская. Вернее, то, что от нее осталось. Белая кость через полпальца от запястья с необъяснимой естественностью переходила в тёмную древесину. Тыльная сторона ладони аккуратно лежала на самом навершии деревянной части посоха. Ни клочка плоти, ни кусочка кожи или жил не осталось на этой руке – только желтоватые кости, удерживаемые воедино непостижимой силой чернокнижницы. Мёртвые пальцы сжимали гладкий зеленоватый каменный шар размером с кулак. На указательном (о Всесущая, сбереги!) сохранился золотой перстень с весьма недурственным сапфиром. Украшение не болталось, драгоценный камень располагался на положенном ему месте – видимо, его, как и шар, и скелетированную руку, удерживала в единстве с древком какая-то неописуемая магия.

От посоха ощутимо веяло болью и злобой. По крайней мере, ученик паладина мог поклясться, что чувствует даже запах тлена, разложения и гнили, а тёмную ауру видит невооружённым глазом.

Вэл так и не понял: чернокнижница подошла к посоху и взяла в руки или он сам скользнул к ней в ладонь. В любом случае, женщина бережно (о, как бережно, не каждая крестьянская мать так относится к новорождённому младенцу!) положила страшную вещь на разорённую постель и повернулась к паладинам.

– Мне нужно время на сборы.

Не попросила – уведомила. Потом спокойно развернулась, с кряхтением опустилась на колени и полезла под кровать.

Вэл, пользуясь минутой, начал оглядываться. Ему было любопытно. Опять-таки, когда ещё представится возможность в более-менее спокойной обстановке изучить логово исконного врага паладинов? В нынешнее-то просвещённое время чернокнижники стали ещё более редкими, чем горные драконы.

Спальня, опять-таки, не могла похвастаться ничем страшным – не было там ни свечей из жира покойников, ни костяных гребней для волос, ни человеческих скелетов на подставках, ни сушёных голов с высунутыми языками. Хотя кое-какие странности, конечно, имелись.

Внимание Вэла привлёк столик. Обычный такой туалетный столик с несколькими шуфлядками, большим зеркалом и низеньким пуфиком рядом. В отделанном шелками и бархатом будуаре какой-нибудь благородной дамы он бы смотрелся очень уместно. Но в глухой лесной избушке…Странно, что и говорить. Одно это зеркало потянет на полугодовой бюджет маленького сельца.

Как зачарованный, ученик паладина шагнул к столику. И замер.

Происходил Вэл, надо сказать, из весьма небедной семьи. И отец его, и дед, и прадеды, сколько возможно было проследить в глубину веков, занимались ювелирными работами – делали драгоценные оправы для зеркал, лорнетов и очков, маленькие шкатулки, набалдашники для тростей, золотые статуэтки и пресс-папье, ручки зонтов, обложки для дорогих книг. И, конечно, украшения. Покупатели всех этих милых вещиц, понятно, не последнюю хлебную корку без хрена доедали. Прапрадеду Вэла была оказана великая честь – брат королевы заказал как-то раз у него золотой комплект с бриллиантами и рубинами, который преподнёс потом венценосной сестре в честь рождения у неё первенца. Лет двести назад наследный принц присовокупил к подаркам своей невесте брошку, сработанную умелыми руками семейства. Это дало предкам Вэла право с гордостью относить к числу своих клиентов и особ королевской крови. Ученика паладина, разумеется, с раннего детства готовили к стезе ювелира. Поэтому для своего возраста он весьма неплохо разбирался и в камнях, и в металлах.

Увиденное его просто потрясло.

На столике лежали драгоценности. Небрежно так лежали, словно хозяйка, вернувшаяся со светского раута, не пожелала звать горничную, сама кое-как постягивала их с себя и побросала на столешницу. На том же столике соседствовали этими богатствами деревянные заколки и шпильки для волос, простенькие и грошовые, каких у самой нищей девчонки в достатке будет.

Вэл протянул руку и, едва дыша от восхищения, взял золотой гребень для волос, за которым со звоном потянулись длинные витые цепочки с бусинами. Работа была очень тонкой. Неизвестный – хотя Вэл подозревал, что как раз таки весьма известный, просто незнакомый ему – мастер постарался на славу: на лепестках цветов поблёскивали капельки росы (что это? Огранённые особым образом камни или какая-то магия?), в одной из чашечек белоснежных лилий сидела бабочка, от стеблей и листьев, казалось, исходил запах свежей зелени…

– Что это? – Арвин, конечно, наблюдал за чернокнижницей. Но и на ученика косился краем глаза.

– Я… Я не знаю. – У Вэла перехватило горло. – Я даже представить не могу, сколько это может стоить. Посмотрите, какие камни… Они достойны королевы. А работа… Судя по всему, старинная – в наши дни секрет изготовления таких вот росинок утерян.

– М-да… – Паладину явно не хотелось задумываться о каких-то там бабочках и росинках на бабьих цацках. Чернокнижница, по-прежнему торчавшая задом кверху из-под кровати, занимала его куда больше. – Что-то слишком долго она там возится, не находишь?

– Вы не понимаете! – Вэл не на шутку разволновался. Что-то во всей этой ситуации определённо было неправильным, и оно не нравилось парню. – Это дорогая вещь! Безумно дорогая!

– И что? – Арвин всё ещё не видел трагедии.

– Откуда у чернокнижницы, живущей в лесной чащобе в крохотной избёнке, такой гребень? Старинный, очень дорогой… Даже если отбросить художественную и историческую ценность, камни и металл потянут на очень круглую сумму!

– Мало ли… Может, спёрла у кого. Может, в могильном кургане или усыпальнице нашла, когда прах умерших тревожила.

– Столько?!

Вэл красноречивым жестом указал на столик. Судя по количеству лежащих на нём драгоценностей, чернокнижница несколько лет ответственно и прилежно трудилась на ниве разграбления могил и за это время успела осчастливить своим вниманием, по меньшей мере, десяток королевских склепов. Причём в склепах этих покоились одни лишь женщины – как показал более внимательный взгляд, Дженлейн владела баснословно дорогими заколками, зажимами, гребнями, шпильками и расчёсками – в общем, преимущественно вещами по уходу за волосами и для их украшения. И, судя по всему, не только владела, но и активно пользовалась всеми этими богатствами: три зубца у одной из расчёсок оказались обломаны, кое-где виднелись гнёзда из-под выпавших камней, а к некоторым шпилькам определённо не хватало пары.

– Это… Это неописуемо!

– Замолчи, Вэл! – в конце концов не выдержал Арвин. – Ты, наверное, что-то путаешь. Небось это всё – стекляшки и золотое напыление. Ты ж не ювелир, а недоучка. Сейчас у нас есть дела поважнее, чем над фальшивыми камнями охать.

«Недоучка» обиженно притих. Он был абсолютно уверен в том, что говорит. Когда в твоей семье младенцам вручают одну и ту же серебряную погремушку, увешанную мелкими изумрудами и рубинами (причём коллекцию камней старается пополнить каждое поколение), волей-неволей с пелёнок начнёшь разбираться в ювелирных изделиях.

Впрочем, наставнику, конечно, виднее. Оглядевшись, Вэл нашёл новый повод для недовольства:

– Зря вы ей это позволили.

– Что – это?

– Собираться самой. Этак она до вечера провожжается. Бабы обычно кучу барахла ненужного с собой набирают, часами его упаковывают, потом вытаскивают и перекладывают, потом ещё раз вытаскивают и опять сундуки да сумки наполняют, а потом всю дорогу стонут, что что-то забыли или не взяли, а надо было бы. При этом за всю поездку ни разу половину вещей даже не достанут, – со знанием дела поведал Вэл. Опыт сборов и путешествий в женском обществе у него был, и немалый – в семье, помимо матери и её троюродной сестры-приживалки, имелось ещё две девушки, сёстры будущего паладина. И к ним, конечно, прилагались дуэньи.

– Эй, ты! – Арвин, явно до глубины души впечатлённый этим красочным рассказом, наклонился и брезгливо подёргал чернокнижницу за щиколотку. По-прежнему обтянутую, между прочим, вэловым сапогом. – Ты скоро там?

– Скоро, – пропыхтела из-под кровати Дженлейн, брыкнув ногой. – Уж почти…

С этими словами она начала пятиться назад, как выползающий из норы рак. Чихнув пару раз и подняв облачко пыли (видимо, под кроватями мыть чернокнижницы считают ниже своего достоинства) она наконец-то выпрямилась, явив миру паутину на чёлке и две туго набитые, явно очень тяжёлые торбы в руках.

– Ты готова?

– Почти, – равнодушно повторила она. Подошла к туалетному столику, небрежным жестом смахнула в распяленную горловину сумки большую часть богатств, даже не присматриваясь, что именно забирает. Подхватила с кровати посох и ушла в большую комнату. Торбы свои женщина несла чрезвычайно бережно, будто они были набиты камнями и фарфоровыми чашками одновременно.

Арвин, чувствуя, что чернокнижница ухитряется навязывать свои правила игры, догнал её и раздражённо дёрнул за рукав рубахи:

– Что у тебя там?

– Книги.

– Зачем? – не утерпел потрясённый Вэл. Ладно бы она паковала одежду или дорогие украшения. Но книги?!

– Надо! – Женщина поставила свои торбы на пол и подбоченилась, как базарная торговка. Попробуй, мол, спорить!

– Дай посмотреть! – Арвин шагнул вперёд и протянул руку.

– Нет! – Дженлейн тоже шагнула вперёд, заслоняя собой сумки.

– Дай, я сказал! – повысил тон паладин.

– Нет!

– Дай!

А вот кричать на меня не стоило.

Именно это властное «Дай!», преисполненное уверенности в собственном праве рыться в моих вещах (и добро б только в вещах, а то ведь на книги покусился!) и стало последней каплей. Если раньше, забившись головой под кровать и лихорадочно собирая своё самое драгоценное имущество, я ещё раздумывала – пойти с ними добровольно или попробовать посопротивляться, то теперь, после нелепого требования, поняла точно: за свою свободу я буду сражаться.

Хотя бы попытаюсь.

– Попробуй, отними, – мягко улыбнулась я.

Следующие движения были отточены долгими тренировками. Я не раз и не два репетировала, что буду делать, если на меня нападут в спальне, в большой комнате, во дворе… Продумывала. Раскладывала вещи так, чтобы можно было при необходимости легко схватить их. Меняла планировку дома и раз за разом расставляла мебель по-новому.

Утром не это не помогло. Зато сейчас всё прошло как по маслу.

Одним движением я крутнулась на носке левой ноги. Подхватила посох, поддела им кольцо крышки от погреба. Толчком правой ногой помогла ей полностью откинуться на петлях. Пнула сумки (больно-то как, всё же мои книги весят немало) – они свалились ровнёхонько в тёмный провал, откуда прохладно пахнуло сыростью и плесенью. И прыгнула следом.

Крышку закрыть не успела. Плохо.

Упала я неудачно – прямо на сумки. Нога подвернулась, от толчка по спине быстрыми огненными шажками пробежала резкая боль.

Не сейчас. Зализывать раны будем потом.

Я передёрнула плечами и рванулась к полкам. В основном, конечно, стояли на них закатки да припасы – горшки с топлёным салом, вареньем и мёдом, маленькие бочонки с солёными огурцами-помидорами, початый мешок муки… Ну и ещё кое-какие мелочи.

Свой любимый нож я уже запаковала вместе с книгами. Но это ничего. Холодное оружие у меня по всему дому рассовано.

Рукоять я нащупала именно там, где рассчитывала.

Хорошо.

Я быстро задрала подол ночной рубашки, в которой разгуливала до сих пор (ну вот как-то не выдалось мне удачного момента переоблачиться во что-то, более приличествующее случаю), и зажала его зубами. Руки ещё пригодятся – нести сумки. Ноги тоже – убегать.

Отточенная сталь привычно холодила кожу. Впрочем, её тут же согрела горячая струйка крови, бегущая по животу. Закусив покрепче ткань, чтобы не взвизгнуть (да, боль и кровь помогают моей магии, но привыкнуть к ним почти невозможно), я сделала ещё один надрез. Ресницы щекотнули невольные слёзы.

А я, чувствуя, как откликается, пробуждаясь, на зов моей крови всё то, что я вложила в этот дом, закрыла глаза.

Они всё равно не нужны: в погребе темно, а то, что понадобится, я увижу и так.

Паладины над головой тем временем заволновались. Перебросились несколькими быстрыми невнятными фразами. Засуетились, затопали, забегали, не решаясь, впрочем, нахрапом соваться в тёмный провал погреба.

Правильно. Не лезьте сюда. Вам и наверху дел хватит.

Первым ожил пол.

Неудивительно. Меняла я его всего год назад. Сама выбирала каждую досточку – чтобы душистая была, смолистая, не сухая. Помнящая, что значит жить, и надеющаяся ещё к жизни вернуться. Готовая ухватиться даже за мимолётную возможность сделать это хоть ненадолго. Плачущая смолой и остро пахнущая.

Плотник, нанятый для настила полов, помнится, знатно ругался. Доски, мол, плохие, негодящие под это дело. Пришла бабе дурь самой выбирать то, в чём она ни шиша не смыслит, а ему, рабочему человеку, мучайся теперь с плохим материалом. Я только ухмылялась тогда. Заплатила ему втридорога, да ещё на одежду, живицей попорченную, денег подкинула, а всё-таки получила, что хотела. Потом долго пришлось ходить только по половикам, иначе ноги прилипали к смоле. И всё равно несколько пар носков я безнадёжно испортила.

Ну да ничего. Носки – дело наживное.

В отличие от собственной шкуры.

Пол, подчинившись моему мысленному приказу, дрогнул и вспучился, сбивая паладинов с ног, опрокидывая на спины, больно ударяя рёбрами досок по позвоночникам.

Потом пошли в рост ветви.

– Аааааааа…

Страшно. Ещё бы. Когда пол, ещё секунду назад такой надёжный, вдруг трясётся, а из досок прут хлёсткие побеги, опутывающие запястья и щиколотки, стегающие по глазам, забивающиеся в рот… Тут кто угодно завоет.

Верещал, конечно же, Вэл. Его старший товарищ панике не поддался. Рявкнул что-то типично паладинское, отмахнулся, сплюнул вспышкой света, всё ещё лежа на спине и барахтаясь, как опрокинувшийся на панцирь огромный жук.

А доски продолжали со страшной скоростью выгонять молодые побеги. Стены я пробудить и не пыталась – слишком много времени прошло с тех пор, как они были деревьями, ловили корнями влагу, а ветвями – свет, тянулись к солнцу и ветру, шумели листвой, качали на себе птичьи гнёзда. Старые брёвна уже толком и не помнили, что значит жить, а значит, я почти не добьюсь от них пользы, только силы зря потрачу. А вот пол не подвёл. Да, остановить вторжение и изгнать захватчиков он не мог – слишком тонкими были ветви, чтобы намертво опутать руки-ноги или придушить, слишком торопились бывшие деревья урвать хоть чуть-чуть жизни и распыляли вложенную в них магию на выгонку хвои и формирование шишек. Но напугать, заставить тратить силу и выиграть время пол смог.

Зашевелились, заскреблись в кадушках мои запасы. Из мочёных яблок (редкостный деликатес по нашим временам) да солёных помидоров я и не собиралась оружие делать. А вот как отвлекающий манёвр… Впрочем, из погреба им надо было ещё выбраться.

Некоторые припасы, не скованные тарой для хранения, тут же рванулись в атаку. Хлопая лишёнными перьев крыльями, устремилась к свету вырвавшаяся из верёвочной оплётки копчёная куриная тушка. Следом за соседкой по стропильному висению ринулись два гуся. Вяленые с пряными травами и чёрной чесночной солью, дорогие… Эх…

Я слышала (да и видела – сейчас я будто сама стала моим домом), как продукты, бывшие не так давно птицами, вывалились на поле сражения и, стуча костяшками ног, набросились на паладинов. Курица явно была предводителем этой отчаянной компании: с безрассудной храбростью тушка кинулась прямо в лицо Арвину. Видимо, при жизни это, несмотря на заверения жуликоватого продавца, впарившего мне копчёности, всё-таки был петух, а не квочка, – уж слишком решительно и умело он организовал свою атаку. Паладин, уже было приподнявшийся и избавившийся от ветвей, вновь опрокинулся на спину: тушка ударила его так сильно, что размазалась по лицу и разлетелась в стороны ошмётками мяса и костей. Вечная память тебе, копчёный герой…

Гуси оказались более расчётливыми и менее отважными: двигаясь абсолютно синхронно, они пошли в атаку на Вэла. Вяленые тушки, покачивая обезглавленными шеями и похлопывая крыльями, словно в древнем боевом танце, неспешно подступали к мальчишке, а тот, завывая так, что позавидовали бы даже волки в полнолуние, пытался отползти от них на заду. Мешали всё те же ветки, на которые так щедры оказались смолистые доски: они оплетали руки и ноги, дёргали за волосы, цеплялись за ремень. Проросший пол перестал быть гладким и удобным, скользить пятой точкой, обтянутой штанами, по нему уже было практически невозможно.

А тем временем пробуждалась, собиралась в единое целое и готовилась к бою главная линия обороны. Я знала, что меня вряд ли оставят мирно доживать свой век в лесной избушке. Поэтому только заселившись, лет семь назад, я продумала, как буду защищаться в случае атаки, и подготовила для этого всё необходимое. В последующие годы по возможности только подновляла слегка, что могла.

Земля на огороде дрогнула. Затряслись помидорные кусты, закачались. Начали заваливаться на бок (эх, не видать мне урожая, не поесть ни сладких перчиков, ни сочных алых томатов). Грунт сначала просел, потом вспучился. И из земли постепенно стали выползать заботливо закопанные мною кости.

Собрать голема может, вопреки распространенному мнению, не только квалифицированный мастер-големист. Чернокнижник тоже на это вполне способен, если составные части для голема когда-то были живы. Кости – универсальный материал, из которого получиться может что угодно. А главное – они достаточно прочны, отлично впитывают магическую энергию и могут довольно долго храниться, пока не понадобятся, особенно если аккуратно обработать их нужными заклинаниями.

Кости я собрала от разных животных (ну, честно говоря, какую дохлятину в лесу находила не слишком попорченную временем и зверьём, такую на составные части и разбирала, да ещё у охотников кое-что прикупала по возможности). Поэтому и создание, которое неспешно строило само себя, не было похоже ни на кого. Лосиный череп с роскошными рогами, одна лапа от медведя, другая от кабана, рёбра неведомо чьи, то ли от волка, то ли от крупной собаки… Позвоночник вообще как сборная солянка – один позвонок такой, второй – этакий… Ничего, построится и будет устойчивым, главное – соблюдать простое правило: ставить меньшее на большее, а не наоборот.

– Быстрее, защитник мой! – безнадёжным шёпотом позвала я, уже понимая – не успевает. Слишком долго, слишком медленно… Слишком глубоко закопаны кости (не рассчитала, впервые готовила такого стража), слишком сильно притоптана над ними земля. Да, голем соберётся качественно и хорошо. Но, Луноликая, как же медленно!

А паладины в доме развлекались по полной. Вэл так и не сумел совладать с собой и протяжно выл на одной ноте, бестолково расталкивая руками гусиные тушки. Ноги его были опутаны уже крепко, так просто вырваться мальчишке не удастся. Зато его наставник проявил чудеса выдержки. А может, это был просто опыт. Так или иначе, но после самоубийственной атаки копчёной курицы Арвин рассвирепел окончательно. Меня в моём подземном убежище, будто кипятком, обдало отзвуками его светлой магии – во весь голос прокричав какую-то напыщенную фразу, мужчина материализовал в руке ослепительно сияющий молот. Несколько взмахов (не ударов даже, а просто взмахов) – и беснующиеся вокруг него ветви бессильно поникли. Отчего он столь же ловко не расправился с гусями, по-прежнему донимающими Вэла, остаётся только гадать. Видать, в воспитательных и учебных целях оставил их на расправу мальчишке. Пока, впрочем, не Вэл с тушками расправлялся, а они с ним. Увы, военная мощь их оказалась невелика: это петух по старой, ещё прижизненной, привычке прыгнул повыше, метя в лицо и ударяя шпорами (вернее, тем, что осталось от ног). Гусаки же обычно щиплются и шипят, нагоняя страху на врага. Вот только мясник заботливо обезглавил тушки перед вялением, так что причинить физически вред гуси не пытались и ограничились лишь психологической атакой.

– За ней! – повелительно прокричал паладин, указуя своим молотом на крышку погреба, так и оставшуюся распахнутой. Увы, мальчишка не проявлял ни решительности, ни храбрости, и выполнять приказ не стремился: он лишь сидел на одном месте и испуганно охал. Гуси толкались рядом, как хозяйки у лотка с уценёнными тканями, и парень никак не мог совладать с назойливой закуской, возящейся около него.

– Трус! – злобно выдохнул Арвин, примериваясь спрыгнуть ко мне. К счастью, голем уже собрался и теперь медленно, слегка подрагивая и на ходу поправляя не слишком ловко сидящие части тела, вошёл в сени.

Протянулись костяные руки. Лишённые плоти пальцы, сжимаясь так, как никогда бы не сжались при жизни, с удивительной лёгкостью вырвали дверь из пазов и небрежно отбросили её в сторону.

– Оооооо… – обречённо завыл Вэл. Похоже, ничего подобного видеть ему не доводилось ни разу в жизни. Понимаю. Нас, чернокнижников, вообще мало – повывели, повытравили, на кострах пожгли да в реках потопили вот такие вот паладины и им сочувствующие. Тех, которые не просто нахватались по верхам, а действительно что-то знают и умеют, и вовсе единицы осталось. На голема мертвячьего либо покойника, магией чернокнижника поднятого, далеко не каждому полюбоваться теперь доводится. Впрочем, возможно, мальчишку напугал стул, резвым конём скакнувший в его сторону. Мебель тоже потихоньку начала пробуждаться – уже зашевелился стол, поползла в сторону врага скамеечка для ног, лениво заворочалось кресло… Вылетела из пазов оконная рама вместе со стёклами, ударила Вэла по спине, отчего тот зашёлся в совсем уж невообразимых истерических воплях, и рухнула на пол – накопленной ею магии не хватило на большее. Из-под умывальника спрыгнула кадушка с грязной мыльной водой, в резком рывке перелетела сразу через полкомнаты и с ног до головы окатила остервеневшего Арвина, после чего, явно удовлетворённая своим подвигом, мирно укатилась в угол и там замерла. На чердаке тем временем что-то гулко затопало, зашелестело в поисках спуска…

Дом сражался за меня решительно и отчаянно. Он любил меня, этот дом, любил верно и преданно, как собака любит спасшего её от гибели человека. Я ведь и впрямь спасла его в своё время – от плесени, гнили, запустения и обязательно последовавшего бы за этим всем разрушения. Лет десять назад эту избушку себе на радость да всем на удивление отстроил какой-то пришлый нелюдимый мужик. Жители расположенной верстах в двух деревеньки Клёнушки не знали даже его имени и так и называли – Бирюк. Одиночеством он наслаждался недолго – прожил всего пару лет, после чего отошёл в объятия Всесущей. А дом, оставшийся без заботливой хозяйской руки, начал ветшать. В нём даже охотники и звероловы не останавливались на ночёвку – слишком близко он к Клёнушкам расположен, проще уж туда дойти и устроиться с комфортом, в корчме с натопленным очагом, пивом и готовой едой. Не селился в этом доме никто из-за тех же двух вёрст до села – как ни крути, каждый день по десять раз на такое расстояние не набегаешься, а крестьяне Отдалённых провинций, до сих пор практикующие толоку, поодиночке не живут. Так что мне, с радостью купившей у деревенского старосты жильё на отшибе за гроши, домик откровенно обрадовался: тут же перестали скрипеть ступени крыльца, куда-то вмиг пропала обжившее чердак семейство летучих мышей, во дворе расцвела яблоня, разбежались по углам пауки, до этого считавшие себя полновластными хозяевами, прекратили топотливые забеги и писклявую ругань крысы в подполе, а колодец, как выяснилось, даже чистить не пришлось – он и так пребывал в идеальном состоянии. Я отвечала избушке тем же – поменяла двери и ставни, расчистила и обустроила погреб, безжалостно сожгла весь накопившийся за время запустения хлам, повесила книжные полки и накупила мебели, каждый год белила печь, обрабатывала яблони от паразитов специальным варом, копала и сажала маленький огородик, решительно пресекала попытки плесени и жучков-древоточцев обосноваться в моём скромном жилище…

Поэтому со вторгшимся в его стены врагом дом вступил в сражение сразу и, кажется, по собственному почину, а не откликаясь на вложенную в него магию. Многие предметы вообще зачарованы не были (те же рамы оконные, скамеечка для ног, кадушка с грязной водой под умывальником), но в бой шли и старались нанести как можно больше урона. Выглядело это, конечно, очень забавно – как цыплёнок, пытающийся атаковать обутые в сапоги мужские ноги, – но мне было не до смеха. Физической боли от того, что паладин пинком опрокинул подбежавший к нему стул и безжалостно сломал его одним ударом своего молота, я не чувствовала, но мне было безмерно жаль вещей, выбранных мною с любовью, хорошо сделанных и верно служивших, а теперь походя изломанных за безнадёжные попытки защитить хозяйку.

Голем, только что собравшийся в единое целое и потому ещё неуклюжий, ввалился в большую комнату, как медведь-шатун – с грохотом и стуком, ударяясь о дверной косяк и грозно разевая пасть. Реветь, впрочем, ему было нечем. Однако впечатление произвести удалось, да ещё какое! Вэл уже не орал даже, а лишь таращил огромные, абсолютно круглые глаза да давился истерической икотой. Зато его наставник не подкачал: мужчина быстро обернулся к новому противнику и ещё в развороте швырнул сияющий ошеломляюще ярким светом молот. Тот полетел легко, как палка. Голем даже не попытался блокировать удар – просто отшатнулся в сторону, пропуская жуткую паладинскую магию мимо себя, и решительно пошёл на врага. Увы, тот уже не был безоружен – молот, как экзотическое оружие бумеранг (я однажды – давно дело было – читала о таком в газете, в заметке об островных колониях и тамошних аборигенах), вернулся во властно протянутую руку своего владельца. Поэтому костяного врага Арвин встретил в полной боевой готовности.

Я бестолково заметалась по погребу, налетая в темноте на свои торбы, по-прежнему валяющиеся на полу, и сталкиваясь с полками. Голем может напугать чуть ли не до мокрых порток (что, собственно, он с успехом проделал с Вэлом), может обратить в бегство или победить не слишком умелого противника – просто задавит массой, сил у него больше, чем у человека. Но против хорошего бойца, обученного и крепкого духом, у моего защитника нет шансов – всё-таки собран он из костей животных. Вот если б кости человеческие были, да от опытного воина, да обмотанные остатками жил и кожи, да с пробуждённой памятью вкупе с умениями прижизненными… Эх, да где ж в наш просвещённый век такой материал раздобудешь?

Нет, в наше время, конечно, ничего подобного не достать. А вот раньше…

– Руки! – пронзительно крикнула я, нащупав, наконец, искомое и вцепившись в него до боли в пальцах, накачивая содержимое своей силой и ненавистью. Тряпичный кулёк зашевелился, потом почти истерически задёргался, и я поспешно отбросила его в сторону. Ну же, просыпайся! Давай, давай, я нуждаюсь в твоей защите!

Горловина мешочка сама собой растянулась. Из неё со страшным свистом вылетали кости.

– Лучевая, локтевая, – вслух бормотала я. Руки собрались бы и без этой скороговорки-перечисления, но мне очень хотелось отвлечься от жуткого топота и грохота наверху – там то ли голем гвоздил паладина всем, что под руку подвернётся, то ли паладин разбирал голема на составные части, не особенно заботясь об их сохранности. – Запястья, пясти, фаланги… Много фаланг!

О, эти руки – это просто восторг! Когда-то они были знамениты на всё королевство. Ну, не сами по себе, конечно, а в составе единого целого со своим хозяином. Тоже, кстати, паладином. Ильгар Светносный! Звучит-то как! Гордо, пафосно, устрашающе! Но даже паладины смертны. От объятий Прекраснейшей ещё никто не ускользал. Эти руки тоже могли создать из ничего световой молот, прямо как Арвин, что бесится сейчас в моём домишке. После многих лет посмертия они, понятно, этакий фокус провернуть не в состоянии. А вот мечом по-прежнему орудуют безупречно.

Руки собрались сами. Две костяные конечности в обрывках плоти и кожи. Отлично сохранились, надо признаться, для их более чем почтенного возраста. Уж и Ильгара-то того помнят разве что летописцы да историки, а руки-то его, поди ж ты, до сих пор так и служат верой и правдой его, ильгарову, исконному врагу.

– Меч там, – коротко дёрнула я головой в сторону, где, по моим прикидкам, и впрямь должен был обретаться меч (одинокая женщина в наше время совсем уж без оружия никогда не живёт; пусть даже обращаться с ним она не умеет, но меч, топор и пару кинжалов хозяйстве обязательно держит). – Враг там, – глазами я указала наверх. – По возможности убить обоих. Сначала старшего – он опаснее.

Руки, удерживаемые в воздухе моей магией, подхватили меч (как они сообразили, где он находится, мне было толком не понятно, но в глубинных процессах, протекающих в оживлённых частях тел, я всегда была не сильна), несколько раз прокрутили его, оценивая массу, или, скорее, занимаясь позёрством – меч уж которой год при мне был один и тот же – и полетели к лазу из погреба.

Арвин вступил в битву с новым врагом с готовностью – он и впрямь был опытен, силён и бесстрашен, этот паладин. Кости летали вокруг него, изгибаясь так, как живые суставы никогда не вывернутся. Меч свистел грозно и зло, и уже набрякал кровью рукав свободной мужской рубахи. Впрочем, мёртвая плоть – плохой противник для воина света: Арвин метким ударом молота разнёс руку, держащую меч, на составные части, и, пока она не собралась обратно, быстро оглянулся.

Ещё до этой схватки с куском мёртвого паладина мой незваный гость вполне успешно разобрал голема по косточкам. Ну как разобрал… Разнёс на составные части своим молотом, истоптал сапогами, оплевал светом, распинал по углам. Кости шевелились, ползли друг к другу, стремясь вновь собраться в единое целое. Некоторые подкатывались паладину под ноги, пинали под коленями, подпрыгивая, ударяли в зад.

Видимо, именно эти нелепые нападки и заставили Арвина предпринять попытку окончательного упокоения непокорного голема. Да, заодно, и с руками разобраться – они преуспели в деле восстановления не в пример больше, ещё пара мгновений – и вновь кинутся в атаку.

– Идиот… – одними губами произнесла я, поняв, что задумал мужчина. Даже из подпола, отчаявшись, полезла, сама не зная, зачем – то ли самолично в эту достославную битву вступить, то ли на себя внимание отвлечь, то ли высказать своё бесценное мнение в лицо мужчине, то ли воззвать к разуму паладина, затуманенному бешенством и возмущением. Оное, кстати, отличное прослеживалось в каждом жесте, в каждом взгляде Арвина. Как, без слов вопрошал он всем своим видом, как Луноликая допустила этакое непотребство: мы с неописуемым трудом нашли чернокнижницу, практически бескровно её пленили, а теперь эта дрянь смеет сопротивляться, усложнять работу и что-то там себе волшебничать?!